(5) А тем временем у Вадимонского озера этруски, набрав войско с соблюдением священного закона[1271], согласно которому каждый избирает себе напарника, начали сражение такими полчищами и с такой вместе с тем отвагой, как никогда и нигде прежде. (6) Бой был настолько жестоким, что никто даже не стал метать дротики: бились сразу мечами, и при таком жарком начале воины еще больше ожесточались в течение битвы, так как исход ее долго был не ясен. Словом, казалось, что бой идет не с этрусками, многократно терпевшими поражения, а с каким‑то неведомым племенем. (7) Обе стороны даже не помышляют о бегстве: падают передовые бойцы, и чтобы знамена не лишились защитников, из второго ряда образуется первый; (8) потом вызывают воинов из самых последних резервов; наконец, положение стало настолько тяжелым и опасным что римские всадники спешились и через горы оружия и трупов проложили себе путь к первым рядам пехотинцев. И, словно свежее войско посреди утомленных битвою, они внесли смятение в ряды этрусков. (9) За их натиском последовали и остальные, как ни были они обескровлены, и прорвали вражеский строй. (10) Тут только начало ослабевать упорство этрусков и некоторые манипулы отступили, и стоило кому‑то показать спину, как следом и остальные обратились в бегство. (11) В этот день впервые сокрушилась мощь этрусков, издревле процветавших в благоденствии; в битве они потеряли лучшие силы, а лагерь в тот же день был взят приступом и разграблен.
40. (1) Сразу после этого вели войну [308 г.] столь же опасную и столь же славную и успешную – против самнитов, которые среди прочих военных приготовлений позаботились и о том, чтобы их строй сверкал новым великолепным оружием. (2) Было у них два войска: у одного щиты с золотой насечкой, у другого – с серебряной; а щиты были такие: верхняя часть, защищающая грудь и плечи, пошире, и верх ровный, книзу же, чтоб не мешать двигаться, щит суживался в виде клина. (3) Грудь у самнитов прикрывал панцирь, левую голень – поножи; шлемы с гребнями должны были сделать рост воинов более внушительным. У «золотых» воинов туники были разноцветные, а у «серебряных» – из белоснежного льна. У этих последних были серебряные ножны и серебряные перевязи, а у первых то и другое – золотое, и попоны на конях расшиты золотом. Одним отвели правое крыло, другим – левое. (4) Это блестящее вооружение было уже знакомо римлянам, да и вожди внушили им, что воину своим видом надлежит устрашать противника и полагаться не на золотые и серебряные украшения, а на железо самих мечей и собственное мужество; (5) а это все, мол, больше походит на добычу, а не на оружие: оно сверкает перед битвой, но безобразно среди крови и увечий; (6) доблесть – вот украшенье бойца, все прочее приходит с победой, и богатый противник – всего лишь награда победителю, будь сам победитель хоть нищим.
|
|
(7) Подбодрив воинов такими речами, Курсор ведет их в бой. Сам он стал на правом крыле, а на левом поставил вождем начальника конницы. (8) Враги с самого начала схватки дрались упорно, но диктатор с начальником конницы не менее рьяно состязались в том, чтоб на своем крыле возвестить начало победе. (9) Случилось так, что Юний первым потеснил врагов: своим левым крылом – их правый, то есть воинов, обреченных по самнитскому обычаю подземным богам и отличавшихся поэтому белоснежным одеянием и сверкающим серебром оружием. Бросаясь на них, Юний все повторял, что обрекает их Орку[1272], и, смешав их ряды, заметно потеснил весь строй. (10) Едва увидел это диктатор, как воскликнул: «Неужто с левого крыла придет к нам победа? Неужто на правом воины диктатора станут плестись в хвосте чужого натиска вместо того, чтобы своими руками вырвать у врага победу?!» (11) Он вдохнул силы в воинов, и вот уже всадники не уступают доблестью пехоте, а рвение легатов – усердию вождей. (12) Справа Марк Валерий, слева Публий Деций – оба консуляры[1273]– выезжают на коннице, стоящей на правом и левом крыле, призывают с ними вместе стяжать свою долю славы и мчатся на противоположное вражеское крыло. (13) При этой новой опасности, в придачу к прежней, когда конница с двух сторон окружила войско и римские легионы, к ужасу врагов, снова издали боевой клич и ринулись вперед, самниты обратились в бегство. (14) Поле стало уже покрываться грудами тел и великолепным оружием, а перепуганные самниты поначалу укрылись в своем лагере, но потом не удержали и его, и до наступления ночи он был взят, разграблен и спален огнем.
