Джеймс Хэрриот
И все они – создания природы
Записки ветеринара – 3
Джеймс Хэрриот
И все они – создания природы
Зое – самой последней
и самой прекрасной внучке
Когда на меня упали ворота, я всем своим существом понял, что действительно вернулся домой.
Мои мысли без труда перенеслись через недолгий срок службы в авиации к тому дню, когда я последний раз приезжал на ферму мистера Рипли – «пощипать пару‑другую теляток», как выразился он по телефону, а точнее, охолостить их бескровным способом. Прощай утро!
Поездки в Ансон‑Холл всегда напоминали охотничьи экспедиции в африканских дебрях. К старому дому вел разбитый проселок, состоявший из одних рытвин и ухабов. Он петлял по лугам от ворот к воротам – всего их было семь.
Ворота – одно из тягчайших проклятий в жизни сельского ветеринара, и до появления горизонтальных металлических решеток, для скота непроходимых, мы в йоркширских холмах особенно от них страдали. На фермах их обычно бывало не больше трех, и мы кое‑как терпели. Но семь! А на ферме Рипли дело было даже не в числе ворот, но в их коварности.
Первые, преграждавшие съезд на узкий проселок с шоссе, вели себя более или менее прилично, хотя за древностью лет сильно проржавели. Когда я сбросил крюк, они, покряхтывая и постанывая, сами повернулись на петлях. Спасибо хоть на этом. Остальные шесть, не железные, а деревянные, принадлежали к тому типу, который в Йоркшире называют «плечевыми воротами». «Меткое название!» – думал я, приподнимая очередную створку, поддевая плечом верхнюю перекладину и описывая полукруг, чтобы открыть путь машине. Эти ворота состояли из одной створки без петель, попросту привязанной к столбу веревкой у одного конца сверху и снизу.
Даже с обычными воротами хлопот выпадало предостаточно. Останови машину, вылезь, открой ворота, влезь в машину, минуй ворота, снова останови машину, вылезь, закрой за собой ворота. Но поездка в Ансон‑Холл требовала поистине каторжного труда. Чем ближе к дому, тем более ветхими становились эти адские изобретения, и, подпрыгивая на колдобинах, я приближался к седьмым, весь красный от работки, которую мне задали шестые.
Но вот они – последние и самые грозные. Характер у них был преподлый и очень злобный. За многие‑многие годы их столько раз латали и подправляли, жалея на них новые жерди, что, по всей вероятности, от первозданного материала не осталось ничего. И тем они были опасней.
Я вылез из машины и сделал несколько шагов вперед. С этими воротами у нас были старые счеты, и несколько секунд мы молча взирали друг на друга. В прошлом нам довелось провести несколько напряженных раундов, и в счете, бесспорно, вели они.
Кое‑как сбитая, разболтанная створка к тому же висела на одной‑единственной веревочной петле, расположенной посередине, а потому поворачивалась на весьма ненадежной оси с поистине сокрушающим эффектом.
Я осторожно приблизился к правой ее стороне и начал развязывать веревку, с горечью заметив, что она, как и все предыдущие, была аккуратно завязана бантом. Едва я дернул за конец, как створка высвободилась, и я поспешно вскинул руки к верхней перекладине. Но опоздал. Нижняя перекладина, будто живая, ловко и очень больно хлопнула меня по голеням, а когда я попытался уравновесить створку, верхняя врезала мне по груди.
Всякий раз одно и то же! Я шажочек за шажочком повел створку по дуге, а перекладины лупили меня вверху и внизу. Да, поединок выходил неравный.
Без всякого удовольствия я заметил, что с крыльца дома за моими эволюциями благодушно наблюдает мистер Рипли. Все время, пока я боролся со створкой, он со вкусом попыхивал трубкой и не сдвинулся с места, пока я не подковылял по траве к крыльцу.
– А, мистер Хэрриот! Приехали пощипать моих теляток? – Щетинистые щеки пошли складками от широкой дружеской улыбки. (Брился мистер Рипли раз в неделю – в базарный день, логично полагая, что в прочие шесть дней скрести лицо по утрам бритвой самое пустое дело. Кто же его видит‑то, кроме жены и скотины?)
Я нагнулся и потер синяки на ногах.
– Мистер Рипли! Уж эти ваши ворота! Помните, в последний раз, когда я приезжал, вы мне свято обещали, что почините их? Вы, собственно, сказали, что поставите новые – уж давно пора! Ведь так?
– Что верно, те верно, молодой человек, – ответил мистер Рипли, согласно кивая. – Говорил я, как не говорить. Да ведь до таких мелочей руки все никак не доходят. – Он виновато усмехнулся, но тут же его лицо приняло выражение сочувственной озабоченности – я вздернул штанину и показал широкую ссадину на голени.
– Ой‑ой‑ой‑ой! Ну конец! На следующей неделе будут тут стоять новые ворота. Уж ручаюсь вам.
