Автор: Консультант по философии | 06 Окт 2010
Московский государственный Университет имени М. В. Ломоносова
Философский факультет
Кафедра социальной философии
Реферат по истории и философии науки
КОНСТРУКТИВИСТСКАЯ ПАРАДИГМА В ИССЛЕДОВАНИИ НАЦИОНАЛЬНЫХ ПРОЦЕССОВ
Аспирант первого года обучения: Аршин
Константин Валерьевич
Научный руководитель: д. ф. н. Рыбаков
Сергей Евгеньевич
Москва
2007
Содержание:
Введение 3
Глава 1. Методологические основания конструктивисткой парадигмы исследования национальных процессов 4
Глава 2. Современные конструктивистские концепции национализма 7
Заключение 25
Библиография 27
Введение.
В свете нового тысячелетия, в котором, как многие полагают, нет места ни национальным государствам, ни нациям, ни этносам, представляется странным, что национализм, в наиболее радикальных его формах вербует все новых и новых сторонников, во многих случаях эффективно противопоставляя себя глобальным процессам, протекающим в мире. Без преувеличения можно утверждать, что национализм, отражающий устремление наций представляет собой в современном мире наиболее универсальную и распространенную идеологию. Однако в отличие от классических идеологий (социализма, консерватизма и либерализма) он не имеет собственной теории, общих постулатов и классиков. Но национализм отличается своей огромной притягательной силой для миллионов людей, побуждающей их жертвовать всем, даже собственной жизнью. Ею же объясняется и внимание обществоведов к этому феномену, множество подходов, оценок и исследований на эту тему.
Несмотря на всю отсутствия единого определения и оценки национализма все же можно выделить два направления в исследовании национальных процессов. Первое направление – примордиализм, второе – конструктивизм. В современном сообществе социальных ученых, область научных интересов которых лежит в исследовании национальных процессов, принадлежат к лагерю конструктивистов, поэтому мы без преувеличения можем заявить, что именно конструктивизм является наиболее влиятельной стратегией исследования проблем, связанных с нацией и национализмом. Однако не следует полагать, то сам конструктивизм однороден. Наоборот внутри него присутствуют разнообразные направления, иногда конфликтующие друг с другом. Тем не менее, существуют определенные теоретико-методологические положения, которые их объединяют. Исследованию того, что они из себя представляют, каковы методологические основания конструктивистской парадигмы в перспективе философии науки, а также иллюстрации этих положений и посвящен данный реферат.
Глава 1. Методологические основания конструктивисткой парадигмы исследования национальных процессов.
Исследование национализма и национальных отношений представляет собой сложную задачу. Именно поэтому в современной науке такое большое количество различных теорий и концепций того, что кажется каждому интуитивно понятным. Концепции отличаются друг от друга, но, несмотря на это, они могут быть условно поделены на две группы: примордиальные и конструктивистские концепции нации и национализма. И каждое из направлений представляет собой своеобразную парадигму исследования. Но что такое парадигма?
В 1962 г. американский историк науки Т. Кун в своей книге «Структура научных революций» выдвинул идею о существовании формообразующего элемента, от которого зависит развитие научного знания. Кун назвал этот элемент парадигмой (от лат. образец). Изучая историю науки, Кун попытался реконструировать историю термодинамики. Он обнаружил, что не может понять, как притекал процесс развития науки в тот период, поэтому он пришел к выводу, что в науке есть нечто, что организует опыт каждой эпохи. У самого Куна нет точного определения понятия парадигма. Но, тем не менее, возможно дать рабочее определение парадигмы. Парадигма – одно или несколько научных достижений, которые признаются научным сообществом в качестве основы практической деятельности. Примерами парадигм в истории науки выступают «Физика» Аристотеля, «Начала» и «Оптика» Ньютона. Будучи признанными в качестве парадигм, они определяли правомочность поставленных проблем, методологию их решения, тенденции дальнейшего развития науки.