|
|
(15) Согласно постановлению сената, диктатор справил триумф, и главным его украшением явилось захваченное оружие. (16) Оно оказалось столь великолепным, что щиты с золотой насечкой раздали для украшения форума владельцам меняльных лавок. Отсюда, говорят, берет начало обычай эдилов украшать форум, когда по нему провозят крытые повозки с изображениями богов[1274]. (17) Такое применение к вящей славе своих богов нашли римляне для великолепного вражеского вооружения; а кампанцы, при их спеси и ненависти к самнитам, обрядили в эти доспехи гладиаторов, дававших представления на пиршествах, и прозвали их «самнитами»[1275].
|
|
(18) В тот же год консул Фабий одержал несомненную и легкую победу над остатками этрусского войска возле Перузии, которая и сама тоже нарушила договор о перемирии[1276]. (19) Он захватил бы и самый город – одержавши победу, он уже приблизился к его стенам, – но навстречу ему вышли посланцы жителей, чтобы сдать город победителю. (20) Поставив в Перузии отряд охраны и отправив впереди себя этрусских послов с просьбой к римскому сенату о мире, консул, торжествуя победу, еще более блистательную, чем даже у диктатора, с триумфом вступил в Город. (21) Надо сказать, что и честь победы над самнитами присудили главным образом не диктатору, а легатам Публию Децию и Марку Валерию, и на ближайших выборах при полном единодушии народ провозгласил одного консулом, а другого претором.
41. (1) За славное покорение Этрурии Фабий и на следующий год получил консульство[1277], а Деций стал его товарищем; Валерий в четвертый раз был избран претором. (2) Консулы разделили меж собою военные области: Этрурия досталась Децию, самниты – Фабию. (3) Фабий направился к Алфатерской Нуцерии, с презрением отклонил просьбы жителей о мире, которым они в свое время пренебрегли, и осадою вынудил их к сдаче. (4) Самнитам было дано сражение, и без особых усилий враг был разбит; не стоило бы и упоминать об этой битве, если бы в ней римляне не дрались впервые с марсами[1278]. Пелигны, отложившиеся от Рима вслед за марсами, претерпели ту же участь.
(5) Другому консулу, Децию, тоже сопутствовало военное счастье. Угрозами он заставил тарквинийцев снабдить войско продовольствием и просить перемирия на сорок лет. (6) Взявши приступом несколько крепостей вольсинийцев, он разрушил несколько, чтобы лишить неприятеля укрытий, и, пройдя войною по всем вражеским землям, внушил такой страх перед собою, что все этрусское племя молило консула о союзном договоре. (7) Этого, впрочем, они не добились, но перемирие на год было им даровано. От неприятеля потребовали годовое жалованье для римского войска и по паре туник на каждого воина: это и была плата за перемирие.