– Но, мистер Рипли, вы слово в слово то же сказали, когда в тот раз увидели, что у меня колено все в крови. «Ручаюсь вам!» Я хорошо помню.
– Да знаю я, знаю. – Фермер прижал большим пальцем табак в чашечке и вновь запыхтел трубкой. – Хозяйка меня каждый день точит, что голова у меня дырявая, но вы не сомневайтесь, мистер Хэрриот, это мне хорошим уроком послужит. За ногу я у вас прощения прошу, а от ворот вам никакой больше досады не будет. Уж ручаюсь вам.
– Ну, хорошо, – сказал я и захромал к машине за эмаскулятором[1]. – А где телята?
Мистер Рипли неторопливо пересек двор и открыл нижнюю дверь стойла.
– Тут они.
Над бревнами перегородки ряд могучих косматых голов равнодушно взирал в мою сторону. Я прирос к земле, а потому указал на них дрожащим пальцем:
– Вы вот про этих?..
– Они самые и есть, – весело закивал фермер.
Я подошел поближе и заглянул в стойло. Их было там восемь – крепких годовалых бычков. Одни покосились на меня с легким интересом, другие продолжали взбрыкивать ногами, раскидывая солому.
Я повернулся к фермеру.
– Опять вы…
– А?
– Вы меня вызвали пощипать теляток. А это не телята, а взрослые быки! Помните, какие чудовища стояли у вас тут в прошлый раз? Я чуть грыжи не нажил, так пришлось давить на щипцы, и вы сказали, что в следующий раз охолостите их в три месяца. Сказали, что ручаетесь…
Фермер торжественно покивал. Он соглашался со всем без исключения, что бы я ни говорил.
– Верно, мистер Хэрриот, это самое я и сказал.
– Но им‑то никак не меньше года!
Мистер Рипли пожал плечами и одарил меня бесконечно утомленной улыбкой.
– За временем‑то разве уследишь? Так и летит, так и летит.
Я поплелся к машине за обезболивающим для местной анестезии.
– Ну, ладно, – буркнул я, наполняя шприц. – Если сумеете их изловить, попробую что‑нибудь сделать.
Фермер снял со стены веревочную петлю и направился к дюжему бычку, что‑то успокоительно бормоча. Бычок хотел было проскочить мимо, но петля на удивление ловко затянулась у него на морде и роге в точно выбранный момент. Мистер Рипли пропустил веревку сквозь кольцо в стене и туго ее натянул.
– Ну, вот, мистер Хэрриот. Быстренько и без неприятностей. Верно?
Я промолчал. Все неприятности предстояли мне. Я ведь работал в опасном тылу совсем рядом с копытами, которые, конечно, взметнутся вверх если моему пациенту придется не по вкусу укол в семенник.
Но куда деваться? Вновь и вновь я анестезировал область мошонки, а копыта нет‑нет да барабанили по моим рукам и ногам. Затем я приступил к самой операции – к бескровному разрушению семенного канатика без повреждения кожи. Бесспорно, это много удобнее старого способа с применением скальпеля, и на молоденького теленка тратятся какие‑то секунды.
Другое дело – такие великаны. Чтобы захватить большую мясистую мошонку, эмаскулятор приходилось разводить чуть ли не в горизонтальное положение, а потом сжимать – из такой‑то позиции! Тут и началось веселье.
После местной анестезии бычок ничего не чувствовал – или почти ничего, но я, отчаянно стараясь свести ручки эмаскулятора, испытывал холодное отчаяние: задача казалась непосильной. Однако человеческие мышцы, если хорошенько поднапрячься, творят чудеса. По моему носу ползли капли пота, я пыхтел, жал из последних сил, металлические ручки мало‑помалу сближались и наконец щипцы с щелчком сомкнулись.
Я всегда накладываю их дважды с каждой стороны и, передохнув, повторил всю процедуру чуть ниже. Когда же было покончено и со второй стороной, я привалился к стене, ловя ртом воздух и стараясь не думать, что это только первый, что остается еще семь.
Прошло много, очень много времени, прежде чем наконец наступила очередь последнего. Глаза у меня вылезли на лоб, рот уже не закрывался, и тут меня осенило. Я выпрямился, встал сбоку от бычка и сказал сипло.
– Мистер Рипли, а почему бы вам самому не попробовать?
– А? – Все это время фермер невозмутимо наблюдал мои потуги, неторопливо выпуская изо рта сизые клубы табачного дыма, но такое предложение явно выбило его из колеи. – Как так?
– Видите ли, это последний, и мне хотелось бы, чтобы вы на опыте поняли, о чем я вам всегда говорил. Вот попробуйте сомкнуть щипцы.
Он немного поразмыслил.
– Так‑то так, а кто будет скотину держать?
– Ерунда, – ответил я – Привяжем его потуже к кольцу, я все подготовлю, и посмотрим, как получится у вас.
