Весь тот день Казан защищал вход в берлогу на Солнечной Скале. Что‑то говорило ему, что он принадлежал теперь именно ей, а не избушке. Зов, который доносился до него с долины, уже не трогал его. В сумерки Серая волчица вышла из своего убежища, стала прижиматься к нему, визжать и тихонько покусывать его за лохматый затылок. А он, подчиняясь инстинкту своих предков, в свою очередь лизал ее в морду языком. Затем Серая волчица широко раскрыла пасть и стала смеяться короткими, отрывистыми дыханиями, точно задыхалась от быстрого бега. Она была счастлива, и как только из глубины берлоги до них донесся жалобный писк щенков, Казан тотчас же завилял хвостом, а Серая волчица бросилась к детенышам.
Крик щенков и отношение к нему Серой волчицы преподали Казану первый урок, как должен вести себя отец. Инстинкт опять подсказал ему, что Серая волчица уже не могла больше отправляться с ним на охоту и должна была оставаться дома, на Солнечной Скале. Поэтому, как только взошла луна, он ушел один и возвратился с зайцем в зубах. Он поступил этим, как дикий зверь, и Серая волчица ела с наслаждением. И он понял, что с этой поры уже должен был каждую ночь отправляться на охоту, чтобы прокормить Серую волчицу и через нее маленькие, визжавшие существа, где‑то скрытые от него в расщелине между двумя скалами.
На следующий день, и еще на следующий, и еще на следующий он так и не подходил к избушке, хотя и слышал голоса мужчины и женщины, которые звали его к себе. А на пятый день он наконец соскучился и пошел. Иоанна и ребенок так обрадовались ему, что она стала обнимать его, а ребенок запрыгал, засмеялся и стал взвизгивать, тогда как мужчина все время стоял настороже, следя за каждым их движением, и показывал взглядом, как он был этим недоволен.
|
|
– Я все‑таки боюсь его, – уже в сотый раз повторял он Иоанне. – Что‑то волчье у него в глазах. Он ведь предательской породы. Иногда мне хочется вовсе не видеть его в нашем доме.
– А если бы его не было у нас, – возражала Иоанна с дрожью в голосе, – то кто бы тогда спас нашего ребенка?
– Правда, я все забываю об этом… Казан, подлец ты этакий, ведь и я тоже привязался к тебе!
И он ласково потрепал Казана по голове.
– Интересно, как бы он ужился здесь с нами? – продолжал он. – Ведь он привык слоняться по лесам. Это могло бы показаться даже очень странным.
– И все‑таки он вот приходит ко мне, – ответила она, – хоть и привык слоняться по лесам. Вот потому‑то я так и люблю Казана! Тебя, ребенка и потом Казана. Казан! Дорогой мой Казан!
Все это время Казан чувствовал и даже обонял ту таинственную перемену, которая происходила в избушке. Иоанна и ее муж непрестанно говорили о своих планах, всякий раз как оставались вдвоем, а когда он уезжал, то она разговаривала о них с ребенком и с Казаном. И каждый раз, как он в течение этой недели спускался к хижине, он испытывал все большее и большее беспокойство, пока наконец и сам мужчина не заметил происходившую в нем перемену.
– Должно быть, Казан догадывается, – обратился он однажды вечером к Иоанне. – Вероятно, он уже чует, что мы собрались уехать. – А затем добавил: – Опять сегодня река вышла из берегов. Боюсь, что это задержит нас здесь еще на неделю и даже более.
В эту самую ночь, когда луна осветила своим золотым светом самую вершину Солнечной Скалы, из своей берлоги вышла Серая волчица и вывела за собой троих, еще ковылявших на ногах волчат. Было что‑то забавное в этих маленьких шариках, которые стали кататься около Казана и совать свои мордочки в его шерсть, – и это напоминало ему о ребенке. По временам они точно так же повизгивали и старались встать на все четыре свои ноги, точно так же безнадежно, как и маленькая Иоанна, когда пыталась пройтись на ножках. Он не ласкал их, как это делала Серая волчица, но прикосновение к ним и их детские повизгивания наполняли его радостью, которой он еще не испытывал ни разу.
|
|
Луна стояла как раз над ними, и ночь почти нельзя было отличить от дня, когда он отправился на охоту для Серой волчицы. У подошвы кряжа проскакал перед ним крупный белый кролик, и он погнался за ним. Он оказался в целой миле расстояния от Солнечной Скалы, когда ему удалось поймать его.