Парадигма обладает определенными свойствами: 1) Она должна быть беспрецедентной, дабы отвратить ученых от создания конкурирующих теорий, могущих претендовать на статус парадигмы; 2) Она должна быть достаточно открытой, дабы следующие поколения ученых могли найти в них требующие решения проблемы.
Современные течения в социологии и истории, изучающие проблемы становления и развития наций, феномен национализма и национальных процессов, все больше и больше попадают под влияние конструктивистской парадигмы.
Конструктивизм как методологическое направление имеет совсем недавнюю историю. Как самостоятельное направление сложился в 70-е гг. XX века. Следует отметить, что конструктивизм служит как для обозначения движения, так и для обозначения группы идей. Конструктивисты разнятся по своим установкам, и представители этого движения практически не используют данный термин. Термин конструктивизм был принят в конце 70-х – начале 80-х гг., для обозначения большой группы течений. Общие черты этих многочисленных, часто конфликтующих течений были выделены А. Гергеном:
1) Скепсис в отношении любого наличного знания, что обусловлено представлением о коммуникативной природе любого знания, что ведет к его (знания) перманентной изменчивости;
2) Антиэссенциализм – тезис об исторической и культурной обусловленности любого знания, т.е. в зависимости от условий формируется разное знание;
3) Тезис о наличие связи между познавательной деятельность и социальными процессами;
4) Обратное влияние системы знания на социальные процессы.
По мнению многих историю конструктивизма следует начинать с А. Шюца, который, посредством разработки своего проекта феноменологической социологии или «социологии повседневности», оказал решающее влияние на появление конструктивизма. Его заслуга в том, что он не просто обосновал историческую обусловленность знания, но показал эпистемологическую зависимость любого знания от организованных повседневных практик. Тем самым он создал основу для изучения живой зримой связи между тем, что есть знание и тем, как живет сообщество.
Он же и сформулировал проблемы, на которые попытался решить ранний конструктивизм: 1) Характер и степень каузальной связи между наукой и организацией общества; 2) Особенности порождения и трансляции знания как предмета коллективной, коммуникативной деятельности; 3) Организация социального распределения знания.
В 3-ей четверти XX века, идея о доминировании человеческого фактора в гуманитарной науке оформилась в программу методологического индивидуализма, основное требование которого объяснить любое социальное явление исходя из мотивов и поведения участников этих явлений и процессов.
Подлинным открытием стала книга Д. Блура «Знание и социальные представления» (1971), в которой он формулирует принципы «сильной программы в социологии знания», ставшей символом подлинного рождения конструктивизма.
Согласно его оценке социологи ограничивали подход к науке анализом ее институциональной структуры и экстерналистскими фактами. Это оставляло незатронутым подлинную сущность произведенного знания.
Блур формулирует четыре тезиса сильной программы:
1) Социологи знания должна быть каузальной. Она должна объяснять причины появления знания.
2) Социология знания должна быть беспристрастной в отношении традиционных дихотомий истины-ложности, рациональности-иррациональности. Она должна единообразно объяснять обе стороны.
3) Требование симметричного объяснения. Поскольку одни и те же причины должны объяснять истинность-ложность, рациональность-иррациональность, то должна существовать одна социология науки, а не две.
4) Социология знания должна быть рефлексивной (самоприменимой).
Одно из основных возражений против сильной программы состояло том, что ее появление обусловлено социальными причинами, следовательно, справедлив вопрос, почему ей надо доверять больше, нежели чему-то иному?
На это возражение Блур отвечал, что вопрос об истинности и вопрос о происхождении это два разных вопроса. «Сильная программа» была порождена социальными условиями, но из этого не следует, что она ложна.
В ходе защиты своей программы, Блур обозначил смену предмета исследования, вместо истинности-ложности знания в центре проблемного поля становится вопрос о причинах и условиях производства знания.