На лице фермера было написано легкое сомнение, но я решил настоять на своем и подвел его к хвосту бычка. Потом наложил эмаскулятор и прижал пальцы мистера Рипли к ручкам аппарата.
– Отлично, – сказал я. – Давайте!
Фермер набрал в легкие побольше воздуха, напряг плечи и начал давить на ручки. Ни малейшего эффекта.
Несколько минут я смотрел, как его лицо наливается кровью и из красного становится лиловым. Глаза у него выпучились почище моих, а вены на лбу рельефно вздулись. Вдруг он застонал и повалился на колени.
– Нет, милок, ничего у меня не получится. Зря старался.
– А ведь, мистер Рипли, – я положил руку ему на плечо и ласково улыбнулся, – вы от меня требуете именно этого!
Он покорно кивнул.
– Ну, ничего, – сказал я, – Теперь вы поняли, о чем я говорил. Простая, легкая работа превратилась в очень трудную, только потому, что телята успели вырасти. Если бы вы меня вызвали, когда им было три месяца, я бы справился с делом в один момент, ведь так?
– Что верно, то верно, мистер Хэрриот. Ваша правда. Я дурака свалял и уж больше такого не допущу.
Я про себя возгордился. Особой изобретательностью я не блещу, но во мне крепло убеждение, что я нашел‑таки способ пронять мистера Рипли.
От восторга силы мои удесятерились, и я благополучно закончил операцию. Шагая к машине, я упивался собственной находчивостью и совсем уж захлебнулся самодовольством, выключив мотор, потому что фермер наклонился к окошку.
– Спасибо вам, мистер Хэрриот, – сказал он. – Вы меня нынче утром кое‑чему научили. Когда приедете в следующий раз, будут вам новенькие ворота, и к таким зверюгам я вас тоже больше звать не буду. Уж ручаюсь вам.
Сколько же времени прошло с того утра? Ведь было это еще до моего ухода в армию. Но теперь я вновь свыкался с гражданской жизнью и вновь ощутил вкус многого, казалось бы, прочно забытого. Впрочем, когда затрезвонил телефон, я ощущал вкус, которого никогда не забывал, дивный вкус обеда, приготовленного Хелен.
Воскресный обед включал традиционный ростбиф и йоркширский пудинг. Жена как раз положила на мою тарелку солидный ломоть пудинга и теперь поливала его мясным соусом неописуемого аромата. После типичного для ветеринара воскресного утра, занятого метаниями с фермы на ферму, я готов был съесть быка, и мне пришло в голову, как приходило уже не раз, что, доведись мне знакомить какого‑нибудь иностранного гурмана с достоинствами английской кухни, я бы непременно угостил его йоркширским пудингом.
Бережливые фермеры в самом начале обеда набивали животы своих чад и домочадцев ломтями йоркширского пудинга под мясным соусом, пуская в ход лукавую прибаутку «Кто больше пудинга съедает, тот больше мяса получает!» Последнее не вполне соответствовало истине, но само блюдо – божественно. Положив в рот первый кусочек, я предвкушал, как Хелен, когда я очищу тарелку, вновь ее наполнит говядиной, картошкой и утром сорванными у нас на огороде горохом и красной фасолью.
И вот тут в мои блаженные размышления врезался пронзительный звук телефона. Нет, сказал я себе твердо, обеда мне ничто не испортит. Самый неотложный случай в ветеринарной практике как‑нибудь да подождет, пока я не покончу со вторым блюдом.
Тем не менее трубку я взял трепетной рукой, а раздавшийся в ней голос вверг меня в мучительную тревогу. Мистер Рипли! О господи, только не это! Только не в Ансон‑Холл по ухабам и рытвинам! Ведь сегодня все‑таки воскресенье.
А голос гремел мне в ухо. Мистер Рипли принадлежал к тем, кто был убежден, что по телефону обязательно надо кричать, иначе на таком расстоянии могут и не услышать.
– Ветеринар, что ли?
– Да. Хэрриот слушает.
– Так вы что, с войны вернулись?
– Вернулся.
– Ну, так вы мне сию минуту требуетесь. Одна моя корова совсем плоха.
– А что с ней? Что‑нибудь срочное?
– Да уж! Ногу сломала, не иначе.
Я отодвинул трубку от уха: мистер Рипли еще повысил мощность звука, и голова у меня гудела.
– Но почему вы так думаете? – спросил я, чувствуя неприятную сухость во рту.
– Так она же на трех ногах стоит, – проревел фермер. – А четвертая болтается вроде.
Черт, симптом самый зловещий. Я печально взглянул через стол на мою полную тарелку.
– Хорошо, мистер Рипли, я приеду.
– Сию минуту, а? Тянуть не будете?
– Нет. Сейчас и выезжаю.
Я положил трубку, потер ухо и повернулся к Хелен.