Когда он возвратился к узенькой тропинке, которая вела на вершину Солнечной Скалы, то вдруг в удивлении остановился. На тропинке еще держался теплый запах чьих‑то чужих ног. Кролик вывалился у него из зубов. Каждый волосок на всем его теле зашевелился, точно от электричества. То, что он обонял, вовсе не было запахом зайца, куницы или дикобраза. Вся тропинка была исцарапана когтями рыси. В ту же минуту, когда он быстро стал взбираться на вершину скалы, до него донесся тяжкий, жалобный вой. Что‑то подсказало ему, что там было неблагополучно. Казан стал подниматься все выше и выше, готовый немедленно же вступить в бой, и с осторожностью внюхивался в воздух.
|
|
Серой волчицы уже не оказалось на лунном свете в том месте, где он ее оставил. У входа в расщелину между двух скал валялись безжизненные, холодные трупики трех щенят. Рысь растерзала их на куски. Завыв от горя, Казан приблизился к двум скалам и просунул между них голову. Серая волчица оказалась там и мучительным воем стала звать его к себе. Он вошел и стал слизывать кровь с ее плеч и головы. Весь остаток ночи она простонала от боли. А на заре она выползла из своей берлоги к окоченевшим уже трупикам, валявшимся на скале.
Здесь Казан увидел, как ужасна была работа рыси. Серая волчица была слепа не на один день и не на одну ночь, а навсегда. Мрак, который уже никакое солнце не смогло бы рассеять, стал для нее ее вечным покрывалом. И может быть, опять чисто животный инстинкт, который иногда бывает могучее и действительнее, чем разум у человека, подсказал Казану объяснение того, что случилось. Ибо он знал теперь, что она уже беспомощна, и даже более чем те маленькие создания, которые только несколько часов тому назад ползали при лунном свете. И весь день он оставался около нее.
Напрасно потом Иоанна звала к себе Казана. Ее голос долетал до Солнечной Скалы, и голова Серой волчицы еще теснее прижималась к Казану, а он начинал зализывать ей раны, откинув уши назад. К вечеру Казан оставил Серую волчицу надолго одну, чтобы сбегать на равнину и поймать для нее кролика. Серая волчица потыкала носом в мех и в мясо кролика, но не ела. А еще позже Казан все‑таки принудил ее пробежаться с ним по долине. Больше уж он не хотел оставаться на вершине Солнечной Скалы и не желал, чтобы там оставалась и Серая волчица.
Шаг за шагом он свел ее по извилистой тропинке вниз, подальше от ее мертвых волчат. Она могла двигаться, только когда он был близко к ней, так близко, что она могла бы касаться носом его усеянного рубцами бока.
Они добрались наконец до той точки, откуда нужно было уже сделать до земли прыжок в четыре фута, и тут только Казан понял вполне, как ужасно беспомощна стала теперь Серая волчица. Она скулила и съеживалась в комок двадцать раз, прежде чем отважиться на прыжок, и когда наконец прыгнула на все четыре ноги, то повалилась колодой прямо к ногам Казана. После этого Казан уже не распоряжался ею так строго, потому что это падение убедило его в том, что она могла быть в безопасности только тогда, когда действительно касалась носом бока своего проводника. Она следовала за ним покорно, когда они вышли на долину, все время нащупывая своим плечом его бедро.
Казан бежал к зарослям на дне высохшего ручья, находившимся в полумиле расстояния от них, и на таком коротком расстоянии Серая волчица раз двадцать оступалась и падала.
Всякий раз, как она падала, Казан все больше и больше понимал, что такое слепота. Один раз он бросился за кроликом, но не сделал и дюжины прыжков, как остановился и поглядел назад. Серая волчица не двинулась с места ни на дюйм. Она стояла как вкопанная, нюхала воздух и поджидала его возвращения. Целую минуту Казан, со своей стороны, поджидал ее к себе. Но затем ему пришлось все‑таки вернуться к ней самому. Но и вернулся‑то он именно к тому самому месту, где ее и оставил, зная, что все равно она не двинется без него ни на шаг.