(8) Спокойствие, воцарившееся было в Этрурии, нарушила неожиданная измена умбров. Этот народ не испытал на себе связанных с войной бедствий, если не считать того, что по их полям проходили войска. (9) Призвав к оружию всю свою молодежь и склонив к восстанию значительную часть этрусков, они собрали рать столь несметную, что похвалялись пойти осаждать Рим, оставив в Этрурии у себя за спиной Деция с его войском. Вот как заносились они и к тому же с презрением говорили о римлянах. (10) Как только консулу Децию донесли об этой их затее, он большими переходами поспешил из Этрурии к Городу и расположился во владениях Пупинии[1279], внимательно следя за известиями о неприятеле. (11) В Риме тоже не сочли безделицей войну с умбрами, а угроза осады внушила опасения тем, кому при галльском нашествии пришлось самим испытать, сколь беззащитен их родной Город. (12) Вот почему к консулу Фабию отправили послов велеть ему при затишье в войне с самнитами спешно вести легионы в Умбрию. (13) Консул повиновался и большими переходами добрался до Мевании[1280], где в это время сосредоточились силы умбров. (14) Неожиданное появление консула, который, по убеждению умбров, был занят самнитской войною в далеких от них пределах, так их напугало, что одни почли за лучшее отступить к укрепленным городам, другие – и вовсе отказаться от войны, (15) и только одна‑единственная община – сами умбры зовут ее Материна – не только удержала других при оружии, но и повела без промедления на битву. (16) Они напали на Фабия, когда тот обносил лагерь валом. Видя, как умбры беспорядочно кидаются на укрепления, консул отозвал воинов от работ и построил их, насколько это было возможно в таких обстоятельствах и таком месте. Подбодрив воинов похвалою, которую они заслужили своими подвигами кто в Этрурии, кто в Самнии, он призывает их покончить с этим жалким довеском к этрусской войне и примерно наказать нечестивые языки за угрозы осадить Город. (17) Воины слушали все это с таким воодушевлением, что речь вождя была прервана дружным криком, вырвавшимся у них из груди. Еще до приказа, по звуку труб и рожков, они всей гурьбою мчатся на врага. (18) Но нападают они так, словно перед ними вовсе не воины с оружием в руках. Дивное дело! Сперва они начинают отнимать знамена у знаменосцев, затем волокут самих знаменосцев к консулам и перетаскивают вооруженных воинов из их рядов в свои, а если где и схватываются в противоборстве, то дерутся больше щитами, чем мечами, и враги падают от ударов щитами в плечи. (19) В плен было взято больше, чем убито, и над полем битвы разносился один‑единственный приказ: сложить оружие! (20 Так в ходе самого боя сдались главные зачинщики войны, а назавтра и в следующие дни сдаются и остальные племена умбров. С жителями Окрикулы по частному поручительству заключили дружественный союз.
42. (1) Победив в войне, возложенной по жребию на другого[1281], Фабий возвратился в свой Самний. (2) И как народ в предыдущем году за столь успешное ведение дел продлил его консульство, так теперь и сенат оставил за ним на следующий [306 г.] год высшую военную власть при консулах Аппии Клавдии и Луции Волумнии, невзирая на сильное противодействие Аппия[1282].
(3) В некоторых летописях я читаю, что Аппий добивался консульства, еще будучи цензором, а народный трибун Луций Фурий воспрепятствовал его участию в выборах вплоть до сложения цензорства. (4) Поскольку новую войну против саллентинов поручили сотоварищу Аппия, он, сделавшись консулом, остался в Риме, чтобы искусным ведением внутренних дел увеличить свое влияние, раз уж военная слава все равно доставалась другим.
(5) Волумнию не пришлось жалеть о своем назначении. Он дал много удачных сражений, а несколько вражеских городов взял приступом. Щедро раздавая добычу, он соединял с лаской свою тороватость, и без того любезную народу, и от того в войске его разгорелась жажда трудов и опасностей.
(6) Проконсул[1283]Квинт Фабий под городом Аллифами дал сражение войску самнитов. Исход битвы был несомненен: враг бежал и был загнан в лагерь. И не удержать бы самнитам и лагеря, если бы день не клонился уже к закату. Однако еще до наступления темноты самнитский лагерь окружили и, чтоб никто не мог улизнуть, на ночь поставили стражей. (7) На другой день, едва рассвело, началась сдача. Было поставлено условие, чтобы сдавшиеся самниты вышли из лагеря в одних туниках, и всех их прогнали под ярмом. (8) Для союзников самнитов никаких условий не было, и около семи тысяч отправили под венки[1284]. Те, кто объявил себя герниками[1285], содержались под стражей отдельно. (9) Фабий отправил всех их в Рим к сенату, и, расследовав, по набору ли или по собственной воле они сражались на стороне самнитов против римлян, их раздали латинским племенам под стражу, (10) а новые консулы Публий Корнелий Арвила и Квинт Марций Тремул (ибо они уже были избраны) получили приказ снова доложить сенату об этом деле. (11) Герники возмутились. Жители Анагнии созвали на совет все племена в цирк под названием «Морской», и все герники, кроме алетринцев, ферентинцев и веруланцев, объявили войну римскому народу.
