Однажды после полудня он вытащил свою лодку на берег, на длинную полосу белого песка. Берег представлял собой уклон, который заливался рекой, когда уровень ее повышался, и здесь можно было рассчитывать на присутствие хоть какого‑нибудь количества золотого песку. Санди Мак‑Триггер стал на коленки у самого края воды, чтобы посмотреть, и вдруг что‑то странное на мокром песке привлекло к себе его внимание. То, что он увидел, оказалось следами зверей. Какие‑то двое приходили сюда пить. Они стояли здесь рядом, бок о бок, и следы эти были еще очень свежи – были оттиснуты не более часа или двух тому назад.
В глазах у Санди мелькнул огонек – он заинтересовался. Он посмотрел позади себя и вниз и вверх по течению.
– Волки, – проговорил он. – Хорошо бы их подстрелить из этого поганого ружья! Но какая странность! Среди бела дня!
Он вскочил на ноги и побежал в кусты.
За четверть мили отсюда Серая волчица уже почуяла по ветру смертоносный запах человека и подала предостерегающий голос. Это был долгий жалобный вой, и Мак‑Триггер двинулся с места только лишь тогда, когда замер в воздухе его последний отзвук. Затем он вернулся к своей лодке, взял из нее ружье, поставил свежий пистон и быстро скрылся за поворотом берега.
Целую неделю Казан и Серая волчица уже бродили в окрестностях верховьев Мак‑Ферлана, и это в первый раз с самой зимы Серая волчица почуяла вдруг в воздухе запах человека. Когда ветер донес до нее этот сигнал об опасности, то она была одна. За две или три минуты перед тем, как она почуяла этот запах, Казан бросил ее одну, а сам помчался вдогонку за зайцем, а она, поджидая его, лежала на животе под кустом. В такие моменты, когда она оставалась одна, она всегда беспрерывно внюхивалась в воздух. Прежде всего она услышала стук весла Мак‑Триггера о край его лодки, когда он был от нее еще за целую четверть мили. А затем долетел и запах. Через пять минут после ее предостерегавшего воя Казан стоял уже около нее, подняв голову, раскрыв пасть и тяжело дыша. Санди приходилось охотиться на полярных лисиц и он и в этом случае применил эскимосскую тактику, а именно заход с полукруга, пока не станешь лицом к ветру. Казан чуял малейшее колебание воздуха, содержавшего в себе запах человека, и спина его ощетинилась. Но Серая волчица обладала гораздо большим чутьем, чем маленькая северная красноглазая лисица. Ее острый нос так и поворачивался вслед за движениями Санди. Она слышала сухой треск веток у него под ногами еще на расстоянии трехсот ярдов. До нее донеслось металлическое постукивание ружейного ствола по веткам березок. Но в этот момент, когда она вдруг потеряла след Санди по ветру, она заскулила, бросилась к Казану и сделала несколько шагов к юго‑западу.
В подобных случаях Казан редко отказывался следовать ее руководительству. Бок о бок они побежали прочь, и в то время, как Санди подкрадывался к ним, как змея, все время имея себе ветер в лицо, Казан выскочил из каймы прибрежных кустов и натолкнулся на лодку Санди, лежавшую на белой песчаной отмели. Когда Санди возвратился к ней после целого часа бесплодных выслеживаний, то уже еще два новых следа оказались около его лодки. Он с удивлением посмотрел на них, и на его злом лице появилась недобрая улыбка. С лукавой усмешкой он пошел затем к своим пожиткам и достал из них небольшой резиновый мешочек. Из него он вынул плотно закупоренный пузырек, наполненный желатиновыми капсулами. В каждой капсуле было по пяти гран стрихнина. Были темные моменты в жизни Санди Мак‑Триггера, когда он бросал такие капсулы в кофе своим собеседникам, но полиции никогда не удавалось этого доказать. Он был экспертом по части ядов. Возможно, что за всю свою жизнь он истребил тысячи лисиц, и он усмехнулся опять, когда отсчитал десять таких капсулек и подумал, как легко теперь будет поладить с этими двумя любопытными волками. Двумя или тремя днями раньше он убил оленя и каждую из капсулек закатал теперь в кусочки оленьего жира, причем делал это не пальцами, а палочками, чтобы от отравы не пахло человеком. Перед заходом солнца он по всей прилегавшей местности в разных концах разложил эти отравленные приманки. Большую часть из них он прицепил к нижним веткам кустарников. Остальные завернул в мясо кролика и разбросал по следу оленя. Затем он вернулся к реке и стал варить себе ужин.