Будучи использованной для изучения национальных процессов, конструктивистская парадигма породила ряд признаков, по которым можно определить относится ли та или иная концепция нации и национализма к лагерю конструктивизм или нет. Таких признаков три: 1) конструируемость, т.е. нация не есть выражение некой трансцендентной сущности, но творение совместных действий групп людей; 2) ситуативность, т.е. нация не существовала от века, но продукт конкретной исторической эпохи и как следствие должна исчезнуть при изменении этих условий; 3) инструментальность, т.е. нация не самоцель, но создается кем-то и для чего-то. Следует отметить, что если концепция удовлетворяет хотя бы одному из вышеприведенных признаков, то она может считаться конструктивистской. В следующей главе на примере наиболее известных концепций национализма мы увидим, каким образом приведенные выше методологические принципы воплощались в конкретных исследованиях.
Глава 2. Современные конструктивистские концепции национализма.
В данной главе мы остановимся на рассмотрении четырех концепций нации и национализма, представленных именами К. Дойча, Э. Геллнера, Б. Андерсона и Э. Кедури. Два из четырех имен широко известны, в то время как работы Дойча и Кедури не пользуются большой популярностью. Как нам кажется это не справедливо, поскольку их работы отличаются не только обширным фактическим материалом, но и представляют собой эвристическую ценность для исследования столь сложной и запутанной темы.
С точки зрения Геллнера при переходе от традиционного аграрного к современному индустриальному обществу в жизни человечества произошла огромная перемена. Она связана с появлением национализма, под которым Геллнер понимает политический принцип, суть которого в том, что политическая и национальная единицы должны совпадать, что, фактически, означает соединении государства с «национальной культурой». Реализация этого принципа, по мнению Геллнера, в истории человечества осуществляется в процессе перехода от аграрных обществ к индустриальным. Таким образом, и нации рождаются в процессе перехода от аграрного общества к современному, чьей основой служит промышленное производство. Но следует отметить, что с точки зрения Геллнера и аграрное, и индустриальное общества являются идеальными типами, т. е. они нигде и никогда не существовали в реальности, но являются логическими конструктами, объединяющими в себе наиболее характерные черты с одной стороны – традиционных обществ, с другой стороны – современных. Тем не менее, в самой структуре аграрных обществ заложены семена того, что в индустриальном обществе превратится в нацию. Геллнер отмечает, что это аграрное общество основано на сельском хозяйстве «то есть производстве и хранении продуктов питания». Для него характерна технологическая стабильность, что, впрочем, не исключает появление новинок, которые однако «не являются частью постоянной изыскательской и изобретательской деятельности». В мировоззренческом плане данное общество предполагает устойчивое сотрудничество между человеком и природой, в ходе которого природа дает человеку необходимое для жизни и, в то же время, служит силой санкционирующей общественное устройство. Все вышеизложенное, полагает Геллнер, ведет к ригидности самого процесса производства, к недостаточному его развитию, в результате – «ценности в таком обществе в основном связаны с иерархией и принуждением». В данном обществе практически всегда существует некое подобие «Табели о рангах», который регулирует положение индивида в сообществе, высокое положение в котором не зависит ни от личных качеств индивида, ни от создаваемого им прибавочного продукта. В результате этого ценностью становится понятие «знатность», соединяющая в себе высокий статус в обществе с успехами на военном поприще.
В результате данный тип общества, как замечает Геллнер, вовсе не ориентирован на повышение производительности, ведь от нее не выигрывает ни индивид, ни сообщество, только изменение социального статуса, включение индивида в некую группу избранных, в высшую касту, ведет к определенного рода изменениям в его судьбе. Таким образом, индивид, или группа, ориентируются прежде всего на борьбу за власть в своем сообществе, которая в случае успеха даст ему/ей возможность получить всевозможные выгоды, оправдывающие любые усилия.