Весь этот день они провели в зарослях. К вечеру он побежал к избушке. Иоанна и ее муж все еще находились там. Целые полчаса Иоанна провозилась с ним, все время разговаривая с ним и лаская его руками, и Казаном вдруг снова овладело прежнее беспокойное желание остаться с нею совсем и уже больше никогда не возвращаться в леса. Чуть не целый час он пролежал на подоле ее платья, касаясь носом ее ног, в то время как она шила какие‑то предметы для ребенка. Затем она встала, чтобы приготовить ужин, и Казан тоже поднялся вместе с нею, довольно неохотно, и направился к двери. Его уже звали к себе Серая волчица и мрак ночи, и он ответил на этот зов тем, что грустно передернул плечами и поник головой. А затем по его телу пробежал знакомый трепет; он улучил момент и выбежал из избушки. Когда он добежал до Серой волчицы, то всходила уже луна. Она приветствовала его возвращение радостным визгом и стала тыкать в него своею слепою мордой. И в своем несчастье она казалась более счастливой, чем Казан в полном расцвете своих сил.
С этих пор в течение нескольких дней продолжался поединок между этой слепой, верной Серой волчицей и молодой женщиной. Если бы Иоанна знала о том, что происходило в зарослях, если бы только она могла видеть это бедное создание, для которого Казан составлял всю его жизнь, солнце, звезды, луну и пропитание, то она только помогла бы Серой волчице в ее достижении. Но она этого не знала и потому все чаще и чаще стала кликать к хижине Казана, и успех всегда оставался на ее стороне.
Наконец наступил великий день – это был восьмой день после происшествия на Солнечной Скале. Еще двумя днями раньше Казан завел Серую волчицу в лесные пространства, тянувшиеся вдоль реки, и там ее и оставил на ночь, а сам побежал к знакомой избушке. И вот тут‑то крепкий ремень прикрепили к его ошейнику и привязали к кольцу, вбитому в стену. Иоанна с мужем поднялись на следующий день чуть свет. Солнце только еще всходило, когда они отправились в путь. Мужчина нес на руках ребенка, а Иоанна вела на ремне Казана. Иоанна обернулась и в последний раз посмотрела на избушку, и Казан услышал, как она глубоко вздохнула. А затем они спустились к реке. Громадная лодка уже была вся нагружена их имуществом и ожидала их самих. Иоанна взошла в нее первая с ребенком на руках. Затем, все еще не спуская Казана с привязи, она притянула его к себе, так что он всем своим телом должен был улечься у ее ног.
Когда они отплыли, то солнце стало припекать спину Казану, и он закрыл глаза и так и оставил свою голову на руке у Иоанны. Затем он услышал вздох, которого не заметил ее муж, когда они проезжали мимо группы деревьев. Иоанна замахала избушке рукой, и она тотчас же скрылась за этими деревьями.
– Прощай! – закричала она. – Прощай!
И затем опустила лицо к Казану и к ребенку и заплакала.
Мужчина перестал грести.
– Тебе жаль, Иоанна? – спросил он.
Затем они проплыли мимо леса, и Казан вдруг почуял долетевший до него запах Серой волчицы и жалобно завыл.
– Тебе жаль, что мы уезжаем? – повторил муж.
Она замахала головой.
– Нет, нисколько, – ответила она. – Но только я всегда жила здесь, в лесах, привыкла к свободе, и здесь был мой дом!
Они проехали мимо белой, песчаной косы, которая скоро осталась позади них. Казан вдруг встрепенулся, выпрямился и стал на нее смотреть. Мужчина окликнул его, и Иоанна подняла голову. Она тоже посмотрела на косу, и вдруг ремень выскользнул у нее из руки, и странный блеск вдруг засветился у нее в голубых глазах. На конце этой песчаной косы она увидала какого‑то зверя. Это была Серая волчица. Она следила за Казаном слепыми глазами. Наконец поняла и она, эта верная Серая волчица. Она по запаху догадалась о том, что не могли увидеть ее глаза. Запах Казана и людей донесся до нее одновременно. А они все уплывали и уплывали.
– Смотри! – прошептала Иоанна.
Мужчина обернулся. Серая волчица уже стояла передними лапами в воде. И теперь, когда лодка отплывала все дальше и дальше, она подалась от воды назад, села на задние лапы, подняла голову к солнцу, которого не могла уже больше видеть, и на прощание жалобно и протяжно завыла.
Лодка вдруг накренилась. Бурое тело мелькнуло в воздухе, и Казан бросился в воду.
Мужчина схватился за ружье. Иоанна остановила его рукою. Лицо ее было бледно.
– Пусть он идет к ней! – сказала она. – Не мешай ему, пусть идет! Его место при ней.
Доплыв до берега, Казан стряхнул с себя воду и в последний раз посмотрел на молодую женщину. В это время лодка огибала излучину. Еще момент – и все уже скрылось. Серая волчица победила.