На следующее утро он встал рано и тотчас же отправился к своим отравам. К первой никто даже и не прикоснулся. Вторая оставалась на своем месте. Третья исчезла! Санди даже задрожал и стал вокруг себя оглядываться. Ну, конечно, на пространство радиусом в двести или триста ярдов он где‑нибудь найдет свою добычу! И вдруг взгляд его упал на землю, под куст, на котором на ветке висела эта приманка, и из его уст сорвалось проклятие. Приманка оказалась несъеденной вовсе. Сало оленя валялось тут же в мелких кусках, и на самом большом из них находилась нетронутой и самая капсула. Это был первый случай у Санди с дикими зверями, инстинкты которых изощрились благодаря слепоте, и он был удивлен до крайности. Он даже и не воображал, что бы могло случиться что‑нибудь подобное. Если лисица или волк дошли уже до той точки, что схватили приманку, то из этого могло уже безошибочно следовать, что приманка эта будет ими проглочена обязательно. Санди отправился к четвертой и пятой приманкам. Они оказались в целости. Шестая была разорвана на куски, как и третья. Но здесь уже была разгрызена и самая капсула и белый порошок из нее был высыпан на землю. И еще с двумя приманками Санди обнаружил то же. Он знал, что это сделали Казан и Серая волчица, потому что видел их следы в десяти разных местах. Накопившееся за целые недели неудач дурное расположение духа вылилось теперь в гневе и разочаровании. Наконец‑то нашлось, к чему можно было придраться! Неудача с отравленными приманками показалась ему вызовом и предвестником дурного счастья вообще. Он думал, что теперь все было против него, и решил возвратиться обратно в город Красного Золота. Еще задолго до наступления вечера он спустил лодку на воду и поплыл вниз по течению. Он предоставил всю работу одному только течению, откинулся назад, закурил трубку и положил к себе на колени ружье. Ветер дул ему прямо в лицо, и он зорко стал выслеживать, не взлетит ли какая‑нибудь дичь.
День склонялся уже к вечеру, когда Казан и Серая волчица прошли уже вдоль реки, вниз по течению, пять или шесть миль и подошли к самой воде. Казан лакал холодную воду, когда всего только в ста ярдах от них Санди спокойно стал огибать выступ реки. Если бы ветер дул с его стороны или Санди употреблял весла, то Серая волчица сейчас же открыла бы опасность. Послышалось щелканье взводимого курка на старофасонном ружье у Санди, и оно‑то впервые и пробудило в ней сознание о предстоявшей беде. Близость ее заставила ее задрожать; Казан услышал этот звук, перестал пить и посмотрел в ту сторону. В эту самую минуту Санди спустил курок. Клуб дыма, гром выстрела – и Казану показалось, что горящий поток огня с быстротой молнии пронизал ему голову. Он откинулся назад, ноги под ним подкосились, и, как сноп, он повалился на землю. Серая волчица стрелой помчалась в кусты. Слепая, она не видела, как Казан упал на песок. Она остановилась тогда, когда была уже за четверть мили от этого ужасного грома, которое издало из себя ружье белого человека, и стала поджидать к себе Казана.
С торжествующим видом Санди Мак‑Триггер вытащил свою лодку на белый песок.
– Добрался‑таки я наконец до тебя, дьявол ты этакий! – пробормотал он. – Доберусь и до другой, если мне не изменит это мое поганое ружье!
