— Сбор! Сбор! Хватит на сегодня, домой!..
Ее окружили малыши, желая быть поближе к ней. Ее голос тонул в гомоне шумной ватаги ребят...
Петр Филиппович и Ольга Васильевна шли за отрядами, никак не предполагая, что сегодня им снова придется обсуждать вопрос о судьбе Александра Матросова, новичка из карантина, бурными и непозволительными делами отметившего первый день своего пребывания в колонии...
ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО
Караульный начальник Володя Еремеев шел впереди, вскинув голову, сощурив зоркие глаза. Он говорил весело, точно давно знакомый.
— Почему, Матрос, так поздно приехал? Специально воду греть приходится...
В бане висело зеркало. Саша, мельком взглянув на себя, не поверил своим глазам: на него смотрел черноволосый, давно не мытый парень в грязной тельняшке. Он мылся с удовольствием, однако, когда вымытый, свежий, довольный вышел в предбанник, карнач сурово проговорил:
— Я тебя за брюнета принял, а ты, оказывается, настоящий сивый... Ну-ка, покажи ухо!
Придирчиво проверив Матросова, Еремеев сказал:
— Вот что — поскобли лицо. Не то белье не получишь.
Саша потянулся было за грязной тельняшкой, но Еремеев скомандовал:
— Брось, живо!
Пришлось вернуться. Новым осмотром Еремеев остался доволен. Мальчик охотно надел чистое, мягкое белье. От него пахло мылом и каким-то лекарством.
Одевшись, Саша начал заворачивать в газету свою тельняшку, но Еремеев снова запротестовал:
— Оставь здесь.
— Не оставлю, — огрызнулся Саша.
— Зачем она тебе?
— Дареная, память, — соврал Матросов.
Видя, как настойчиво Саша держится за тельняшку, Еремеев примиряюще произнес:
— Вообще мы сжигаем такую память. Ну, коли тельняшку на память получил, поговорю с Петром Филипповичем, может, разрешит оставить. А волком на меня не смотри, я не из пугливой породы.
Они вошли в дежурную комнату. Зеленый свет, падавший сквозь абажур, отнимал естественный румянец, и лица казались болезненно-бледными. Их встретил воспитатель Катеринчук; под лампой блестела его наголо выбритая голова. Он оглядел подростка с ног до головы и усталым голосом заметил:
— Гимнастерка не по росту, сменить.
— Есть сменить, — повторил Еремеев.
— На две недели в карантин.
Повернувшись к Матросову, Катеринчук продолжал:
— Общение с другими колонистами до истечения этого срока категорически запрещается. Заявления, если они у вас будут, передавать через дневальных. Там еще один новенький. За чистоту и порядок в комнате отвечаете оба. Ведите, Еремеев!
— Есть вести! — ответил карнач.
Еремеев повел Сашу по двору. Карантин помещался в небольшом домике под железной крышей, который приткнулся около забора, недалеко от светлого и высокого здания школы. Домик казался приплюснутым и жалким. Снова Матросовым овладела необъяснимая тоска. Они перешагнули порог, Еремеев включил свет. Из трех коек одна была занята. Еремеев показал на свободную койку:
— Занимай!
Саша после ухода Еремеева, бросив на белую чистую простыню телогрейку, выданную взамен его флотской шинели, сел на койку. Ноги дрожали после ночного похода по горам и оврагам, тело болело, как после драки. Он скинул ботинки, верхнюю одежду и, оставшись в одном белье, потянулся. Медленно обернулся, почувствовав на себе чей-то острый взгляд. На соседней койке сидел мальчик лет двенадцати, почти до шеи укутавшийся байковым одеялом. Он сидел полусогнувшись, из-под одеяла торчал лишь крючковатый нос, — все это делало его похожим на грачонка.
— Наше вам с кисточкой, — небрежно проворчал паренек. — Меня зовут Директором, а тебя как?