43. (1) А в Самнии, так как Фабий оттуда ушел, тоже начались новые волнения. Были захвачены Калация и Сора[1286]вместе со стоявшими там для охраны римскими воинами, и, взятые в плен, они подверглись гнусным истязаниям. (2) Так что Публия Корнелия с войском послали туда, а Марцию поручили новых противников, так как анагнинцам и другим герникам была объявлена война. (3) Поначалу неприятель сумел завладеть всеми тропами, по которым могли сообщаться лагери консулов, так что даже гонцу налегке не удавалось там проскользнуть, (4) и несколько дней кряду консулы были обо всем в полном неведении, лишь гадая о положении товарища. Это так встревожило Рим, что вся молодежь была приведена к присяге и на случай каких‑нибудь неожиданностей набрали два полных войска. (5) Однако война с герниками ничуть не стоила ни возникших теперь опасений, ни прежней славы этого племени. (6) Герники ни разу не осмелились хоть на что‑то достойное упоминания, и, лишившись за несколько дней трех лагерей, (7) они получили на 30 дней перемирие для отправки своих послов в Рим к сенату. Это стоило им полугодового жалованья для римского войска, продовольствия на тот же срок и выдачи по тунике на воина. Сенат отослал послов назад к Марцию: постановлением сената ему было поручено решить участь этого племени, и он принял его безоговорочную сдачу.
(8) А в Самнии другой консул, несмотря на превосходство в силе, оказался в затруднении из‑за неудачного места. Противник перерезал все дороги и захватил проходы в лесных чащах, чтобы сделать невозможным подвоз продовольствия; и вместе с тем консулу не удавалось вызвать врага на бой, хотя каждый день он выстраивал воинов в боевом порядке. (9) Было совершенно ясно, что самниты не выдержат сражения, а римляне – затягивания войны. (10) Приближение Марция, поспешившего после покорения герников на помощь товарищу, лишало самнитов возможности и дальше откладывать битву. (11) Они ведь хорошо знали, что не могут противостоять даже одному римскому войску, и понимали, что допусти они соединение двух войск, и придется оставить всякую надежду на победу. Поэтому они сами нападают на Марция, приближающегося с войском, построенным в походном порядке. (12) Римляне быстро сложили поклажу в середину и, насколько это возможно в такой спешке, построились в боевом порядке. Сперва крик, донесшийся до стана, затем показавшееся вдали облако пыли всколыхнули лагерь второго консула; (13) немедленно отдав приказ браться за оружие, консул тотчас вывел из лагеря построенное для боя войско и сбоку напал на неприятеля, занятого другою битвой. (14) Он кричал воинам, что нет ничего позорней, как, не добившись чести победы в собственной войне, дать другому войску завладеть уже второй победой. (15) Разорвав строй там, где ударил на него, консул прорубился сквозь тесные ряды врагов, устремился в оставленный без защитников неприятельский лагерь, захватил его и поджег. (16) Когда это пламя увидели воины Марция, а потом, оглянувшись, и их противники, повсеместно началось бегство самнитов. Но отовсюду грозила им гибель, и негде было искать спасения и убежища.
(17) Уже тридцать тысяч вражеских воинов было убито, консулы уже дали знак отходить и, соединив вместе свои силы, поздравляли друг друга с победой, как вдруг невдалеке показались новые, набранные на подмогу неприятельские когорты, и сызнова начали рубиться. (18) Победители двинулись на них, не дожидаясь консульского приказа и знака начинать сражение, с криками, что они хорошенько проучат самнитских новобранцев. (19) Консулы были снисходительны к горячности пехотинцев, ибо отлично понимали, что неприятельские новобранцы среди разбитых наголову опытных бойцов не в силах будут даже оказать сопротивление. (20) И они не ошиблись: все самнитские полки, и старые и новые, бросились бежать к ближним горам. Туда же поднялось за ними и римское войско, и негде было укрыться побежденным: их сбрасывали даже с занятых ими холмов; и вот уже все в один голос молят о мире. (21) Тогда от них потребовали продовольствия на три месяца, годовое жалованье войску и по тунике на воина, а потом отправили к сенату ходатаев о мире.
