15. (1) Апулийцы, конечно, не преминули бы примкнуть перед сражением к самнитам, но консул Публий Деций [296г.] стал против них лагерем у Малевента[1368], заставил их вступить в бой и разбил наголову. (2) Здесь тоже было больше беглецов, чем убитых, а убито было две тысячи апулийцев. Пренебрегши подобным противником, Деций повел легионы в Самний. (3) А там оба консульских войска, рыская повсюду, за пять месяцев опустошили все и вся. (4) Сорок пять раз разбивал Деций свой лагерь в Самнии, а другой консул – восемьдесят шесть раз. (5) И не только валы и рвы оставили они за собою, но и иные, куда более приметные свидетельства опустошения и разорения окрестных земель. (6) Фабий даже захватил город Циметру, причем в плен было взято две тысячи девятьсот воинов и в сражении убито около девятисот тридцати.
(7) Вслед за этим Фабий отправился в Рим для выборов и провел их без промедления. Все центурии стали одна за другой объявлять консулом Квинта Фабия, (8) и тогда второй соискатель – Аппий Клавдий, муж суровый и властный, не столько из честолюбия, сколько ради возвращения патрициям обоих консульских мест, употребил все свои усилия и все влияние знати на то, чтобы его избрали консулом вместе с Квинтом Фабием. (9) Фабий, однако, отказывался от должности, повторяя примерно те же доводы, что и годом раньше[1369]. Вся знать обступила его кресло, упрашивая вытащить консульство из плебейского болота и возвратить былое величие и консульской должности, п патрицианским родам. (10) Добившись тишины, Фабий умерил страсти, найдя слова для примирения: он, дескать, и позаботился бы об избрании обоих консулов из патрициев, если бы вместо него консулом стал кто‑то другой; (11) теперь же он не намерен подавать самый дурной пример и нарушать закон, засчитывая поданные за него самого голоса. (12) Так что консулом с Аппием Клавдием стал из плебеев Луций Волумний, в паре с которым он отправлял уже предыдущее консульство[1370]. Знать упрекала Фабия за уклонение от товарищества с Аппием Клавдием, видя причину этому в бесспорном превосходстве последнего в искусстве красноречия и управления делами государства.
16. (1) После выборов прежним консулам было приказано вести войну в Самнии с продлением их военных полномочий на шесть месяцев[1371]. (2) Так что и в новом году при консулах Луции Волумнии и Аппии Клавдии Публий Деций, оставленный товарищем в Самнии как консул, не переставал опустошать поля и как проконсул, пока наконец не изгнал так и не давшее боя самнитское войско вон из его собственных пределов. (3) Изгнанные самниты устремились тогда в Этрурию и потребовали созыва на совет этрусских старейшин в надежде, что, подкрепив просьбы страшным зрелищем огромной толпы вооруженных воинов, они скорее добьются успеха, чем неоднократными тщетными посольствами. (4) Когда те собрались, самниты поведали, как долгие годы борются они с римлянами за свою свободу: все было испробовано, чтобы своими силами вынести столь тяжкое бремя войны; (5) прибегали даже к помощи соседей, но не в самых крайних случаях; просили и мира у римского народа не в силах вести войну, но возобновляли ее, ибо мир оказывался для подневольных горше, чем война для свободных. (6) Надежда осталась у них только на этрусков: им известно, что это самый сильный, многочисленный и богатый народ Италии; а соседи этрусков – галлы, от копья вскормленные, – по природе своей всем враждебны, римскому же народу особенно, ибо помнят с законной гордостью о пленении его и об откупе золотом. (7) Если жив в этрусках былой дух Порсены[1372]и предков, тогда никаких нет препятствий тому, чтобы заставить римлян уйти со всех земель по сю сторону Тибра и бороться за жизнь, а не за непереносимое владычество их над Италией. А к услугам их самнитское войско, умелое и готовое тотчас следовать за ними хоть на приступ самого Рима.