Директор повел разговор на вымиравшем блатном жаргоне. Саша знал все эти «прохоря», «бочата», «мойки», «атанды», однако пользовался ими неохотно, считая это баловством.
— Сашка Матрос, — нехотя ответил он.
Директор ожил, словно муха под лучами солнца. Сиповатым голосом он принялся расспрашивать Сашу о его прошлом. Матросов, не обращая на него внимания, с удовольствием растянулся на койке, укрывшись теплым одеялом. Закрыл глаза. За окном уныло пел весенний ветер, он нес призывной звон колокола. В стекло стучались сухие ветки. А Директор, весело ухмыляясь, продолжал болтать.
— Здесь ничего себе, можно приспособиться.
— Приспособиться? — сонным голосом, с расстановкой спросил Матросов.
Директор мешал ему спать. Матросов никого сейчас не хотел ни слышать, ни видеть: ни лысого воспитателя с сухим лицом, который читал ему нотацию, ни Еремеева, ни этого Директора, будь проклята его компания. Пустой болтовней на блатном жаргоне Директор пытался пустить пыль в глаза. Знакомый прием! Саша видел его насквозь. Когда Директор, продолжая говорить, дотронулся до его плеча, Матросов выругался:
— Замолчи!
Этим неожиданно вырвавшимся криком он выразил всю тоску, охватившую его.
Ночью Саше снились нелепые сны: то Директор превращался в бородатого и, высунув язык, дразнился: «Ах, Матрос, на море захотел!», то Катеринчук в одежде монаха взбирался с веревкой на одинокий и большой дуб в глухое время ночи...
Под чистой простыней метался и стонал человек.
Солнце уже заглядывало в уютную комнату, когда Саша проснулся, услышав разговор за дверью.
— Нас теперь двое, — говорил кому-то Директор. Саша узнал его по сиплому голосу.
Заинтересовавшись разговором, Матросов вышел на крыльцо. Хорошо отдохнув за ночь, успокоившись и немного примирившись со своей судьбой и новой ролью воспитанника, Саша был настроен более благодушно. Директор хоть и дулся на него за вчерашнюю резкость, но понимал, что настал удобный момент для восстановления нормальных отношений.
— О чем разговор, — поинтересовался Саша.
— Ни о чем... — огрызнулся мальчишка, брат Андрея Богомолова, Коля.
— Чего зазевался? — уже строго спросил Саша.
— Просто.
— Знаешь, за просто что бывает?
— Смотри!
— Что смотри? Мой кулак при мне.
— У нас не положено драться.
— А я буду спрашивать?
— Спросишь!
Саша криво усмехнулся:
— Интересно, кого это Сашка Матрос будет о чем-нибудь спрашивать?
— Общее собрание и Петра Филипповича...
— А кто такой Петр Филиппович?
— Начальник.
— Ну, а при чем общее собрание?
— Такие тут порядки. — Коля на всякий случай отошел от крыльца, увидев воинственно сжатые кулаки новичка, однако, не сдаваясь, настойчиво заявил: — Не таких воспитывали.
— Уж не ты ли воспитывал?
— И я, — выпятил грудь Коля. — Мы все воспитываем новичков.
Матросову и Директору стало очень смешно. Пока они смеялись, Коля подозрительно следил за ними.
— А ты кто такой?
— Колонист, — гордо ответил Коля.
Саша все более заинтересовывался разговором.
— Выходит, я тоже колонист?
Коля охотно ответил:
— Нет, ты еще не колонист.
— А ты, пацан, уже колонист.
— Да.
— А я нет?
— Нет.
Тогда Матросов, повернув озорное лицо к весело ухмылявшемуся Директору, спросил, подмигивая:
— Ты его знаешь?
— Его? — переспросил Директор и, сделав важную мину, целую минуту придирчиво, словно через очки, разглядывал Богомолова, только потом сказал: — Он, помнится, любит гроши.
