— Пока оставайся здесь. Вызовем санитара. Сигналы будут...
Саша опустился рядом с телефонистом, который называл себя «сиренью». В полудремоте, охватившей Сашу, он иногда слышал отрывки разговора, докладов, рапортов, но затем все обрывалось. Так Саша услышал, а затем и увидел, как Гаркуша кому-то кричал в трубку:
— Дали сигнал Артюхову?
Во сне или наяву он видит Гаркушу?
— Проверьте готовность батальонов. Знаю, проверяли, еще раз. Ровно в семь ноль ноль залп «эрэсов», — приказал Гаркуша.
Еще несколько раз Саша с тревогой открывал глаза при упоминании фамилии Артюхова. «Неужели что-нибудь случилось? Почему я здесь?» — беспокоила мысль.
— Как там Артюхов? — над ухом Саши кричал в трубку Гаркуша.
Саша с усилием поднял голову, чтобы взглянуть на человека, который тряс его за плечо.
— Вы можете итти или надо носилки?
Саша, догадавшись, что перед ним стоит санитар, с трудом произнес:
— Я сам. Носилки не нужны.
Санитар поддержал его, обняв за плечи. С трудом поднявшись по лестнице, они выбрались на свежий воздух. Над равниной все бушевала метель. Со стороны противника она приносила звуки разрывов. Саша заметил, что снимают чехлы с «катюш». Неподалеку, около Гаркуши, толпились командиры.
— Можно начинать, — отрывисто приказал командир полка.
Над головой со страшным свистом и шипением пролетели снаряды, небо осветилось, точно во время летней ночной грозы, сопровождаемой молнией.
— Который час? — слабым голосом спросил Саша.
— Семь ноль ноль, — ответил санитар.
ОШИБКА МАТРОСОВА
Три дня Матросов пролежал в медсанбате. Потом целый день догонял свою роту, успевшую продвинуться далеко вперед. Рота накануне заняла сохранившийся почти целиком во время боя лесопильный завод. Матросов, после долгих поисков, нашел свое подразделение в большом цехе, где стояли лесорамы. Незнакомый Саше майор заканчивал доклад о международном положении.
Матросов протиснулся ближе к докладчику, но в это время раздались дружные аплодисменты.
— Кто это? — спросил Саша у стоявшего рядом бойца-новичка.
Тот охотно ответил:
— Новый заместитель командира полка по политической части.
— А, — протянул Матросов, но тут его взгляд упал на своих ребят из первого взвода. Они, сгрудившись около Саржибаева, дружно хохотали.
Матросов незаметно подошел сзади. Как раз в это время Саржибаев говорил:
— Есть предложение войти к старшине с ходатайством: пусть он разрешит присвоить рыжей кобыле кличку «Союзник».
Габдурахманов озорно возражал:
— Не подходит, кобыла женского рода.
— Кличка правильная, всем известно, что рыжая кобыла плохо тянет в упряжке, — защищал Саржибаева Перчаткин.
Увлеченный общим весельем, Матросов крикнул:
— Я уверен, товарищ старшина не станет возражать.
Увидев Матросова, гвардейцы окружили его и наперебой начали рассказывать о последних событиях.
Короткий отдых кончился. Вечером отделение Бардыбаева вызвал к себе капитан Сычев, командир батальона. В бывшей конторе лесозавода русоголовый веселый капитан, указывая на карту, торопливо говорил:
— Меня беспокоит вот эта клетка. Боюсь, что враг готовит какую-то каверзу. Будьте начеку. Ваша задача — немедленно поставить в известность, если немцы предпримут вылазку. Сигнал — зеленая ракета. У меня все готово к их встрече.
Матросов стоял сзади, до него долетали отдельные слова приказания комбата. Саша волновался: впервые ему придется провести целую ночь под боком у врага, в ста метрах от их траншей. Сколько раз до этой ночи Саша завидовал тем смелым и отчаянным ребятам, которые уходили в засады и секреты. Настал этот день и для него. «Матросов, будьте уверены, не подкачает!» — подумал он.
