Напряжённая работа и живой темперамент Майкла Джоссельсона стали оказывать негативный эффект на его здоровье, и в октябре 1955 года в возрасте 47 лет он перенёс свой первый инфаркт. Для облегчения нагрузки Мейер решил отправить к нему второго лейтенанта Джона Ханта. Затем последовала личная беседа Ханта с Джоссельсоном, у которого на руках уже были его биография и кипа блестящих рекомендаций. Джон Фаррар (John Farrar) из издательства «Фаррар Страус» рекомендовал Ханта за его «администраторские способности, холодный рассудок и чувство ответственности за всё, во что мы верим». Тимоти Фут (Timothy Foote), помощник редактора парижского отделения «Тайм-Лайф», был уверен, что Хант будет «чрезвычайно полезен практически в любых разумных мероприятиях», добавив, что «он твёрдо верит в американскую ответственность за границей, но не считает, что Соединенные Штаты должны извиняться за свои усилия или влияние в зарубежных странах» [560]. Пройдя собеседование с Джоссельсоном в феврале 1956 года, Хант был вскоре официально назначен в секретариат Конгресса. Можно лишь предполагать, что резюме и рекомендательные письма были лишь частью прикрытия Ханта, которые полезно иметь в личном деле для создания видимости, что назначение было совершенно законно.
Для Ханта Конгресс был подобен морям Мелвилла - «мой Йельский колледж и мой Гарвардский университет» (речь идёт о Германе Мелвилле, американском писателе, поэте и моряке, авторе классического морского романа «Моби Дик». - Прим. ред.). Хотя Ханти не мог рассчитывать на такой авторитет, которого добился Джоссельсон за годы старательного и добросовестного управления как денежными потоками, так и людьми с капризными нравами, Конгресс всё же выигрывал от вливания свежей крови. Приход новобранцев Мейера стал сигналом к началу новой эпохи в отношениях Конгресса с ЦРУ. Трудности с нехваткой оперативных сотрудников, подходящих для работы, закончились. Джоссельсон теперь был обеспечен помощниками, которые по своим интеллектуальным способностям соответствовали требованиям Конгресса. Джоссельсон и Маколей, в частности, сработались лучше всего. Они нередко устраивали автомобильные поездки вместе со своими жёнами. Иногда к ним присоединялись Хант и его жена. На фотографиях они выглядят загорелыми и расслабленными. С красивыми спортивными стрижками, в брюках из прочной хлопчатобумажной ткани и в солнечных очках в чёрной оправе Маколей и Хант смотрятся типичными американцами 1950-х. Возвращаясь на работу, они часто делились шутками по поводу расходов Управления. Когда вновь прибывший агент ЦРУ Скотт Чарлз (Scott Charles) признался им, что в случае обнаружения слежки за собой он каждый день идёт в офис другим маршрутом, Джоссельсон, Маколей и Хант нашли это необычайно смешным.
«Роби Маколей никогда не думал, как они, и не действовал, как они. Он не был циничным или изворотливым, - рассказывала Диана Джоссельсон, которая дружила с четой Маколеев с 1941 года. - Только одна вещь была неправильной в его отношениях с Майклом. Она заключалась в том, что он никак не реагировал, когда тот сердито спрашивал или сердито объяснял какую-либо ситуацию. Майкл начинал сердиться ещё больше, его артериальное давление возрастало, он повторял сказанное вновь, а Роби просто сидел и ничего не говорил. Я сказала ему однажды, что он неправильно обращается с Майклом, он должен что-то сказать и не позволять Майклу исходить паром таким образом» [561].