Коля промолчал, с трудом проглотив комок, подкатившийся к горлу.
— Ну, подходи ближе, может, и сторгуемся, — важно добавил Директор, обращаясь к Богомолову. — Нас теперь, как видишь, двое. Матрос при деньгах, — кивок в сторону Матросова. — Сашка, позвени монетами...
Коля категорически заявил:
— Не подойду.
— О чем разговор? — вставил Матрос.
— У меня книга, еще стянете.
— Какая книга?
— География СССР.
Матросов живо спросил:
— Карта есть? — ему очень хотелось взглянуть на карту, чтобы увидеть на ней Уфу: ему все еще не верилось, что этот город так далеко от моря.
— Даже три, — равнодушно ответил Коля.
— Покажи!
— Отберешь...
— Говорю тебе, не отберу.
— Дай честное слово.
— Честное слово.
Однако мальчик покачал головой:
— Твое слово не годится, оно не настоящее.
— Почему?
— Ты не колонист.
Неизвестно, чем бы кончился этот разговор, если бы не вмешательство Директора. Он намекнул:
— Трусишь? Пошли Матрос, нечего нам с ним возиться...
Коля шагнул вперед.
— Вот и не боюсь.
Новички подступили к нему, Матросов пристал.
— Ну, покажи карту. На ней моря есть?
— Конечно, разве у нас мало морей?
— У кого это у нас?
— Конечно, у нас в СССР.
Коля, послюнявив указательный палец, начал перелистывать книгу, затем развернул карту. Саша сначала смотрел через его плечо, а потом потянул карту к себе и порвал ее. После молчаливой борьбы, победа осталась за сильным и напористым Матросовым, и новый обладатель книги бесцеремонно ушел в комнату. Директор и Коля последовали за ним.
— Отдай карту, — захныкал Коля.
Матросов грубо бросил:
— Убирайся, пока я руки не помарал.
— Отдай книгу, а то мне от контрольной комиссии попадет...
Матрос, не слушая, перелистывал книгу.
— Пока не отдашь, не уйду, — заявил мальчик.
Матросов, состроив презрительную мину, язвительно спросил:
— Не уйдешь? Так ты его, Директор, того... Слегка, чтоб...
Директор, с интересом следивший за этой сценой, не стал ждать повторения Сашкиного предложения, схватил Колю за плечо и быстро выпроводил за дверь.
Коля побежал к брату, однако почти все колонисты в это время были на берегу Кара-идели. Плачущий мальчик наткнулся на Рашита, который только что вернулся из лесу и собирался в райком ВЛКСМ.
Весть о том, что новичок из карантина порвал и отобрал книгу, — а в колонии к общественной собственности относились очень строго, — серьезно встревожила Габдурахманова. Он торопится по своим делам, и тут еще такое неожиданное происшествие... В первую минуту Рашит растерялся, не зная, что предпринять. Пострадавший повторял одно и то же:
— А мне за это попадет. Просил, просил, не возвращает. Вот он какой.
Одно было несомненно — необходимо отправиться в карантин и навести порядок. Рашит так и сделал.
Когда он вошел в комнату, оба мальчика лежали в верхней одежде на койках, растянувшись на белых простынях. Рашит поздоровался. Они сделали вид, что не замечают его, считая, что он пришел защищать «доносчика», как они успели окрестить Колю.
— Здравствуйте, — поздоровался Рашит.
— Если это тебе так интересно, пожалуй, здравствуй...
Габдурахманов опешил от такого ответа, однако сдержал гнев и спокойно, но строго приказал:
— Встать!
Команда не оказала никакого воздействия. Рашит, не желая признать своего поражения, попытался превратить все в шутку:
— Я бы хотел знать: долго вы намерены так развлекаться?
— Пока не надоест, — охотно пояснил Директор.
Рашит запальчиво крикнул:
— Немедленно вернуть карту! Кто из вас отобрал ее у малыша?