Однако, если следовать теории Мальтуза, гласящей, в самом общем смысле, что рост народонаселения не ограничен ничем, в то время как рост производительности продуктов питания ограничен уровнем производства, царящем в обществе, можно сделать вывод, что общество данного типа с неизбежностью сталкивается с проблемой голода. Это связано с тем, как полагает Геллнер, что в подобных сообществах чрезвычайно ценится плодовитость, особенно наличие большого мужского потомства, служащего оборонным и трудовым ресурсом. Но «поощрение плодовитости должно, хотя бы время от времени, доводить население до той критической численности, за которой общество уже не может всех прокормить».
Ранговое, статусное деление аграрного общества усугубляется тем, что между высшими и низшими слоями существует разрыв в уровне грамотности, которой обладают только представители высших слоев общества. Грамотность усугубляет статусную дифференциацию, она становится своеобразным пропуском в мир посвященных, что может усугубляться использованием мертвого или специального языка, кардинально отличающегося от устного. Это ведет к разрыву между культурой низших и высших слоев. «Рядовые члены общества данного типа осваивают культуру, набирая свой запас символов и идей ‘в движении’, … по ходу жизни». Культура низших слоев, не закодированная каким-либо способом, передается непосредственно, как часть образа жизни, путем резко отличным от передачи грамотности, процесса длительного специального обучения, осуществляемого профессионалами, «способными воспроизводить и демонстрировать некие высшие нормы». Способ передачи отличает два типа культуры друг от друга. Именно он детерминирует все прочие различия, как-то пластичность и разнообразие народной и ригидность, устойчивость и кодифицированность высокой культуры. Геллнер отмечает, что в подобном обществе будет с необходимостью существовать напряжения между высокой и низкой, либо низкими культурами, что может породить конфликт, выражающийся по разному: либо высокая культура будет навязывать свои нормы низким культурам, либо представители низкой культуры будут пытаться усвоить нормы высокой культуры для улучшения или упрочнения своего положения в сообществе. Но усилия по инкультурации редко бывают успешными, что ведет к разрыву в понимании и установлению пропасти непонимания между представителями данных культур, но этот разрыв функционален, и в конечном итоге используется как своеобразный механизм контроля, позволяющий эффективно разграничивать и упрочивать социальные ранги. Ведь «человек вряд ли будет стремиться к состоянию, которое он не в силах понять, или противостоять доктрине, которая, как он знает, выше его разумения». Такое резкое разграничение между представителями разных культур, а, вместе с тем представителями одного общества, ведет к неизбежному установлению сословий, гильдий, каст, варн, служащих формальным выражением царящего, в обществе, разнообразия. Причем каждая такая группа имеет четко определенные обязанности и права, любое покушение на которые жестко карается, так как это не только действие, направленное на приобретение неких прав, принадлежащих иной группе, это покушение на само распределение власти в данном обществе.
Кроме четко выраженного вертикального деления, Геллнер отмечает существование и горизонтального деления, что особенно характерно для деревенских сообществ, в которых, в силу географической изолированности, происходит в первую очередь языковая дифференциация, идет образование диалектов, иногда совершенно отличных друг от друга.
Происходит своеобразная культивация различий, они появляются даже там, где их первоначально не было. Различия позволяют удерживать людей в их географических и социальных нишах, они служат своеобразным барьером для социальной мобильности, делают общество ригидным и консервативным, что в свою очередь позволяет осуществлять эффективный контроль над населением.
На основании всего вышеизложенного Геллнер делает вывод, что в аграрно-письменном обществе понятие нация включало в себя «представителей так называемого свободного дворянства, живущего на определенной территории и готового участвовать в политической жизни, нежели всю совокупность носителей культуры … Иначе говоря, понятие «нация» объединяло людей не по культурному, а по политическому основанию».