Дулом ружья он повернул к себе голову Казана, и выражение удовлетворения на его лице вдруг сменилось внезапным удивлением. Он только сейчас заметил на шее у Казана ошейник.
– Да ведь это вовсе не волк! – всплеснул он руками. – Это собака, самая настоящая собака!
ГЛАВА XXI
МЕТОД САНДИ МАК‑ТРИГГЕРА
Мак‑Триггер опустился на колени на песок. Выражение торжества сошло с его лица. Он стал поворачивать вокруг бессильной шеи собаки ошейник, пока наконец не увидал на нем начавшие уже стираться буквы КАЗАН. Он прочитал каждую из этих букв в отдельности, и на его лице появилось такое выражение, какое бывает у людей, которые все еще не верят тому, что увидели или услышали.
– Собака! – снова воскликнул он. – Собака, да еще какая! Ведь это известный Казан!
Он поднялся на ноги и осмотрел свою жертву. Около морды Казана на песке краснела лужа крови. Он тотчас же опять нагнулся, чтобы определить, куда именно попала пуля. Осмотр придал ему новый и еще больший интерес. Тяжелая пуля из шомпольного ружья ударила Казана в самую маковину головы. Это был поверхностный удар, который даже не коснулся черепа, и Санди сразу же оценил подергивания и судороги плечей и ног у Казана. А ему казалось раньше, что это были последние, предсмертные сокращения его мускулов. Казан же вовсе и не думал умирать. Он был только оглушен и все равно через несколько минут поднялся бы на ноги. Санди был знаток в собаках, и именно в тех, которых можно было запрягать в сани. Он прожил среди них две трети своей жизни. Он мог узнать их возраст, определить их цену и с одного взгляда рассказать хоть часть их истории. По одному только следу он умел отличить мекензиеву породу от маламутской и по размеру шага эскимосскую собаку от юконской. Он осмотрел ноги Казана. Это были чисто волчьи лапы, и он ухмыльнулся. Значит, в Казане текла кровь дикого зверя! Он был велик ростом и крепко сложен, и Санди уже подумал о предстоящей зиме и о высоких ценах, которые установятся на собак в городе Красного Золота. Санди отправился к лодке и вернулся от нее со свертком ремня из лосиной кожи. Затем он сел на корточки перед Казаном и стал плести на земле намордник. Не прошло и десяти минут, как вся морда Казана была уже оплетена ремнем, который был крепко стянут на затылке. К ошейнику он привязал ремень в десять футов длиною. После этого он сел в сторонке и стал ожидать, когда Казан придет в себя.
Когда Казан в первый раз потянул голову, то ничего еще не мог видеть. Красная пленка застилала ему глаза. Но это скоро прошло, и он увидел человека. Первым его порывом было вскочить на ноги. Три раза он падал, прежде чем смог твердо подняться с места. Санди ухмылялся, сидя в стороне, в шести футах от него, и держал в руках конец ремня. Казан оскалил зубы, и шерсть вдоль его спины с угрозой ощетинилась. Санди вскочил на ноги.
– Кажется, мы хотим сопротивляться? – спросил он. – Знаю я вашу породу! С проклятыми волками ты озверел, и я выколочу из тебя дубиной эту спесь! Смотри ты у меня!
Ради предосторожности Санди принес с собою вместе с ремнем дубинку. Он поднял ее с того места, где она валялась на песке. Тем временем к Казану вернулись его прежние силы. Туман рассеялся перед глазами. Еще раз он увидел перед собою своего злейшего врага – человека, да еще с дубиной. В один миг все, что было в нем дикого и жестокого, запросилось наружу. Без всяких соображений он знал, что Серая волчица уже убежала и что именно этот человек ответствен за то, что она убежала. Он понял, что именно он причинил ему его рану, и то, что он приписывал человеку, он относил также и на долю дубины. В его новом мировоззрении, родившемся вместе со свободой и с дружбой с Серой волчицей, человек и дубина были неразлучны. С рычанием он бросился на Санди. Человек не ожидал прямого нападения, и прежде, чем успел отскочить назад или схватиться за дубину, Казан уже был у него на груди. Но намордник на Казане спас Санди. Уже готовые вцепиться ему в горло челюсти должны были сомкнуться без малейшего вреда. Под тяжестью тела собаки Санди повалился на спину, точно сбитый с ног ударом катапульты.
