55. (1) Сразу после этой пагубнейшей победы был объявлен набор, и, поскольку трибуны были запутаны, консулы провели его беспрепятственно. (2) Плебеи меж тем больше гневались на молчанье трибунов, чем на могущество консулов, и говорили, что с их свободой покончено, что снова вернулись к старому. С Генуцием погибла и похоронена трибунская власть. Чтобы выстоять против сенаторов, нужно думать и действовать иначе, (3) а путь к этому только один: чтобы плебеи, лишенные всякой другой защиты, сами себя защищали. Двадцать четыре ликтора состоят при консулах, и сами они – плебеи; нет власти презреннее и бессильнее, были бы люди, способные ее презирать, а то каждый внушает себе, что она велика и страшна. (4) Такими речами они возбуждают друг друга, а между тем консулы послали ликтора к Волерону Публилию, плебею, который отказывался служить рядовым, потому что прежде был центурионом. (5) Волерон взывает к трибунам. Так как никто не пришел ему на помощь, консулы приказывают раздеть его и высечь. «Обращаюсь к народу,– говорит Волерон,– поскольку трибунам приятней смотреть, как секут римского гражданина, чем самим гибнуть в своей постели от ваших кинжалов!» Чем громче кричал он, тем ожесточеннее рвал с него ликтор одежду. (6) Тогда Волерон, который и сам был сильнее, да еще помогали ему заступники, оттолкнув ликтора, бросается в гущу толпы, где наиболее громок был крик негодующих, и оттуда уже кричит: «Взываю, молю народ о защите! (7) На помощь, граждане, на помощь, соратники, нечего ждать от трибунов, которым самим впору искать вашей помощи!» (8) В возбуждении люди готовятся будто к битве; стало ясно, что ждать можно чего угодно и никто ни во что не поставит ни общественное, ни частное право. (9) Когда консулы явились на форум встретить эту страшную бурю, они убедились сразу, что без силы величие беззащитно. Ликторы были избиты, фаски сломаны, а консулы с форума были загнаны в курию и не знали, как воспользуется Волерон своею победой. (10) Когда волнение улеглось, они созвали сенат, стали сетовать на причиненные им обиды, на насилие простонародья, на дерзость Волерона. (11) Но над множеством раздраженных голосов взяло верх мнение старших сенаторов, которые не захотели сталкивать гнев сенаторов с безрассудством плебеев.
|
|
56. (1) Отдав свое расположение Волерону, плебеи на ближайших выборах избрали его народным трибуном – в тот год [472 г.], когда консулами были Луций Пинарий и Публий Фурий. (2) Все полагали, что Волерон воспользуется трибунским званием для преследования прошлогодних консулов; но он, поставив общее дело выше личной обиды, ни словом не задев консулов, предложил народу закон о том, чтобы плебейские должностные лица избирались в собраниях по трибам. (3) В безобидном на первый взгляд предложении речь шла о предмете отнюдь не малозначительном; но о том, чтобы отобрать у патрициев возможность через посредство своих клиентов добиваться избирать угодных себе трибунов. (4) Этой мере, столь желательной для плебеев, всеми силами сопротивлялись сенаторы, и, хотя ни консулам, ни знатнейшим людям не удалось своим влиянием добиться того, чтобы кто‑нибудь из трибунов выступил против (а это была единственная возможность провалить предложение), тем не менее дело это, по самой своей значительности чреватое спорами, растянулось на целый год. (5) Плебеи вновь избирают трибуном Волерона; сенаторы, полагая, что дело дойдет до решительного столкновения, избирают консулом Аппия Клавдия, сына Аппия, ненавистного и неугодного плебеям уже памятью о стычках с его отцом. В товарищи ему дают Тита Квинкция.
|
|
(6) С самого начала года [471 г.] речь прежде всего пошла о новом законе. Но теперь поборником закона, предложенного Волероном, был и товарищ его Леторий, только что взявшийся за это дело; он был еще решительнее. (7) Горячности добавляла ему громкая слава, обретенная на войне, ибо вряд ли был в то время более храбрый воин. И если Волерон не говорил ни о чем, кроме закона, воздерживаясь от порицания консулов, то Леторий выступил с обвинением Аппия и его семейства, надменнейшего и жесточайшего к простому народу: не консула, (8) утверждал он, избрали сенаторы, а палача, чтобы терзать и мучить плебеев. Грубый язык военного человека был недостаточен для его свободолюбивого духа. (9) И вот, когда не хватило ему слов, он сказал: «Не так складно я говорю, квириты, как держусь сказанного; будьте здесь завтра. Я либо погибну на ваших глазах, либо проведу закон».