— Следите за всеми маневрами противника, не выдавайте себя, — напутствовал комбат.
В сумерках отделение Бардыбаева пересекло передний край на участке первого батальона. Опытный сержант шел медленно, оберегая свое отделение. Мирно бежали по небу светлые облака, в их складках путалась луна. Ракеты противника, беспрерывно взлетавшие вверх, казалось, стремились к одинокой луне, но, обессилев, падали вниз.
У Матросова это было первое настоящее ответственное задание после выздоровления, поэтому он чувствовал себя возбужденно радостным. Ему хотелось сделать что-нибудь такое, чтобы успокоилась душа, в которой жила лютая злоба к врагу. Дни, которые он провел в медсанбате, казались ему пропавшими, выкинутыми из его фронтовой жизни.
Последние метры пути бойцы ползли под залпами взлетавших и медленно догоравших ракет. Для несения службы секрета были приспособлены старые окопы. Бардыбаев с основным составом отделения остался в большом и глубоком окопе, из которого был проход в блиндаж, Матросова же и Гнедкова выдвинул вперед, расположив их в окопах меньших размеров, на расстоянии двухсот метров друг от друга.
Саша лежал один, прислушиваясь к беспокойной ночи. На передовой продолжалась обычная перестрелка. На разной высоте гасли светлые пузырьки трассирующих пуль. Изредка над головой пролетали самолеты, тогда на несколько минут поднимался ожесточенный лай зенитных пушек. С глухим гулом вдали разрывались бомбы. Потом затихло все, и наступила тяжелая тишина.
Матросов до полуночи зорко охранял свой сектор. Но вдруг он услышал голоса, а затем и шаги приближавшихся к проволочным заграждениям солдат. О появлении противника Бардыбаев велел сообщить лично ему. Однако Саша подумал: может быть, это просто обычный патруль? Он медлил. Но вскоре убедился, что это не патруль, а группа в восемь лыжников, миновавшая свои заграждения и углубившаяся в наш тыл.
Но Матросов уже упустил время, которое было необходимо, чтобы оповестить отделенного. Он растерялся. Ползти сейчас к Бардыбаеву не только не безопасно, но и бесполезно — лыжники скроются в ночной темноте.
Придя к этому выводу, Саша решил — не пропускать врага. Ему показалось, что он нашел правильное решение. Зачем сообщать в батальон о маленькой группе, когда он один может уничтожить ее?
При лунном свете ясно обозначались фигуры солдат. Передний шел, чуть прихрамывая. Все были в белых маскировочных халатах. Лыжи издавали легкий скрип. Саша прилег плечом к автомату, прицелился. Раздалась длинная очередь. Два или три лыжника упали, остальные, быстро подхватив раненых и отстреливаясь, начали отступать на свою территорию.
Сразу же по линии фронта поднялась стрельба из всех видов оружия. Через десяток минут заговорили тяжелые пушки противника. Матросов упал на дно окопа, схватился за голову. Только теперь он начал понимать свою ошибку...
Обстрел с промежутками продолжался до утра. Когда забрезжил рассвет, Саша с беспокойством и все возрастающей тревогой начал посматривать на соседние окопы. Почему не идет Бардыбаев? Неужели они уползли, оставив его одного? Мороз пробирался сквозь полушубок, от пронзительного ветра коченело лицо. Сколько еще придется тут лежать? Он ясно понимал, что без приказа нельзя отходить.
В эти минуты из-за ближних кустов показалась мохнатая шапка Габдурахманова. Он тихо позвал:
— Ползи за мной. Не отставай, быстрее!
Движение согрело юношу. Но смутное беспокойство не исчезло. Оно особенно усилилось, когда Саша не увидел среди бойцов Бардыбаева и Саржибаева.
— Где командир отделения?