17. (1) Пока они столь усердно выхваляли себя в Этрурии, римское вторжение испепеляло их отечество. Узнав от лазутчиков, что самнитское войско ушло, Публий Деций созвал совет и сказал: (2) «Зачем нам бродить войною от села к селу? Почему бы нам не приняться за города и крепости? Нет ведь уже войска, чтоб защищать Самний, оно покинуло свои пределы и само обрекло себя на изгнание». (3) Получив всеобщее одобрение, он повел войско на приступ сильного города Мурганции; и здесь преданность вождю и надежда на добычу побогаче, чем от разорения сел, так воспламенила воинов, что за один день они силой оружия захватили город. (4) Две тысячи сто самнитов, оказавших сопротивление, были там окружены и взяты в плен, захватили и горы другой добычи. Опасаясь, что огромный обоз будет служить помехою, Деций приказывает созвать воинов и говорит: (5) «Хватит ли с вас этой победы и этой добычи? Или хотите вы мерить ваши чаяния вашей доблестью? Все города самнитские, все богатства, скрытые в них, принадлежат вам, коль скоро столькими победами вы изгнали наконец вражьи рати из их собственной страны. (6) Так продайте все, что добыли, и пусть торговцы, привлеченные наживой, идут следом за войском. У меня вы не останетесь без нового товара: пойдемте отсюда к городу Ромулее, трудов там будет не больше, а добыча побогаче».
(7) Быстро распродав захваченное добро, воины сами торопили полководца идти к Ромулее. Там тоже обошлось без осадных сооружений и приспособлений: едва приблизили знамена к городу, как уже никто не мог отогнать римлян от стен; тотчас, кто где сумел, приставили они лестницы и ворвались в укрепления. (8) Город был взят и разграблен; около двух тысяч трехсот человек убито и шесть тысяч взято в плен, (9) а воины завладели огромной добычей, которую снова пришлось продать. Затем без всякой передышки и тем не менее с чрезвычайной поспешностью они двинулись на Ферентин. (10) Здесь, однако, и трудов, и опасностей было больше: стены города усиленно охранялись, а укрепления и природа местности делали город неприступным; но воины, привыкшие к добыче, одолели все.
(11) По некоторым летописям, слава захвата этих городов приходится в основном на долю Максима; Мурганцию, говорят, занял Деций, а Ферентин и Ромулею – Фабий. (12) А иные приписывают этот подвиг новым консулам или даже только одному – Луцию Волумнию, которому, по их словам, выпало воевать с самнитами.
18. (1) Пока все это происходило в Самнии (кто бы там ни начальствовал), в Этрурии множество племен поднялось на великую войну против римлян, зачинщиком которой был самнит по имени Геллий Эгнаций. (2) Почти все этруски согласились на войну; зараза распространилась и на соседние народы Умбрии, а галлов привлекли на помощь платою. Все эти несметные полчища стекались к самнитскому лагерю. (3) Когда о такой внезапной опасности донесли в Рим, консул Волумний со вторым и третим легионами и пятнадцатью тысячами союзников был уже на пути в Самний, так что постановлено было Аппию Клавдию, не тратя времени, отправляться в Этрурию. (4) За ним шли два римских легиона – первый и четвертый[1373]– и двадцать тысяч союзников; лагерь разбили вблизи от неприятеля. (5) Этот скорый приход консула был полезен едва ли не больше, чем какие‑то особо искусные или удачные военные действия в этой области под его началом, – ибо страх перед римлянами удержал некоторые из народов Этрурии, уже готовых взяться за оружие. (6) Однако сражения он одно за другим давал в неудобных местах и в неподходящее время, а это врага обнадеживало, и изо дня в день он становился все упорней, так что войско уже теряло доверие к вождю, а вождь к войску.