(10) На следующий день трибуны занимают освященное место[406]. Консулы и знать приходят в собрание, чтобы помешать принятию закона. Леторий приказывает удалить всех, кроме участников голосования. (11) Знатные юноши стояли перед посыльными, не двигаясь с места. Тогда Леторий приказывает схватить кого‑нибудь из них. Консул Аппий возражает; право трибунов, говорит он, распространяется лишь на плебеев, (12) это должность не общенародная, но только плебейская; даже и сам он, по обычаям предков, не мог бы своей властью разгонять народ, ведь говорится так: «Если вам угодно, удалитесь, квириты». Такими пренебрежительными рассуждениями о праве он легко выводит Летория из себя. (13) Кипя негодованием, направляет трибун к консулу посыльного, консул – к трибуну ликтора, выкрикивая, что трибун – частный человек, нет у него власти, нет должности; (14) не миновать бы насилия, если бы все собрание не восстало яростно за трибуна против консула, а взволнованная толпа не сбежалась на форум со всего города. Но Аппий, невзирая на эту бурю, упорно стоял на своем; (15) столкновение готово было обернуться кровопролитием, если бы не второй консул – Квинкций; он поручил консулярам[407]силой, если иначе нельзя, увести товарища с форума, он смягчил мольбами разбушевавшийся простой народ, он уговорил трибунов распустить собрание: (16) пусть уляжется раздражение – время не лишит их силы, но прибавит к ней разумение, и отцы подчинятся народу, и консул – отцам.
|
|
57. (1) Трудно было Квинкцию утихомирить плебеев, еще труднее сенаторам – второго консула. (2) Когда наконец народное собрание было распущено, консулы созвали сенат. Там страх и гнев заставляли говорить разное, но, по мере того как в ходе долгого заседания порыв уступал место обсуждению, сенаторы отвращались от вооруженной борьбы и наконец уже благодарили Квинкция за то, что его стараниями успокоена была распря. (3) Аппия уговаривали, чтобы он искал такого величия консульской власти, какое совместимо с согласием среди граждан: а пока трибуны и консулы тянут каждый в свою сторону, никакой средней силы не остается, разъято и растерзано оказывается государство – думают больше о том, в чьих оно будет руках, чем о том, чтобы сохранить его в целости. (4) Аппий, напротив, призывал богов и людей в свидетели того, что государство предано и покинуто из трусости, что не сенату недостает консула, а консулу – сената; законы принимаются более тягостные, чем были приняты на Священной горе. Однако, побежденный единодушием сенаторов, он умолк. Закон прошел спокойно.
58. (1) Впервые тогда трибуны избраны были на собрании по трибам; (2) число их увеличилось, к прежним двум прибавили еще троих – так пишет Пизон и перечисляет их имена: Гней Сикций, Луций Нумиторий, Марк Дуиллий, Спурий Ицилий, Луций Мецилий.
(3) Среди этих городских беспорядков началась война с вольсками и эквами. Они захватили поля, чтобы на случай нового ухода плебеев было к их услугам прибежище, когда же у римлян все обошлось, отодвинули лагерь. (4) Аппий Клавдий послан был против вольсков, Квинкцию достались эквы. В походе Аппий был так же крут, как и дома, чувствуя себя вольнее без трибунских ограничений. (5) Ненавидел плебеев он еще больше, чем его отец. Как? Они его пересилили? И это при нем, при единственном консуле, избранном наперекор трибунской власти, принят был тот закон, которому предыдущие консулы успешно противостояли с меньшей тратой сил и при меньших упованиях сенаторов? (6) Гнев и негодование побуждали его жестокую душу мучить войско своею свирепой властью. Но никакой силой не мог он его смирить, так впиталась в души вражда. (7) Все выполнялось лениво, небрежно, нехотя, с упрямством; не действовали ни стыд, ни страх. Если приказывал он ускорить шаг, нарочно шагали медленнее; если являлся он поощрить работы, все ослабляли проявленное без него усердие; (8) он приходил – от него отворачивались; он мимо шел – тихо проклинали, так что временами это волновало даже его не побежденный ненавистью плебеев дух. (9) Исчерпав наконец свою суровость, он уже ничего не приказывал воинам, говорил, что войско развращено центурионами, и порой, насмехаясь, звал их народными трибунами и Волеронами.