Гнедков с какой-то неприязнью ответил ему:
— Отправили в тыл.
— Что случилось?
— Ответ дашь в штабе, — неопределенно отозвался Рашит, заменивший Бардыбаева.
Предчувствие не обмануло Матросова — его необдуманная стрельба сорвала выполнение боевой задачи, не считая того, что Бардыбаев был сильно контужен.
Разведчиков встретил Артюхов. Он, хмуря брови, недобро взглянул на Матросова.
— Рядовой Матросов, вас вызывает командир полка.
Саша пал духом. Неужели он совершил что-то непоправимое? Конечно, без разрешения нельзя было открывать огонь... Товарищи по отделению молчали, только Рашит сухо говорил ему:
— Поправь ремень. Завяжи шапку. К командиру полка идешь... Внешний вид никуда не годится...
Саша не знал, что на командном пункте полка о его судьбе спорили два человека. Гаркуша решил было принять очень суровые меры, однако его заместитель по политической части майор Киреев настойчиво возражал:
— Солдат молодой, только учится воевать. Надо дать ему возможность искупить свою вину...
В это время ординарец Папазян доложил о прибытии Матросова.
— Вызвать.
Киреев взглянул на вошедшего Матросова. Ему понравился его ясный, открытый взгляд.
— Товарищ подполковник, гвардии рядовой Матросов явился по вашему приказанию.
Волнение солдата выдавали только вздрагивающие губы.
Гаркуша резко поднялся, чуть не задев потолок землянки. Сердито начал:
— Гвардии рядовой Матросов, вы догадываетесь, почему я вас вызвал? Будете оправдываться?
Матросов устремил глаза на Гаркушу и не спеша ответил:
— Не буду, товарищ подполковник.
— To-есть, как не буду?
— Не буду оправдываться. Я виноват. Виноват в нарушении вашего приказа, — уточнил Саша.
Если бы солдат оправдывался, выкручивался, то подполковник знал бы, что делать, но когда он откровенно сознает свою вину, как же быть? Гаркуша внимательно взглянул на Матросова. Саша понял этот взгляд, как требование все объяснить.
— Меня, товарищ подполковник, жадность подвела, — смущенно сказал он.
— To-есть, как жадность? — спросил Гаркуша.
— На фрицев я жаден. Я в душе дал слово товарищу Сталину отлично воевать, а тут такой подходящий случай был...
Ему разрешили искупить свою вину.
Через три дня разведчики вышли на «охоту за языками». Временно выбывшего из строя Бардыбаева заменял Рашит. С большими предосторожностями пройдя через проход, проделанный саперами в заграждениях противника, отделение углубилось во вражеский тыл.
Враг был совсем рядом. Слышались отрывки фраз, вероятно, говорили по телефону. Порой доносилось приглушенное пение: должно быть, в офицерском блиндаже играл патефон.
После дополнительной разведки решили напасть на офицерский блиндаж. Габдурахманов приказал Матросову:
— Сними часового!
Одновременно Гнедков перерезал телефонный провод. Только после этих предварительных действий разведчики ворвались в блиндаж. Два офицера, ошеломленные внезапным нападением, повинуясь команде, медленно подняли руки. Гнедков бросился вперед, чтобы отобрать оружие, но один из офицеров опередил его — свалил ногой стол с лампой.
Профессия разведчика на войне подвержена случайностям. Рашит метнулся в темноту и схватился с одним из офицеров. Другой офицер бросился бежать. За ним кинулся Матросов.
— Будь осторожен! — успел крикнуть командир отделения, однако разъяренный автоматчик не слышал предупреждения.
Пока Габдурахманов уводил отделение и «языка» на свою сторону, Матросов неотступно преследовал свою «добычу». В небольшой лощине Саша догнал фашиста, но тот занял боевую позицию, видно было, что он даром свою жизнь не отдаст.