ГЛАВА Х
В ДНИ ПОЖАРА
С той самой ночи, как на Солнечной Скале произошло событие с рысью, Казан все менее и менее живо представлял себе те дни, когда он был ездовой собакой и бежал впереди запряжки. Ему не удавалось забыть о них вполне, и они вставали в его памяти точно огни, светившиеся во мраке ночи. И подобно тому, как датами в жизни человека служат его рождение, день свадьбы, освобождение из плена или какой‑нибудь значительный шаг в его карьере, так и Казану стало казаться, что вся жизнь его началась только с двух трагедий, одна за другой последовавших за рождением от Серой волчицы щенков.
Первую трагедию составляло ослепление рысью его подруги и то, что рысь растерзала ее волчат на куски. Правда, он впоследствии загрыз эту рысь, но Серая волчица все‑таки навеки осталась слепой. Его месть не могла возвратить ей зрение обратно. Теперь уж она не могла больше отправляться вместе с ним на охоту, как это было раньше, когда они вместе со стаей волков выбегали на равнину или в дремучие леса. Поэтому при одной только мысли о той ночи он начинал скулить и его губы приподнимались кверху и обнажали длинные белые клыки.
Второй трагедией был для него отъезд Иоанны, ее ребенка и мужа. Что‑то более непогрешимое, чем простой рассудок, подсказало ему, что они не вернутся сюда уже более никогда. Самое сильное впечатление на него произвело именно то яркое утро, когда отплывали от него на лодке женщина и ее ребенок, которых он так любил, и этот мужчина, которого он терпел только ради них. И часто затем он приходил на эту песчаную отмель и алчными глазами смотрел вдоль реки на то место, где он бросился в воду, чтобы возвратиться к своей слепой подруге.
Теперь вся жизнь Казана слагалась из трех моментов: его ненависти ко всему, что носило на себе запах или следы рыси, его тоски по Иоанне и ее ребенку и Серой волчицы. Вполне было естественно, что самым сильным из этих трех моментов была в нем ненависть к рыси, потому что именно роковое событие на Солнечной Скале повлекло за собою слепоту Серой волчицы, смерть ее щенят и необходимость для него расстаться с женщиной и ее ребенком. С этого часа он стал самым смертным врагом для всей рысьей породы. Где бы он ни почуял запах этой громадной серой кошки, он превращался в ревущего демона, и по мере того, как он постепенно дичал, и его ненависть с каждым днем становилась все сильнее и сильнее.
Он находил, что Серая волчица стала для него теперь еще более необходимой, чем с того дня, когда она впервые покинула для него волчью стаю. Он был на три четверти собакой, и эта собачья кровь в нем постоянно требовала компании. А составить ее могла для него теперь только одна Серая волчица. Они были только вдвоем. Цивилизация отстояла от них за целых четыреста миль к югу. Ближайший к ним пост на Гудзоновом заливе находился от них в шестистах милях к западу. Часто в те дни, когда здесь жила еще та женщина с ребенком, Серая волчица целые ночи проводила одна, выходя из лесу, поджидая Казана и подзывая его к себе воем. Теперь, наоборот, одиночество испытывал сам Казан, всякий раз как ему необходимо было уйти от нее и оставить ее одну.
Будучи слепой, Серая волчица уже не могла помогать ему в охоте. Но постепенно между ними стал вырабатываться новый способ понимания одним другого, и благодаря ее слепоте они научились тому, чего раньше вовсе не знали. Ранним летом Серая волчица еще могла сопровождать Казана, если он бежал не так скоро. Тогда и она бежала рядом с ним, касаясь его плечом или мордой, и благодаря этому Казан научился бежать рысью вместо прежнего галопа. Так же он очень скоро понял, что должен был выбирать для Серой волчицы самые удобные места для бега. Когда они подбегали к таким местам, когда нужно было сделать прыжок, то он толкал ее мордой и скулил, и она сразу же останавливалась, настораживала уши и вслушивалась. Тогда Казан делал прыжок, и по его звукам она догадывалась о расстоянии, которое должна была покрыть. Она всегда прыгала при этом дальше, чем следовало, и это было для нее полезной ошибкой.