59. (1) Обо всем этом вольски знали и тем пуще грозили, надеясь, что римское войско столь же будет враждебно к Аппию, сколь было – к консулу Фабию. (2) Аппия ненавидели даже больше, чем Фабия: воины не только не хотели победить, как то было при Фабии, но желали быть побежденными. Выведенные для сражения, они в постыдном бегстве бросились назад в лагерь и остановились не раньше, чем увидели знамена вольсков перед самым своим укреплением и позорное избиение своего тыла. (3) Это заставило их собрать силы к бою, так что враг, почти уже победитель, был отброшен от вала; и все‑таки было достаточно ясно, что римские воины не желают лишь отдавать лагерь, а в остальном рады были своему поражению и позору. (4) Этим не сломлен был неукротимый дух Аппия; он хотел крутых мер: объявил о сходке, но к нему сбежались трибуны[408]и легаты, советуя не испытывать свою власть, вся сила которой в добровольности послушания. (5) Воины не скрывают, что на собрании, говорили ему, всюду только и слышишь о том, что пора уходить из вольской земли. (6) Победоносный враг только что уже был у самых ворот и вала; не какие‑то там подозрения, явный образ бедствия – перед глазами.
Консул не спорил, ведь уступка только отсрочивала наказание, и отменил сходку. Выступление он назначил на следующий день и с первыми лучами солнца дал трубный сигнал. (7) Как только войско было выведено из лагеря, вольски, будто поднятые теми же трубами, напали на него с тыла. Смятение, прокатившись от последних до передних рядов, смешало и ряды, и знамена, так что нельзя было ни слышать приказаний, ни строиться к бою. Никто не думал ни о чем, кроме бегства. (8) Врассыпную, через груды тел и оружия бежали римляне и остановились не раньше, чем враг прекратил преследование. (9) Консул, следовавший за своими, тщетно их призывая, собрал наконец разбежавшихся и расположился лагерем в невраждебной земле. Здесь, созвавши сходку, он справедливо обвинил войско в предательстве, в непослушании, в бегстве из‑под знамен; (10) у каждого спрашивал он, где знамя его, где оружие. Воинов без оружия и знаменосцев, потерявших знамена, а также центурионов и поставленных на двойное довольствие[409], оставивших строй, (11) он приказал высечь розгами и казнить топором; из прочих по жребию каждый десятый был отобран для казни[410].
60. (1) Напротив, в походе на эквов консул и воины соперничали в предупредительности и уступчивости. Квинкций и от природы был мягче, и злополучная суровость товарища еще более склоняла его следовать врожденному нраву. (2) Не дерзая сопротивляться такому согласию вождя и войска, эквы терпеливо сносили опустошения в своих полях: ни в какой из предыдущих войн римлянам не доставалась добыча со столь обширных земель. (3) Вся она была отдана воинам, да еще с похвалами, которые радуют воинов не меньше, чем вознаграждение. Не только к вождю, но благодаря вождю и ко всем отцам войско сделалось благосклоннее. Воины говорили, что сенат дал им родителя, а другому войску – господина.
(4) При переменном военном счастье, среди жестоких раздоров дома и в войске прошел год, примечательный прежде всего выборами по трибам. Эти выборы были важней как победа в начатой борьбе, чем как полезное достижение, (5) ибо отстранение сенаторов от совещаний больше повредило значению собраний, чем добавило сил плебеям или отняло у патрициев[411].