Матросов упорно не хотел применять оружие, ему нужен был «язык». Саша занес кулак, но офицер ловко отпарировал удар и в свою очередь кинулся на Матросова. И тогда Саша использовал свой любимый прием, которому его научил Рашит.
Саша быстро связал пленному руки, пинком поднял его.
…На рассвете, как только разведчики вернулись с «языками», Гаркуша распорядился представить Габдурахманова к вполне заслуженной награде.
А Матросова все не было. Прошла ночь, наступило утро. Усталые разведчики легли спать. Но Рашиту не спалось. Выходя на улицу, он каждый раз спрашивал часового:
— Матросов не вернулся?
— Нет, — отвечал тот, не поворачивая головы.
— А кто это третий спит?
— Семен Воробьев вернулся из госпиталя.
Рашит ложился снова, но сон не приходил. Он услышал голос Гнедкова:
— Жаль очень. Матросов — хороший парень.
Рашит резко приподнялся на локте.
— Что ты хоронишь его раньше времени?
Гнедков не отозвался.
— Разговором теперь не поможешь, — вздыхали бойцы.
Целый день прошел в заботах. Но что бы ни делали разведчики, все получалось с прохладцей, без обычной энергии. Тяжело терять товарища, но горе еще сильнее, когда не возвращается любимый друг...
Вечером выяснилось, что предстоит ночной поход, а может быть, и бой. Сидели в темной избе, лениво перебрасываясь словами. Неожиданно открылась дверь — на пороге появился Матросов.
— Ребята! — крикнул он, не скрывая свой радости.
— Сашка! — бросился к нему Рашит.
— Раздавите, медведи, — говорил Саша, освобождаясь из объятий товарищей. — Проголодался, как волк. Дайте чего-нибудь поесть, замерз здорово.
Пока Матросов сбрасывал шинель, на столе появились консервы, сало, хлеб и «сто граммов»...
Саша жадно набросился на еду. Но ему не давали есть, расспрашивая, что случилось, как он добрался.
— Добил его? — спросил Гнедков.
— Сдал в штаб.
— Как? Ты его сумел привести? — спросили разом несколько человек.
Матросову пришлось подробно рассказать о том, как он сбил офицера с ног и как целый день они лежали под своим и вражеским огнем.
— А каким ударом ты его оглушил? — непременно хотел знать Рашит, постоянный противник Матросова по рингу в уфимской колонии.
Саша, проглотив очередной кусок сала, ответил со смехом:
— Ну, известно, левым снизу, в подбородок...
Рашит восхищенно воскликнул:
— Это твой любимый удар...
ВЗЯТИЕ СЕЛА ЕЛИЗАВЕТИНО
Пятьдесят шестая гвардейская дивизия стояла в долине реки Ловать. Два села, расположенные здесь, были узлами сопротивления противника, многие дома в них были обращены в дзоты, огороды испещрены окопами.
Полмесяца продолжались здесь бои. В одном из них враги потеряли около пятисот убитыми. Большие потери были и с нашей стороны, — неудивительно, что среди бойцов было немало разговоров об этой долине.
Первую весть о готовящемся большом наступлении в долине Ловати принес в роту Сергей Гнедков.
— Если от нас требуют, чтобы мы достали «языка», если накапливаются танковые резервы, если артиллерия заполнила все леса вокруг, непременно же должно быть наступление!
В сумерках автоматчики начали готовиться к бою.
Почему принято говорить, что солдат всюду дома? Вероятно, потому, что несет на своих плечах все свое имущество: автомат, вещевой мешок, гранаты, котелок. В вещевом мешке, кроме пары чистого белья, нередко лежала любимая книга и обязательно чистая тетрадь для писем, а кое у кого и для дневника. Надев шинель, закинув за спину вещевой мешок, солдат принимал боевую форму и был готов ко всему — к маршу и наступлению, к победе и к смерти во имя святого дела.