Со своей стороны, она стала для Казана еще более полезной, чем была ранее. Слух и обоняние совершенно заменили ей недостававшее зрение. С каждым днем эти два чувства развивались в ней все более и более, и в то же время устанавливался между ними новый, немой язык, благодаря которому она могла передать Казану все, что ей удавалось обнаружить слухом или обонянием. И для Казана вошло в забавный обычай, всякий раз как они останавливались, чтобы прислушаться или понюхать, непременно поглядеть вопросительно на Серую волчицу.
Тотчас же по отъезде Иоанны и ее младенца Казан увел свою подругу в еловые и можжевеловые заросли, где они и оставались до самого лета. Каждый день, в течение целых недель, Казан неизменно прибегал к избушке, в которой жили Иоанна, ее ребенок и муж. Долгое время он прибегал туда в надежде, что вот‑вот, днем или ночью, он увидит хоть какой‑нибудь признак их присутствия там, но дверь постоянно оставалась запертой. Те же кустики и молоденькие елки росли под окнами, но ни один раз не поднимался из трубы спиральный дымок. Трава и лопухи стали расти на дорожках, и все слабее и слабее становился запах мужчины, женщины и ребенка, который все еще различал около избушки Казан.
Однажды под запертым окошком он неожиданно нашел детский башмак. Он был уже изношен, почернел от снега и дождя, но Казан улегся рядом с ним и стал потом проводить около него долгие дни, пока наконец маленькая Иоанна не добралась до цивилизации и не заиграла в новые игрушки. Тогда он окончательно вернулся к Серой волчице в заросли из можжевельника и елок.
Избушка была единственным местом, куда вовсе не сопровождала его Серая волчица. Во всякое другое время она всегда была при нем. Теперь, когда она уже мало‑помалу стала свыкаться со своею слепотой, она даже стала сопровождать его и на охоту до того момента, пока он не нападал наконец на след дичи и не начинал ее выгонять. Тогда она поджидала его в стороне. Казан обыкновенно охотился на белых кроликов, но однажды ночью ему удалось загрызть молодую косулю. Он не смог дотащить ее один и потому вернулся к тому месту, где поджидала его Серая волчица, и повел ее на обед. И еще во многих других отношениях они не отделялись друг от друга в течение всего лета, пока наконец по всем тем диким местам их следы не стали отпечатываться рядом, а не врозь: они шли все время парочкой и никогда в одиночку.
А затем случился великий пожар.
Серая волчица почуяла его, когда еще он отстоял от них за двое суток к западу. В тот вечер солнце зашло в мрачное облако. Взошедшая на востоке луна была красна, как кровь. Весь воздух был пропитан предзнаменованиями.
Весь следующий день Серая волчица пробеспокоилась, и только к полудню Казан почуял в воздухе то предостережение, которое она ощутила на несколько часов раньше его. Запах становился все сильнее и сильнее, и к середине дня солнце уже подернулось пленкой из дыма.
Могло бы уже начаться бегство всякой дикой твари из занятого лесами треугольного пространства, образовавшегося благодаря пересечению рек Пайнсток и Индианы, но ветер вдруг переменился. Это была роковая перемена. Огонь распространялся с юго‑запада. Теперь же ветер задул прямо на восток, увлекая за собою и дым, и вот благодаря этой‑то перемене все живые существа, находившиеся в треугольнике между двух рек, и стали выжидать. Это дало огню время, чтобы окончательно захватить весь треугольник лесов, отрезав всякую возможность для бегства.
Затем ветер переменился опять, и огонь потянулся на север. Вершина треугольника превратилась в ловушку смерти. Всю долгую ночь небо на юге облизывали огненные языки, а к утру жара, дым и пепел стали невыносимы.
Объятый паникой, Казан тщетно искал средств к спасению. Ни на одну минуту он не покидал Серую волчицу. Для него не представляло бы ни малейшего труда переплыть через любую из рек, но едва только Серая волчица касалась передними лапами воды, как тотчас же и отпрыгивала назад. Как и вся ее порода, она нисколько не боялась огня, но смертно трепетала перед водой.
Казан подгонял ее. Несколько раз он прыгал в реку и отплывал от берега, но Серая волчица не продвигалась дальше того, что она могла перейти вброд.
Теперь уж они могли слышать рев огня, долетавший до них с далекого расстояния. Перед ними бежали сломя голову всевозможные живые твари. Лоси, олени. Северный олень бросился в воду на противоположном берегу. На белой песчаной отмели металась громадная черная медведица с парою медвежат, и даже эти два малыша вдруг бросились в воду и легко поплыли. Казан смотрел на них и сердился на Серую волчицу.