Вмешался Коля, только что перешагнувший через порог.
— Вон тот, здоровый, Сашка Матрос...
Саша сверкнул глазами. Директор, не скрывая того, что ему весело, воскликнул с азартом:
— Да ведь он пришел защищать цыганенка!
Рашиту, конечно, следовало уйти, чтобы затем вызвать их к начальнику колонии или на общее собрание. Но он не удержался, не послушался разума, захотелось добиться своего немедленно, не отступая. Подойдя ближе к ребятам, он с упреком проговорил:
— Вижу, отучились понимать доброе слово.
Директор, насмешливо улыбаясь, крикнул:
— Матрос, да ведь он тебе угрожает!
Саша медленно поднялся с постели, глухо предложил:
— Взбучку могу дать...
Рашит не нашелся, что ответить, только заметил:
— В колонии драка запрещена.
Ответ его новички расценили, как робость, трусость.
— Матрос, да ведь он тебя уговаривает! — хихикнул Директор, корчась от смеха.
В тот же миг Саша пантерой метнулся на Габдурахманова, — тому еле удалось увильнуть от удара. Горячая кровь Рашита загорелась. В свою очередь он нанес молниеносный удар снизу вверх по подбородку Саши. Матросов рухнул на койку, затем сполз на пол.
Все это произошло так внезапно, что никто не сумел отдать отчета в происшедшем. Саша медленно поднялся и, разжимая кулаки, мрачно сказал:
— Матрос такие дела не забывает и не прощает. Чорт с тобой, забирай карту, — и бросил книгу к порогу. Ему впервые пришлось познакомиться с техникой бокса, весь его боевой опыт состоял из случайных кулачных боев, где исход решался силой.
Коля быстро схватил карту, выбежал за Рашитом.
«Вот тебе и комсомолец! — думал Рашит, недовольный собой. Он счел необходимым немедленно рассказать о случившемся Стасюку. — Что же такое получилось? Пришел выяснить причину беспорядка, а сам влез в драку. С какими глазами сейчас пойду в райком за комсомольским билетом? Нет, после этого мне откажут в приеме — и правильно сделают...»
Когда новички остались в карантине одни, Директор, скрывая усмешку, спросил:
— Матрос, мы Цыганенку еще припомним, правда?
Побежденный горько усмехнулся. Несмотря на скитальческий образ жизни, ему редко приходилось быть битым.
НАКАЗАНИЕ
Петра Филипповича Рашит не нашел. Тогда он побежал к комсоргу Сергею Дмитриеву. Дмитриев составлял отчет в политотдел. Увидев встревоженное лицо Рашита, он отложил ручку, спокойно спросил:
— Ты еще не ушел в райком?
— Нет. И не пойду! — воскликнул Рашит.
— Что случилось?
Рашит, сев против Сергея, со вздохом произнес:
— Я только что избил новичка.
Дмитриев даже вскочил с места.
— Избил? Расскажи...
Рашит, в немногих словах передав о чрезвычайном происшествии, заключил:
— Я теперь не заслуживаю комсомольского билета, мне его не дадут, поэтому я никуда не пойду.
Дмитриев отрицательно покачал головой:
— Хуже нельзя было придумать. Однако ты обязан пойти и рассказать о случившемся, не утаивая своей вины.
— Не пойду, позвони сам...
— О нет, — отказался Дмитриев. — Я за тебя говорить не стану.
— А я не пойду, — упрямо повторил Рашит.
— Трусишь? — начал сердиться Дмитриев.
Рашит вскочил с места, лицо его зарумянилось.
— Я трушу? Про меня так говоришь?
— Да.
Рашит выбежал из комнаты. Сергей подошел к окну и увидел, что Рашит направился к воротам.
Через полчаса Дмитриев сидел в кабинете начальника колонии. Он горячо говорил:
— Я давал рекомендацию Рашиту, я возглавляю комсомольскую организацию, поэтому за все случившееся должен отвечать в первую очередь я. Выходит, у меня нехватило чутья, бдительности; после этого события вряд ли я должен оставаться на своем посту.