Еще, вероятно, можно утверждать, что солдат всюду дома, — и потому, что, куда бы ни передвигался он, те же товарищи по строю, будто члены одной семьи, все тот же командир идет рядом, та же походная кухня плетется сзади и все тот же полевой адрес сопутствует бойцу.
Автоматчики перед боем набросили сверх сибирских полушубков чистые маскировочные халаты.
— Умственно придумано, — говорил Соснин, разглядывая их. — Ляжешь в снег и точно провалился — тебя и не видно.
Он так же на все лады расхваливал только что выданные, но ни разу еще не испытанные на поле боя сирены.
— Я с малолетства запомнил их. Давным-давно в нашем городе горел завод. Сирены, помню, завыли тогда так страшно. Представляю, как в ночном бою, да еще в буран, завоют они...
Саржибаев заметил:
— На фашистских самолетах тоже сирены установлены.
Перед выступлением Соснин пришел в первый взвод.
— Вот такие дела, товарищи, — говорил он, собрав коммунистов и комсомольцев. — Освободить мы должны село Елизаветино, что в этой долине Ловати стоит. Сколько дней стоим перед ним. Сердце разрывается от того, что оно в чужих руках. Техники накоплено много, «катюши» подошли, танки глубокий охват совершают. Великий бой предстоит. Самим нам надо смело в бой итти и других поддерживать.
Собранием это нельзя было назвать, потому что после парторга никто не выступал, да и вообще не требовалось прений по этому вопросу. Соснин просто напомнил бойцам первую заповедь — быть впереди, там, где больше опасности, там, где нужен пример смелых и доблестных.
Шли целую ночь.
В лесу стоял полумрак. Веяло холодом от мерцающих звезд. Перед утром роты заняли назначенные рубежи. С опушки леса видно было, как на небе плясали разноцветные ракеты, некоторые ракеты падали, догорая уже на земле. Непрерывно трещали вражеские пулеметы.
Солдаты первой роты лежали за деревьями на опушке, отдыхая после ночного марша. Чем светлее становилось, тем заметнее вырисовывалось село, в котором осталось не более двадцати домов и за которое предстояло вести крупный бой. Оно будто насторожилось: не дымили трубы, не видно было ни одной человеческой фигуры на улице, не слышно собачьего лая...
Неожиданно Рашит простонал:
— Саша! Я ранен!
— Как ранен? Что дурака валяешь? — недовольно проворчал уставший Матросов.
Но, взглянув на рядом лежащего друга, ахнул — кровь стекала по правой щеке Рашита, капала на белый и чистый маскировочный халат, застывала на мохнатом воротнике полушубка.
— Ничего, пустяки, я почти не чувствую боли, — говорил Рашит, пытаясь снегом остановить кровь.
— Хороший пустяк, половину уха оторвало, — отвечал Матросов, перевязывая рану.
— Только глаз не завязывай, — просил Рашит нетерпеливо.
Бардыбаев, заметив раненого, приказал:
— Габдурахманов, быстро отползай в медпункт.
— Товарищ сержант, я чувствую себя крепко, немного крови потерял, но это ничего. Разрешите остаться в строю, — взмолился автоматчик.
Бардыбаев не успел ответить, как над головой засвистели пули и всем пришлось броситься наземь. Пули впились в ствол дерева.
Откуда могли стрелять?
Матросов осторожно поднял голову. Его взгляд совершенно случайно задержался на вершине широкой ели, стоявшей неподалеку. Среди густых зеленых ветвей что-то темнело, как будто человеческая фигура. «Кукушка!»
Саша поднял автомат, прицелился в вершину ели, нажал на спусковой крючок. Сначала на дереве что-то задвигалось, потом, цепляясь за ветви, на землю кто-то упал. Это был первый Сашин выстрел по врагу перед началом атаки села Елизаветино.