Тот азарт, с которым Мейер вербовал сотрудников, демонстрировал его укрепившуюся приверженность Конгрессу, но вызывал смешанные чувства. Прибытие Уоррена Мэншела (Warren Manshel) в 1954 году, к примеру, вызвало негодование Джоссельсона, который считал, что присутствие Управления в рамках аппарата Конгресса становится непропорциональным. Диана Джоссельсон рассказывала, что Мэншел «был отправлен из ЦРУ для того, чтобы докладывать о Конгрессе... Его подсунули Майклу, которому пришлось искать для него хоть какое-то прикрытие. Существовала практика перемешивания новых сотрудников с постоянным составом для расширения взаимоотношений, и Майклу в итоге пришлось просто смириться с ним» [562]. Он также должен был смириться с присутствием Скотта Чарлза, который был назначен в Парижский офис в качестве аудитора. «Он скорее нравился мне, - рассказывала Диана. - Позже, после смерти Майкла, я редактировала его путеводитель по Женеве» [563].
К середине 1950-х годов Джоссельсон ассоциировал себя в первую очередь с Конгрессом, чьи потребности он инстинктивно ставил выше, чем потребности ЦРУ. Он чувствовал, что Конгресс нуждается в Управлении только из-за денег (и Корд Мейер закрывал глаза на эти доллары, назначив бухгалтера ЦРУ Кена Дональдсона (Ken Donaldson) в Конгресс в качестве своего лондонского «генерального финансового инспектора»). Джоссельсон даже пытался освободить Конгресс от финансовой зависимости от Управления, завязывая дружеские отношения с Фондом Форда. Так как Форд уже профинансировал Конгресс на сумму в несколько миллионов долларов в середине 1950-х годов, вполне разумно было ожидать, что он рассмотрит вопрос о полном финансовом обеспечении Конгресса. Но Управление отказалось уступить контроль над Конгрессом, и переговоры Джоссельсона с Фондом Форда были обречены с самого начала.
Присутствие ЦРУ в культурной жизни рассматриваемого периода было не только явственным, но и стало возрастать. В своих письмах из Нью-Йорка Лоуренсде Новилль делился с Джоссельсоном своими идеями для обсуждения их в журнале «Инкаунтер», в том числе предлагал такую тему, как «совесть отдельного человека в противовес требованиям иерархии», которую Джоссельсон поспешно рекомендовал Спендеру и Кристолу. Они, по-видимому, не знали об особом интересе Джоссельсона к этой запутанной теме. Другие сотрудники Управления были не в состоянии противостоять притяжению пера. Джек Томпсон продолжал писать для научных журналов, таких как «Хадсон Ревью» (Hudson Review), а в 1961 году он опубликовал блестящую работу по английской поэзии «Основа ритмической структуры английского стиха» (The Founding of English Metre). Роби Маколей писал для «Кеньон Ревью», «Нью Рипаблик» (The New Republic), «Айриш Юниверсити Ревью» (The Irish University Review), «Партизан Ревью» и «Нью-Йорк Таймс Бук Ревью» (The New York Times Book Review). Во время службы в ЦРУ он продолжал писать художественную прозу. В 1954 году вышла книга «Маски любви» (The Disguises of Love), а в 1958-м - «Конец жалости и другие рассказы» (The End of Pity and Other Stories).
Лондонское издательство «Ходдер и Стаугтон» (Hodder and Stoughton) опубликовало книгу об Афганистане Эдварда С. Хантера (Edward S. Hunter), ещё одного сотрудника ЦРУ, который под личиной свободного, внештатного литератора скитался по Центральной Азии в течение многих лет. Фредерик Прагер (Frederick Praeger), пропагандист американской военной администрации в послевоенной Германии, опубликовал около 20-25 томов всевозможных трудов, в написании, издании или даже распространении которых ЦРУ было заинтересовано. Прагер рассказывал, что они (люди из ЦРУ) либо напрямую возмещали ему расходы на публикацию, либо гарантировали, как правило, через фонд, покупку достаточного количества экземпляров, чтобы сделать книгу окупаемой.