Петр Филиппович ни одним словом не перебивал исповедь Сергея. Он понимал всю неуместность поступка Габдурахманова. Физическое наказание в колонии было строго воспрещено, «самосуды» категорически осуждались. Стасюк не прощал малейшего отступления от порядков, существующих в колонии. Но, выслушав Дмитриева, он поймал себя на том, что комсорг ему нравится. «Ему дали хорошее воспитание, научили критически оценивать свои поступки, он не боится говорить правду. Однако у него маловато жизненного и педагогического опыта, но эти качества он получит, работая у нас... — решил он, пристально рассматривая открытое лицо Сергея, его серые глаза, спрятанные за длинными ресницами, высокий лоб. Даже растерянный взгляд, жалкая улыбка не портили приятного выражения лица. — Да ведь он сам еще мальчик».
— Договоримся об одном, — не выдавая своих чувств, произнес Стасюк, — из этого урока сделаем каждый для себя нужные выводы. Как только Рашит вернется из райкома, вызвать его ко мне. Имейте в виду закон педагога: уважение к воспитаннику должно быть, как и требования к нему, большим. Что это значит? Прежде всего мы должны воспитать в мальчиках сознание своего достоинства, гордость за свое место в обществе. Это великое дело. А для этого нужно чтобы они уважали других. Только уважающий других человек может уважать себя, это — основа. Это не христианская всепрощающая любовь к ближнему, а уважение к советскому человеку, товарищу.
Рашит вернулся в колонию только через три часа и сразу же явился к начальнику. Но Стасюк все не принимал его. Рашит долго ждал. Трудно сказать, сколько дум можно передумать за это время. Он несколько раз входил в приемную, однако секретарша недоуменно пожимала плечами:
— Он еще занят. Я же вам говорила: приходите через час...
— Простите, мне показалось…
— Ах, вам показалось… Час еще не прошел…
Наконец Стасюк вызвал Рашита. Войдя в кабинет, Рашит осторожно прикрыл за собой дверь, обитую коричневой клеенкой с белыми горошками. Половицы, положенные прямо на каменный пол, скрипели под его ногами. Против двери на стене висела картина неизвестного художника: два охотника вместе с длинношеей собакой плыли в челноке. Река была неестественно голубая, стволы деревьев — светложелтые, лица охотников — розовые. Все это хорошо рассмотрел Рашит, пока Петр Филиппович отвечал кому-то по телефону.
— Я с тобой хотел поговорить, Габдурахманов,— мягко сказал Стасюк, внимательно взглянув на колониста. — Сегодня я получил письмо от твоей тетки. Садись и прочти.
Рашит взял письмо и, увидев неровные крупные буквы, ясно представил себе, как оно писалось: старая тетка Халима, добрая и слезливая, сев около печки, диктовала, а ее дочь — маленькая Зугра, высунув язык, старательно выводила каждое слово; сама тетка не умела писать по-русски. «Во первых строках нашего письма мы посылаем вам поклон от Хамза-бабая, от Ибрагим-агая, от Исмаила и Валия…» Тетка перечисляла почти полдеревни. Внимание Рашита было привлечено словами: «Мы слышали, что в колонии ты стал командиром, мы плакали, услышав эту радостную весть на старости...»
Рашит прочитал письмо, поднял глаза на Петра Филипповича, ожидая дальнейшего разговора. Однако Петр Филиппович равнодушно сказал:
— Хотел познакомить тебя с письмом. Можешь итти...
Рашит не тронулся с места. Опустив голову, он нерешительно спросил:
— Разве вы не будете ругать?
— Думаю, что ты сам все глубоко продумал и принял решение.
— Разрешите рассказать о том, что произошло в райкоме?
Стасюк кивнул головой.