Как кошка, он опять вскочил на ноги с концом от ремня, несколько раз обвитым вокруг кулака. Казан бросился на него во второй раз, но на этот раз уже полупил ужасный удар дубиной. Он пришелся ему как раз по плечу и свалил его прямо на песок. Прежде чем он мог прийти в себя, Санди повалился на него со злобой сумасшедшего человека. Он укоротил ремень, намотав его еще несколько раз вокруг кулака, и дубина заходила в воздухе вверх и вниз с ловкостью и с силой, доказывавшими долгую привычку ею управляться. Первые же удары ею только еще более увеличили в Казане его ненависть к человеку и к его жестокости и безбоязненность к его нападениям. Опять и опять он стал кидаться на Санди, и всякий раз дубина опускалась на него с такой силой, что, казалось, было слышно, как хрустели его кости. Губы Санди исказились от яркого выражения жестокости. Он никогда еще раньше не встречал такой собаки и стал ее немножко побаиваться, несмотря на то, что на Казане был уже намордник. Три раза клыки Казана могли уже вонзиться в тело человека, если бы не этот проклятый ремень. И если бы эти петли вокруг его морды съехали или лопнули, то…
Затем Санди потащил Казана к бревну, выброшенному половодьем на берег в нескольких ярдах от места борьбы, и крепко‑накрепко привязал к нему собаку. После этого он вытащил лодку на берег, выше на песок, и стал приготовляться к ночлегу.
Несколько времени спустя, когда подавленные чувства Казана пришли наконец в порядок, он долго пролежал без движения, не спуская глаз с Санди Мак‑Триггера. Все кости у него болели. Челюсти были избиты и кровоточили. Верхняя губа, по которой пришелся удар дубиной, была разбита. Один глаз закрылся. Несколько раз к нему подходил Санди и всякий раз испытывал удовлетворение при виде результатов от нанесенных им побоев. Всякий раз он приносил с собою дубину. В третий раз он угостил ею Казана, и собака зарычала, с ожесточением стала хватать за ее конец зубами. Санди стал ударять ее опять и опять, пока наконец Казан не завизжал от боли и не стал искать спасения под защитою бревна, к которому был привязан. Он едва теперь мог двигаться. Правая лапа его уже не действовала. Задние ноги подкашивались под ним. После этих вторичных побоев он не смог бы убежать, даже если бы и был свободен.
Санди находился в самом лучшем настроении.
– Я выколочу из тебя дьявола! – говорил он Казану в двадцатый раз. – Ничто так не учит вашего брата, как побои. Через месяц ты будешь стоить не менее двухсот долларов, иначе я сдеру с тебя кожу с живого!
Еще три или четыре раза до наступления сумерек Санди принимался за Казана. Но в собаке уже не оставалось ни малейшего желания вступать в борьбу. От двух тяжких побоев и огнестрельной раны в области черепа он чувствовал себя совсем больным. Он лежал, положив голову на передние лапы и закрыв глаза, и уже не видел Мак‑Триггера. Он не обратил также внимания и на кусок мяса, который тот бросил ему прямо под нос. Он так и не разобрал, когда последние лучи солнца погасли за западными лесами и когда наступила темнота. Но вдруг что‑то пробудило его от оцепенения. В его утомленном и больном мозгу блеснул вдруг какой‑то призыв, точно из далекого прошлого, и он поднял голову и стал прислушиваться. Поодаль, на берегу, Мак‑Триггер разводил огонь и был весь окрашен его пламенем. Он оглядывался в темные тени вдоль берега реки и тоже вслушивался. То, что опять так взволновало Казана, было одиноким, горьким рыданием Серой волчицы, доносившимся из далекой равнины.