(7) В трех летописях я нашел письма Аппия к другому консулу, вызывающие его из Самния; и все‑таки утверждать такое наверное я не решаюсь, так как из‑за письма сами эти консулы римского народа, и уже не в первый раз исполнявшие должность, затеяли спор: Волумний утверждал, что был вызван Аппиевым письмом, Аппий же твердил, что письма не посылал. (8) К этому времени Волумний в Самнии захватил уже три крепости, перебив там до трех тысяч вражеских воинов и еще почти половину этого числа захватив в плен, а отправив в Луканию проконсулом Квинта Фабия с его прошлогодним войском, подавил там, к вящему удовольствию знати[1374], мятеж, поднятый вожаками из плебеев и бедняков. (9) Он оставил Деция опустошать поля, а сам со своими силами поспешил к другому консулу в Этрурию. Его появление все встретили с радостью. (10) Только Аппий (то ли с законным гневом, если ничего не писал, то ли с низкой неблагодарностью, если притворялся, нуждаясь сам в помощи, – о том знает лишь одна его совесть), (11) выйдя ему навстречу и едва обменявшись приветствиями, тотчас вопросил: «Все ли в порядке, Луций Волумний? Как дела в Самнии? Что побудило тебя оставить вверенную тебе область?» (12) Волумний отвечал на это, что в Самнии дела идут успешно, а пришел он, вызванный его, Аппия, письмом; если же письмо подложно и в Этрурии в нем не нуждаются, он немедля повернет знамена и удалится. (13) «Ступай, разумеется, – сказал Аппий, – никто тебя не держит, да и куда это годится, когда сам едва справляешься со своей войной, хвастать, что пришел‑де помочь другим!» «Пусть Геркулес обратит все к лучшему», – сказал Волумний, лучше пусть труды его будут напрасны, лишь бы не приключилось такой беды, чтобы одного консульского войска оказалось мало для Этрурии.
19. (1) И уже направились было консулы в разные стороны, когда легаты и трибуны из Аппиева войска обступили их со всех сторон. Одни умоляли своего начальника не пренебречь добровольною помощью товарища, о которой следовало бы просить; (2) другие – их было больше – преградили путь Волумнию, заклиная не предавать общего дела из недостойного соперничества с товарищем по должности; ведь случись теперь какое несчастье, большая вина падет не на брошенного в беде, а на бросившего: (3) так уж случилось, что и слава и позор этрусской войны ложатся на Луция Волумния. Люди спрашивать будут не об Аппиевых словах, а об участи войска; (4) пусть Аппий его отсылает – государство и войско его удерживают; пусть он только спросит, чего хотят воины. (5) С таковыми увещеваниями и заклинаниями притащили они едва не упиравшихся консулов на место сходки. Здесь говорили более пространно, но почти о том же, о чем толковали сперва в узком кругу. (6) И когда Волумний оказался при своем выигрышном положении еще и весьма речист даже рядом со своим красноречивейшим товарищем, то Аппий заметил с издевкою: (7) нужно, мол, воздать должное ему, Аппию, за то, что бессловесный и косноязычный их консул стал таким речистым, ведь в прежнее их консульство, по крайней мере в первые его месяцы, Волумний рта не смел раскрыть, теперь же произносит даже речи перед народом. (8) «Куда лучше было бы, – возразил Волумний, – если б ты у меня выучился круто действовать, а не я у тебя – красно говорить!» И затем он предложил устроить так, чтоб решить, кто из них лучший не оратор, а полководец, – ибо это для государства важнее. (9) Воевать предстоит и в Этрурии, и в Самнии – пусть же Аппий сам выберет, что ему больше по душе, а он со своим войском одинаково готов действовать хоть в Этрурии, хоть в Самнии. (10) Но воины в ответ зашумели, что обоим надо вместе взяться за этрусков. (11) Видя такое единодушие, Волумний сказал: «Если даже я неверно понял желание товарища, то о вашей воле сомнения не допущу: дайте криком знать, оставаться мне или уходить?» (12) И тут грянул такой крик, что заставил врагов покинуть лагерь. Оружие расхватали и выстроились на равнине. Тогда и Волумний тоже приказал трубить к бою и выносить из лагеря знамена. (13) Аппий, говорят, заколебался, понимая, что, вступит ли он в битву или воздержится от нее, победа все равно достанется товарищу; но потом, опасаясь, как бы и его легионы не последовали за Волумнием, уступил настояниям своих воинов и тоже подал знак к бою.