Неожиданно над долиной грянул гром и молнии прорезали небо. Но небо тут было ни при чем. Это заговорила русская артиллерия — «бог войны», заглушив все остальные звуки на земле и на небе. Залпами били корпусные и полковые пушки, крупные минометы и противотанковые орудия. Солдаты затыкали уши, чтобы не оглохнуть. Над вражескими позициями разрывы подняли черный ураган, дымом и гарью заволокло небо.
Наступающие не скрывали своего восторга. Артиллерия крошила, ломала все укрепления противника, перемешивая бетон и сталь с землей. Так продолжалось сорок минут.
В наступившей внезапно тишине на поле боя тысячекратно повторилось «ура». Первая рота 254-го полка кинулась в атаку с возгласом:
— За Сталина!
Противник встретил атакующих ожесточенным огнем всех уцелевших огневых точек. Повсюду тарахтели десятки пулеметов. Из-за леса вела огонь артиллерия противника. В первые же минуты атаки Саша увидел, как упали три бойца, бежавшие немного впереди. С криком упал и командир второго взвода Петров. Кругом лежали раненые или убитые. Саша, хотя и не первый раз шел в атаку, но такого шквального, густого огня не встречал. В душу вполз страх, он заставил броситься наземь. Голову назойливо сверлила мысль — как спастись от смерти? Матросов лихорадочными движениями начал окапываться в снегу. Он пытался спрятаться от пуль и работал быстро, точно кто его подгонял.
И в эту минуту он услышал насмешливый вопрос:
— Эй, парень, решил шкуру сохранить? Занятное дело...
Матросов живо повернул голову, перестав отгребать снег. Да, именно к нему, Александру Матросову, автоматчику первой роты, относились эти слова. Кричал незнакомый рыжий солдат. Он был ранен, сильно побледнел, вероятно, от потери крови. От боли у него исказилось лицо, глаза зло поблескивали.
— Тебе, парень, говорю. Других нет, видишь, мы вдвоем остались.
Матросов побледнел, как полотно, затем кровь бросилась в лицо. Он вскочил, точно отхлестанный плетью, и перестал думать о смерти. Разве смерть страшна, если задета честь? Саша почувствовал, что на него надвигается страшное слово «трус». Он — трус? Нет, Саша не трус. Никогда, никогда.
Не обращая внимания на огонь, не думая о том, что отрывается от своей роты, Матросов побежал. Он не без труда обогнал ряды атакующих и теперь видел впереди себя только двух человек. Справа бежал длинноногий пулеметчик с красным шарфом на шее. Саша подумал: для чего солдату шарф? Слева от него бежал какой-то офицер, Саша узнал его — видел не раз в штабе — капитан Мальцев. Он — без сомнения! У Саши было единственное желание — обогнать этих двух человек, быть впереди всех.
Он не оглянулся ни разу, пока пересекал поле боя, даже не прислушивался к голосам других, не склонял голову после разрывов.
Длинноногий пулеметчик устремился к кустарнику, видневшемуся впереди, туда же свернул и Матросов. Офицер прибежал третьим, и все трое тяжело перевели дыхание. Отсюда им было хорошо видно село. Можно было даже рассмотреть амбразуры дзотов, устроенных в подпольях домов.
Неожиданно на поле боя стихло все, прекратилось и «ура», гремевшее с начала атаки. Матросов взглянул вправо и с испугом заметил, что наши цепи быстро возвращались в лес. На левом фланге происходило то же самое. Матросов, не скрывая тревоги, торопливо спросил у офицера:
— Что же нам делать? Глядите, все отступают!
Офицер оглянулся, и Саша на всю жизнь запомнил его чуть заметную добрую, милую улыбку. На лице офицера не было ни тени тревоги. Оно было удивительно спокойно, точно они находились не под тысячами пуль, а на обыкновенном учебном занятии, в котором все было условно — и противник и смерть.
— Первая атака не удалась, — заключил офицер. — Будет вторая. Артиллеристы засекли все огневые точки противника, теперь они окончательно засыплют их снарядами.
