Солдатские голоса и наша выдержка оказали магическое действие. Бежавшие вернулись на свои места и дружным огнем заставили опять залечь пехоту противника, поднявшуюся было для атаки.
Наша батарея уже развернулась, открыла огонь прямой наводкой по танкам, подожгла несколько машин, остальные повернули назад. Наступление было отбито.
Не помню, кто мне рассказывал, вероятно кто‑то из бойцов. Среди бегущих оказался бывалый солдат‑усач, из тех, кто воевал еще в Первую империалистическую. Он‑то и не растерялся в трудную минуту. Бежит и покрикивает:
– Команду подай!.. Кто команду даст?.. Команда нужна!..
Бежал, бежал да сам как гаркнет:
– Стой! Ложись! Вон противник – огонь!
Я этого усача и сейчас представляю себе как живого.
А вот еще один пример. Дело было все там же, под Ярцево. Шел жаркий бой. Наступал противник, и наши части с трудом отражали его атаки. Особенно большую помощь им оказывала артиллерия. На моих глазах на гаубичную батарею обрушилась немецкая авиация.
Батарея огня не прекратила. Команды выполнялись четко. Командир батареи следил за небом. Видит – оторвавшиеся бомбы летят на позицию батареи, командует:
– В щели, ложись!
Только взорвались бомбы – и тут же команда:
– К орудиям!..
И огонь продолжался.
Батарея понесла некоторые потери, было повреждено одно орудие. Но артиллеристы блестяще выполнили свой долг.
Это был героизм солдат, возглавляемых достойным командиром. К большому сожалению, не помню фамилию командира батареи – годы стирают многое.
Я мог бы привести немало подобных примеров мужества и героизма целых подразделений и частей. В нашей группе войск шла добрая слава о мотострелковом полке, которым командовал подполковник Воробьев. Полк держал оборону на главной магистрали Москва – Минск. На эту часть и на ее командира мы полагались вполне.
…С каждым днем расширялся участок боевых действий. Противник вводил дополнительные силы. Прибывало войск и у нас. Управлять ими становилось все труднее. Мы по‑прежнему со своим КП на колесах держались поближе к передовой. Иначе было нельзя. И штаб наш редел. За десять дней более половины штабных офицеров погибли или же получили тяжелые ранения. Однажды я чуть не лишился самого начальника штаба. Понадобилось срочно выехать на КП фронта, и я необдуманно предложил подполковнику Тарасову взять для поездки вместо «козла» ЗИС‑101. А фашистские летчики гонялись за командирскими машинами, не жалея времени, пуль и бомб. Сергей Павлович попал в переплет, попробовал укрыться в придорожном сарае. Немецкий летчик прошил крышу очередями, сбросил зажигательные бомбы. Все обрушилось, и только физическая закалка помогла начальнику штаба выбраться из этого пекла. Он вернулся обожженный, злой и взялся за свои дела как ни в чем не бывало (замечу сразу: этот замечательный человек впоследствии командовал дивизией, получил звание генерал‑майора).
Как‑то на рассвете – эта было в конце июля – мне доложили, что прибыл какой‑то генерал и просит разрешения представиться. Выбравшись из легковой машины, где я спал, встретился с товарищем. Это был командир 7‑го мехкорпуса В.И. Виноградов. Он прибыл в мое распоряжение вместе со своим штабом.
Штаб был в полном составе, со всеми отделами, прилично экипирован. Имелись радиостанции, штабные машины, оборудование и все, что положено для нормальной работы и управления крупным соединением. Возглавлял штаб полковник М.С. Малинин.
Познакомились накоротке. Поручил Малинину выбрать место для командного пункта, а сам занялся другими делами.
Новый начальник штаба обратился к Тарасову:
– Когда приступим к сдаче‑приему дел?
Тарасов изумился:
– Каких дел? – и вынул из планшета блокнот – всю свою канцелярию.
Пора штабных импровизаций миновала. Все стало по‑другому, и я это почувствовал следующим же утром с мелочи. Подъезжает на мотоцикле девушка‑красноармеец.
– В чем дело?
– Завтрак товарищу командующему.
– Откуда?
– Из штаба.
До этого командующий группой войск, как и все, спал под сосной или в машине, ел из солдатского котелка. Вилка и свежая салфетка показались вещами из другого мира.