Совсем иная ситуация складывается в индустриальном обществе. Данный тип общества «сознательно ищет опору в непрерывной упорной инновационной деятельности, в экспоненциальном наращивании производительных сил и продукции». Над ним уже не властен мальтузианский закон, так как темпы экономического роста превышают демографический. Культура этого общества не поощряет плодовитость, так как решающим фактором становится отнюдь не численность, но профессиональная подготовка, следовательно, потомство стоит дорого, что ущемляет другие формы самореализации и самоудовлетворения. Резко изменился характер труда, «физический труд как таковой здесь практически исчез». Физический труд заменяется интеллектуальным, что ведет к увеличению количества интеракций, и, как следствие, увеличение числа коммуникационных сетей. Конечно же, это было бы невозможно при существовании различных диалектов, при различном способе интерпретации полученной информации, тем самым встает вопрос о необходимости общего языка стандартного для всех, в котором бы отсутствовала привязка символической оформленности информации к статусу индивида, который эту информацию производит.
Все это ведет к превращению высокой культуры в культуру всеобъемлющую, в культуру, которая, основываясь на длительном обучении и семантической дисциплине, позволяет сделать смысл предельно ясным, «хотя потенциальное поле смыслов является поистине гигантским». Тем самым, современное общество пронизано единой стандартизованной высокой культурой, что и позволяет ему эффективно функционировать.
Страницы: 1 23
Кроме того, главным критерием благополучия общества становится постоянно возрастающее благосостояние, это ведет к постоянному изменению рынка рабочей силы, что, в свою очередь, способствует постоянной перестройке системы статусных ролей в зависимости от способностей и компетенции. Тем самым общество становится принципиально эгалитарным, что в наибольшей степени обеспечивается именно однородностью культуры, которая является ««высокой» культурой, подчиненной сложной системе норм и стандартов». Процесс приобщения к ней может осуществить только государство, только оно «может вынести на своих плечах тяжкое бремя ответственности, одновременно осуществляя контроль за качеством продукции в этой важнейшей из всех отраслей – в производстве социально приемлемых человеческих существ, способных делать необходимую для этого общества работу». Государство осуществляет процесс гомогенизации общества на основе культуры, которое оно приняло в качестве приоритетной. Геллнер отмечает, что только обладание своим государством делает культуру способной противостоять экспансии другой подобной ей культуры. Следует отметить, что подобная «национальная культура» не является простым распространением «высокой культуры» высших классов аграрных обществ на все сообщество, равно как и не попытка придать какой-либо одной культуре народной культуре общезначимость и универсальность. Это нечто новое, хотя и старающееся постулировать некую преемственность как с «высокой культурой» высших классов, так и «низкими», народными культурами. Тем самым реализуется принцип одна культура – одно государство, одно государство – одна культура. Так рождается нация, как общество, обладающее высокой культурой, то есть специально культивируемой, стандартизированной, основанной на трансляции посредством образовательных институтов книжной культурой. Таким образом «санкционированные образованием унифицированные культуры, становятся почти единственным видом общности, с которым люди добровольно и часто пылко отождествляют себя».
В концепции Б. Андерсона понятие культуры также играет одну из ведущих ролей. Книга, в которой Б. Андерсон изложил свое видение процессов нациестроительства и национализма, носит название «Воображаемые сообщества» (1982).
Отправной точкой андерсоновского исследования национализма выступает его неудовлетворенность текущим состоянием теоретических штудий проблем нации и национализма в современном мире. Особенно его удручает состояние теоретического положения согласно которому «конец эпохи национализма» и связанных с ним национальных конфликтов приближается к концу. С точки зрения Андерсона это совершенно не так. И дело даже не в том, что исторические прецеденты, такие как социалистические войны между Китаем и Вьетнамом, опровергают подобное мнение. «Быть нацией – это, фактически, самая универсальная легитимная ценность в политической жизни нашего времени». Именно к этой устойчивой культурной аномалии и обращается Андерсон, предпочитая рассматривать нацию и национализм как некий культурный артефакт Нового времени, возникший в конце XVIII века. Но, в отличие от многих мыслителей, которые рассматривали национализм как идеологию наряду с либерализмом и консерватизмом, Андерсон полагает, что «все станет намного проще, если трактовать его так, как если бы он стоял в одном ряду с «родством» и «религией», а не с «либерализмом» или «фашизмом»». В этом же стиле дается и определение нации, как «воображенное политическое сообщество, и воображается оно как что-то неизбежно ограниченное, но в то же время суверенное» Андерсон поясняет, почему нация является воображаемым сообществом. Дело в том, что каждый ее член никогда в своей жизни не встречался и не встретится с большинством своих собратьев по нации, но в умах каждого живет сознание этой общности. В отличие от других подобных образований, имеются в виду религиозные общности мировых религий, единство которых поддерживается лишь представлением об этом единстве, в идее нации изначально заложено осознание общности, она изначально полагается сплоченной, даже при эластичности границ, что предполагает признание со стороны иных наций. Она воображается суверенной, так как в век Просвещения нации хотят свободы, символом чего служит суверенное национальное государство. В конце концов, нация воображается как сообщество, так как «нация всегда понимается как глубокое, горизонтальное товарищество».