61. (1) Еще беспокойнее был следующий год [470 г.] – в консульство Луция Валерия и Тита Эмилия – как из‑за межсословной борьбы вокруг земельного закона, так и из‑за суда над Аппием Клавдием. (2) Ярый противник этого закона, отстаивавший, будто третий консул, дело всех владельцев общественного поля[412], он был привлечен к суду Марком Дуиллием и Гнеем Сикцием. (3) Никогда еще перед судом народа не представал человек, столь ненавистный плебеям, накопившим так много гнева и против него, и против его отца. (4) Сенаторы тоже недаром старались ради него больше, чем ради любого другого: поборник сената, блюститель его величия, его оплот против всех трибунских и плебейских смут, хоть порой и не знавший меры в борьбе, выдавался разъяренным плебеям.
(5) Один только из сенаторов, сам Аппий Клавдий, ни во что не ставил ни трибунов, ни плебеев, ни суд над собою. Ни угрозы плебеев, ни мольбы сената не могли принудить его ни к скорбной одежде, ни к смиренным просьбам, ни даже к тому, чтобы он хоть слегка умерил или сгладил свою обычную резкость речи при защите перед народом. (6) То же выражение лица, та же непреклонность взора, тот же дух в словах – так что многие плебеи не меньше боялись Аппия‑подсудимого, чем прежде Аппия‑консула. (7) Одну лишь речь произнес он – и, как всегда, с привычным ему обвинительным пылом; этой верностью себе настолько он поразил и трибунов, и всех плебеев, что они сами, по собственной воле, отсрочили день суда, а затем позволили затянуть дело. (8) Не столь уж долго все это продлилось, но, прежде чем наступил назначенный день, заболел Аппий и умер[413]. (9) Похвальное ему слово народные трибуны попытались было запретить, но простой народ не захотел, чтобы без этой установленной почести совершен был погребальный обряд над таким мужем: похвалы мертвому выслушал он так же благосклонно, как выслушивал обвинения живому, и толпой сопровождал похоронное шествие.
62. (1) В тот же год консул Валерий с войском выступил против эквов и, поскольку не мог выманить врагов на бой, приступил к осаде их лагеря. Помешала ему страшная буря, градом и громом навалившаяся с неба. (2) Это было тем удивительнее, что при сигнале к отступлению возвратилась спокойная ясная погода, так что богобоязненность не допустила второй раз подступиться к лагерю, как будто охраняемому какой‑то божественной силой. Вся ярость войны обратилась на разорение полей.
(3) Другой консул – Эмилий двинулся войной на сабинян, но и там враг скрывался за стенами, и поэтому были только опустошены поля. (4) Когда выжжены были не только усадьбы, но даже и поселения, раздраженные сабиняне выступили навстречу грабителям, однако после нерешительного сражения отступили и на следующий день перенесли лагерь в более защищенное место. (5) Это консул счел достаточным, чтобы оставить врага как побежденного и уйти, так и не начав настоящей войны.
63. (1) Во время этих войн, сопровождавшихся внутренними раздорами, консулами стали Тит Нумидий Приск и Авл Вергиний [469 г.]. (2) Было ясно, что плебеи не допустят дальнейшего промедления с земельным законом и готовятся действовать силой, но тут по дыму горящих усадеб и бегству селян узнали о приходе вольсков. Это сдержало назревший и едва не начавшийся мятеж. (3) Консулы, незамедлительно посланные сенатом, вывели из города на войну молодежь, без нее остальные плебеи стали спокойнее. (4) А враги, всего лишь понапрасну встревожив римлян, поспешно ушли. (5) Нумиций двинулся против вольсков на Антий, а Вергиний выступил против эквов. Там, попавши в засаду, он чуть было не потерпел тяжелое поражение, но доблесть воинов спасла дело, едва не загубленное беспечностью консула. (6) Лучше велась война против вольсков: разбитый в первом сражении, неприятель бежал в город Антий, очень богатый по тем временам. Консул не решился взять его приступом, он взял у антийпев Ценон[414], город поменьше и отнюдь не такой богатый. (7) Пока римское войско было занято эквами и вольсками, сабиняне, разоряя поля, дошли до самых ворот Города. Но через несколько дней они, когда оба консула в гневе вторглись в их землю, понесли больше потерь, чем причинили.