Некоторое недовольство у меня сначала вызвало то, что Малинин, на мой взгляд, далеко отнес от переднего края наш КП (километров на восемь или десять). Поскольку я сам поручил ему выбрать место, пришлось смириться, но от замечания я все‑таки не удержался.
– Не слишком ли глубоко мы забрались от фронта? Пожалуй, тут забудешь, что идет война…
Полковник взглянул на меня с удивлением, но дисциплинированно смолчал.
Зародившийся было в связи с этим случаем холодок быстро исчез. Вскоре я убедился, что КП находится там, где нужно: бои принимали затяжной характер. В общем, Михаил Сергеевич Малинин с первых же дней показал себя умницей, опытным и энергичным организатором. Мы с ним сработались, а впоследствии хорошо, по‑фронтовому, сдружились.
Был создан настоящий командный пункт, наблюдательные пункты на переднем крае, быстро установлена проводная связь с войсками.
Опытному глазу сразу было заметно, что в руках полковника Малинина сколоченный, исполнительный и быстро реагирующий на все, что делается в войсках, штабной коллектив. Властная натура руководителя штаба порою охлаждала инициативу подчиненных, но потом это прошло, стерлось… Впрочем, к этому будет время вернуться.
Хорошее впечатление произвел на меня начальник артиллерии 7‑го мехкорпуса генерал‑майор Василий Иванович Казаков. Он сразу отправился на огневые позиции – по‑хозяйски оценить, что у нас и где имеется, каковы кадры. Короче говоря, генерал отдался делу, освободив И.П. Камеру, которого требовала Москва. Вскоре стало известно, что Камера, так много сделавший на ярцевских рубежах, назначен начальником артиллерии Западного фронта. Рад был за товарища, получившего достойное поле деятельности.
Генерал Виноградов, назначенный ко мне заместителем, вскоре тоже был отозван от нас.
К концу июля положение войск нашей группы значительно упрочилось: не говорю уже о том, что мне лично стало легче, когда получил полнокровный аппарат управления. Командование фронта подкрепило нас несколькими танковыми батальонами. Московская партийная организация прислала батальон коммунистов. Удалось выкроить время и приветствовать этот отряд. Немецкие летчики как будто узнали о его прибытии: на нас посыпались бомбы. Быстро рассредоточили людей в лесу, а когда закончился налет, продолжили нашу беседу. В заключение я сказал, что скоро товарищи получат возможность рассчитаться с врагом. Так оно и вышло.
Собрав все, что можно, на участок Ярцева, мы нанесли удар. Противник его не ожидал: накануне он сам наступал, был отбит и не предполагал, что мы после тяжелого оборонительного боя способны двинуться вперед. Элемент неожиданности мы и хотели использовать. Ударили в основном силами 38‑й стрелковой и 101‑й танковой дивизий, придав им артиллерию и танки, в том числе десять тяжелых – КВ. В результате наши части овладели Ярцево, форсировали Вопь и захватили на западном ее берегу очень выгодные позиции, на которых и закрепились, отбив все контратаки.
Опять был очень хорош мотострелковый полк Воробьева, порадовал взаимодействием с танками. Получил боевое крещение батальон московских коммунистов. Товарищи с гордостью говорили, что «открыли боевой счет», но откровенно обеспокоены господством вражеской авиации. «Старожилы» ярцевского рубежа уже к этому привыкли, насколько возможно притерпелись, а свежим людям, впервые попавшим на фронт, было трудно.
В бою за овладение Ярцево самыми чувствительными для нас были удары с воздуха. И то, что мы, несмотря на это, добились успеха, говорило о мужестве и героизме войск, еще недавно потерявших было должную организацию.
Впервые мне тогда удалось увидеть, как наши 37‑мм зенитные батареи сбили три пикирующих бомбардировщика, заставив этим другие неприятельские самолеты набрать высоту. А то они совсем уж обнаглели, нападая даже на отдельные машины. Часто немецкие летчики вместо бомб сбрасывали продырявленные бочки из‑под бензина, издававшие при падении свист и вой. Это уже походило на хулиганство.