«Книги отличаются от всех других средств пропаганды, - писал начальник Отдела тайных операций (Covert Action Staff) ЦРУ, - в первую очередь потому, что одна книга может изменить отношение читателя и его дальнейшие действия до такой степени, какой невозможно достичь с помощью другого средства. [Таким образом] книжное производство становится самым важным орудием стратегической (долгосрочной) пропаганды» [564]. Тайная программа книгоиздательства была запущена ЦРУ, по словам того же источника, со следующими целями: «Добиваться издания книг и их распространения за рубежом, не раскрывая какого-либо влияния со стороны США, путём тайного субсидирования зарубежных изданий или книжных магазинов. Добиваться издания книг, «незараженных» какой-либо открытой формой привязки к правительству США, особенно если позиция автора является «деликатной». Добиваться издания книг, руководствуясь оперативными соображениями, независимо от рентабельности этих книг. Стимулировать и субсидировать местные национальные или международные организации для публикации и распространения книг. Стимулировать написание политически значимых книг неизвестными иностранными авторами - либо путём прямого финансирования автора, если возможны тайные контакты с ним, либо косвенно, через литературных агентов и издателей» [565].
В 1977 году «Нью-Йорк Таймс» утверждала, что ЦРУ было причастно к изданию по крайней мере тысячи книг [566]. ЦРУ никогда не предавало огласке список публикаций, готовящихся к печати с его помощью, но известно, что книги, в которых Управление принимало участие, включают в себя: «Венгерскую революцию» (La Revolution Hongroise) Ласки, переводы поэм «Бесплодная земля» (The Waste Land) и «Четыре квартета» (Four Quartets) Т.С. Элиота и, естественно, те книги, которые публиковали Конгресс за свободу культуры или его филиалы, в том числе сборники стихов «Прошлое в настоящем: борьба идей от Кельвина до Руссо» (Le Passe Present: Combats d'idees de Calvin a Rousseau) Герберта Люти (Herbert Luthy), «На полпути к Луне: Новые письма из России» (Half-Way to the Moon: New Writing from Russia) Патрисии Блейк («Инкаунтер Бук», 1964), «Литература и революция в Советской России» (Literature and Revolution in Soviet Russia) под редакцией Макса Хэйварда и Леопольда Лабедза (Max Hayward, Leopold Labedz; «Оксфорд Юниверсити Пресс», 1963), «История и надежда: прогресс в свободе» (History and Hope: Progress in Freedom) Кота Желенски (Kot Jelenski), «Искусство строить догадки» (The Art of Conjecture) и «Сотня цветов» (The Hundred Flowers) Бертрана де Жувенеля (Bertrandde Joywenel) под редакцией Родерика Макфаркуара (Roderick MacFarquhar), автобиографический роман Николо Тучи (Nicolo Tucci) «До меня» (Before My Time), «Итальянцы» (The Italians) Барзини (Barzini), «Доктор Живаго» Пастернака и новые издания «Государя» (The Prince) Макиавелли. Работы Чехова были переведены на многие языки и изданы фирмой «Чехов Паблишинг Компани» (Chekhov Publishing Company), которая тайно финансировалась ЦРУ.