64. (1) В конце года ненадолго установился мир, но он, как всегда, нарушался борьбою патрициев и плебеев. (2) Возмутившиеся плебеи не захотели участвовать в консульских выборах; сенаторы и их клиенты[415]избрали консулами Тита Квинкция и Квинта Сервилия. Год их консульства [468 г.] был похож на предшествующий: начался он раздорами, потом внешняя война принесла спокойствие. (3) Сабиняне быстро пересекли крустуминские поля, с огнем и мечом объявились у реки Аниен. Они были отброшены почти что от Коллинских ворот и городских стен, однако успели угнать добычею много людей и скота. (4) Их преследовал консул Сервилий с войском, и хотя настичь неприятеля в открытом поле он не сумел, но так разорил его землю, что не оставил ничего не затронутого войною, а захваченную врагами добычу вернул сторицей.
(5) И в земле вольсков дело велось превосходно стараниями полководца и воинов. Прежде всего сразились под знаменами в открытом поле, с огромными потерями у обеих сторон. (6) И римляне, по своей малочисленности тяжелее чувствуя эти потери, отступили бы, если бы консул спасительной ложью не подбодрил войско, восклицая, что на другом крыле враг обращен в бегство. Воины ударили на неприятеля и, поверив, что побеждают, победили. (7) Консул, опасаясь излишним напором возобновить сражение, дал сигнал к отбою. (8) Несколько дней длилась передышка как бы по молчаливому соглашению сторон; за это время в лагерь вольсков и эквов собираются большие силы от всех их племен, у них нет сомнений, что римляне, если только узнают об этом, ночью снимутся с места. (9) Поэтому за полночь[416]они сами подошли к римскому лагерю. (10) Уняв сумятицу, вызванную внезапной тревогой, Квинкций приказал воинам спокойно оставаться в палатках и вывел в сторожевое охранение когорту герников, затем велел посадить трубачей и горнистов на коней: пусть трубят перед валом и до света держат врага в тревоге. (11) Остаток ночи прошел в лагере так спокойно, что римляне могли даже спать. А вольсков держал в напряженном ожидании нападения вид вооруженных пехотинцев, принятых ими за многочисленных римлян, и топот и ржание коней, растревоженных неумелыми седоками и трубными звуками, будоражащими слух.
65. (1) Когда рассвело, римляне, свежие и ободренные сном, были выведены в строй и первым же ударом сокрушили вольсков, обессиленных бдением настороже. (2) Однако враги скорей отступили, чем были отброшены, потому что в тылу у них были холмы, куда они, прикрываемые передовыми, и отошли без потерь. Дойдя до подъема в гору, консул остановил войско. Воины, едва сдерживаемые, шумно требовали идти на побитых. (3) Еще неукротимее были всадники: окружив полководца, они громко кричали, что пойдут впереди знамен. Пока консул, веря в надежность воинов, но не местности, медлит, они кричат, что идут уже, и подтверждают слова делом: воткнув в землю копья, чтобы легче взбираться, устремляются вверх. (4) Вольски, истратившие свои дротики при первом нападении римлян, кидают в них камни, подбираемые из‑под ног, чтобы градом ударов столкнуть вниз уже смешавшихся. Так почти подавлено было левое крыло римлян, и они уже отступали, когда консул, ругая их и за опрометчивость, и за малодушие, пробудил в них стыд и прогнал страх. (5) Сначала они, ободрившись, остановились, затем, укрепясь на захваченном месте, сами отважились наступать и вновь двинулись с боевыми криками; напрягшись в последнем усилии, делают они новый рывок и преодолевают трудный подъем. (6) Уже почти выбрались они на хребет, когда враги обратили тыл. Быстро несясь, преследователи почти вместе с бегущими врываются в лагерь. В общем смятении лагерь был взят. Те из вольсков, которые смогли убежать, устремились в Антий. (7) К Антию приведено было и римское войско. После нескольких дней осады город сдался – и не из‑за нового натиска осаждающих, но потому, что враги уже после неудачной битвы и потери лагеря пали духом.