(14) Ни те ни другие не успели должным образом построиться; вождь самнитов Геллий Эгнаций с несколькими когортами отлучился за продовольствием, так что воины его бросились в бой скорей сами, чем по приказу и примеру; (15) но и в римских войсках не было единоначалия, да и времени для построения не хватило. Волумний уже начал бой, когда Аппий еще не подошел к неприятелю, поэтому войска сошлись, не выровняв рядов, (16) и словно некий жребий поменял местами привычных недругов: этруски стали против Волумния, а самниты, чуть поколебавшись без вождя, вышли навстречу Аппию. (17) Говорят, что в самый разгар сражения Аппий воздел руки к небу так, чтоб видно было в первых рядах, и взмолился: «Беллона[1375]если ты даруешь ныне нам победу, я обетую тебе храм»[1376]. (18) После этой молитвы, словно вдохновенный богинею, он сравнялся доблестью с товарищем, а войско его – со своим вождем. И вот уже и вожди исполняют долг полководцев и воины стараются изо всех сил, чтобы другое крыло не перехватило победу. (19) Так они опрокидывают врага и обращают в бегство, ибо трудно было ему противостоять силе, много превосходящей ту, с какою он привык иметь дело. (20) Тесня отступающих, преследуя бегущих, римляне отогнали врагов к их лагерю. Там с появлением Геллия и сабелльских когорт битва ненадолго возобновилась. Но вскоре и эти противники были рассеяны, и победители подступили к лагерю. (21) Сам Волумний повел войска к воротам, Аппий, вновь и вновь взывая к победной Беллоне, воспламенял воинов, и вот римляне через вал и рвы ворвались в лагерь. (22) Он был захвачен и разграблен; взятая там огромная добыча досталась воинам. Убито было семь тысяч девятьсот неприятельских бойцов, а две тысячи сто двадцать взято в плен.
20. (1) Пока оба консула и все силы римлян были брошены главным образом на войну с этрусками, в Самнии для опустошения римских окраинных земель поднялись новые воинства и, пройдя через весцийские земли в кампанские и фалернские поля, награбили несметную добычу. (2) Волумний шел уже большими переходами назад в Самний, потому что истекал срок военных полномочий Фабия и Деция, но известие о самнитском войске и о разграблении Кампании заставило его ради защиты союзников свернуть с пути. (3) Придя в Кален, он и сам увидел свежие следы разбоя, и каленцы поведали ему, что у врага уже столько добычи, что он еле держит походный строй, (4) а вожди их открыто говорят, что надо тотчас возвратиться в Самний и, оставив там добычу, вновь идти в поход, чтобы не вступать в бой, имея столь обремененное войско. (5) Сколь ни правдоподобно это казалось, Волумний решил разведать все получше и разослал всадников выловить грабителей, бродивших по деревням. (6) От них он дознался, что неприятель стал станом у реки Вольтурна, а оттуда в третью стражу ночи[1377]двинется к Самнию. (7) Тщательно это проверив, Волумний отправился в путь и остановился на таком расстоянии от неприятеля, чтобы самому остаться незамеченным, а врага захватить врасплох при выходе из лагеря. (8) Перед самым рассветом консул приблизился к лагерю и послал людей, знающих оскский[1378]язык, разведать, что там делается. Смешавшись с вражескими воинами, что в ночной суматохе было нетрудно, они узнали, что знамена с небольшой вооруженной охраною уже покинули лагерь, обоз и его охрана на выходе и что войско лишено подвижности, каждый занят своей поклажей и нигде нет ни согласия, ни достаточно ясных распоряжений. (9) Решили, что это и есть лучшее время для нападения, да и заря уже занималась. И вот, Волумний, приказав трубить к бою, наступает на вражеские войска. (10) Самниты обременены добычей, и мало кто при оружии; одни прибавили шагу, гоня перед собою скот, другие остановились, не зная, что безопасней: идти вперед или вернуться в лагерь; а покуда они колеблются, римляне нападают, и вот уже они перебрались через вал и учиняют в лагере беспорядочную резню. (11) Не только вражеское нападение привело в замешательство самнитские