Ведя активные действия на ярцевском участке, мы не могли ни на минуту упускать из виду, что делается южнее, в районе переправ. Директивой Западного фронта от 27 июля нашей группе войск была поставлена задача: удержать Ярцево и не допустить прорыва противника на Вязьму. Это было главным, тем не менее я с облегчением вздохнул, когда удалось подкрепить полковника Лизюкова, послав ему противотанковый дивизион 108‑й стрелковой дивизии с пулеметной ротой. Сюда же вскоре мы направили другие части и весь участок подчинили командиру 44‑го стрелкового корпуса В.А. Юшкевичу (он был тогда еще в звании комдива). Теперь можно было считать, что это направление прочно обеспечено.
Обстановка в районе Смоленска все более осложнялась, и не только для наших войск, но и для противника. Все‑таки становилось ясным, что немцы завязли в Смоленском сражении. Если смотреть на вещи в развитии, то гитлеровский план «молниеносной войны» затрещал. Затрещал, по существу, в самом начале войны.
В конце июля немецкое командование опять прилагало все силы, чтобы выполнить задачу окружения наших армий. По данным разведки и опроса захваченных в боях за Ярцево пленных, стало известно, что готовится новое наступление с целью во что бы то ни стало отрезать пути возможного отхода 16‑й и 20‑й армий. Для этого противная сторона намеревалась силами 7‑й и 20‑й танковых дивизий нанести удар по обороне наших войск в районе Ярцева.
Эти сведения помогли нам своевременно принять надлежащие меры противодействия. И успеха противник не добился. Он понес большие потери в танках и живой силе, а смог лишь незначительно потеснить на некоторых участках наши части. Его наступление последних чисел июля захлебнулось. Решающую роль сыграла артиллерия, умело организованная в этом бою генералом В.И. Казаковым.
Танки KB произвели на врага ошеломляющее впечатление. Они выдержали огонь орудий, которыми были вооружены в то время немецкие танки. Но машины, вернувшиеся из боя, выглядели тоже не лучшим образом: в броне появились вмятины, у некоторых орудий были пробиты стволы. Хорошо показали себя танки БТ‑7: пользуясь своей быстроходностью, они рассеивали и обращали в бегство неприятельскую пехоту. Однако много этих машин мы потеряли – они горели как факелы.
Если немцы увидели такую новую нашу технику, как KB, то и мы кое‑что у них обнаружили, а именно – новые образцы противотанковых ружей, пули которых прошивали наши танки старых типов. Провели испытание, убедились, что специальными пулями из этих ружей пробивается и бортовая броня Т‑34. Захваченную новинку срочно отправили в Москву.
Еще в начале боев меня обеспокоило, почему наша пехота, находясь в обороне, почти не ведет ружейного огня по наступающему противнику. Врага отражали обычно хорошо организованным артиллерийским огнем. Ну а пехота? Дал задание группе товарищей изучить обстоятельства дела и в то же время решил лично проверить систему обороны переднего края на одном из наиболее оживленных участков.
Наши уставы, существовавшие до войны, учили строить оборону по так называемой ячеечной системе. Утверждалось, что пехота в ячейках будет нести меньше потерь от вражеского огня. Возможно, по теории это так и получалось, а главное, рубеж выглядел очень красиво, все восторгались. Но увы! Война показала другое…
Итак, добравшись до одной из ячеек, я сменил сидевшего там солдата и остался один.
Сознание, что где‑то справа и слева тоже сидят красноармейцы, у меня сохранялось, но я их не видел и не слышал. Командир отделения не видел меня, как и всех своих подчиненных. А бой продолжался. Рвались снаряды и мины, свистели пули и осколки. Иногда сбрасывали бомбы самолеты.
Я, старый солдат, участвовавший во многих боях, и то, сознаюсь откровенно, чувствовал себя в этом гнезде очень плохо. Меня все время не покидало желание выбежать и заглянуть, сидят ли мои товарищи в своих гнездах или уже покинули их, а я остался один. Уж если ощущение тревоги не покидало меня, то каким же оно было у человека, который, может быть, впервые в бою!..
Человек всегда остается человеком, и, естественно, особенно в минуты опасности ему хочется видеть рядом с собой товарища и, конечно, командира. Отчего‑то народ сказал: на миру и смерть красна. И командиру отделения обязательно нужно видеть подчиненных: кого подбодрить, кого похвалить, словом, влиять на людей и держать их в руках.