Она подняла голову, и я увидел страдальческое лицо женщины, которая живо рисует в воображении, как ее йоркширский пудинг оседает, превращается в бесформенные руины.
– Но на несколько минут ты ведь можешь задержаться?
– Прости, Хелен, только тут и секунды играют роль! – У меня перед глазами возникла корова, которая мечется от боли и еще больше повреждает сломанную ногу. – Да и он места себе не находит. Нет, нужно ехать немедленно!
У моей жены задрожали губы.
– Ничего. Поставлю его в духовку до твоего возвращения.
Выходя, я увидел, как Хелен взяла мою тарелку и повернулась к двери на кухню. Но мы оба знали, что это конец. Никакой йоркширский пудинг не продержался бы до моего возвращения. Ведь я ехал в Ансон‑Холл.
Я вырулил на улицу и прибавил газу. Рыночная площадь мирно дремала в воскресном покое, и солнце щедро лило свои лучи на булыжник, которого еще не касалась ничья нога. Все обитатели Дарроуби уписывали за закрытыми дверями свои праздничные обеды. Начались луга, и я вжал педаль газа в пол, так что каменные стенки только мелькали мимо, но вот уже пора сворачивать на проселок, и тут началось…
После демобилизации я ехал этой дорогой впервые и, видимо, сам того не сознавая, ожидал каких‑то перемен. Однако железные ворота остались почти прежними, только ржавчины на них заметно прибавилось. С нарастающим ощущением обреченности я проезжал деревянные ворота, развязывая веревки и перетаскивая створку на плече по дуге, пока не добрался до седьмых.
Эти последние, самые страшные ворота поджидали меня во всей своей прежней ветхости и несуразности. Подходя к ним почти на цыпочках, я отказывался верить глазам. С тех пор, как я в последний раз созерцал эти ворота, мне довелось изведать много всего. Я обитал в совсем ином мире строевой подготовки, постижения штурманских премудростей и под конец – даже учебных полетов. А эта скрипучая махина стояла тут и в ус себе не дула.
Я внимательно осмотрел створку. Криво сбитые разболтанные перекладины остались прежними, как и единственная веревочная петля. Даже веревка, наверное, была той же. Невероятно! Но тут я заметил кое‑какую перемену: мистер Рипли, видимо, опасаясь, как бы скот не завел привычку почесывать бока об этот древний бастион и не повредил его, позаботился украсить створку фестонами колючей проволоки.
Но, может быть, время смягчило их натуру? Уж наверное, они не сохранили всей своей былой злобности! Я осторожно ослабил нижнюю веревку с правой стороны и с бесконечным тщанием развязал бант наверху. Уф! Кажется, обошлось! Но тут веревка упала, и створка размахнулась на левой петле со всей своей былой свирепостью.
Она ударила меня в грудь и сразу же хлопнула по ногам, но я почувствовал и кое‑что новенькое: мне в ногу сквозь брючину впились железные колючки. Я отчаянно отбивался от створки, но она молотила меня то сверху, то снизу. Я откинулся, оберегая грудную клетку, ноги у меня подкосились, и я рухнул навзничь. Не успела моя спина соприкоснуться с грунтом, как створка лихо придавила меня сверху.
В прошлом я несколько раз чуть было не оказывался под ней, но успевал увернуться, и вот теперь ей наконец удалось меня накрыть. Я попытался выползти на свободу, но колючая проволока надежно меня удерживала. Я оказался в ловушке.
Мучительно выгнув шею, я поглядел поверх створки. До фермы было не больше сорока шагов, но там все словно вымерло. Странно! Где измученный тревогой хозяин? Я‑то думал, что он мечется по двору, ломая руки! И вот нигде ни души.
Позвать на помощь? Но я тут же отказался от этой мысли: уж очень глупо все получилось. Оставалось одно. Я схватил верхнюю перекладину обеими руками и рывком приподнял ее, стараясь не слышать треска рвущейся одежды, а потом очень медленно выбрался из‑под створки.
Ее я оставил валяться на земле. Обычно я с особым тщанием закрываю за собой все ворота, но на лугах не было скота, да и вообще меня не тянуло вступать со створкой в новое единоборство.
В ответ на мой стук дверь отворилась.
– А, мистер Хэрриот! Погодка‑то какая! – сказала миссис Рипли, продолжая вытирать тарелку и одновременно пытаясь одернуть передник на обширных бедрах, с беззаботной улыбкой (совсем такой же, как у ее мужа, – вспомнилось мне).
– Да‑да, отличная… Меня вызвали посмотреть вашу корову. Ваш муж дома?
Она покачала головой.
– Нету его. Еще не вернулся из «Лисы с гончими».
– Что!? – Я растерянно уставился на нее. – Это же трактир в Дайвертоне, верно? Но, насколько я понял, речь шла о чем‑то неотложном.