Матросов успокоился. Рядом с таким человеком не страшно. Он еще раз убедился в том, что даже в тяжелые минуты на поле боя ничего случайно не происходит: отступают тоже по чьей-то твердой воле, значит будет новая артиллерийская подготовка, новая атака.
Пулеметчик крикнул:
— Товарищ капитан, пора отходить! Немцы готовятся к контратаке.
Капитан, опуская бинокль, спокойно проговорил:
— Нет, они в контратаку сейчас не пойдут, это к ним подходит подкрепление. Жаль, но все же придется уходить: мы можем угодить под залпы своих «катюш». Пошли...
Они бежали рядом, чуть пригнув головы. Матросову уже не хотелось опережать товарищей, все-таки это было возвращение...
Раздалась команда капитана:
— Ложись!..
Матросов опустился наземь рядом с ним. Пулеметчик был немного впереди, он, наверное, не слышал команды или решил быстрее дойти до своих. На его шее попрежнему развевался красный шарф. «Зачем ему шарф?» — еще раз подумал Саша. Вдруг пулеметчик отчаянно взмахнул руками и, как подкошенный, упал навзничь. Пулемет отлетел в сторону. Мальцев скорбно вздохнул, отведя глаза в сторону, угрюмо проговорил:
— От пуль не убежишь. Надо было переждать. Жаль парня.
Остались вдвоем. Молча лежали, прислушиваясь к свисту пуль, которые чертили рядом косые линии смерти. Через некоторое время, когда противник перенес огонь в сторону, офицер бросил:
— Короткими перебежками вперед!
Пробежав метров двадцать, еще раз залегли. В тот же миг над головой засвистели пули. «Во-время, — с облегчением подумал Саша. — Капитан хитер, все предвидит, видать, бывалый…»
Сделали еще несколько перебежек. И каждый раз ложились так, что враг опаздывал на несколько минут. Капитан вдруг с горечью проговорил:
— Обидно на своей земле кланяться вражеской пуле. Но мы это им припомним!
Когда до леса осталось метров пятьдесят, немцы начали обстреливать смельчаков минометным огнем. Матросов даже закрыл было голову руками, будто руки могли спасти от осколков... Устыдившись своего движения, он взглянул на капитана, тот наблюдал за огнем противника, не обращая никакого внимания на Сашу. Матросов машинально повернул голову в другую сторону и страшно вздрогнул: на него был устремлен презрительный взгляд того рыжего солдата, который в начале атаки упрекнул его в трусости.
— Он же мертв, — прошептал Саша. Рыжего Матросов запомнил надолго: он, отдавший жизнь во имя родины, всегда стоял перед внутренним оком Саши.
Сделав еще один рывок, оба вернулись в лес. Матросов завернул за первую же высокую сосну, лег и облегченно вздохнул. Впервые ему пришлось быть так близко к смерти.
Офицер прошел дальше. Саша поднялся, чтобы поискать свою роту, но остановился удивленный: из леса на открытое место выходил молодой безусый солдат — не выползал, а выходил во весь рост. Матросов решил предупредить:
— Эй ты, — крикнул он, — там стреляют!
— Конечно, на войне должны стрелять, — усмехнулся солдат.
— Могут убить!
— А! Странно. Если мы все будем лежать за деревьями, кто же будет спасать раненых?
Солдат, не обращая внимания на обстрел, вышел на прогалину. Матросов с затаенным дыханием следил за храбрецом. В его душе шла борьба: «Хватит у тебя смелости, Саша, помочь ему? — торговался он со своей совестью. — Отняла у тебя смерть волю или нет?» Эта борьба продолжалась не более минуты. Саша резко поднялся, вышел из своего укрытия, чтобы помочь одинокому санитару.
Вдвоем они вынесли пятерых раненых, восемь винтовок.
— Теперь иди в свою роту, ко мне подходит подкрепление, — с благодарностью сказал санитар, завидев приближающихся товарищей.