(22) Корнелий остался в Самнии, а Марций возвратился в Город справлять триумф над герниками. На форуме ему решили поставить конную статую, которую и воздвигли перед храмом Кастора[1287]. (23) Трем народам из племени герников – алетринцам, веруланцам и ферентинцам – были возвращены их законы, ибо они предпочли их римскому гражданству, и дозволены были браки между собой[1288], чем какое‑то время из всех герников располагали они одни. (24) Анагнинцам и всем тем, кто поднял оружие против римлян, дано было гражданство без права голосования: право собирать совет и заключать браки было у них отнято и запрещено иметь магистратов, кроме как для соблюдения обрядов.
(25) В том же году цензор Гай Юний Бубульк заложил храм Спасения[1289], о котором он дал обет, когда был консулом и воевал с самнитами. Вместе с товарищем Марком Валерием Максимом они построили на казенный счет дороги через поля. (26) Кроме того, в тот год возобновили договор с карфагенянами[1290], а послов их, прибывших с этой целью, щедро одарили.
44. (1) В этом же году [305 г.] Публий Корнелий Сципион был диктатором, а Публий Деций Мус его начальником конницы. (2) Они провели консульские выборы, для чего и были назначены, потому что оба консула не могли отлучиться от сражавшихся легионов. (3) Консулами стали Луций Постумий и Тиберий Минуций. Пизон[1291]помещает их после Квинта Фабия и Публия Деция, изъяв два года, в которые, как мы сказали, консулами были Клавдий с Волумнием и Корнелий с Марцием. (4) По недосмотру ли он опустил в своей летописи эти пары консулов или сознательно, считая, что их не было, это остается неясным.
(5) В том же году самниты совершали набеги на Сателлатское Поле в кампанских владениях, (6) и потому оба консула были посланы в Самний, но в разные стороны: Постумий на Тиферн, а Минуций на Бовиан. Первым сражение дал Постумий под Тиферном. (7) Одни сообщают, что самниты были несомненно разбиты и двадцать тысяч взято в плен. (8) Другие, что противники оставили поле битвы, когда Марс никому не дал перевеса, и Постумий, прикинувшись устрашенным, потихоньку увел свои легионы в горы. Враг последовал за ним и в двух милях от римских укреплений тоже разбил лагерь. (9) Консул, делая вид, что искал место для своего стана, безопасное и снабженное всем необходимым – а таким оно и было, – возвел кругом лагеря укрепление, снабдил его запасами всего, что нужно, (10) и, оставив сильную охрану, в третью стражу налегке повел легионы кратчайшим путем (11) к сотоварищу, который тоже стоял лагерем перед неприятельским войском. Там по подсказке Постумия Минуций начинает бой с противником, и, когда уже большую часть дня с переменным успехом шла битва, на утомленное вражеское войско внезапно нападает Постумий с его свежими легионами. (12) Так что враги, у которых от ран и усталости и бежать‑то не было сил, все были перебиты. Захватив двадцать одно знамя, римляне поспешили оттуда к лагерю Постумия. (13) Там два победоносных войска напали на врага, уже смущенного вестью о поражении, разбили его и обратили в бегство; захватили двадцать шесть знамен, самнитского военачальника Статия Геллия вкупе еще со многими и оба вражеских лагеря. (14) На другой день начали осаду города Бовиана, и вскоре он тоже оказался в руках римлян, а консулы за свои подвиги с великой славою отпраздновали триумф.
(15) Некоторые утверждают, что тяжело раненного консула Минуция отнесли в лагерь, где он скончался, а Марк Фульвий, ставший вместо него консулом, был послан к войску Минуция и захватил Бовиан. (16) В этом году у самнитов отбили Copy, Арпин и Цезеннию; на Капитолии воздвигли и освятили огромное изваяние Геркулеса[1292].