КНИГА III
1. (1) После захвата Антия[417]консулами стали Тит Эмилий и Квинт Фабий [467 г.]. Это был единственный уцелевший из истребленного при Кремере рода Фабиев. (2) Эмилий уже при первом своем консульстве ратовал за наделение плебеев землею, а теперь, когда он сделался консулом во второй раз, укрепились в своих надеждах и те, кто домогался принятия закона о разделе земли, и трибуны взялись за дело в уверенности, что с помощью консула сумеют добиться того, чему обыкновенно консулы и противились; консул не отступал от своего замысла. (3) Землевладельцы и значительная часть сенаторов роптали, что глава государства, усвоив замашки трибунов, выказывает‑де щедрость к народу за чужой счет, и всю свою ненависть обратили с трибунов на консула. Предстояла жестокая борьба, не найди Фабий решения, не ущемляющего ни одной из сторон: (4) в прошлом году под верховным руководством Тита Квинкция у вольсков отняли много земли, (5) и можно было вывести поселение в удобно расположенный приморский город Антий, дабы плебеи получили свои наделы, землевладельцы не роптали, а в государстве бы воцарилось согласие[418]. Так и решили. (6) Триумвирами для раздачи наделов Фабий поставил Тита Квинкция, Авла Вергиния и Публия Фурия. (7) Все, кто хотел получить землю, должны были объявить об этом. Но, как водится, сама возможность сразу отбила охоту и желающих оказалось так мало, что в число поселенцев пришлось включить вольсков[419]; большинство же пожелало получить наделы не где‑нибудь, а в Риме. (8) Эквы запросили мира у Квинта Фабия, который пришел к ним с войском, но сами же и нарушили его внезапной вылазкой в земли латинов.
2. (1) На следующий год [466 г.] Квинт Сервилий – он стал консулом вместе с Спурием Постумием – был послан против эквов, но из‑за болезней в войске не начал военных действий, а простоял лагерем во владениях латинов. (2) Война затянулась на третий год, когда консулами стали Квинт Фабий и Тит Квинкций [465 г.]. Фабий был вне порядка[420]назначен полководцем, так как именно он, одержав однажды победу над эквами, дал им мир. (3) Он выступил, нисколько не сомневаясь в том, что один звук его имени утихомирит эквов, и велел послам объявить в собрании этого народа, что‑де консул Квинт Фабий, вернувшийся от эквов в Рим с миром, идет к ним из Рима с войной, взявши оружие в ту же руку, которую прежде протягивал им для примирения. (4) Нынче боги будут свидетелями против того, кто вероломно нарушил клятвы, а вскоре и отомстят за это. Сам он, однако же, и теперь еще предпочитает, чтоб эквы раскаялись по собственной воле и не пали жертвой войны. (5) Если они раскаются, он‑де обеспечит их безопасность, ведь его доброта им известна; если же они хотят остаться клятвопреступниками, то войну им придется вести не столько с неприятелем, сколько с разгневанными богами. (6) Слова эти никого ни в чем не убедили, и послов чуть было не растерзали, а на Альгид[421]против римлян было двинуто войско. (7) Когда об этом стало известно в Риме, другой консул был вынужден оставить город, причем скорее вследствие оскорбления, чем подлинной угрозы. Итак, два консульских войска в боевом порядке пошли на врага, чтобы немедленно завязать сражение. (8) Но, так как день уже был на исходе, кто‑то из вражеского стана прокричал: (9) «Это не война, а хвастовство, римляне, кто ж на ночь глядя готовится к бою! Для предстоящей битвы нам нужен целый день. Возвращайтесь завтра на рассвете, и мы сразимся, не бойтесь!»