— Я чистосердечно рассказал на бюро райкома о сегодняшнем происшествии и был уверен, что мне откажут в приеме. Но...
— Тебя приняли.
— Да. Откуда вы знаете?
— Советовались со мной. Я же давал рекомендацию тебе. И я, веря в тебя, попросил все-таки принять, хотя с тобой...
Рашит поднял благодарный взгляд, глаза его заволоклись слезами.
— Иди. Поздравляю с вступлением в комсомол.
Взволнованный Рашит мог произнести только:
— Спасибо!..
Он шел по аллее молодого парка. Никогда еще не было в его жизни столько неожиданностей и волнения, сколько было за этот день. В этом взволнованном состоянии его встретил Дмитриев, спешивший в школу. Рашит обрадовался.
— Был у начальника? — спросил Сергей.
— Был, — радостно ответил Рашит.
— И что же? Попало?
Рашит как-то странно взглянул на комсорга и горячо сказал:
— Я сам думал, что будет нагоняй, а он поздравил с вступлением в комсомол... Но это запомнится на всю жизнь, это сильнее в сто раз, чем то, если бы он меня разносил в течение всего дня.
Они медленно направились в школу. Когда они проходили мимо карантина, на крыльцо выбежал Матросов. Он весело ухмыльнулся, взглянув на Рашита.
— Что тебе? — спросил Дмитриев.
Матросов, отчаянно размахивая руками, воскликнул:
— А ты меня здорово! Клянусь, с места не сойти, такого удара не испытывал. Научишь?
Рашит с недоумением спросил:
— Чему?
— Боксу, — засмеялся Матросов.
Дмитриев, обернувшись к Рашиту, не скрывая улыбки, спросил:
— Как смотришь, командир отряда, насчет бокса? Ребята заинтересуются?
Услышав эти слова, Саша часто замигал синими большими глазами и смущенно улыбнулся, показав давно не чищенные зубы. Он невольно переспросил:
— Командир отряда?
ПЕРВЫЕ ШАГИ
Ровно через две недели, в воскресенье, Матросов был выпущен из карантина. Первое утро принесло ему много радости: после тесной комнаты он мог свободно бродить по двору, знакомиться с колонистами, бывать в служебных постройках, заглядывать в читальню, где толпились ребята, сидеть на скамье в глухом уголке парка.
Он мог дышать свежим воздухом, думать, предаваться воспоминаниям. Но вскоре эта радость исчезла. Взор его погас, он равнодушно и безучастно наблюдал за суетой мальчиков. Даже большой просторный двор теперь ему казался узким, слишком маленьким.
Сердце, точно не вмещаясь в грудной клетке, билось сильно и не находило успокоения. Особенно завидовал Саша шоферам, беспрепятственно приезжавшим и уезжавшим из колонии.
Матросов набрел на укромную скамеечку в парке, где его никто не мог увидеть. На деревьях чирикали и порхали какие-то маленькие птички. На теплом ветру начинали распускаться почки сирени. Под шорох листьев в этот тихий час перед Сашей проносились невеселые воспоминания.
Матросов слишком рано был предоставлен самому себе. В бурной жизни вокзалов беспризорник находил удовлетворение. Он скрывался в дождливые дни под опрокинутой лодкой на берегу реки, пропитание находил не регулярно, не знал, где застанет его следующая ночь. А как ему нравилось разъезжать... Когда поезд несся навстречу ветру, хотелось петь песни, бездумно кричать, подставляя лицо обжигающему воздушному потоку.
Уличная бродячая жизнь имела свои законы. Саша отлично знал, что защищать себя можно только крепкими кулаками. Он знал, что в драке нельзя отступать, подставлять противнику спину. Надо держаться до конца, даже если противник имеет преимущество в силе.