Минут десять Саша бродил по лесу, разыскивая роту. Во всех подразделениях солдаты обедали перед новым боем.
На одной поляне навстречу Матросову выбежал Рашит с перевязанной головой.
— Садись обедать, — пригласил Сашу Рашит, точно за эти два часа ничего не случилось.
БОЛЬШОЙ МАРШ
После освобождения Елизаветина, 54-я гвардейская стрелковая дивизия была переброшена к дальним подступам Ленинграда. Если бы Саша имел карту и мог проследить по ней весь пройденный путь за последний месяц, то получилось бы несколько кружков и петель в районе севернее города Великие Луки. 254-й гвардейский полк несколько раз форсировал Ловать...
Третий день продолжался этот большой марш. Солдаты совершали тяжелые и утомительные броски. Хотя в лесных боях и походах Саша закалился, — он совершенно не был похож на того новичка, который кланялся каждой пуле, не умел вести себя в разведке, терялся при бомбежке, — однако этот марш сказался и на нем: он чувствовал, что страшно утомлен, и делал большие усилия, чтобы не показать товарищам свою усталость. В тяжелых испытаниях Саша ясно понял, что одного желания стать образцовым солдатом недостаточно, что необходимо упорно овладевать военным искусством. Для рядового гвардейца военное искусство заключалось в умении ориентироваться на местности, в разгадывании замыслов и тайн противника, в сбережении себя от морозов, оказании помощи раненым товарищам, в умении строить блиндажи, разжигать костер в зимнем лесу, надевать портянки... Мало ли что должен уметь солдат на фронте!
Солдаты шагали через опаленные и обожженные леса. Мелькали почерневшие стволы обезглавленных берез, одинокие обугленные сосны, елки...
Саша оступился и чуть не упал. В глазах рябило. Устало качались люди. Неизвестно, как еще находили бойцы силы для того, чтобы переставлять ноги. Конца дороге не было видно, начало колонны терялось в глубине леса.
Рашит незаметно оглянулся. Саша шел, покачиваясь, не отрывая своего взора от мелькающих пяток Гнедкова. Иногда Матросов засыпал на ходу, но через несколько шагов с усилием открывал глаза.
— Саша! — окликнул Рашит.
Матросов промолчал. Рашит дотронулся до плеча своего друга и вкрадчиво, ласково сказал:
— Саша, снимай вещевой мешок. Давай я понесу. Вижу, умаялся.
— Я умаялся? — поднял тот голову. Но когда до него дошел, наконец, смысл сказанного, он возмущенно возразил: — Шутишь, брат. Поищи в другом месте дохлых. Мы еще пятьдесят километров отхватим!
Матросов выпрямился, подтянулся, поправил на спине вещевой мешок, удобнее накинул на плечо автомат и хитро улыбнулся, подмигнув другу.
В этот миг по всей колонне прошла зычная команда, повторенная десятками голосов:
— Привал!
Николай Соснин, опускаясь на рыхлый снег, говорил гвардейцам первой роты:
— Русского солдата ни жаром, ни стужей не проймешь. Вот, кажется, усталость, того и гляди, свалит... И впереди еще дальняя дорога поблескивает. А нашему солдату ничего. Он себе подходящий привал с понятием устраивает...
Соснин улегся, подложив под голову вещевой мешок, забросив ноги на пень, и посмеиваясь продолжал:
— Другой уже присугробился, муторно ему, а бывалый солдат вовсе не так чувствует, он ко всему пристроится…
Бойцы заулыбались и молча последовали примеру старшины. Матросов закрыл глаза, не успев спрятать счастливую улыбку. Рашит повалился рядом.
Но заснуть Матросову не удалось. Он вскоре приподнялся, услышав вокруг себя шум. Оказывается, гвардейцы окружили Бардыбаева, вернувшегося из госпиталя. Саша тоже подошел к командиру отделения.