– Так ведь он же пошел туда, чтобы вам позвонить. Телефона‑то у нас нету. – Ее улыбка стала еще шире.
– Но… но ведь почти час миновал! Ему давно пора вернуться.
– Так‑то так, – ответила она, согласно кивая. – Только ведь там он дружков‑приятелей повстречал, не иначе. В воскресное‑то утро они там все собираются.
Я запустил пятерню в волосы.
– Миссис Рипли, я из‑за стола встал, чтобы добраться сюда побыстрее!
– Ну, мы‑то уж отобедали, – ответила она мне в утешение. Впрочем, она могла бы мне этого и не объяснять: из кухни веяло аппетитным запахом жаркого, которому, конечно же, предшествовал йоркширский пудинг.
Я немного помолчал, а потом, глубоко вздохнув, буркнул:
– Так, может, я пока посмотрю корову. Скажите, будьте добры, где она?
– А вон! – Миссис Рипли показала на стойло в дальнем углу двора. – Пойдите поглядите на нее. Он скоренько вернется.
Меня словно кнутом ожгло. Жуткое слово! «Скоренько» в Йоркшире – выражение весьма употребительное и может означать любой промежуток времени вплоть до двух часов.
Я открыл верхнюю створку двери и посмотрел на корову. Она, безусловно, охромела, но когда я приблизился к ней, запрыгала по подстилке, тыча поврежденной ногой в пол.
Ну, кажется, обошлось без перелома. Правда, на ногу она не опиралась, но, с другой стороны, будь нога сломана, то болталась бы, а этого нет. Я даже вздохнул от облегчения. У крупных животных перелом почти всегда равносилен смертному приговору, потому что никакой гипс не способен выдержать подобное давление. Видимо, болезненным было копыто, но осмотреть приплясывающую корову в одиночку я не мог. Оставалось ждать мистера Рипли.
Я вышел на яркий солнечный свет я поглядел туда, где из деревьев над пологим склоном поднималась дайвертонская колокольня. На лугах не виднелось ни единой человеческой фигуры, и я уныло побрел на траву за службами, чтобы оттуда, хорошенько набравшись терпения, высматривать мистера Рипли.
Обернувшись, я взглянул на дом, и, несмотря на мое раздражение, на меня повеяло миром и покоем. Подобно многим другим старым фермам, Ансон‑Холл был когда‑то господским домом в дворянском имении. Несколько сотен лет назад какая‑то титулованная особа построила себе жилище в на редкость красивом месте. Пусть крыша грозила вот‑вот провалиться, а одна из высоких печных труб пьяно клонилась набок, окна в частых переплетах, изящная арка над дверью и благородные пропорции всего здания восхищали взгляд, как и пастбища, уходящие все выше и выше к зеленым вершинам холмов.
А эта очаровательная садовая стена! В былые дни ее залитые солнцем камни оберегали бы подстриженный газон, весь в ярких цветах, но теперь там буйствовала крапива. Ее густая чаша, высотой по пояс рослому мужчине, заполняла все свободное пространство между стеной и домом. Конечно, фермеры – из рук вон плохие садовники, но мистер Рипли был единственным в своем роде.
Мои размышления прервал голос хозяйки дома.
– Идет он, идет, мистер Хэрриот. Я его из окошка углядела! – Она выбежала на крыльцо и махнула рукой в сторону Дайвертона.
Да, она не ошиблась, ее муж действительно направлялся домой – по лугам медленно ползло крохотное черное пятнышко. Мы наблюдали за продвижением мистера Рипли минут пятнадцать, но вот наконец он протиснулся сквозь пролом в стене и направился к нам в колышущемся ореоле табачного дыма.
Я сразу перешел в нападение:
– Мистер Рипли. Право же, я жду очень долго. Вы ведь просили меня не терять ни минуты!
– Да знаю я, знаю. Только нельзя ж по телефончику поговорить и не взять кружку пива, а? – Он наклонил голову и озарил меня улыбкой из неприступной твердыни своей правоты.
Я открыл было рот, но он меня опередил:
– А потом Дик Хендерсон угостил меня кружечкой, ну и мне пришлось его угостить, и только собрался уйти, как Бобби Толбот возьми и заговори про свинок, которых он купил на той неделе.
– Уж этот мне Бобби Толбот! – живо вмешалась его супруга. – Так, значит, и нынче он там сидит? Прилепился к трактиру, точно муха какая. И как только его хозяйка такое терпит?
– Ну да, и Бобби тоже там сидел. Он ведь оттуда, кажись, и не выходит. – Мистер Рипли задумчиво улыбнулся, выбил трубку о каблук и принялся снова уминать табак в чашечке. – А знаешь, кого еще я там видел? Дэна Томпсона, вот кого! Впервой после его операции. Ну и отощал он! Можно сказать – вдвое. Ему пару‑две пива выпить – самое разлюбезное дело.