Он вспомнил маленькую пристань на Волге, богатую сушеной рыбой и арбузами. Пьяный матрос затеял драку. Хотя Саша и знал, что сила на стороне взрослого, но из-за упрямства не отступил, а потом вынужден был три дня отлеживаться на берегу. Несмотря на то, что яростная борьба закончилась поражением, Саша впервые почувствовал в себе силу взрослого и уверенного борца.
В другой раз трое таких же беспризорников, как и он, напали на него ночью на глухом полустанке, с целью отобрать столь дорогую Саше флотскую шинель. Матросов дрался, прислонившись к вагону, защищая себя от коварных ударов в спину. И в конце концов заставил противника бежать.
Вдруг Саша встрепенулся. За высоким забором протяжно загудел пароход. Мальчик прислушался к разноголосому шуму близкого города. Веселые голоса паровозов, свистки катеров, вечернее солнце и весенний ветер манили подростка к себе. Разъедаемый тоской, он побрел по двору.
Дорога звала Матросова.
Саша видел лозунги, призывающие отлично учиться, добросовестно трудиться, однако его сейчас мало интересовали и учеба и труд. Он понимал, что здесь он временный гость, а там видно будет...
Саша твердо решил не давать себя в обиду. Он любит свободу и даст достойный ответ каждому, кто встанет на его пути.
Первая неделя принесла много переживаний. Саша почувствовал себя щепкой, попавшей в водоворот. Будто кто-то неизвестный, но сильный, решил удивить подростка диковинками новой жизни. Нельзя сказать, что все было одинаково интересно, но, несомненно, все было одинаково ново.
Матросов вместе с Директором попал в отряд Рашита Габдурахманова. Командир и Матросов сделали вид, что между ними ничего особенного не произошло, никто не напоминал о драке. Рашит показал новичкам комнату, выделил койки. Комната была опрятная, на столе стоял букет цветов.
Саше, до колонии не мывшемуся месяцами, не сразу удалось привыкнуть к чистоте, царившей здесь. Не один Рашит, а весь отряд воспитывал новых колонистов. Им не прощался ни один проступок. Если в комнату вошел в грязных ботинках — получай наряд вне очереди, кроме того, вычисти до блеска пол. Если опоздал на физзарядку, на следующее утро разбудят на час раньше. Не было, наверное, во всем мире таких строгих людей, как дежурные по корпусу.
Матросов с трудом привыкал к своей новой роли не в пример Директору, который имел уже вид старого колониста, вошел в доверие к Ольге Васильевне, носился с проектом постановки пьесы из жизни партизан, суетился, охотно посещал собрания, чутко откликался на все события в жизни колонии.
Саша угрюмо воспринимал новшества, все делал без охоты и очень быстро обижался.
Через несколько дней после того, как он перешел в отряд Габдурахманова, его вызвал Катеринчук. Михаил Трофимович, встретив Матросова, весело приподнял зеленую фуражку и спросил:
— А, Матросов пришел! Ну как, привыкаем?
Михаил Трофимович барабанил пальцами по столу, глаза его ласково щурились. Не настаивая на ответе, он продолжал:
— На мой взгляд, тебе надо начинать работать. Пойдем, к делу тебя пристроим...
Катеринчук шел впереди. Основные цехи фабрики — столярный и слесарный — помещались в новой деревянной постройке. Пилорама стояла отдельно на пригорке. Малярный цех и цех готовых изделий — в бывшей церкви.
В столярном цехе стоял неимоверный гул. Саша думал, что увидит верстаки, фуганки, стамески, топоры и пилы, Катеринчук с удовольствием заметил удивление на лице Матросова. Показывая на разные станки, выбрасывающие стружку, опилки, бруски, он называл их:
— Механизированный фуганок, рейсмус, шипорез. А это — фрезерный чудо-станок. Подойдем к той гибкой пиле, она называется ленточной...
Матросов впервые в своей жизни попал в механизированный цех. Он никак не мог скрыть улыбки, но, обводя глазами станки и встречая насмешливые взоры колонистов, помрачнел. Катеринчук, дав ему возможность вдоволь наглядеться, спросил:
— Какой из них облюбовал?