Все вышеизложенное подводит Андерсона к отправной точке его концепции, одной из основных целей которой является попытка объяснения факта самопожертвования во имя нации, ведь именно эта идея, которая вовсе не является самоочевидной «дает многим миллионам людей возможность не столько убивать друг друга, сколько добровольно умирать за такие ограниченные продукты воображения». Именно поэтому мыслитель предлагает начать с двух фатальностей бытия человека – смерти и Вавилона. Смерть, говорит он, несет угрозу забвения. Именно поэтому в век без религии чтобы сохранить память живой люди все чаще обращаются к последующим поколениям, ведь коллективная память народа позволяет преодолеть забвение. С этой попыткой коллективного сохранения памяти о прошлом Андерсон связывает символы поминовения современного общества, в особенности могилы Неизвестного солдата, которые как бы наполнены «призраками национального воображения». В данном случае национализм выступает своеобразной светской религией, которая осуществляет связь мертвых и еще не родившихся, осуществляет связь фатальности в преемственность, привнесения «случая в судьбу». Поэтому мы сможем понять национализм лишь связав его с «широкими культурными системами, которые ему предшествовали и из которых, – а вместе с тем и в противовес которым – он появился».По сути дела подобными системами являются мировые религии. И национализм противостоит им. В данном случае нам кажется необходимо обратиться к терминологии Гегеля и его различению всеобщего и особенного. С точки зрения Гегеля: «природа всеобщего состоит как раз в том, что оно такое простое, которое благодаря абсолютной отрицательности содержит внутри себя наивысшую степень различия и определенности». Это с полным правом может быть соотнесено с мировыми религиями, поскольку они, постулируя универсализм, в то же самое время имплицитно подразумевают высшую степень конкретности, выражающуюся в признании за индивидом единственно возможного статуса – статуса члена общины. В этом отношении национализм скорее особенное, т.е. «определенность, как таковая, принадлежит к бытию и качественному; как определенность понятия она есть особенность. Она не граница, так что не относится к чему-то иному как к своему потустороннему, а скорее, как только что обнаружилось, она собственный имманентный момент всеобщего; поэтому всеобщее находится в особенности не при чем-то ином, а всецело остается при самом себе», поскольку всеобщее, или принадлежность к нации не подразумевает отказ от иных форм уз. Эти узы просто снимаются, опять же в терминологии Гегеля, становясь составной частью понимания нации обычным человеком.
Существует еще одна детерминанта, которая, по мнению Андерсона, предопределила собой появление национализма – Вавилон или разнородность языков. Следует отметить, что данный феномен не имел значение большую часть человеческой истории до тех пор, пока капитализм и печать не создали массовые читающие публики, общающиеся на одном языке. Только после изобретения печатного станка и распространения общедоступных печатных изданий нация, как воображаемое сообщество получила возможность господства над сознанием многих людей. Но прежде чем это должно было произойти трансформация человеческого сознания, три основополагающих культурных представления должны были утратить свою аксиоматическую власть над сознанием индивида: письменный язык религиозных общин, идея монархии, космологическое время.