Система ячеечной обороны оказалась для войны непригодной. Мы обсудили в своем коллективе и мои наблюдения, и соображения офицеров, которым было поручено приглядеться к пехоте на передовой. Все пришли к выводу, что надо немедленно ликвидировать систему ячеек и переходить на траншеи. В тот же день всем частям группы были даны соответствующие указания. Послали донесение командующему Западным фронтом. Маршал Тимошенко с присущей ему решительностью согласился с нами. Дело пошло на лад проще и легче. И оборона стала прочнее. Были у нас старые солдаты, младший комсостав времен Первой мировой войны, офицеры, призванные по мобилизации. Они траншеи помнили и помогли всем быстро усвоить эту несложную систему.
Начался август. Смоленск был занят неприятелем. Всякие попытки выбить его из города были бы бесцельными. Маршал С.К. Тимошенко отдал приказ об отходе. Войска 16‑й и 20‑й армий благополучно отошли за Днепр по соловьевской и ратчиновской переправам и были использованы для усиления обороны на рубеже Холм‑Жирковский, Ярцево, Ельня. Наша группа содействовала частям генералов Лукина и Курочкина, перейдя в наступление под Ярцево и южнее.
Немецко‑фашистское командование, нанося удары войсками группы армий «Центр» (2‑я, 9‑я армии и две танковые группы), было уверено, что операция закончится окружением и уничтожением в районе Смоленска основных сил Западного фронта. Эта затея провалилась. Враг встретил на московском стратегическом направлении не пустоту, как предполагал, а вновь созданную прочную оборону. Для ее преодоления гитлеровцам потребовались и дополнительные войска, и необходимое на подготовку время.
Командующий фронтом вызвал меня и сказал:
– Поедем к героям Смоленска… примешь шестнадцатую армию.
Поехали почему‑то к П.А. Курочкину. Вскоре прояснилось, в чем дело: командующего 20‑й армией отзывала Москва, М.Ф. Лукина назначали на его место.
Березняк у деревни Васильки. Палатка командарма. Бревенчатый стол. И – тихое небо. Война словно примолкла. Подъехала машина, из нее почти вынесли Лукина. Его ранило во время бомбового удара на переправе, где он, спасая людей, наводил порядок.
Мы знали друг друга еще с 30‑х годов, когда Михаил Федорович был начальником командного отдела Главного управления кадров Красной Армии. Старый воин, опытный и хорошо подготовленный военачальник, справедливый товарищ.
И вот мы встретились на войне. В этот момент он и сказал мне, как бы подводя итог тому, что смог сделать, и тому, чего не смог:
– Шестнадцатую армию не разбили, ее растащили…
Рядом с ним неназойливо хлопотал, усаживая раненого командира, невысокий плотный дивизионный комиссар с круглым спокойным лицом крестьянина. Лукин познакомил:
– Лобачев, член Военного совета. – Улучив минуту, прибавил: – Фурмановской складки мужик.
Командующий фронтом поздравил товарищей Лукина, Курочкина, Лобачева с награждением орденом Красного Знамени. Он высказал мнение, что в тяжелых боях войска Западного фронта совершенно расстроили наступление противника, соединения его понесли потери и лишены наступательной способности минимум на десять дней. Тут же маршал уже официально сообщил о перестановках в руководстве, спросил, у кого имеются просьбы. Я попросил назначить начальником штаба полковника Малинина, а начальником артиллерии генерала Казакова, тем более что фактически произошло объединение войск нашей группы с войсками 16‑й армии.
После объединения армия представляла внушительную силу: шесть дивизий – 101‑я танковая полковника Г.М. Михайлова, 1‑я Московская мотострелковая, в командование которой вступил полковник А.И. Лизюков, 38‑я полковника М.Г. Кириллова, 152‑я полковника П.Н. Чернышева, 64‑я полковника А.С. Грязнова, 108‑я полковника Н.И. Орлова, 27‑я танковая бригада Ф.Т. Ремизова, тяжелый артиллерийский дивизион и другие части.
Армия занимала оборону на 50‑километровом фронте, перехватывая основную магистраль Смоленск – Вязьма.
Некоторое время спустя противник все же предпринял попытку прорвать оборону на ярцевском направлении. Решил, по‑видимому, прощупать ее устойчивость. Ему это не принесло ничего, кроме значительных потерь. Бой шел напряженный, длился два дня, затем активность немцев иссякла.