Заскулив, Казан поднялся на ноги и натянул ремень. Санди схватил дубину и бросился на него.
– Не смей вставать, животное! – скомандовал он.
При свете костра дубина поднялась кверху и с невероятной жестокостью упала вниз. Когда Мак‑Триггер возвратился после этого к костру, то от усталости тяжело дышал. Свою дубину он положил на ночь около себя на самой своей постели. Теперь уж она казалась совершенно безвредной дубиной. Но все‑таки была покрыта кровью и волосами.
– Я выбью из него этой штукой его норов, – проворчал он. – Сделаю это или убью его!
Несколько раз за эту ночь Казан слышал зов Серой волчицы. Он тихонько скулил ей в ответ, боясь дубины. Пока не погасла в костре последняя искра, он наблюдал за ним и затем осторожно попытался выползти из‑под бревна. Два или три раза он пробовал встать на ноги, но всякий раз падал обратно. Ноги у него не были переломаны, но боль от попыток встать на них была невыносима. Он был весь в жару, его лихорадило. Всю эту ночь ему мучительно хотелось пить. А когда на рассвете Санди вылез из‑под своих одеял, то дал ему и воды, и мяса. Казан попил воды, но к мясу не прикоснулся. Санди с удовлетворением посмотрел на происшедшую в нем перемену. А когда солнце было уже высоко, то Санди кончил свой завтрак и стал собираться в путь. Теперь уже безбоязненно он подошел к Казану и без дубины. Отвязав от бревна ремень, он повел его к лодке. Казан повалился на песок, когда его победитель привязывал конец ремня к корме лодки. Санди ухмыльнулся. То, что случилось, было для него шуткой. На Юконе он научился, как из собак выбивать дух.
Он толкнул лодку носом вперед. Упирая на весло, он стал тянуть Казана к воде. Через две‑три минуты Казан стоял уже передними лапами около самой воды. Затем неожиданным сильным толчком Санди сбросил его в воду и тотчас отплыл с лодкой на самую середину реки, поставил лодку по течению и стал грести так быстро, что ремень вокруг шеи его жертвы туго натянулся. Несмотря на все свое недомогание и раны, Казан был принужден теперь плыть, чтобы иметь возможность держать голову над водой. Благодаря дерганьям лодки и сильным взмахам веслами, которые у Санди все время становились все шире и шире, положение Казана с каждым моментом превращалось все в более тяжкие мучения. По временам его всклокоченная голова совершенно исчезала под водой. Он изнемогал все более и более. Случалось и так, что когда он всплывал наконец на поверхность, то Санди снова концом весла погружал его в воду. Проплывши так с полмили, он стал тонуть. И только тогда Санди притянул его к борту и втащил в лодку. Собака в последнем издыхании повалилась на дно. Как бы ни были зверски методы Санди, но они всегда приводили к желаемым результатам. Теперь уже Казану было вовсе не до сопротивления. Он больше уже не добивался свободы. Он понял, что теперь этот человек стал его владыкой, и до поры до времени притих. Все, чего он теперь только хотел, это спокойно полежать на дне лодки, так, чтобы до него не доставала дубина и чтобы не затопляла его вода. А дубина лежала между ним и хозяином. Конец ее находился всего только в двух футах от его носа, и то, что теперь долетало до него, был запах его же собственной крови.
Пять дней и пять ночей они спускались вниз по реке, и в течение их все еще продолжался процесс цивилизования Казана: Мак‑Триггер еще три раза колотил его дубиной и еще раз подвергал мучениям в воде. Утром на шестой день они наконец добрались до города Красного Золота, и Мак‑Триггер раскинул свою палатку у самой реки. Где‑то он добыл цепь и, надежно привязав на нее Казана около палатки, срезал с него намордник.
– Ты не мог есть мясо в наморднике, – обратился он к своему пленнику. – И я больше не желаю быть с тобою строгим и относиться к тебе по‑чертовски. У меня есть своя идея. Я кое‑что придумал.