Помимо Джона Ханта, чьё изначальное призвание - писательский труд, было ещё несколько активно пишущих романистов, которыми гордилось ЦРУ. Выпускник Йельского университета Питер Маттьессен (Peter Matthiessen), ставший впоследствии знаменитым благодаря своей книге «Снежный барс» (The Snow Leopard), основал в Париже журнал «Пэрис Ревью» и писал для него статьи. Работая на ЦРУ, он написал роман «Партизаны» (Partisans). Ещё одним новобранцем Корда Мейера был Чарлз Маккэрри (Charles McCarry), которого позже считали своего рода ответом Америки на английского писателя Джона Ле Карре (John le Carre). Помимо него был Джеймс Мичнер (James Michener), который за свою долгую, отмеченную Управлением в благоприятном ключе, карьеру написал кучу блокбастеров с такими скромными названиями, как «Польша», «Аляска», «Техас», «Космос». В середине 1950-х годов Мичнер использовал карьеру писателя для прикрытия своей работы по устранению радикалов, которые просочились в одну из операций ЦРУ в Азии. Для этого он был направлен в фонд «Азия» (Asia Foundation), финансировавшийся ЦРУ. Позднее он сказал, что «писатель никогда не должен служить секретным агентом какой-то структуры или кого бы то ни было». Потом был Говард Хант, автор романов «К Востоку от прощаний» (East of Farewell), «Граница тьмы» (Limit of Darkness) и «Незнакомец в городе» (Stranger in Town), за который он получил премию Гугенхайма. Когда Хант работал на Управление координации политики (УКП), которое возглавлял Фрэнк Уизнер, ему поручили выпустить несколько оригинальных изданий в бумажной обложке через издательскую компанию «Фосетт» (Fawcett Publishing Corporation). В Мексике он отвечал за издание книги «Жизнь и смерть в СССР» (Life and Death in the USSR) марксистского писателя-интеллектуала Эль Кампесино (El Campesino), первого из латиноамериканских писателей, кто поведал о терроре сталинистов. Книга была переведена на многие языки и распространялась с помощью ЦРУ. Он также поручил оперативнику Уильяму Бакли оказать помощь ещё одному чилийскому интеллектуалу, марксисту Эудохио Равинесу (Eudocio Ravines) закончить его не менее важную книгу «Путь Енань» (The Yenan Way).
В конце 1961 года Говард Хант присоединился к вновь созданному Отделу внутренних операций (Domestic Operations Division), во главе которого стоял Чарлз Трейси Бэрнс (Charles Tracy Barnes). Бэрнс, который являлся также заместителем директора Совета по психологической стратегии (Psychological Strategy Board), был активным сторонником использования литературы в качестве оружия антикоммунистической пропаганды и упорно трудился над укреплением издательской программы ЦРУ. «Новый отдел взял под своё крыло как персонал, так и проекты, невостребованные другими подразделениями ЦРУ, - писал позднее Говард Хант. - А те проекты по тайным операциям, которые перешли ко мне, были почти полностью связаны с издательской деятельностью и публикациями. Мы финансировали «важные» книги, как, например, «Новый класс» (The New Class) Милована Джиласа (исследование коммунистических олигархий), издание которых поддерживала издательская компания Фредерика Прагера» [567].
«Под разными псевдонимами я помогал в написании нескольких романов, положительно отзывавшихся о ЦРУ, а также курировал одну или две научные работы, не говоря уже о написании журнальных статей о новой враждебности старой коммунистической угрозы», - рассказывал Гарри Хаббард (Harry Hubbard) в «Призраке проститутки» (Harlot's Ghost) Нормана Мейлера. Агенты ЦРУ оказали своё влияние даже на путеводители. Некоторые из агентов перемещались по Европе со знаменитыми путеводителями Фодора, пользуясь ими как прикрытием. Сам Юджин Фодор (Eugene Fodor), бывший лейтенант армии США и офицер УСС, позже защищал эту практику, заявив, что деятельность ЦРУ «была высокопрофессиональной, высококачественной. Мы никогда не допускали контрабанду политики в книгах» [568](в 1949 г. в Париже американец венгерского происхождения Юджин Фодор основал издательскую фирму «Фодорс», которая стала выпускать справочники по туризму и путеводители Фодора и со временем превратилась в одну из крупнейших в мире компаний, предоставляющий информацию по туризму и путешествиям на английском языке. - Прим. ред.). Исполнительный помощник директора ЦРУ Лиман Киркпатрик каждый год писал статьи для раздела «Армии мира» в Британской энциклопедии, которая принадлежала бывшему помощнику государственного секретаря по связям с общественностью Уильяму Бентону. Иногда писатели ЦРУ по контракту давали рецензии на книги в «Нью-Йорк Таймс» или другие уважаемые издания. Агент ЦРУ Джордж Карвер (George Carver) писал статьи под собственным именем в журнале «Форин Аффэрс» (Foreign Affairs), хотя при этом не упоминал, на кого он работает. В Англии Монти Вудхауз писал статьи для «Инкаунтера» и «Таймс Литерари Сапплемент».