Известно, что религиозные сообщества ислама, христианства и Китая использовали специальные языки, которые они считали связанным с небесным порядком власти. Священные буквенные знаки считались эманациями реальности, следовательно их знатоки полагались связующими элементами между небом и землей, между божественным и профанным. Однако, несмотря на постулирование подобной связи власть этих «великих воображенных сообществ», по мысли Андерсона, начала угасать в период позднего Средневековья, отчасти в связи с расширением мировоззренческого горизонта, отчасти из-за постепенного падения статуса священного языка в XVI веке.
Второй универсальный принцип – монархия и, основанное на ней, династическое государство, которое расширялось за счет войн и политики брачных связей, что привело к созданию сложной сети взаимоотношений. С XVII века, особенно после Великой Французской революции этот принцип начал приходить в упадок и постепенно был заменен более прогрессивным национальным принципом.
Наконец последний, но может быть самый главный принцип – изменение представлений о времени. Андерсон отмечает, что в досовременные эпохи у людей отсутствовало представление об истории как бесконечной цепочке причин и следствий, как логический вывод из этого представления, о пропасти между прошлым и настоящим. Они полагали время одномерностью прошлого и будущего в мимолетном настоящем. Такое изменение миросозерцания нашло выражение в современных романах, где изображается устойчивость конечного социологического сообщества, развивающегося в календарном времени. На страницах этих романов, отмечает Андерсон, читателю предлагают отождествить свое существование и свои поступки с существованием и поступками героев, которые живут в обобщенных социальных ландшафтах исторических периодах, показанных в ряде развернутых параллельно во времени сценах. Конечно сообщество в романах является воображаемым, но его устойчивость достигается отнюдь не только языковой общностью с читателем, но и тем, что читателю достаточно хорошо знаком исторический и социальный контекст сцен, в которые помещены герои. В качестве примера Андерсон приводит роман Хосе Рисаля 1887 года «Не прикасайся ко мне», который начинается с обсуждения приема самыми разными, подчас не знакомыми друг с другом, людьми, проживающими в разных частях Манилы, что имеет цель создать у читателя идею филиппинского сообщества.
Эта избирательная вымышленность – то, что мы испытываем каждый день, когда читаем газеты. Ведь они есть ни что иное, как книги, распродаваемые в колоссальных масштабах, их Андерсон называет «бестселлерами-однодневками». С их помощью воображение читателя связывает между собой большое количество не связанных между собой событий, происходящих по всему миру. Именно газеты, отмечает Андерсон, убеждают нас в зримом существовании вымышленного сообщества здесь и сейчас, а в долгосрочной перспективе способствуют созданию «замечательной уверенности сообщества в анонимности, которая является краеугольным камнем современных наций».
Таким образом, именно изобретение И. Гуттенбергом книгопечатания сделал возможным идею воображаемого языкового сообщества, но товарный капитализм сделал возможной идею нации, как воплощение этого сообщества. Массы, полагает Андерсон, в большинстве своем были одноязычными, поэтому необходимость расширять рынок печатной продукции дал капитализму непредвиденный толчок к экстенсивному и интенсивному развитию, чему одновременно способствовало три фактора: 1) утрата латынью своего лидирующего положения в качестве языка интеллектуалов, вследствие появления национальных языков; 2) протестантизм сумел использовать народные языки для мобилизации масс против католической церкви и господства пап; 3) определенные народные диалекты случайно выбирались в качестве официальных языков бюрократами и постепенно возводились в ранги неизменных народных языков, путем массового обращения печатной продукции, оспаривая господство и привилегии сообщества, владеющего священным языком.
Конечно, эти три фактора оказали свое воздействие, но необходимым условием было, прежде всего «наполовину случайное, но вместе с тем взрывное взаимодействие между системой производства и производственных отношений (капитализмом), технологии коммуникации (печатью) и фатальностью человеческой языковой разнородности». Таким образом, можно сделать вывод, что капитализм играл решающую роль в создании литературного языка из различных частей местных диалектов, возникнув языки начали самостоятельно, но по-разному, определять рост национального сознания: от создания единого поля коммуникации до создания нового языка власти в новой иерархии языков и диалектов. Таким образом, полагает Андерсон, и была подготовлена почва для глобального распространения идеи нации.