А затем на этой песчаной отмели стали собираться и другие животные, которые так же, как и Серая волчица, боялись воды: большой, толстый дикобраз, тонкая, извивавшаяся куница, нюхавшая воздух и плакавшая, как ребенок, лесная кошка. На каждых таких трех существ, боявшихся или не желавших плыть, с каждой минутой прибавлялось по одному. Сотни горностаев бегали по берегу, точно крысы, и без умолку пищали; лисицы неслись во всю прыть по отмели, разыскивая дерево или какой‑нибудь валежник, которые могли бы послужить для них в качестве плотов; рысь мурлыкала и то и дело оглядывалась на пожар; и целая стая родичей Серой волчицы, волков, подобно ей самой, не осмеливалась войти в воду поглубже.
Полный волнения и чуть не задыхаясь от жары и от дыма, Казан шел рядом с Серой волчицей. Для них оставалось только единственное убежище поблизости – это песчаная отмель. Она постепенно уходила от берега на целые пятьдесят футов к глубине реки. Быстро он повел свою подругу туда. Но когда они проходили через низкий кустарник к ложу реки, то вдруг их обоих что‑то остановило. В них пахнуло запахом гораздо более смертельного врага, чем огонь. Песчаной отмелью уже завладела рысь и металась на краю ее. Три дикобраза бросились в воду и поплыли по ней, точно шары, и иглы на них заходили взад и вперед. Лесная кошка ворчала на рысь. А рысь, заложив назад уши, наблюдала за тем, как Казан и Серая волчица пробирались к песчаной отмели.
Верная Серая волчица приготовилась к борьбе и, оскалив зубы, тесно прижалась к Казану. Он гневно оттолкнул ее назад и сам выступил вперед, в то время как она, вся дрожа и жалобно подвывая, остановилась на месте. Как ни в чем не бывало, выставив свои остроконечные уши вперед и ничем не проявляя угрозы или недовольства, он смело подходил к рыси. Цивилизованный человек сказал бы, что он приближался к ней с самыми дружественными намерениями. Но рысь сразу же поняла его уловку. Это была старая вражда многих поколений, ставшая еще более смертельной благодаря тому, что Казан все еще никак не мог забыть о той ночи на вершине Солнечной Скалы.
Инстинкт подсказал лесной кошке, чего следовало ожидать, и она съежилась и легла на живот; дикобразы, закапризничав перед врагами и клубами дыма так, как это делают маленькие дети, ощетинили свои иглы. Рысь, как кошка, развалилась на песке, выпустила когти и приготовилась сделать прыжок. Описывая вокруг нее круги, Казан, казалось, едва дотрагивался ногами до земли. Рысь завертелась вокруг себя, точно на оси, следя за его кругами, и вдруг вся прекратилась в плотный шар и в один прыжок покрыла все разделявшее их пространство в восемь футов.
Казан не отпрыгнул назад. Он не сделал ни малейшей попытки избегнуть ее атаки, но встретил ее открыто, плечом к плечу, как обыкновенно ездовая собака встречает для драки такую же ездовую. Он был на целых десять фунтов тяжелее рыси, и в один момент гибкая кошка с ее двадцатью острыми, как ножи, когтями была сброшена им на бок. С быстротою молнии Казан использовал свое положение и схватил сзади кошку прямо за шею.
В тот же самый момент и слепая Серая волчица с ворчанием бросилась вперед и, действуя из‑под Казана, вцепилась зубами в заднюю ногу рыси. Послышался треск кости. Осиленная сразу двумя, рысь отскочила назад, потащив за собою и Казана вместе с Серой волчицей. Затем она упала прямо на спину, придавив собою одного из дикобразов, и сотни игл вонзились ей в тело. Еще один прыжок – и она вырвалась на свободу и заковыляла прямо навстречу дыму. Казан не преследовал ее. Серая волчица шла сбоку его и лизала ему раны, из которых ручьями струилась кровь и окрашивала собою его бурую шерсть. Лесная кошка притаилась, как мертвая, следя за ними злобными черными глазками. Дикобразы продолжали свою болтовню, точно просили о пощаде. И вслед за тем клуб черного, плотного, удушливого дыма низко прокатился над песчаной отмелью, и одновременно с этим воздух сделался горячим, как из печи. На самом конце песчаной отмели Казан и Серая волчица свернулись клубочками и засунули носы под себя. Теперь уж огонь был очень близко. Его рев походил на громадный водопад, и то и дело слышался треск обрушивавшихся деревьев. Воздух был наполнен пеплом и сверкавшими искрами, и два раза Казан поднимал голову, чтобы смахнуть с себя пылавшие головни, которые падали на него и жгли его, как горячее железо.