После этого он по два раза в день стал приносить ему сырое мясо. Быстро к Казану стали возвращаться бодрость духа и силы. Слабость оставила его члены. Избитые челюсти поправились. А к концу четвертого дня всякий раз, когда Санди приносил ему мясо, он встречал его вызовом, оскаливая на него зубы. Но теперь Мак‑Триггер уже не бил его. Он кормил его не рыбой, не мукой с салом, а только одним сырым мясом. Он уходил за пять миль, чтобы только принести ему свежие внутренности оленя, который был только что убит. Однажды Санди привел с собой какого‑то человека, и когда этот незнакомец подошел к нему слишком близко, то Казан неожиданно бросился на него. Незнакомец с испуганным криком едва успел отскочить.
– Молодчина! – проворчал он. – Он легче Дэна фунтов на десять или на пятнадцать, но зато у него превосходные зубы и быстрота, и он еще покажет себя, прежде чем уступить.
– Держу пари на двадцать пять из ста частей моего пая, что он не уступит, – предложил Санди.
– Идет! – ответил другой. – Когда он будет готов?
Санди подумал.
– На будущей неделе. До тех пор он еще не поправится. Ну, скажем, ровно через неделю, считая с нынешнего вторника! Это вас устраивает, Гаркер?
Гаркер утвердительно кивнул головой.
– Значит, в следующий четверг вечером, – согласился он и прибавил: – Я ставлю половину моего пая, что Дэн убьет вашего Казана, хоть он и полуволк!
Санди медленным взором окинул Казана.
– Там уж увидим, – ответил он и пожал руку Гаркеру. – Я не думаю, чтобы и здесь, и по всему Юкону могла найтись собака, которая могла бы осилить волка.
ГЛАВА XXII
ВМЕШИВАЕТСЯ ПРОФЕССОР МАК‑ГИЛЬ
Город Красного Золота уже достаточно созрел для того, чтобы началось ночное разложение нравов. Кое‑кто вдребезги проигрался, кое‑кто подрался, а всяких питий было достаточно, чтобы постоянно поддерживать возбуждение, хотя присутствие конной полиции и сдерживало все в относительном порядке сравнительно с тем, что происходило всего только в двухстах‑трехстах милях далее к северу, в окрестностях Даусона. Развлечение, предложенное Мак‑Триггером и Яном Гаркером, было встречено всеобщим благосклонным вниманием. Новость распространилась на двадцать миль вокруг города Красного Золота, и не было во всем городе большего возбуждения, как в полдень и вечером того дня, когда должен был начаться поединок. А оно возрастало все более и более потому, что Казан и громадный Дэн были выставлены напоказ, каждая собака в специально сделанной для нее клетке, – и началась лихорадка: стали биться об заклад. Триста человек, каждый из которых должен был уплатить по пяти долларов только за то, чтобы присутствовать на поединке, оглядывали гладиаторов сквозь жерди клеток. Собака Гаркера представляла собою комбинацию из датской породы и мастифа, выросшую на севере и привыкшую таскать за собою сани. Ставили все больше на нее, по одному и по два против одного. Иногда три против одного. Те же, кто рисковал своими ставками на Казана, были все пожилые люди, жители пустыни, люди, которые всю жизнь свою провели с собаками и которые понимали, что должны были обозначать красные уголки в глазах у Казана. Какой‑то старый кутенейский золотопромышленник тихонько сказал другому на ухо:
– Я бы поставил на Казана. Если бы у меня были деньги, то я поставил бы все. Он обойдет Дэна. У Дэна не будет того метода, как у него.
– Но зато у Дэна вес, – возразил с сомнением другой. – Посмотрите на его челюсти и плечи!
– А вы обратите внимание на его толстые ноги, – перебил его кутенейский житель, – на его дряблую шею и неуклюже оттопыренный живот! Нет уж, пожалуйста, прошу вас, послушайтесь меня и не изводите ваши деньги на Дэна!