45. (1) При консулах Публии Сульпиции Саверрионе и Публии Семпронионе Софе [304 г.] самниты отправили в Рим для переговоров о мире своих послов, чтобы добиваться то ли конца войне, то ли ее отсрочки. (2) На их униженные просьбы был дан ответ: если бы самниты не просили так часто мира, готовясь тем временем к войне, можно было бы вести подобные переговоры; но, коль скоро до сих пор слова оставались без последствий, приходится верить только делам. (3) Скоро консул Публий Семпроний будет с войском в Самнии, и его не обманешь, к войне или к миру склонны самниты; выяснив все, он обо всем доложит сенату, и, когда он двинется из Самния обратно, послы пусть идут за ним следом. (4) В тот год на пути через Самний римские легионы встретили лишь мирных жителей, охотно снабжавших их продовольствием, так что старинный договор[1293]с самнитами все‑таки возобновили.
(5) Тогда римляне пошли войною против эквов – давних своих недругов, которые, впрочем, уже многие годы ничем не беспокоили римлян[1294], при всей своей ненадежности прикидываясь замиренными. Дело в том, что до разгрома герников эквы вместе с ними посылали самнитам подкрепление[1295], (6) а после покорения герников почти все племя перешло на сторону врагов Рима и не скрывало этого принятого всем миром решения. Но когда после заключения в Риме договора с самнитами фециалы явились к эквам требовать возмещения, (7) эквы упорно стояли на том, что, грозя войной, их силой пытаются заставить принять римское гражданство, а сколь это желанно, учит пример герников: ведь все кто мог, предпочли собственные законы римскому гражданству, (8) для тех же, у кого не будет выбора, принудительное гражданство обернется наказанием. Все это открыто говорилось на сходках, и потому римский народ приказал объявить эквам войну. (9) Оба консула отправились в новый поход и расположились лагерем в четырех милях от вражеского стана.
(10) Уже долгие годы эквы не вели войн самостоятельно. Их войско, походившее на ополчение, в котором не было толком ни вождей, ни военных порядков, было в смятении. (11) Одним казалось, надо выходить на бой, другим – защищать лагерь, многих тревожило разорение, грозящее полям, а следом и разрушение городов, оставленных под слабой охраною. (12) И вот когда среди многих высказанных мнений услышали, что пусть, мол, каждый оставит попечение об общих делах и займется своими собственными (13) и пусть с первою стражей уходят кто куда из лагеря, чтобы свезти в города все свое добро и защищать городские стены, то все с полным единодушием приняли это решение.
(14) Когда враги уже разбрелись по своим имениям, римляне на рассвете вынесли знамена и построились в боевом порядке, но никто не вышел им навстречу, и они поспешили к вражескому лагерю. (15) Не видя и там дозоров перед воротами и ни единой души на валу, не слыша обычного в лагере гомона, они остановились, пораженные странной тишиной и опасаясь засады. (16) Когда же перешли через вал и обнаружили в лагере полное безлюдие, бросились вдогонку за врагом. Следы меж тем вели во все стороны, как всегда бывает, если разбегаются кто куда, но поначалу это сбило римлян с толку. (17) Узнав же от лазутчиков о замыслах противника, римляне пошли войною на города эквов, осаждая их один за другим, и за пятьдесят дней взяли приступом тридцать один город, разрушив и спалив большую их часть и почти истребив племя эквов. (18) Над эквами справили триумф. Их погибель послужила уроком марруцинам, марсам, пелигнам и френтанам, которые отправили в Рим ходатаев просить о мире и дружественном союзе. С этими народами, по их просьбе, был заключен договор.