Вдоль берега реки рос густой зеленый кустарник, и когда огонь добрался и до него, то он стал гореть гораздо медленнее, и благодаря этому жара уменьшилась. Но все‑таки прошло еще много времени, прежде чем Казан и Серая волчица смогли высунуть свои головы и вздохнуть свободно. Тогда они поняли, что именно эта песчаная коса, вдававшаяся в реку, и спасла их. В треугольнике же между двумя реками все уже было обуглено и по земле горячо было ступать.
Дым рассеялся. Ветер опять переменился, и задул уже прохладный и чистый с северо‑запада. Водяной кот первый попробовал возвратиться к себе в лес, но дикобразы все еще катались по отмели, как шары, когда Серая волчица и Казан решили ее покинуть. Они стали подниматься вверх по реке и еще до наступления вечера едва могли ступать, так как обожгли себе ноги о горячую золу и тлевшие головешки.
В эту ночь луна была какая‑то странная и что‑то предвещавшая, точно кровавое пятно на небе, и в течение целых долгих молчаливых часов не крикнула даже сова, чтобы показать этим, что там, где еще только вчера был для всех живых существ земной рай, теперь не оставалось ни малейшего признака жизни. Казан знал, что охотиться было уже не на что, и продолжал идти всю ночь напролет. На рассвете они пересекли узкое болото, тянувшееся вдоль берега реки. Здесь бобры соорудили свою плотину, и по ней Казан с Серой волчицей могли перебраться на другую сторону. Весь следующий день и всю следующую ночь они продолжали свой путь на запад и добрались наконец до глухого края болот и лесов, тянувшихся вдоль Уотерфонда.
В это время здесь путешествовал прибывший из Гудзонова залива полукровный француз по имени Анри Лоти, знаменитый охотник на рысей. Он искал здесь их следы и нашел их вдоль всего Уотерфонда громадное количество. Это прямо был рай для хищника, так как здесь зайцы шныряли тысячами. Поэтому рысь здесь оказалась сытой, и Анри пришлось построить для себя хижину и возвратиться обратно к себе на пост к Гудзонову заливу и выждать там до тех пор, пока не выпадет первый снег и ему не представится возможность приехать сюда на собаках, захватив с собою в достаточном количестве съестных припасов и капканов.
В это же самое время сюда пробирался с юга то на лодке, то сухим путем и молодой университетский зоолог, собиравший материал для своей диссертации «Разум у диких животных». Его фамилия была – Поль Вейман, и он имел в виду часть зимы провести здесь вместе с метисом Анри Лоти. Он привез с собою достаточное количество бумаги, фотографический аппарат и портрет молодой женщины. Перочинный ножик составлял собою все его оружие.
А тем временем Казан и Серая волчица подыскали для себя логовище на том же самом болоте, всего только в пяти или шести милях от хижины, которую изготовил для себя на зиму Анри Лоти.
ГЛАВА XI
ВСЕ ВРЕМЯ ПАРОЧКОЙ
Был январь, когда проводник с поста привел Поля Веймана в хижину Анри Лоти в Уотерфонде. Это был человек лет тридцати двух или трех, полный жизни и краснощекий, походивший в этом и на Анри. Если бы они сразу же не сошлись характерами, то с первых же дней между ними начались бы неприятности, так как Анри все время находился в самом отвратительном расположении духа. В первый же вечер, когда они уселись у железной печки и закурили трубки, Анри сообщил Вейману о причине.
– Что‑то удивительно странное, – сказал он. – Я потерял в западнях сразу семь штук рысей. Они оказались разорванными на куски, точь‑в‑точь как это бывает с кроликами, которых потреплют лисицы. До сих пор еще ни разу не наблюдалось, чтобы кто‑нибудь нападал на рысь, попавшуюся в западню, – даже медведь. Я сталкиваюсь с этим в первый раз. И все эти рыси настолько изувечены, что за их шкурки не дадут на посту и по полдоллара. Семь штук! Ведь это больше двухсот долларов вон из кармана! Это делают здесь два волка. Два – я уж их проследил. Все время действуют парочкой и никогда врозь. Они обходят все мои ловушки и съедают кроликов, которых я оставляю там для приманки. Они совершенно не трогают попавшихся в ловушку выдр, норок, горностаев и куниц. Но с рысями у них расправа коротка. Черт возьми! Они сдирают с них шкуру так, как вы с себя перчатку! Я уже раскладывал стрихнин, завернутый в оленье сало, и устраивал для них специальные ловушки и западни – ничто не помогло! Они разорят меня, если я их не перехитрю, так как из двенадцати рысьих шкур они семь испортили и для меня осталось годных только пять.