отряды, но вдобавок еще и бунт пленных: (12) кто не связан, тот развязывает других, а иные, расхватав оружие, притороченное к походной клади, врываются в ряды воинов и производят переполох страшней самой битвы. (13) А потом свершают подвиг еще достопамятнее: когда вождь Стай Минаций приблизился к рядам для ободрения, они 75‑76 нападают на него, рассеивают всадников из его свиты и, обступив его самого со всех сторон, плененного верхом на коне, тащат к римскому консулу. (14) При таком замешательстве передовые отряды самнитов возвратились назад, и битва, уже решенная, возобновилась, однако длительное сопротивление было невозможно. (15) До шести тысяч человек было убито, две с половиной взято в плен, в их числе четыре военных трибуна, захвачено тридцать боевых знамен и – что всего отраднее победителям – вызволено семь тысяч четыреста пленников и отбиты назад горы отнятого у союзников имущества. Все владельцы указом были созваны, чтобы опознать и получить назад свою собственность; добро, которому в должный срок не нашлось хозяина, раздали воинам, а воинов заставили распродать эту добычу, чтобы не было у них мысли ни о чем, кроме оружия.
21. (1) В Риме такое разорение Кампании вызвало большую тревогу; (2) и как раз тогда из Этрурии пришли вести, что после ухода оттуда Волумниева войска этруски взялись за оружие и начали призывать к восстанию и самнитского вождя Геллия Эгнация, и умбров, а галлов огромною мздой склонять к себе на свою сторону. (3) Сенат, устрашенный этими известиями, приказал закрыть суды и набрать войско из людей всякого звания: (4) к присяге привели не только свободных и молодых, но даже из пожилых составили когорты, даже из вольноотпущенников – центурии[1379]; принялись совещаться о том, как защитить Город, а во главе всего дела поставили претора Публия Семпрония.
(5) Только донесение консула Луция Волумния с вестью, что разорители Кампании перебиты и рассеяны, умерило заботы сената. (6) Так что в честь консула за успешный исход войны и ради отмены закрытия судов, длившегося восемнадцать дней, было устроено благодарственное молебствие, и было это молебствие исполнено радости. (7) Тогда пошла речь о том, как защитить области, опустошенные самнитами, и решено было вывести в Весцийской и Фалернской округах два поселения, одно возле устья реки Лирис, названное Минтурны, другое – в Весцийских лесах на границе Фалернских владений, (8) где, говорят, был греческий город Синопа, который позже римские поселенцы прозвали Синуэссой. (9) Народным трибунам вменили в обязанность с одобрения всех плебеев[1380]поручить претору Публию Семпронию назначить триумвиров для вывода поселений в те места. (10) Нелегко было найти охотников записываться в поселенцы, ибо ясно было, что их отправляют не землю возделывать, а чуть ли не бессменно стоять на страже во вражеской области.
(11) Но от этих забот сенату пришлось отвлечься, потому что в Этрурии воевать стало много тяжелее, и от Аппия одно за другим шли послания с напоминаниями не оставлять без внимания волнения в его области: (12) ведь уже четыре народа объединяют силы – этруски, самниты, умбры и галлы, и в двух местах им пришлось разбить свои лагеря, ибо столь громадные полчища не могли втиснуться в один. (13) Из‑за этого и ради проведения выборов (сроки уже подошли) консул Волумний был отозван в Рим. Прежде чем созвать центурии для голосования, он созвал народную сходку и долго рассказывал о тягостях этрусской войны: (14) уже тогда, когда он сам вместе с товарищем вел там совместные действия, подобная война была непосильна для одного полководца и одного войска, а ведь с тех пор, говорят, добавились еще умбры и громадные полчища галлов; (15) пусть же, говорил он, каждый помнит, что в этот день избираются консулы вести войну против четырех народов. И если бы не уверенность, что народ римский единодушно изберет консулом того, кто ныне слывет бесспорно первым из всех полководцев, он бы тотчас сам назначил его диктатором.