(10) Разозленные этими словами, римляне отошли в лагерь, и ночь показалась им долгой отсрочкой сражения. Но все‑таки они выспались и подкрепились и, когда на следующий день рассвело, уже были готовы к бою; вскоре явились и эквы. (11) Обе стороны сражались с ожесточением, римляне – потому, что были исполнены ненависти и гнева, а эквы были готовы на все, потому что осознали навлеченную на себя собственным проступком угрозу и отчаялись снова войти в доверие к римлянам. (12) Однако они не устояли перед натиском римлян и, разбитые, убрались в свои владения, нисколько не склонившись к примирению, а необузданная толпа даже набросилась на полководцев за то, что те вели сражение боевым порядком, в котором римляне были искуснее; (13) эквы же сильны в опустошительных набегах и лучше ведут войну множеством мелких отрядов, чем одним большим и сплоченным войском.
3. (1) И тогда, оставив в лагере прикрытие, эквы вторглись в римские владения и этим вызвали столь великое смятение, что даже Город был охвачен страхом. (2) Неожиданность нападения усугубляла этот страх, ведь всего менее можно было опасаться, что побежденный и почти осажденный в лагере неприятель станет думать о набеге, и вот трусливые поселяне, со страху преувеличивая опасность, (3) прибежали в Город с воплями, что‑де не маленькие отряды занимаются грабежом и разбоем, но легионы неприятельских воинов неудержимым потоком несутся на Рим. (4) Те, кто услышал от них эти небылицы, пересказывали потом другим еще большую нелепицу. Суматохи и криков «К оружию!» было не меньше, чем в захваченном городе – страха. (5) По счастью, в Рим с Альгида вернулся консул Квинкций, что и послужило лекарством против страха: подавив волнения и обвинив римлян в том, что те боятся побежденного врага, он расставил у ворот караулы. (6) Затем Квинкций созвал сенат, с его одобрения приостановил рассмотрение судебных дел[422], оставил Рим на попечение Квинта Сервилия и выступил на защиту римских границ, но неприятеля не нашел. (7) У другого консула дела шли превосходно: зная, где покажется отягощенный добычей и из‑за этого потерявший боевой порядок неприятель, он атаковал эквов, которых погубил их собственный разбой. (8) Немногие враги избежали засады, а добыча была отнята у них целиком. Восстановив рассмотрение судебных дел – на четыре дня оно было приостановлено, – консул Квинкций возвратился в город.
(9) Проведя перепись[423], Квинкций принес очистительную жертву. Говорят, по всеобщей переписи, насчитывались сто четыре тысячи семьсот четырнадцать граждан, не считая вдов и сирот. У эквов же не произошло ничего достойного упоминания: (10) они укрылись в городах, позволив жечь и опустошать свои владения. Пройдя вдоль и поперек вражеские земли со своим грозным войском, готовым опустошить все вокруг, консул возвратился в Рим, стяжав и славу, и добычу.
4. (1) Затем консулами стали Авл Постумий Альб и Спурий Фурий Фуз [464 г.]. Некоторые вместо Фурия писали Фузий; говорю это, чтоб кто‑нибудь не подумал, что речь идет о другом человеке, а не о другом написании его имени. (2) Очевидно было, что одному из консулов придется вести войну с эквами. Вот почему эквы запросили помощи у эцетрийских вольсков; таковая была охотно предоставлена – оба народа соперничали в постоянной ненависти к римлянам, – и подготовка к войне пошла полным ходом. (3) Герники заметили и донесли римлянам о том, что эцетрийцы перешли на сторону эквов. Под подозрением было и поселение Антий, ведь по взятии города многие его граждане перебрались к эквам; во время войны с эквами эти солдаты дрались свирепее всех. (4) Когда наконец эквы были разбиты и укрылись в крепостях, то сражавшиеся на их стороне воротились в Антий и сумели отколоть от римлян и без того уже неверных поселенцев. (5) Сенату донесли о готовящемся отпадении, и, пока еще решение не вполне созрело, консулам поручили вызвать в Рим вождей этого поселения и расспросить, в чем там дело. (6) И, хотя те явились без промедления и были представлены консулами сенату, они давали такие ответы на заданные вопросы, что отправились восвояси под еще большим подозрением, чем до прибытия в Рим.