Феномен писателя как шпиона или шпиона как писателя был отнюдь не нов. Сомерсет Моэм (Somerset Maugham) использовал свой литературный статус как прикрытие для выполнения заданий британской секретной службы во время Первой мировой войны. Его более позднее собрание автобиографических рассказов «Эшенден» (Ashenden) стало библией для офицеров разведки. Комптон Макензи (Compton Mackenzie) работал на МИ-5 в 1930 году, а затем был подвергнут преследованию со стороны правительства Её Величества за раскрытие имён сотрудников Секретной разведывательной службы (SIS) в своей книге «Мемуары об Эгейском море». Грэм Грин в художественной прозе использовал свой опыт работы в качестве тайного агента МИ-5 во время и после Второй мировой войны. Однажды он охарактеризовал МИ-5 как «лучшее туристическое агентство в мире».
«Интеллектуалы или, скажем, интеллектуалы определённого сорта всегда крутили романы с разведывательными службами, - отмечал Кэрол Брайтман. - Это всё равно что стать совершеннолетним - вступить в разведывательную службу, в особенности для таких мест, как Йель» [569]. Писатель Ричард Элман (Richard Elman; не путать с биографом Джойса Ричардом Эллманном) также проявлял беспокойство с точки зрения эстетики: «Стоит отметить, что общего у этих людей. Все они были христианами в нерелигиозном ключе Т.С. Элиота. Они верили в высшую власть, высшую истину, которая одобрила их антикоммунистический, антиатеистский крестовый поход. Т.С. Элиот, Паунд и другие модернисты обращались к своим чувствам элитарности. ЦРУ даже заказало перевод «Четырёх квартетов» Элиота, а затем забросило эти книги по воздуху в Россию. Были такие люди, как Шоу и Уэллс, для которых социалистический «век простого человека» представлялся нежелательным - они хотели лицезреть Непростого Человека и Высокую Культуру. Поэтому вынуждены были не просто вкладывать деньги в культуру» [570].
Аллен Гинсберг (Allen Ginsberg) даже предполагал, что Т.С. Элиот был частью литературного заговора, спланированного его другом Джеймсом Джизусом Англтоном. В скетче 1978 года под названием «Т.С. Элиот вошёл в мои мечты» Гинзберг воображал, как «на корме направлявшегося в Европу корабля Элиот сидел, развалившись в шезлонге, в кампании других пассажиров, наблюдая за остающимся позади синим облачным небом и ощущая надёжность железного пола под ногами». «А сам ты, - спросил я. - Что ты думаешь о влиянии ЦРУ на поэтические произведения? В конце концов, разве не был Англтон твоим другом? Разве не говорил он тебе о своём плане восстановить активность интеллектуальных кругов Запада для их борьбы с так называемыми сталинистами?» Элиот слушал внимательно, и я был удивлён, что он не смущён. «Ну, есть разные парни, стремящиеся к господству, политическому и литературному... ваши гуру, например, теософы, медиумы и диалектики, любители почитать за чаем и идеологи». Наверное, я был одним из таких в среднем возрасте. Да, действительно был, зная склонность Англтона к литературным заговорам. Я считал их пустяковыми, с дурными намерениями, но не имеющими значения для Литературы». «Я думал, что хоть какое-то значение они имели, - сказал я, - так как тайно подпитывали карьеры слишком многих консерваторов-интеллектуалов, обеспечивая средствами к существованию мыслителей в Академии, влиявших на интеллектуальную атмосферу Запада... В конце концов, интеллектуальная атмосфера должна быть революционной или по крайней мере радикальной, отыскивая корни болезни, механизации и господства неестественной монополии... И правительство через фонды поддерживало целое направление «специалистов по войне»... Финансирование журналов, подобных «Инкаунтеру», которые преподносили стиль Т.С. Элиота как краеугольный камень искушённости и компетенции... не помогло создать альтернативную, свободную и жизнеспособную децентрализованную культуру индивидуализма. Вместо этого мы получили всё худшее от капиталистического империализма» [571].