22. (1) Ни у кого не было сомнений, что единогласное избрание предстоит Квинту Фабию; в голосовании и прерогативных, и всех первых центурий Фабий был вместе с Луцием Волумнием объявлен консулом [295 г.]. (2) Фабий произнес речь, такую же, как и двумя годами ранее[1381]; но потом, уступая всеобщему единодушию, стал под конец просить себе в товарищи Публия Деция: (3) он‑де будет опорой его старости. В совместном с ним цензорстве и двукратном консульстве он познал, что нет ничего надежнее для защиты общего дела, чем согласие в товарищах; и в его возрасте он едва ли уже сможет делить власть с новым человеком (4) – ведь куда проще советоваться с человеком, нрав которого уже знаешь. Консул присоединился к его речам. Он воздал Публию Децию подобающие хвалы, сказал, какое благо в военном деле – согласие консулов, и какое зло – их несогласие, (5) и напомнил, как едва не обернулась погибелью недавняя его ссора с товарищем по консульству[1382]. (6) Деций с Фабием, продолжал он, живут единой душой и помыслами, словно оба рождены для ратного дела, в подвигах они – герои, а в словесных состязаниях и ухищрениях не искусники. (7) Таковы и должны быть консулы; а кто ловок и смышлен в законах и красноречии, вроде Аппия Клавдия, тех надо избирать преторами для отправления правосудия, чтоб они начальствовали в Городе и на форуме. (8) В этих прениях прошел день. Назавтра по распоряжению консула состоялись и консульские и преторские выборы. (9) Консулами стали Квинт Фабий и Публий Деций, а претором – Аппий Клавдий, все трое – заочно; а военные полномочия Луция Волумния, согласно постановлению сената и решению народа, были продлены еще на год.
23. (1) В тот год было много грозных знамений, и сенат для отвращения зла назначил двухдневное молебствие; (2) из казны были розданы вино для возлияний и смола для воскурении, и многолюдные толпы мужчин и женщин отправились возносить молитвы. (3) Молебствия эти запомнились ссорой, случившейся между матронами в святилище Скромности Патрицианской[1383], что на Бычьем рынке возле круглого храма Геркулеса. (4) Матроны не допустили там к обрядам Вергинию дочь Авла за ее брак не с патрицием, ведь она была из патрицианского рода, но замужем за консулом из плебеев Луцием Волумнием. Краткий спор женские страсти превратили в яростное противоборство, (5) когда Вергиния с истинной гордостью заявила, что в храм Патрицианской Скромности она вошла и как патрицианка, и как скромница, и как жена единственного мужа, за которого ее выдали девицею, и не пристало ей стыдиться ни его самого, ни его должностей, ни его подвигов. (6) Свои гордые слова подкрепила она славным деянием. На Долгой улице, где она жила, она выгородила в своем жилище место, достаточно просторное для небольшого святилища, воздвигла там алтарь и, созвав плебейских матрон, посетовала на обиду от патрицианок и сказала: (7) «Этот алтарь я посвящаю Плебейской Скромности и призываю вас, матроны, так же состязаться меж собою в скромности, как мужи нашего государства – в доблести; (8) постарайтесь же, если это возможно, чтобы этот алтарь славился перед тем и святостью большею, и почитательницами чистейшими». (9) Алтарь этот чтился почти по тому же чину, что и первый, более древний: только матрона, признанная безупречно скромной и единобрачной, имела право приносить на нем жертвы[1384]. (10) Но потом нечестивые служители сделали это богослужение общедоступным, причем не только для матрон, но для женщин всякого звания, и наконец оно пришло в упадок.