— А мне все равно, — уже равнодушно ответил Саша.
Михаил Трофимович даже глазом не моргнул. Надвинув фуражку на лоб, он заявил:
— Будешь пока подручным у Сивого. Мастер, принимай подчиненного! — крикнул он Леньке Сивому.
Маленький остроносый Ленька поднял глаза на Матросова, позвал его:
— Иди сюда!
После ухода Михаила Трофимовича Ленька начал учить новичка. Работа была не тяжелая: надо было подавать на шипорез брусок длиной в полметра. Нагнуться, поднять и подать. Однако Саше не то что не понравилась работа, а возненавидел он с первого взгляда замухрышку Леньку Сивого, которого мысленно назвал «плюгавеньким». И ему стало очень обидно быть подручным у «плюгавенького». Саше казалось, что любое другое назначение не обидело бы его, а сейчас все в нем восставало против работы под начальством этого мальчишки... И он, ничего не делая, начал глазеть по сторонам.
— Эй, братец, подавай материал! — важно прикрикнул Ленька.
Матросов зло взглянул на него и пренебрежительно хмыкнул. Ему показались смешными и поза Сивого, и нос его, и звонкий крик: такой маленький и такой важный... Он расхохотался. Ленька не на шутку рассердился:
— Иди ко всем чертям, понятно?
Ругань еще более развеселила Сашу, он подмигнул ребятам:
— Важный у меня начальник, а? Что надо! Желающему могу уступить за копейку...
Ребята, не разделяя веселья Матросова, отчужденно посмотрели на него. Он, угрюмо замолчав, начал работать. Однако первая встреча решила все: они не нашли общего языка. Сивый придирался к каждому пустяку. Саша подчеркнуто не обращал внимания на него. Конечно, рано или поздно должна была произойти стычка.
На третий или четвертый день, во время обеденного перерыва, Сивый подозвал мастера цеха и при нем начал пересчитывать бруски.
— Всего двадцать три, это — на двоих! — ворчал Ленька. — Я один без него вырабатывал не меньше…
Матросов понимал, что все это направлено против него, поэтому он насмешливо крикнул:
— Ты еще начальнику доложи...
После окончания перерыва Ленька, облизывая губы, включил станок и сердито пробормотал:
— Последний раз спрашиваю: будешь работать как следует или нет?
Матросов неопределенно махнул рукой...
Через неделю на цеховом собрании разбирали рапорт Сивого. Косой, комсомольский организатор цеха, сказал:
— Следующим вопросом будем разбирать рапорт Сивого. В своем заявлении он пишет: «Начальнику столярного цеха. Прошу убрать от меня Матросова. Не могу работать с лодырем. Буду работать один. К сему Ленька Сивый». От заявления не отказываешься?
Ленька, не взглянув в сторону Саши, громко ответил:
— Не отказываюсь.
Косой продолжал:
— Выступать коротко, по три минуты. Кто имеет слово?
Поднялась рука Сеньки Пешехода:
— Я хочу сказать. Я сказал бы, про между прочим, так: выгнать Матросова из цеха, чтобы не позорил.
— Все?
— Все.
Встал Коля Богомолов.
— Он у меня книгу отнимал.
Его перебил председатель собрания:
— Говори дело, по существу...
Коля сел на место. Слово попросил Директор. Саша заинтересовался: что он скажет? Директор, отведя глаза от Матросова, говорил:
— Ленька прав. Матросов не такой, чтоб любить работу. Выгнать из цеха, что тут рассуждать...
Саша свирепо посмотрел на приятеля, однако, заметив, что все взгляды устремлены на него, опустил голову и потупил взор. Когда список ораторов был исчерпан, председатель обратился к собранию:
— С Ленькой, конечно, Матросов работать не будет... Может быть, кто другой возьмет его подручным?