Защита и оборона «высокой» культуры, предпринятая людьми, подобными Англтону, осуществлялась автоматически. «Нам никогда не приходило в голову уличать кого-то или что-то в элитарности, - сказал однажды Ирвинг Кристол. - Элитой были мы - несколько счастливчиков, выбранных Историей, чтобы подтолкнуть наших добрых приятелей к светскому спасению» [572]. Воспитанные на модернистской культуре, эти элиты поклонялись Элиоту, Йетсу, Джойсу и Прусту. Они считали своей работой «не давать публике того, чего она хочет, или думает, что хочет, а посредством своих самых умных членов давать то, что она должна иметь» [573]. Иными словами, высокая культура была не только важной антикоммунистической линией обороны, но и бастионом против усреднённого массового общества, против того, что Дуайт Макдональд с ужасом называл «расплывающейся грязью массовой культуры» [574].
Парадокс защиты демократии силами патрициев, которые относились к демократии с подозрением, весьма трудно игнорировать. Объявляя себя правящей элитой, которая защищает мир от варварства, они были модернистами, поверженными в ужас от потускневшей от крови современности. В прощальной речи в колледже Кеньон в 1940 году Роберт Лоуэлл обратил внимание на самые тёмные страхи этой аристократии: «Ибо все вы знаете, что как филистимляне и готы преуспели в своём бездуховном способе уничтожения цивилизации, они придут во все золотые чертоги знаний, они придут, наконец, в Милтон, Гротон, школу Святого Павла, школу Святого Марка и туда, где уже неспособные, нечеловечные, необразованные студенты будут делать то, что они делают. И негодующие готы и филистимляне выдернут этих несчастных бездельников и трутней из улья, и не будет больше старых конечностей для новой крови, и мир возвратится к своим неутомимым циклам регресса и прогресса и их повторения» [575].
Убеждённые в том, что они должны укреплять свою оборону от грядущей катастрофы, «аврелианцы» (Aurelians) в 1949 году приняли решение о награждении Эзры Паунда Боллингеновской премией библиотеки Конгресса (Bollingen Prize) в области поэзии за его книгу «Пизанские песни» (Pisan Cantos) («аврелианцы» — имеется в виду «Аврелианское почётное общество», одно из тайных обществ Йельского университета, созданное Линделлом Бейтсом в 1910 г.; названо в честь римского императора Марка Аврелия, идеи и философию которого разделяло. - Прим. ред.). Есть анекдот, как однажды Пол Меллон, щедрый меценат, пожаловался Аллену Тейту и Джону Кроу Рэнсому о том, как много левых среди писателей. Меллон сам обладал превосходным вкусом в искусстве, но был консервативен в политике, что являлось почти непременным условием (sine qua non) для «ангелов холодной войны». Тейт ответил, что писатели всегда были нуждающимися, так почему бы Меллону не выделить немного денег на гранты, премии или что-либо ещё, что сделает получателей гораздо счастливее и менее склонными к идеям революции? Так Меллон пополнил Боллингеновскую премию, добавив к ней в качестве частных пожертвований от своего имени 20 тысяч долларов.