(11) В том же году курульные эдилы Гней и Квинт Огульнии привлекли к суду нескольких ростовщиков[1385]; (12) их лишили имущества, и на деньги, поступившие в казну, поставили медные пороги на Капитолии и серебряные сосуды на три престола внутри храма Юпитера, а также изваяние Юпитера на колеснице четверней на вершине его храма, а возле Руминальской смоковницы[1386]– изображения младенцев – основателей Города у сосцов волчицы, и, наконец, вымостили тесаным камнем дорогу от Капенских ворот до Марсова храма. (13) А плебейские эдилы Луций Элий Пет и Гай Фульвий Курв тоже на деньги, взятые пенею с осужденных скотовладельцев[1387], устроили игры и посвятили в храм Цереры 86‑87 золотые чаши.
24. (1) Здесь вступают в пятое свое консульство Квинт Фабий и в четвертое – Публий Деций, стяжавшие в трех совместных консульствах и совместном цензорстве громкую славу (2) не столько деяниями, хоть деяния их были велики, сколько взаимным согласием. Но не дано было ему оставаться неизменным, хотя, думается, причиной было не личное их соперничество, а борьба сословий, (3) ведь если патриции добивались, чтобы Фабий без жребия получил военачальство в Этрурии, то плебеи требовали от Деция настаивать на жребии. (4) Так или иначе в сенате пошли прения, и, когда Фабий взял там верх, дело было отдано на суд народа.
Речи на собрании были недолгие, как водится среди людей военных, верящих больше делам, а не словам. (5) Фабий толковал, что нехорошо, дескать, когда один посадил дерево, а другой собирает его плоды; что это он, Фабий, прошел Циминийский лес и проложил римскому оружию путь через непроходимую чащу. (6) К чему было тревожить его в такие его годы, если намерены поручить войну другому вождю? Теперь куда как ясно, что он избрал себе противника, а не союзника в начальствовании войсками, – переходит Фабий к упрекам, – и что Децию опостылело единодушие трех их совместных консульств. (7) В конце концов, он не требует ничего, кроме отправки его на войну, раз уж он сочтен достойным быть военачальником; как подчинился он решению сената, так подчинится и воле народа. (8) Публий Деций со своей стороны жаловался на беззаконие сената: покуда была возможность, отцы что было сил старались не допустить плебеев к высшим должностям; (9) когда же доблесть сама завоевала право быть почтенною в людях всякого звания, начали изыскивать способы лишить силы не только глас народа, но даже волю случая, подчиняя то и другое власти немногих. (10) До него, Деция, все консулы получали область военных действий по жребию, а теперь вдруг сенат без жребия поручает ведение войны Фабию! (11) Если б это делалось из почтения, то у Фабия столько заслуг и перед Децием, и перед государством, что Деций сам бы рукоплескал славе Квинта Фабия, не служи только блеск его величия унижению другого. (12) Кому же невдомек, что когда тяжкую и опасную войну без жребия поручают одному из консулов, то тем самым другого консула объявляют лишним и никчемным? (13) Фабий прославлен подвигами в Этрурии – Публий Деций тоже хочет там прославиться; и если Фабий оставил там тлеющий огонь, столько раз неожиданно вспыхивавший новым пожаром, – то, может быть, именно Децию суждено его погасить? (14) Словом, из уважения к летам и достоинству товарища он готов уступить ему и почести, и награды, но когда речь идет о борьбе о опасности, он по своей воле как не уступал, так и не уступит; (15) и даже если ничего не выйдет из этого сопротивления, одного он заведомо добьется: чтобы народные полномочия были во власти народа, а не в милости сената. (16) Он молит Юпитера Всеблагого Величайшего и бессмертных богов дать ему с товарищем по консульству равный жребий, то есть равную доблесть и счастье в ведении войны. (17) И конечно, если консулами станут мужи, из коих каждый может победно вести войну с этрусками, то это и по природе справедливо, и служит добрым примером, и способствует славе римского парода. (18) Фабий же обратился к римскому народу с единственной просьбой: прежде, чем трибуны приступят к голосованию, пусть выслушают донесения претора Аппия Клавдия из Этрурии, и после этих слов покинул собрание. И тогда народ не менее единодушно, чем сенат, постановил без жребия поручить Фабию войну в Этрурии.