46. (1) Курульным эдилом в тот год был писец Гней Флавий, сын Гнея. Как сын вольноотпущенника он имел низкое происхождение, но был хитроумен и красноречив. (2) В иных из летописей я обнаруживаю о нем такой рассказ. Флавий состоял при эдилах и видел, что по трибам его выдвигают на эдильскую должность, но на голосование его имя не ставится, так как он писец; тогда он отложил дощечку и дал клятву никогда больше не служить писцом[1296]. (3) Лициний Макр утверждал, что Флавий оставил эту службу несколько ранее, еще до того, как стал трибуном и одним из триумвиров – один раз в «ночном» триумвирате[1297], другой – в триумвирате, ведавшем поселениями. (4) Но все так или иначе сходятся на том, что он упорно боролся против знати, презиравшей его за низкое происхождение. (5) Он обнародовал гражданское право[1298], которое понтифики держали у себя под замком, и расставил по форуму белые доски с фастами[1299], чтобы народ знал, по каким дням можно вести тяжбы. (6) Несмотря на озлобление знати, он освятил на Вулкановом поле храм Согласия[1300], и по единодушной воле народа заставил великого понтифика Корнелия Брабата произнести слова, которые за ним повторял Флавий, меж тем, как обычай предков запрещал освящать храмы всем, кроме консулов и полководцев. (7) И только тогда по воле сената народу был предложен на утверждение закон, запрещавший освящать храм без приказа сената или большинства трибунов[1301].
(8) Хочу упомянуть еще об одном случае, хотя сам по себе он не столь уж значителен. Дело в том, что он показывает, какой свободой располагал народ в своем противостоянии заносчивой знати.
(9) Как‑то раз, когда Флавий пришел навестить больного товарища по должности, сидевшие там знатные юноши сговорились и не поднялись ему навстречу. Тогда Флавий велел принести ему курульное кресло и со своего почетного места поглядывал на терзаемых досадою недругов. (10) Впрочем, эдилом Флавия избрала рыночная клика, набравшая силу в цензорство Аппия Клавдия, который впервые осквернил сенат внесением в список вольноотпущенников; (11) а потом, когда никто не признал такой список действительным, и в курии Аппий не добился искомого влияния, то, распределив городской сброд по всем трибам, он сумел подкупить и форум и Марсово поле[1302]. (12) Знать встретила избрание Флавия с таким негодованием, что многие поснимали золотые кольца и бляхи. (13) С этих пор граждане разделились на две партии: народ здравомыслящий, чтивший и уважавший все добропорядочное, тянул в одну сторону, а рыночная клика – в другую. (14) Так и шло, пока Квинт Фабий и Публий Деций не стали цензорами, и ради общего согласия, как, впрочем, и ради того, чтобы выборы не попали в руки черни, Фабий выделил всю рыночную толпу и объединил ее в четыре трибы, назвав их «городскими». (15) Говорят это было встречено с такою благодарностью, что за примирение сословий Фабий заслужил прозвище Максим[1303], которого не дали ему столькие военные победы. Он же, как сообщают, учредил торжественный выезд всадников в квинктильские иды[1304].
КНИГА X
1. (1) При консулах Луции Генуции и Сервии Корнелии [303–302 гг.] внешних войн по сути не было. Вывели поселения в Copy и Альбу, что в земле эквов, было набрано шесть тысяч поселенцев; (2) Сора находилась во владениях вольсков, но была захвачена самнитами, и туда отправили четыре тысячи человек. (3) В том же году жителям Арпина и Требулы даровано было гражданство[1305]. Фрузинатов лишили трети их земельных владений за то, что они, как обнаружилось, подстрекали герников к мятежу; по постановлению сената консулы провели дознание, и зачинщиков этого заговора высекли розгами и обезглавили топором.
(4) Впрочем, чтобы консулам не пришлось провести весь год без войны, был предпринят небольшой поход в Умбрию, откуда сообщали о разбойниках, из какой‑то пещеры делавших набеги на поля. (5) Строем, со знаменами, римляне углубились в пещеру, но в потемках многие были изранены, главным образом побиты камнями. Наконец нашли другой выход – пещера была сквозная, – завалили отверстие бревнами и подожгли. (6) От дыма и жара там погибли две тысячи вооруженных разбойников; под конец они бросались в самое пламя, лишь бы вырваться наружу[1306].