Это заинтересовало Веймана. Он принадлежал к числу тех мыслящих людей, которые признают, что человеческий расовый эгоизм делает человека слепым к громадному количеству удивительных фактов в животном мире. С логикой, которая доставила ему обширную аудиторию у него на родине, он уже давно бросил вызов тем ученым, которые утверждают, что только один человек имеет разум и что то чувство общественности и ума, которое проявляют все другие живые существа, представляет собою простой инстинкт. Сообщенные ему Анри факты показались ему чрезвычайно важными, и до самой полуночи они проговорили об этих двух странных волках.
– Один волк – громадный, другой – поменьше, – продолжал Анри. – И в борьбу с рысью всегда вступает только один большой волк. Я вижу это по следам на снегу. Пока он управляется с рысью, меньший волк тоже оставляет свои следы тут же и затем, когда рысь уже бывает осилена или умерщвлена, он помогает большому волку раздирать ее на части. Все это я узнаю по снегу. Только один раз я заметил, что меньший волк, по‑видимому, затеял драку с большим, потому что по своему пути они оставили кровавый след, и это была вовсе не рысья кровь. По этим каплям я выследил этих чертей на целую милю от ловушек.
В течение следующих двух недель Вейман собрал для своей работы достаточное количество материала. Не проходило и дня, чтобы они не заметили вдоль расставленных Анри ловушек следов именно этих двух волков, и Вейман тоже, как и Анри, убедился, что волки всегда ходили парочкой и никогда врозь. На третий день, когда они отправились к ловушкам, то в одной из них нашли рысь в таком виде, что Анри стал ругаться сразу на французском и английском языках, пока наконец не сделался красным как рак. Рысь оказалась изувеченной настолько, что ее шкурка не стоила больше уже и гроша.
Вейман отметил то место, где меньший волк ожидал, сидя на задних лапах, пока его компаньон расправлялся с рысью. Он не высказал Анри своих мыслей. Но в следующие затем дни он все больше и больше приходил к заключению, что набрел на в высшей степени наглядное, полное драматизма объяснение своей теории. Несомненно, что по ту сторону этой ловушечной трагедии надо было искать разума.
В самом деле, почему эти два волка вовсе не трогали норок, горностаев и куниц? Почему они вооружились именно против одних только рысей?
Вейман был очень этим заинтересован. Он любил животных и никогда не носил с собой ружья. И когда он увидел, как Анри раскладывал для двух наших мародеров отравленную приманку, то передернул от неприятного чувства плечами; а затем, заметив, что проходили дни, а к этим приманкам не притрагивался никто, он стал радоваться. Что‑то в его натуре было такое, что заставляло его симпатизировать этим неизвестным бродягам, которые героически не упускали ни малейшего случая, чтобы не расправиться с рысью. Каждый вечер в избушке он записывал свои мысли и открытия. Однажды он обратился к Анри.
– Анри, – спросил он, – неужели вам не жаль убивать живые существа?
Анри посмотрел на него в упор и отрицательно покачал головой.
– Нисколько, – ответил он. – Я уже убил их целые тысячи и убью еще не одну тысячу впереди.
– А ведь есть еще двадцать тысяч и других таких же охотников, как и вы, в этой далекой северной стране – и все они убивают и убивали и сто лет тому назад. Вы назовете это войной человека со зверем. Но если вы, Анри, вернетесь сюда и через пятьсот лет, то все‑таки вы найдете здесь диких зверьков, как бы вы их теперь ни истребляли. Почти весь земной шар изменяется, но вам не удается изменить этих тысяч квадратных миль почти непроницаемых лесов, холмов и болот. Здесь уже железные дороги не могут проходить, и я первый благословляю за это судьбу. Возьмите, например, все эти громадные степные пространства, которые тянутся на запад. Там еще попадаются следы старых буйволов, а все‑таки города и селения растут как грибы. Вы слышали когда‑нибудь о Северном Батльфорде?
– Это около Квебека или Монреаля? – спросил Анри.
Вейман улыбнулся и достал из кармана фотографию. На ней была изображена девушка.