– Дэн, говоришь? – Миссис Рипли оживилась еще больше. – До чего я рада‑то! А говорили, что ему из больницы живым не выйти.
– Извините… – перебил я.
– Да нет, так попусту языками мололи, – продолжал мистер Рипли. – Камень в почке, всего и делов‑то. Дэн уже совсем оклемался. Вот он мне, значит, сказал…
Я протестующе поднял ладонь.
– Мистер Рипли, могу ли я осмотреть корову? Я еще не обедал. Когда вы позвонили, жена убрала все в духовку.
– А я вот перво‑наперво пообедал, и уж потом туда пошел. – Мистер Рипли ободряюще мне улыбнулся, а его супруга закивала со смехом, чтобы окончательно меня успокоить.
– Чудесно! – сказал я ледяным тоном. – Я в восторге.
Но сарказм пропал втуне: они приняли мои слова за чистую монету!
Когда мистер Рипли наконец привязал корову, я приподнял больную ногу, положил к себе на колено, копытным ножом счистил грязь, и в косом солнечном луче тускло блеснул виновник беды. Я зажал его шляпку щипцами, выдернул и показал фермеру. Он поморгал, а потом его плечи затряслись.
– Так это же гвоздь из моего сапога! Как же оно так приключилось? На булыжнике, видать поскользнулся, а он и выдернулся. Булыжник‑то здесь склизкий. Раза два я чуть через задницу не перекувырнулся. Я уж и хозяйке говорил…
– Мне пора, мистер Рипли, – перебил я. – Как‑никак я еще не обедал, вы помните? Только схожу к машине за антистолбнячной сывороткой и сделаю корове укол.
Укол я ей сделал, сунул шприц в карман и пошел было через двор назад к машине, но тут фермер меня окликнул:
– Щипчики‑то у вас с собой, мистер Хэрриот?
– Щипчики? – Я остановился и обернулся к нему, не веря своим ушам. – Да, конечно, но неужели нельзя выбрать другое время?
Фермер щелкнул старой медной зажигалкой и направил длинный столбик пламени на табак в трубке.
– Так всего один теленочек, мистер Хэрриот! Минута – и всех делов‑то.
Ну, ладно, подумал я, открыл багажник и выудил эмаскулятор из‑под комбинезона, в который облачался при отелах. Какое это теперь имеет значение! Все равно мой йоркширский пудинг давно уже пересох, а говядина и дивные свежие овощи разве что не совсем обуглились. Все потеряно, и теленком больше, теленком меньше – какая разница!
Я зашагал назад, как вдруг в глубине двора распахнулись две створки, огромное черное чудовище галопом вылетело наружу и, ослепленное ярким солнцем, резко остановилось, настороженно оглядываясь, роя землю копытами, и сердито хлеща себя хвостом по бокам. Я уставился на широкий разлет рогов, на могучие мышцы, бугрящиеся на плечах, на холодно посверкивающие глаза. Не хватало только фанфар да песка под ногами вместо булыжника, а то я вообразил бы, что вдруг очутился на Пласа де Торос в Мадриде.
– Это что – теленочек? – спросил я.
Фермер весело кивнул.
– Он самый. Я вот решил перегнать его в коровник, там его сподручней привязать за шею.
Меня захлестнула жаркая волна гнева. Вот я сейчас на него накричу! И тут, как ни странно, волна схлынула, оставив после себя только безнадежную усталость.
Я подошел к фермеру, придвинул лицо к его физиономии и сказал негромко.
– Мистер Рипли, мы с вами давно не виделись, и у вас было достаточно времени выполнить обещание, которое вы мне дали. Помните? Что телят надо оперировать, когда им месяца три, не больше, и что вы замените эти ворота. А теперь поглядите на своего бычищу и поглядите, во что ваши ворота превратили мой костюм.
Фермер с искренним огорчением оглядел прорехи, украсившие мои брюки, и даже потрогал пальцем большой лоскут, свисавший с рукава у локтя.
– Да‑а, нехорошо получилось, вы уж извините. – Он посмотрел на быка. – Да и этот, конечно, великоват маленько.
Я промолчал. Несколько секунд спустя мистер Рипли откинул голову и с твердой решимостью посмотрел мне прямо в глаза.
– Что плохо, то плохо, – сказал он – Но знаете, что? Этого вы уж сегодня ущипните, а я послежу, чтоб впредь такого больше не случалось!
Я погрозил ему пальцем.
– Вы ведь уже мне говорили то же самое. Но теперь я могу положиться на ваше обещание?
Он с жаром закивал.
– Уж ручаюсь вам.
– О‑о‑х, о‑о‑о!
Надрывные рыдания в трубке мигом прогнали мой сон. Был час ночи, и, когда меня разбудило назойливое бренчание телефона, я ожидал услышать хриплый голос какого‑нибудь фермера, чья корова никак не могла растелиться.
– Кто это? – спросил я с легким испугом. Что случилось?