«Почему они предложили Паунда? - спросил Ричард Элман и ответил: - Потому что он самый лучший в мандариновой культуре, которую они пытались сохранить и развивать» [576]. Премия вызвала огромный резонанс не только потому, что Паунд, единственный американец, обвинённый в государственной измене во время Второй мировой войны, находился в то время в психиатрической больнице. В своих программах на итальянском радио Министерства культуры режима Муссолини он допускал такие выражения, как «мистер Жидсвельт», «Франклин Финкельштейн Рузвельт», «Вонючка Рузенштейн», а также «евреи, жиды и скользкий народец». Он утверждал, что «Майн Кампф» Адольфа Гитлера - это «живой анализ истории», и называл автора «святым и мучеником», сравнивая его с Жанной д'Арк. По словам Паунда, «Америка была заражена паразитами». Редактор журнала «Поэтри» (Poetry) Карл Шапиро писал: «Я был единственным несогласным с присуждением Боллингеновской премией Паунду, за исключением Пола Грина, который воздержался. Элиот, Оден, Тейт, Лоуэлл - все проголосовали за награждение Паунда. Закоренелые фашисты». Когда Уильям Барретт выразил своё явное несогласие с решением жюри, Аллен Тейт вызвал его на дуэль.
Решение о присуждении премии Паунду вновь разожгло споры вокруг темы «искусство против политики», которые бушевали с 1930-х годов, и, похоже, подтвердило то, чего многие, придерживавшиеся левых взглядов, боялись: что среди тех, кто называл себя либералом, была склонность прощать или, по крайней мере, игнорировать исторические компромиссы, которые привели людей искусства (многие из них затем с комфортом переместились в Америку) к тому, что они использовали свои таланты для лести фашизму. Похоже, во времена, когда искусство и его проводники были так сильно политизированы, подобное неадекватное заявление служило нормой: «Разрешить другим соображениям помимо поэтических достижений повлиять на решение - подрывать значение этой премии и отрицать в принципе правомерность объективного восприятия ценностей, на которые цивилизованное общество должно опираться» [577]. Именно такое заявление и сделало жюри, присудившее Паунду Боллингеновскую премию. Как могло искусство быть независимым - с одной стороны, и, когда удобно, идти на службу к политикам - с другой?
Бумагомаратели-янки
«Я могу рисовать лучше, чем кто-либо!»
Джексон Поллок (Jackson Pollock).
Из сна В. де Кунинга (W. de Kooning)
Будучи президентом, Трумэн любил рано проснуться и пройтись по Национальной галерее. Прибыв ещё до пробуждения города, он молча кивал охранникам, особой обязанностью которых было открыть дверь для ранней прогулки президента по галерее. Трумэн получал огромное удовольствие от этих визитов и вёл о них записи в своём дневнике. В 1948 году, восторгаясь работами Голбейна и Рембрандта, он сделал следующую пометку: «Приятно смотреть на совершенство, а затем вспомнить ленивых и сумасшедших современников. Это как сравнивать Христа с Лениным». Публично он высказывал аналогичные суждения, утверждая, что голландские мастера «заставили выглядеть наших современных бездарных художников тем, кем они являются на самом деле».
В своём презрении к современникам Трумэн выразил взгляды, которых придерживались многие американцы, связывавшие экспериментальное и особенно абстрактное искусство с признаками дегенерации и вырождения. Те европейские авангардисты, которым удалось убежать от фашистского сапога, вновь почувствовали страх, оказавшись в Америке, в которой модернизм также был не в почёте. Это, конечно, было связано с культурным фундаментализмом таких фигур, как сенатор Маккарти, и частью непонятной реальности, в которой Америка, с одной стороны, выступала за свободу выражения за рубежом, но с другой - казалось, выражала недовольство такой свободой у себя дома. Выступая в здании Конгресса, республиканец от штата Миссури Джордж Дондеро (George Dondero) обрушился с гневной речью на модернизм, называя его частью всемирного заговора с целью пошатнуть позиции Америки. «Всё современное искусство - коммунистическое, - заявил он, после чего перешёл к бессмысленному, но поэтическому истолкованию различных его проявлений: - Кубизм направлен на уничтожение с помощью сознательного беспорядка. Целью футуризма является уничтожение посредством мифа о машине. Дадаизм уничтожает насмешками. Цель экспрессионизма - разрушение через подражание примитивному и безумному. Абстракционизм уничтожает путём прямого штурма на головной мозг. Сюрреализм уничтожает отрицанием причины» [578].