Другие зрители протиснулись к ним и разделили их. Сперва Казан рычал на все эти чужие лица, собравшиеся вокруг него. Но потом улегся у задней сплошной стенки клетки и стал молча посматривать на них, протянув голову между двух передних лап.
Поединок должен был происходить в помещении у Гаркера, представлявшем собой нечто вроде кафе‑ресторана. Столы и стулья из него были вынесены, и в центре самой большой комнаты его, на платформе вышиною в три с половиной фута, была установлена клетка в десять футов в основании. Со всех сторон ее в очень близком от нее расстоянии были устроены места для трехсот человек зрителей. Потолка в клетке не было, и над нею были подвешены две громадные керосиновые лампы с зеркальными рефлекторами.
Было восемь часов, когда Гаркер, Мак‑Триггер и еще двое других людей втащили на арену Казана с помощью брусьев, подсунутых под дно его клетки. Громадный Дэн находился уже в клетке, в которой должна была происходить драка. Он стоял, щурясь от яркого света, падавшего на него от рефлекторов. Увидев Казана, он насторожил уши. Казан не оскалил зубов. Даже не проявил ожидавшегося воодушевления. Собаки увидели друг друга только в первый раз, и ропот разочарования пронесся по рядам всех трехсот зрителей.
Дэн не шелохнулся и стоял как вкопанный, когда к нему в клетку вывалили из отдельной клетки Казана. Он не прыгнул, не заворчал. Он посмотрел на Казана вопрошающим, полным сомнения взглядом, который перевел затем на возбужденные, полные ожидания лица нетерпеливых зрителей. Некоторое время и Казан, твердо став на все свои четыре ноги, смотрел на Дэна. Затем он повел плечами и тоже равнодушно стал смотреть на лица зрителей, ожидавших боя не на жизнь, а на смерть. Ядовитый смех пронесся в первых рядах. Усмешки, язвительные улыбки послышались в сторону Мак‑Триггера и Гаркера, и раздались сердитые голоса, потребовавшие деньги назад, начался шум все увеличивавшегося неудовольствия. Санди покраснел как рак от разочарования и злобы. На лбу у Гаркера вздулись жилы и стали вдвое толще нормальной величины. Он погрозил публике кулаком и крикнул:
– Погодите! Дайте им разойтись, дурачье!
При этих словах все стихли. Казан обернулся. Посмотрел на громадного Дэна. И Дэн в свою очередь стал смотреть на Казана. Казан сделал шаг вперед. Дэн ощетинил на плечах шерсть и тоже сделал шаг к Казану. Затем, точно одеревенелые, они остановились один против другого на расстоянии в четыре фута. Можно было бы услышать, как муха пролетела в комнате. Стоя около клетки, Санди и Гаркер затаили дыхание. Обе собаки, великолепно сложенные и сильные, оба полуволки, сделавшиеся жертвами человека, дравшиеся на своем веку уже сотни раз и никогда не боявшиеся смерти, теперь стояли и спокойно смотрели один другому в глаза. И никто не мог заметить в их глазах мучительного вопроса. Никто не знал, что в этот трагический момент невидимая рука духа пустыни уже протянулась между ними и что произошло одно из дивных чудес природы. Это было понимание.
Если бы они встретились на воле, в качестве соперников по упряжи, то они сцепились бы между собою и катались бы в мучительных схватках поединка. Но здесь в них вдруг заговорил лишь взаимный призыв к братству. В самую последнюю минуту, когда их отделяло пространство всего только в один фут и когда зрители уже ожидали первой бешеной схватки, великолепный Дэн медленно поднял голову и через спину Казана смотрел на лампы. Гаркер задрожал и стал изрекать проклятия. Теперь глотка Дэна была открыта для Казана. Но между обоими животными уже состоялось безмолвное заключение перемирия. Казан не бросился на него. Он даже отвернулся. И плечом к плечу, полные презрения к смотревшим на них людям, они стояли и сквозь жерди своей тюрьмы смотрели на какое‑то одно человечье лицо.