(7) При консулах Марке Ливии Дентре и Марке Эмилии возобновилась война с эквами. Эквы были недовольны поселением, возведенным, словно крепость, в их владениях, и начали его упорную осаду[1307]. Однако поселенцы своими силами прогнали их прочь. (8) И все‑таки в Риме это вызвало сильный страх: слишком невероятным казалось, чтобы эквы при столь жалком своем положении поднялись на войну, полагаясь только на собственные силы. Поэтому их мятеж вынудил назначить диктатора – Гая Юния Бубулька. (9) Отправясь с начальником конницы Марком Титинием в поход, он в первой же схватке одолел эквов и на восьмой день с триумфом возвратился в Город, где и освятил уже как диктатор храм Спасения; будучи консулом, он дал обет его построить, а заложил, будучи цензором[1308].
2. (1) В том же году [302 г.] греческие корабли под началом Клеонима Лакедемонского высадились на италийском побережье и захватили саллентинский город Фурии[1309]. (2) Высланный против этого врага консул Эмилий в первом же бою обратил неприятеля в бегство и загнал обратно на корабли. Фурии были возвращены прежним обитателям, и на землях саллентинов воцарился мир. (3) Впрочем, в некоторых летописях сказано, будто к саллентинам послан был диктатор Юний Бубульк, а Клеоним покинул Италию еще до столкновения с римлянами. (4) Он обогнул затем Брундизийский мыс и подгоняемый ветром плыл, держась подальше от побережий Адриатики. И поскольку слева ему грозил непричальный италийский берег, а справа иллирийцы, либурны, истры – племена дикие, немало знаменитые морским разбоем, то он плыл все дальше, до самых венетийских берегов. (5) Здесь, отправив несколько человек на разведку местности, он узнал, что лежащий перед ним берег – только узкая полоска земли, за которой – лагуны, заливаемые морскими волнами, дальше видна равнина[1310], за нею холмы и, наконец, (6) устье очень глубокой реки, куда можно отвести корабли на безопасную стоянку (это была река Медуак). Тогда Клеоним отдал приказ ввести корабли в устье и подниматься вверх по реке. (7) Но для самых крупных судов русло оказалось мелким, и тогда толпа его воинов, перебравшись на суда полегче, достигла густо населенных мест, где по берегу стояли три рыбацкие села патавийцев. (8) Высадясь здесь и оставив при судах малочисленную охрану, они стали нападать на селения, жечь дома, угонять людей и скот и, увлекшись грабежами, уходить все дальше от кораблей. (9) Когда весть об этом достигла Патавия, его жители – а соседство галлов приучило их всегда быть начеку – разделили свою молодежь на два отряда. Один двинулся туда, где, по слухам, рыскали поврозь грабители, а другой, чтобы с ними не столкнуться, кружным путем отправился к корабельной стоянке – а была она в четырнадцати милях от города. (10) Перебивши часовых, патавийцы бросились к малым кораблям, и напуганным корабельщикам пришлось отвести суда к другому берегу. Столь же успешна была битва и на суше с разбредшимися по округе грабителями, а когда греки бросились назад к кораблям, на их пути уже стояли венеты. (11) Так враги были окружены и перебиты; а захваченные в плен сообщили, что за три мили от них стоят большие суда и сам царь Клеоним. (12) Тогда пленных отдали под стражу в соседнее селение, а вооруженные патавийцы погрузились на речные плоскодонные суда, приспособленные для мелководья, и на те, что отняли у неприятеля, подошли поближе и со всех сторон напали на неповоротливые корабли греков, для которых неведомые воды были страшней противника, (13) а бегство в открытое море желанней отпора. Их они преследовали до устья реки, там сожгли несколько вражеских судов, посаженных со страху на мель и так захваченных, и возвратились домой с победою. (14) Клеоним, у которого осталась едва пятая часть кораблей, ушел, нигде не добившись на Адриатике никакого успеха. Живы еще многие патавийцы[1311], видевшие своими глазами лаконские ростры и доспехи, выставленные в древнем храме Юноны. (15) В память той корабельной битвы ежегодно в этот день на реке, текущей через город, устраивается праздничное состязание корабельщиков.