В теории известного нациеведа Карла Дойча на первый план выходит уже не культура, но то, что ее порождает – способность людей к коммуникации. Однаизегокнигдаженазывается «Nationalism and Social Communication». Дойч дает свое определение национализма, который он понимает как «состояние ума, которое при принятии решений придает особое значение ‘национальным’ сообщениям, воспоминаниям и образам». Вследствие этого может быть опасен крайний национализм, который посредством передачи многочисленных националистических сообщений формируют определенную картину мира, в которой истинное положение вещей не может быть обнаружено даже при всем желании, хотя такого желания у крайних националистов и нет. Дойч справедливо замечает, что для распространения национализма необходима целевая аудитория, которая бы с удовольствием восприняла эти идеи. Она формируется в процессе того, что Дойч назвал «социальной мобилизацией» или «переходом от натурального хозяйства и местной изоляции к современной технологии и практике, по мере роста воздействия средств массовой информации, использование денег, развития торговли с чужаками, большей зависимости от отдаленных рынков, постепенного распространения грамотности, несельскохозяйственных занятий, денежной оплаты труда, урбанизации, возникновение групп интересов, голосования и других форм политического участия». Все эти процессы постепенно ведут к разрыву с традиционным образом жизни и переходу к самостоятельности огромных масс людей. Вот почему традиция отступает н второй план, а ее место занимает личная инициатива индивидов, вынужденных полагаться лишь на себя, на общий язык, и культуру, которая предоставляет некоторые координаты в быстро меняющихся условиях жизни. Дойч отмечает возрастающую роль языка как средства коммуникации, которое позволяет индивиду не только выживать, но и усиливает чувство принадлежности, поскольку совместим «с некоторыми традиционными ценностями и воспоминаниями детства». С другой стороны социальная мобилизация увеличивает количество и скорость распределения и перераспределения ресурсов, поскольку богатство, статус и власть в индустриальных обществах не только постоянно растут, но и зависят не от ригидной традиции, а от многих случайных нескоординированных действий и решений, вследствие чего политическое участи и политическое регулирование этих процессов может иметь решающее значение в том смысле, что определяет, кого можно допустить к источнику распределения, а кого нет. Часто таким критерием принадлежности группе, допущенной к распределению ресурсов, становится языковая и, производная от нее, этническая общности. Дойч замечает, что теоретически недовольство, которое возникает вследствие неравного допуска может быть нейтрализовано посредством языковой и культурной ассимиляции, то есть уничтожения групп, находящихся на более низкой социальной ступени. Однако, несмотря на всю кажущуюся позитивность этого процесса, он осложняется тем сопротивлением, которое ему оказывают группы подвергающиеся ассимиляции. Дойч пишет: «Поток воспоминаний открыт и отчасти самопроизводится, и до тех пор, пока сохраняются основы для существования этнической группы и социальная мобилизация и коммуникация продолжают сплачивать ее членов, национально самосознание сохраняется. И едва ли можно ожидать, что оно уступить место наднациональной лояльности до тех пор, пока в сфере объективной реальности не появится основа для привлекательности более широких наднациональных символов, не менее актуальных и частых в повседневной жизни индивидов и столь же существенных для их интересов, языка, коммуникаций и мыслей, как те переживания, которые привели к осознанию национальности». Фактически так и случилось в период становления капиталистических отношений в Европе раннего Нового времени, когда массы крестьян наводнили города, попав в непривычные условия, в которых нормы поведения, предусмотренные традицией, не оправдались. Вследствие этого эти новые горожане вынуждены были не просто отказаться от предписанных норм поведения, но и создать нечто новое, то, что способствует их самоорганизации. Развитие же средств коммуникаций, появление институтов современной экономической жизни, особенно современного государства, способствовало частичной унификации этих форм самоорганизации, объедине<