Рев поднялся в толпе – рев гнева, недовольства и угроз. В своей ярости Гаркер выхватил револьвер и направил его на Дэна. И вдруг раздавшийся над всем этим скандалом голос остановил его.
– Стойте! – крикнул этот голос. – Стойте! Именем закона!
В одну минуту водворилось молчание. Все лица обернулись в сторону этого голоса. Два человека встали на стулья в самом заднем ряду. Один из них был сержант северо‑западной конной полиции. Это говорил он. Вытянув руку вперед, он водворил молчание и призвал всех к вниманию. На стуле рядом с ним стоял другой человек. Он был тощ, с низкими плечами и бледным, изможденным лицом, небольшого роста человек, вся фигура которого и впалые щеки только говорили о том, что он долгие годы провел почти у самого Северного полюса. Теперь уже заговорил он, в то время как сержант все еще стоял с поднятой рукой.
– Я предлагаю собственникам этих собак пятьсот долларов, – сказал он, – и беру их себе.
Все, находившиеся в этой комнате, слышали это предложение. Гаркер посмотрел на Санди. С минуту они пошептались.
– Это не боевые собаки, – продолжал маленький человек. – Это собаки исключительно ездовые. Я предлагаю за них собственникам пятьсот долларов.
Гаркер поднял руку.
– Идет шестьсот? – спросил он. – Давайте шестьсот и берите собак себе.
Маленький человек помедлил с ответом. Затем кивнул головой.
– Хорошо, – согласился он. – Я даю вам за них шестьсот.
Ропот недовольства пронесся в толпе. Гаркер выбрался на платформу.
– Мы не виноваты, – крикнул он, – если они сами не захотели драться! А если кто из вас желает получить деньги обратно, то они будут выданы вам при выходе. Собаки подвели нас – вот и все! Мы не виноваты!
Маленький человек пробрался между стульями к собакам в сопровождении сержанта полиции. Приложив свое бледное лицо к жердям клетки, он стал осматривать Казана и громадного Дэна.
– Я думаю, что мы будем друзьями, – сказал он, и при этом так тихо, что его могли слышать одни только собаки. – Это довольно высокая цена, но мы наверстаем на покупке смитсоновских. Мне именно и нужно два такие четвероногих друга и именно таких моральных качеств.
И никто не понял, почему Казан и Дэн подошли в своей клетке к самым жердям с той стороны, около которой стоял ученый профессор, достававший в это время банковские билеты и отсчитывавший в пользу Гаркера и Санди Мак‑Триггера шестьсот долларов.
ГЛАВА XXIII
ОДНА ВО МРАКЕ
Никогда еще ужас и одиночество слепоты не дали так почувствовать себя Серой волчице, как в те дни, которые последовали за выстрелом в Казана и за пленением его Санди Мак‑Триггером. Целые часы она пролежала под кустом вдали от реки, ожидая, что вот‑вот он к ней придет. Она верила, что он прибежит к ней, как прибегал уже и тысячи раз перед этим, и она лежала на животе, нюхала воздух и скулила, когда ветер не приносил ей его запаха. День и ночь прошли для нее точно в бесконечном хаосе темноты, но она знала, когда зашло солнце. Она чуяла, что густые, вечерние тени уже потянулись по земле, и поняла, что должны были уже взойти звезды на небе и реки осветиться от сияния луны. Наступала ночь, и, значит, можно было отправиться бродить, и спустя некоторое время, полная беспокойства, она стала делать по равнине небольшие круги и в первый раз позвала к себе Казана. От реки донесся до нее редкий запах дыма и огня, инстинктивно догадалась, что именно этот дым и около него человек отняли у нее Казана. Но кругов она не сокращала и не подходила ближе, чем был ее первый круг. Слепота научила ее ждать. С самого того дня на Солнечной Скале, когда рысь выцарапала ей глаза, Казан ни разу не обманул ее ожиданий. И она три раза позвала его в самом начале ночи. Затем она устроила себе гнездо в прибрежном кустарнике и прождала до рассвета.