Ответом мне было горькое всхлипывание, а затем мужской голос произнес между двумя рыданиями;
– Хамфри Кобб говорит. Ради всего святого, поскорей приезжайте. Мертл, по‑моему, умирает!
– Мертл?
– Ну, да. Собачка моя! До чего же ей плохо, о‑о‑о‑х, о‑х‑о‑о!
– Но что с ней?
– Пыхтит, хрипит. По‑моему, вот‑вот дух испустит. Приезжайте побыстрее.
– Где вы живете?
– Седр‑Хаус. В конце Хилл‑стрит.
– Знаю. Сейчас буду у вас.
– Вот спасибо! Мертл долго не протянет. Поторопитесь, а?
Я спрыгнул с кровати, схватил плисовые рабочие брюки со спинки стула у стены, в спешке сунул обе ноги в одну штанину и растянулся во всю длину на полу.
Хелен привыкла к ночным звонкам и обычно тут же снова засыпала. Тем более что я одевался, не зажигая света, чтобы ее не тревожить. Мне хватало ночника, который всю ночь горел на лестничной площадке ради Джимми, тогда совсем маленького.
Однако на этот раз система не сработала, и грохот моего падения заставил Хелен привскочить на постели.
– Джим, что это? Что с тобой?
Я кое‑как поднялся с пола.
– Ничего, Хелен. Просто я споткнулся, – сказал я, сдергивая со стула рубашку.
– Но что за спешка?
– Абсолютно неотложный случай. Мне надо торопиться.
– Я понимаю, Джим, но ты же сам себя задерживаешь. Собирайся спокойнее.
Разумеется, она была совершенно права. Я всегда завидовал тем моим коллегам, которые сохраняют невозмутимость даже в крайне критических обстоятельствах. Но сам я из другого теста.
Я скатился по лестнице и галопом промчался через темный сад в гараж. Ехать мне было меньше мили, и времени на обдумывание симптомов не оставалось, но я уже не сомневался, что столь резкое нарушение дыхания указывало на сердечный приступ или внезапную аллергическую реакцию.
Не успел я позвонить, как на крыльце вспыхнул свет и передо мной возник Хамфри Кобб, невысокий толстячок лет шестидесяти. Сияющая лысина еще больше придавала ему комическое сходство с огромным яйцом.
– Мистер Хэрриот! Входите же, входите! – произнес он прерывающимся голосом, а по его щекам струились слезы. – Я так вам благодарен, что вы среди ночи встали, чтобы помочь моей бедненькой Мертл.
С каждым его словом мне в нос ударял такой крепкий запах виски, что у меня закружилась голова, а когда он повел меня по коридору, я заметил, что походка у него не слишком твердая.
Моя пациентка лежала в корзинке возле новой электрической плиты в отлично оборудованной кухне. Так она же бигль, как мой Сэм! И я опустился на колено с самой горячей симпатией. Пасть Мертл была полуоткрыта, язык свисал наружу, но никаких признаков агонии я не обнаружил. А когда погладил ее по голове, хвост весело застучал по подстилке.
И тотчас у меня в ушах зазвенело от пронзительного вопля:
– Так что с ней, мистер Хэрриот? Сердце, да? О, Мертл, Мертл!
– Знаете, мистер Кобб, – сказал я. – По‑моему, она вовсе не так уж плоха. Не надо волноваться. Просто разрешите мне ее осмотреть.
Я прижал стетоскоп к ребрам и услышал ровное биение на редкость здорового сердца. Температура оказалась нормальной, но когда я начал ощупывать живот, мистер Кобб не выдержал:
– Это все моя вина! – простонал он. – Я совсем забросил бедную собачку.
– Простите, я не понял?
– Так я же весь день проболтался на скачках в Каттерике, ставил на лошадей, пьянствовал, а про несчастное животное и думать забыл!
– И она все время была тут одна взаперти?
– Да что вы! Жена за ней присматривала.
– Так, наверное, она и покормила Мертл и погулять в сад выпускала? – предположил я, совсем сбитый с толку.
– Ну и что? – Он заломил руки. – Только я‑то ведь не должен был ее бросать. Она же меня так любит!
Я почувствовал, что одна щека у меня начинает подозрительно гореть, и тотчас пришла разгадка.
– Вы поставили корзинку слишком близко к плите, и пыхтит она, потому что ей жарко.
Он бросил на меня недоверчивый взгляд.
– Мы ее корзинку сюда поставили только нынче. Полы перестилали.
– Вот именно, – сказал я. – Поставьте корзинку на прежнее место, и все будет в полном порядке.
– Это как же, мистер Хэрриот? – Его губы снова задрожали. – Наверняка другая причина есть. Она же страдает! Вы ей в глаза поглядите!