Впервые на нашем участке действовала батарея реактивной артиллерии, так называемые «катюши». Она накрыла наступавшую немецкую пехоту с танками. Мы вылезли из окопов и, стоя в рост, наблюдали эффектное зрелище. Да и все бойцы высыпали из окопов и с энтузиазмом встречали залпы «катюш», видя бегство врага.
Огонь этого оружия по открытым живым целям страшен. По окопавшейся пехоте он менее эффективен, так как для поражения цели требуется прямое попадание в окоп, а «катюши» в основном вели огонь по площадям с большим рассеиванием снарядов. Эту особенность в дальнейшем мы учитывали. И еще с одной особенностью пришлось столкнуться. Вначале применение реактивных установок на фронте ограничивалось в целях секретности такими инструкциями, что, бывало, хоть отказывайся от использования. Многие командиры‑артиллеристы поговаривали, что с этими «катюшами» приходится возиться, как с капризной женщиной. Я был вынужден на свой риск внести некоторые упрощения. При умелом использовании реактивные установки давали хорошие результаты.
Армия постепенно оснащалась артиллерийскими средствами, и это позволяло танкам врага, в которых он нас превосходил, противопоставить нашу артиллерию. Она выручала войска. Артиллеристов у нас в стрелковых частях уважали и любили. К тому же вражеская тактика применения танков была достаточно изучена.
Вот против немецкой авиации мы ничего придумать не могли. Оставалась опять же артиллерия – 37‑мм орудия, но их было очень мало, и они могли поражать самолеты только на небольшой высоте.
Пополнялись наши части по необходимости за счет выбиравшихся из окружения. Приток людей, шедших с запада на восток – к своим! – не останавливался: кто шел от самой границы, кто из‑под Минска… Многие офицеры – я к ним относился с особенным уважением – выводили свои группы с оружием, прорывались с боем. Но сколько бойцов и командиров выходили безоружными!
Всех их необходимо было вооружить. А чем? Из тыла мы в те дни получали мало.
Кто‑то – чуть ли не Алексей Андреевич Лобачев – подал мысль: если окруженцы смогли целыми группами проходить через линию фронта и по территории, занимаемой противником, то и мы в состоянии заслать в тыл врага разведчиков и поискать оружие на полях минувших боев. Попробовали. Опыт оказался очень удачным, и в течение продолжительного времени мы таким путем добывали из‑под носа у немцев, что было нужно. Группы смельчаков – в их числе и товарищи, вышедшие из окружения и знавшие, где пройти, – приносили винтовки, автоматы, пулеметы, минометы, вывозили даже 45‑мм орудия, не говоря уж о боеприпасах, в которых мы тоже остро нуждались.
Так мы тогда жили… Тем не менее, повторяю, 16‑я армия представляла уже внушительную силу. Сражалась она все более стойко.
И противник, понеся большие потери при наступлении, перешел к обороне. К половине августа разведка установила, что немцы усиленно укрепляют рубеж вдоль западного берега реки Вопь. В захваченных приказах и других документах 9‑й немецкой армии мы читали об интенсивных работах по всей линии обороны.
Заговорила о нас столица. В сводках Совинформбюро часто упоминалась ярцевская группа войск, а затем 16‑я армия. К нам стали приезжать делегации московских заводов, партийных и комсомольских организаций, бывали партийные работники и политические деятели, зачастили писатели, корреспонденты, и артисты выступали в частях. Дорогие и прочные связи!..
Как‑то позвонили из Генерального штаба – встречайте английскую военную делегацию (ее возглавлял генерал, представлявший вооруженные силы Великобритании при нашем Генштабе). Я находился на левом фланге, в районе соловьевской переправы, и, честно говоря, мне тогда было не до визитеров. Принять гостей поручили Михаилу Сергеевичу Малинину, он организовал встречу на КП полковника Кириллова, в 38‑й стрелковой дивизии. Прошла она в вежливом дипломатическом духе и, как рассказывали Малинин и Лобачев, довольно тепло. Англичане выпили по нескольку наших фронтовых норм «хорошей русской водки» и не скупились на хвалебные тосты в честь Красной Армии.
Во второй половине августа наш сосед справа – 19‑я армия, которой командовал генерал И.С. Конев, – провел наступательную операцию. Она оказалась неожиданной для противника и имела некоторый успех местного значения. Но немцы были еще достаточно сильны, их оборону прорвать не удалось. После этого войска Западного фронта продолжали наступательные операции только в районе Ельни, куда противник проник частью сил во время его июльского наступления.