25. (1) Тогда почти вся молодежь сбежалась к консулу Фабию, и каждый спешил назвать себя по имени – так сильно хотелось им служить под его началом. (2) Окруженный этой толпою, Фабий сказал: «Я намерен набрать не более четырех тысяч пехотинцев и шестисот всадников; кто запишется сегодня и завтра, тех я и поведу с собою. (3) Я не о том думаю, чтобы вывести на войну многочисленное войско, а больше о том, чтобы привести всех назад с большой добычей». (4) Этим отказом от желанного обычно многолюдства внушив войску надежду и уверенность, он двинул послушное войско к крепости Ахарна[1388], возле которой находился неприятель, и подошел к лагерю Аппия Клавдия. (5) В нескольких милях от лагеря навстречу ему попались дровосеки с охраной. Завидев шествующих впереди ликторов и узнав, что Фабий стал консулом, они с бурной радостью возблагодарили богов и римский народ за то, что именно Фабия послали к ним военачальником. (6) А когда, обступив со всех сторон, они приветствовали консула, тот спросил, куда они держат путь, и, услышав, что за дровами, сказал: «Быть этого не может! Разве у вас нет частокола вокруг лагеря?» (7) И когда на это ему закричали, что есть и частокол двойной, и рвы, и все равно очень страшно, Фабий произнес такие слова: «В таком случае дров у вас хватает: ступайте и выдерните частокол». (8) Те возвратились в лагерь и стали выдергивать там частокол, нагнав страху и на воинов, оставшихся в лагере, и на самого Аппия: (9) каждый объявлял другим, что это делается по приказу самого Квинта Фабия. На другой день лагерь снялся с места, а претор Аппий был отослан в Рим. (10) С этого времени римляне нигде не разбивали постоянного лагеря. Фабий считал, что воинам вредно сидеть на одном месте: переходы и перемена мест делают их подвижней и крепче. Но переходы были, конечно, такими, какие возможны, когда зима еще не кончилась.
(11) А с началом весны, оставив второй легион возле Клузия, который в древности называли Камарс, и поставив во главе лагеря пропретора[1389]Луция Сципиона, сам Фабий возвратился в Рим для совещания о ведении войны, (12) – то ли по вызову от сената, то ли по собственной воле, предвидя войну более тяжелую, чем казалось по слухам; и о том и о другом есть свидетельства. (13) Некоторым хочется представить дело так, будто это претор Аппий Клавдий вызвал его в Рим, расписав и перед сенатом, и перед народом ужасы этрусской войны, что он и прежде постоянно делал в своих донесениях: мол, одного военачальника и одного войска против четырех народов будет недостаточно; (14) ударят ли враги соединенными силами на одно из войск, начнут ли вести войну в разных местах, чтобы не поспеть было одному консулу сразу всюду, – опасность одинакова. (15) Сам он оставил в Этрурии два римских легиона да с Фабием прибыли не более пяти тысяч человек пехоты и конницы. Теперь, по его мнению, консулу Публию Децию нужно при первой возможности тоже отправиться в Этрурию к товарищу, а Самний оставить Луцию Волумнию; (16) если же консул предпочтет отправиться в свою область, то в Этрурию к консулу пусть идет Волумний с войском, какое обычно бывает у консулов. (17) На большинство речь претора произвела впечатление, и только Публий Деций, говорят, заявил, что все должно остаться, как есть, пока Квинт Фабий либо сам не явится в Рим, – если это не будет во вред общему благу – либо не пришлет кого‑нибудь из легатов, чтобы сенат мог доподлинно узнать, сколь опасна этрусская война, каких сил она требует и скольких предводителей.