(7) Отныне не было сомнений в том, что предстояла война. Спурий Фурий, которому выпало быть военным консулом, выступил против эквов, вторгшихся во владения герников для грабежа; и, хотя он не представлял себе численности врагов, которые никогда не показывались все вместе, опрометчиво ввел в бой войско, уступавшее противнику в силе. (8) Получив отпор при первом же нападении, оно воротилось в лагерь. Но положение не стало от этого менее опасным, потому что на следующую ночь и на другой день лагерь осадила и пошла на приступ такая сила, что невозможно было даже отправить в Рим гонца. (9) О проигранном сражении и об осаде, в которую попал с войском консул, сообщили герники, до того напугав этим известием сенаторов, что те поручили консулу Постумию следить, чтобы государство не потерпело ущерба, а сенатские постановления в таких выражениях принимались лишь в обстановке, чреватой исключительной опасностью[424]. (10) Самого консула сочли необходимым оставить в Риме для проведения набора всех, кто только способен носить оружие, а вместо него отправить в лагерь подкрепление союзников под началом Тита Квинкция. (11) Латинам, герникам и поселенцам Антия было приказано составить войско из солдат непредвиденного набора – так называлось тогда срочно собранное подкрепление.
5. (1) Превосходящие силы неприятеля действовали в те дни повсюду, нанося одновременные удары с разных сторон в надежде измотать римлян, у которых не было сил обеспечить круговую оборону. (2) Одновременно с осадою лагеря часть неприятельского войска была послана опустошать римские владения, а если повезет, попытаться захватить и Город. (3) Оборонять Рим должен был Луций Валерий, тогда как консула Постумия послали для пресечения грабежей в стране. (4) Ничто не осталось без внимания, позаботились обо всем: в Городе расставлена стража, у ворот – караулы, вдоль стен – дозорные, и перед лицом столь тревожных обстоятельств на несколько дней приостановлено было судопроизводство.
(5) Тем временем в лагере консул Фурий, поначалу легко выдерживавший осаду, сделал вылазку через задние ворота и, хотя мог преследовать утратившего бдительность неприятеля, замешкался в страхе, как бы по лагерю не ударили с другой какой‑нибудь стороны. (6) Но брат консула – легат Фурий[425]– вырвался слишком далеко и в упоеньи боя не заметил, что свои отступают, а неприятель заходит с тыла. Отрезанный от своих, он тщетно пытался проложить себе дорогу в лагерь и пал в ожесточенной рубке; консул же, узнав о том, что брат его окружен, вновь устремился в бой, но выказал больше безрассудства, чем осторожности, (7) затесавшись в самую гущу сражавшихся, он был тяжело ранен и едва спасен теми, кто стоял рядом. (8) Гибель легата и рана консула поколебали боевой дух римлян и еще больше раззадорили врагов: их теперь не могло остановить никакое сопротивление, тогда как запертые в лагере римляне оборонялись, не надеясь больше на свои силы, и дело уже шло к гибельному исходу, не подоспей Тит Квинкций с чужеземным подкреплением – войском латинов и герников. (9) Он подошел к эквам с тыла, когда те уже нацелились взять лагерь, в неистовстве потрясая отрезанной головой легата, но тут по данному издали знаку из лагеря была предпринята вылазка, и значительная часть вражеского войска попала в окружение. (10) В римских владениях бой был слабей, зато отступление эквов – беспорядочней: Постумий, расставивший отряды в нескольких удобных для нападения местах, ударил на эквов, когда те разделились, угоняя свою добычу. Рассыпавшееся воинство стало быстро отступать, но наткнулось на Квинкция, уже одержавшего победу и возвращавшегося вместе с раненым консулом. (11) Тут уж войско консула, отлично проведя бой, отомстило за его рану, за гибель когорт и легата. Обе стороны понесли в те дни большие потери. (12) За давностью событий трудно с уверенностью назвать точное число сражавшихся и убитых, однако Валерий Антиат решается подвести такие итоги: (13) в стране герников пало пять тысяч восемьсот римлян, Авл Постумий убил две тысячи четыреста эквов из тех, кто опустошал владения римлян, те же, кто уже уходил с добычей и наткнулся на Квинкция, понесли еще больший урон: из них истреблены были четыре тысячи, а если верить Антиату и быть точным до конца – то четыре тысячи двести тридцать человек[426].