16‑я армия, удерживая свой рубеж, вела силовую разведку и время от времени переходила на отдельных участках в наступление. Действия противостоявших вражеских войск носили примерно такой же характер. Велось взаимное прощупывание сил. Нам удалось установить, что танковые и моторизованные дивизии, с которыми мы еще недавно боролись, отведены в тыл, их место заняла немецкая пехота.
Командный пункт армии был заботами Малинина оборудован заново, в густом лесу, хорошо замаскирован. Из палаток мы перешли в блиндажи. Сыровато. В палатках жилось свободнее, просторнее, и воздух свежей. Но в общем устроились солидно. И работали дружно. Здесь, под Ярцево, я с радостным чувством увидел, что складывается у нас интересный, весьма работоспособный коллектив руководителей. А это так важно! Когда военачальник готовит вверенные ему войска в дни мира, он имеет время для подбора и отбора кадров, для их воспитания, для притирки характеров. А тут нас сближала война. Член Военного совета А.А. Лобачев не раз говорил, что наш коллектив быстро сплотился потому, что каждый уже узнал, почем фунт лиха. Офицеры штаба 16‑й армии проявили себя в сложных и динамических обстоятельствах конца июля и начала августа с лучшей стороны. Я имею в виду прежде всего начальника штаба М.С. Малинина, начальника артиллерии армии В.И. Казакова, главу наших связистов П.Я. Максименко (полковник был уже в летах, настоящий виртуоз своего дела), начальника бронетанковых и механизированных войск Г.Н. Орла.
У каждого руководителя своя манера, свой стиль работы с ближайшими сотрудниками. Стандарта в этом тонком деле не изобретешь. Мы старались создать благоприятную рабочую атмосферу, исключающую отношения, построенные по правилу «как прикажете», исключающую ощущение скованности, когда люди опасаются высказать суждение, отличное от суждения старшего. В этом духе мое поколение красных офицеров воспитывала партия…
Нашим центральным рабочим местом была, как мы называли, штаб‑квартира. Здесь я присутствовал при докладах, которые делали Малинину начальники разведки, оперативного отдела, связи. В то же время и Малинин слушал, когда мне докладывали руководители родов войск. Здесь же был и член Военного совета. При мне чаще всего велись разговоры с направленцами, с командирами соединений и частей усиления. Такая система позволяла мне, как говорится, врастать в обстановку. В штаб‑квартире обдумывались решения, составлялись приказы и распоряжения. Все это облегчало работу, развивало полезную инициативу, побуждало творческую мысль. Больше было счастливых находок.
Можно было не сомневаться, что педантичный, спокойный, уверенный в себе и в своих подчиненных начальник штаба М.С. Малинин сумеет обеспечить выполнение приказа. Была у Малинина еще одна черта, может быть, необычная для руководителя крупного штаба, – потребность своими глазами увидеть и оценить местность предстоящих боев. Должно быть, это было у него способом самоконтроля. Он довольно часто появлялся на позициях частей, в войсках его знали, и это тоже повышало авторитет нашего штаба.
Мне нравилось, что мои помощники, люди образованные и влюбленные в военное дело, умели отстаивать свое мнение. Приходилось иногда подумать над предложением. Прикинешь и скажешь: «Правильно, я упустил, давайте сделаем тут по‑вашему…»
Ценнейшим человеком оказался генерал Василий Иванович Казаков. Я уже упоминал, что в те времена мы главные наши надежды возлагали на артиллерию. У генерала были и глубокие знания, и интуиция, и умение работать с людьми. Вот уж кого любили в войсках!
Для наблюдения за противником мы чаще всего пользовались НП на участках стрелковых дивизий. Но один наблюдательный пункт, оборудованный артиллеристами, особенно привлекал. Казаков и его офицеры устроились на верхнем этаже и на трубе ярцевской фабрики: уж очень хороший обзор местности открывался оттуда. Неприятельские позиции просматривались на большую глубину, было видно всякое передвижение врага.
Единственное неудобство: чтобы добраться туда, нужно было проскочить низинку свыше километра, тщательно пристрелянную немецкой артиллерией. Как только появлялась достойная внимания цель, немцы немедленно открывали огонь, да еще какой!..