Невротические оценки Дондеро были подхвачены рядом общественных деятелей, чьи пронзительные обвинения зазвучали в Конгрессе и в консервативной прессе. Их выпады достигли апогея в таких заявлениях, как «ультрасовременные художники бессознательно используются в качестве инструмента Кремля», и утверждении, что некоторые абстрактные картины были на самом деле секретными картами, на которых отмечены стратегически важные объекты США [579]. «Современное искусство в действительности является средством шпионажа, - говорили противники этого самого искусства. - Если вы знаете, как их читать, современные картины раскроют вам слабые места системы обороны США и таких важных сооружений, как дамба Гувера».
Это были не самые благоприятные времена для модернистов. Наиболее уязвимой к атакам Дондеро оказалась группа художников, появившаяся в конце 1940-х годов под названием абстрактных экспрессионистов. В действительности они являлись объединением отчаянных художников, связанных больше любовью к художественным приключениям, чем какими-либо едиными эстетическими вкусами. У них было схожее прошлое: для многих в период Великой депрессии спасением стала Федеральная программа развития искусств (Federal Arts Project), направленная на помощь безработным художникам (проводилась в рамках «Нового курса» Рузвельта - ряда реформ по оздоровлению экономики страны), где они рисовали субсидируемые государством плакаты и увлекались левой политикой. Самым известным из них был Джексон Полок (Jackson Pollock), который в 1930 году вступил в коммунистический кружок мексиканского художника-монументалиста Дэвида Альфало Сикуэроса (David Alfalo Siquieros). Адольф Готлиб (Adolph Gottlieb), Уильям Базиотес (William Baziotes) и ряд других абстрактных экспрессионистов были коммунистическими активистами. Тот факт, что они скорее бессознательно тянулись к левым, чем таковыми являлись, не был существенен для Дондеро и его сторонников, которые не могли или не хотели видеть разницу между биографией и работой, смешивая воедино политические пристрастия художника и его эстетическое самовыражение и осуждая и то, и другое [580].
В то время, как Дондеро видел в абстрактном экспрессионизме признаки коммунистического заговора, американская культурная интеллигенция, наоборот, обнаруживала в нём добродетель: для неё он нёс конкретный антикоммунистический посыл, идеологию свободы, свободного предпринимательства. Отсутствие образности и политическая индифферентность делали его полной противоположностью социалистическому реализму. Именно такое искусство Советы и ненавидели. Более того, абстрактный экспрессионизм, как утверждали его сторонники, был сугубо американским вмешательством в модернистский канон. Не далее, как в 1946 году, критики аплодировали новому искусству как «независимому, уверенному в себе, истинному выражению национальной воли, духа и характера. Похоже, что в эстетическом плане искусство в США уже не результат европейских веяний и не просто объединение иностранных «измов», собранное, составленное и ассимилированное с большей или меньшей долей разума» [581].
Главным представителем этого нового национального достояния стал Джексон Поллок. «Он был тем самым великим американским художником, - рассказывал его друг и соратник Бадд Хопкинс (Budd Hopkins). - Рисуя образ американского художника, вы, в первую очередь, представите себе настоящего американца, а не европейского переселенца. Он должен иметь качества мужественного американца, в идеале: быть драчливым неразговорчивым американцем и ещё лучше - ковбоем. Конечно, не с востока, не из тех, кто окончил Гарвард. Он не должен быть взращён европейцами, а находиться под влиянием нашей истории - мексиканских и американских индейцев и прочих. Он должен отталкиваться от родной нам культуры, а не от Пикассо и Матисса. И ему должен быть разрешён великий американский порок, порок Хемингуэя, - пьянство» [582].