Я поглядел. У Мертл были типичные глаза ее породы – большие, темные, и она умела ими пользоваться. Многие считают, что пальма первенства по части задушевной грусти во взоре принадлежит спаниелям, но лично я считаю, что тут они биглям и в подметки не годятся. А Мертл, как видно, была чемпионкой.
– Это пусть вас не тревожит, мистер Кобб, – ответил я. – Уверяю вас, все будет в порядке.
Но его лицо не посветлело.
– Вы что же, совсем ее не полечите?
И я оказался перед одной из критических дилемм ветеринарной практики. Владельцы наших пациентов чувствуют себя обманутыми, если мы не «полечим» животное. А мистер Кобб нуждался в лечении куда больше своей любимицы. Тем не менее я не собирался тыкать в Мертл иглой только ради его спокойствия, а потому извлек из чемоданчика витаминную таблетку и затолкнул ее собачке в глотку.
– Ну, вот, – объявил я. – Думаю, это пойдет ей на пользу.
А про себя решил, что не такой уж я и шарлатан: вреда от витаминов ей во всяком случае не будет.
Мистер Кобб приободрился.
– Расчудесно! Очень вы меня успокоили. – Он проследовал впереди меня в роскошно обставленную гостиную и зигзагами направился к домашнему бару. – Выпьете на дорожку?
– Нет, спасибо, – ответил я. – Лучше не стоит.
– Ну, а я капелюшечку выпью. Надо нервишки в порядок привести, а то уж очень я расстроился. Он плеснул в стопку порядочную порцию виски и кивнул мне на кресло.
У меня перед глазами маячила постель, но все‑таки я сел и смотрел, как он прихлебывает свое виски. Мало‑помалу я узнал, что он букмекер, но удалился от дел и месяц назад переехал в Дарроуби из Уэст‑Райдинга. Только скачки у него все равно в крови, и он посещает на севере Англии их все, но только уже как зритель.
– Всегда такси беру и денек провожу преотлично!
Мистер Кобб весь просиял при воспоминании об этих отличных деньках. Но тут же его щеки затряслись, и лицо вновь приняло страдальческое выражение.
– Только вот собачку мою бросаю. Дома ее оставляю.
– Ерунда! – сказал я. – Ведь я вас часто вижу на лугах. Вы же с ней много гуляете?
– Ну, да. Каждый день и подолгу.
– Следовательно, живется ей очень хорошо. И выбросите из головы эти глупости.
Он осиял меня улыбкой и плеснул в стопку новую порцию виски, пальца на три.
– А вы славный парень! Дайте‑ка, я вам все‑таки налью одну на дорожку.
– Ну, хорошо. Только поменьше.
Пока ми пили, он совсем разомлел и смотрел на меня уже почти с обожанием.
– Джеймс Хэрриот, – произнес он заплетающимся языком. – Джим, значит?
– Ну‑у, да.
– Так я вас буду звать Джимом, а вы зовите меня Хамфри.
– Ладно, Хамфри, – сказал я и допил свою стопку. – А теперь мне пора.
Проводив меня на крыльцо, он положил руку мне на плечо, и лицо его вновь посерьезнело.
– Спасибо тебе, Джим. Мертл ведь очень худо было, так я тебе ну так благодарен, что и сказать нельзя.
Только развернув машину, я сообразил, что не сумел его переубедить, и он по‑прежнему считает, будто собачка была на грани смерти и я спас ей жизнь. Визит был странноватый, желудок у меня горел от виски, проглоченного в третьем часу ночи, но я решил, что Хамфри Кобб очень забавный человечек. И он мне понравился.
После этой ночи я часто встречался с ним в лугах, где он прогуливал свою собачку. Его почти сферическая фигура, казалось, подпрыгивала на траве, точно мячик, но держался он всегда спокойно и рассудительно, хотя и не переставал благодарить меня за то, что я вырвал его собачку из лап смерти.
Затем – бац! Все началось сначала. Телефон зазвонил в первом часу ночи, и в ухо мне ударили отчаянные рыдания даже прежде, чем я успел толком взять трубку.
– О‑о‑ох. О‑о‑ох! Джим, Джим, Мертл совсем худо. Ты приедешь?
– А… А что с ней на этот раз?
– Дергается.
– Дергается?
– Ну да. Смотреть страшно Джим, давай приезжай, а? Не то я не выдержу. Сил никаких нет ждать. Чума у нее, не иначе. И он разрыдался.
В голове у меня гудело.
– Чумы у нее быть не может, Хамфри. Так сразу чумой не заболевают.
– Ну, прошу тебя, Джим, – продолжал он, словно не слыша. – Будь другом, приезжай, посмотри Мертл.
– Ну, хорошо, – сказал я устало. – Через несколько минут буду.
– Ты настоящий друг, Джим, настоящий… – Голос смолк, потому что я повесил трубку.
Одевался я в обычном темпе, не паникуя, как прежде. Видимо, что‑то в том же роде. Но почему снова за полночь? По пути в Седр‑Хаус я