Одиночная машина, мчащаяся на предельной скорости, и была такой целью.
Все происходило на глазах как немецких, так и наших солдат, располагавшихся в окопах. Это обстоятельство вызывало даже известный азарт, пожалуй, непохвальный для столь солидных командиров, как командующий армией и начальник артиллерии. Но мы с увлечением каждый раз проскакивали на машине обстреливаемое пространство.
За низинкой начиналась городская окраина. Там уже приходилось соблюдать полную осторожность. Пробирались скрытно, кое‑где и ползком, к наблюдательному пункту наших славных артиллеристов. Город обезлюдел. В нем царила мертвая тишина, нарушаемая лишь разрывами снарядов и мин. Известная ярцевская мануфактура была сожжена гитлеровской авиацией.
Возвращались уже затемно.
Всю ночь над нашим КП слышался гул немецких бомбардировщиков. Они шли на Москву, и это вызывало злость, которая усиливалась чувством беспомощности: мы ничем не могли помешать их налетам на родную столицу.
Зато с какой радостью уже днем мы узнавали, что герои московской ПВО рассеяли вражеские бомбардировщики, не дали им прорваться к самому городу!
Район обороны нашей армии немецкие летчики в то время не беспокоили. Запомнился мне лишь один случай, вызвавший вначале большую тревогу.
То там, то тут самолеты противника стали сбрасывать кульки из плотной бумаги. В них были обнаружены мельчайшие насекомые. Отдано распоряжение тщательно следить за каждым вражеским самолетом, собирать и на месте сжигать подозрительные пакеты. Несколько штук с соблюдением всех предосторожностей отправили на проверку в Москву.
Москва тоже встревожилась. Там начали производить анализы. А с неба продолжали сыпаться кульки, некоторые лопались, их содержимое расползалось. Мы не успевали производить дезинфекцию.
Вскоре из Москвы получили результаты анализов: ничего опасного. Гитлеровцы просто хотели поиграть на наших нервах.
Мы вели бои местного значения, совершенствовали оборону и обучали людей тому, что завтра от них потребуется в бою. Маршал Тимошенко горячо приветствовал наше начинание – месячные курсы младших лейтенантов, на которые мы отобрали отличившихся бойцов со средним, а то и с высшим образованием. Партийные и комсомольские организации помогали всячески распространять опыт борьбы с танками с помощью бутылок с горючей смесью. Потрясение от неудач первых дней войны начало проходить. Однажды, зайдя в нашу землянку, я услышал, как Лобачев настраивал начальника политотдела одной из дивизий:
– Для военных война – естественное состояние, ее невзгоды тоже, а у тебя все нервы, пора с этим кончать.
Он верно схватил суть совершавшихся перемен.
Считаю своим товарищеским долгом сказать доброе слово о генерале Алексее Андреевиче Лобачеве. Мы с членом Военного совета армии жили душа в душу. Он любил войска, знал людей, и от него я всегда получал большую помощь. Таков был этот человек, что ощущалась потребность общения с ним. Мы жили в одной землянке, позже обычно выбирали домик, где можно устроиться вдвоем. Когда вместе с другими корреспондентами у нас стал бывать Владимир Ставский – тоже крепкий большевик, интересный писатель, не чуждый военному делу, – мы жили втроем. Бывали задушенные часы!..
Ко времени нашего знакомства и совместной службы А.А. Лобачев сложился как политический работник крупного масштаба. Однако крутой ему выдался путь. Бывает, что в судьбе одного человека отразится особенность времени.
Война – суровая проверка людей. Так было и так всегда будет. Но этот естественный процесс у нас очень осложнился. Незадолго до войны огромное количество командиров и политработников было выдвинуто снизу на крупные должности в войсках. А опыт? Знания? Ориентировка в масштабах, о которых товарищи и не мечтали? Все это пришлось приобретать уже в боях. Лобачев рассказывал мне, как он, старший политрук, чуть ли не в течение месяца стал дивизионным комиссаром; в 39‑м был поставлен во главе политического управления Московского военного округа. Он считал за счастье, что весь 1940 год ему довелось служить на одном месте, в должности члена Военного совета в новой – 16‑й армии, создававшейся в Забайкалье, и с горячей признательностью отзывался о ее командующем. И все‑таки ему приходилось очень трудно. Помогли живой ум, организаторский талант и большевистское умение учиться у жизни.