16. (1). На следующий день пунийцы всю дорогу между обоими лагерями заполнили войском. (2) Римляне держались под самым валом – место было, конечно, гораздо удобнее[1779]– но карфагеняне не давали им покоя, выпуская на них конницу и легко вооруженных. Пунийцы сражались то тут, то там – то наступая, то отступая, но римское войско твердо стояло на своем месте: (3) сражение не разгоралось и шло скорее так, как хотел диктатор, а не Ганнибал; у римлян погибло двести человек, у неприятеля – восемьсот. (4) Ганнибал, казалось, попал в окружение: дорога на Казилин была закрыта; Капуя, Самний и столько богатых союзников в тылу у римлян будут подвозить им провиант, (5) а пунийцу придется зимовать в страшных лесах, среди Формийских скал[1780], литернских песков[1781]и болот. Ганнибал не обманывался: его били его же оружием. Ускользнуть через Казилин было невозможно – оставалось идти горами и взбираться на хребет Калликулы. (6) Чтобы римляне не напали на его войско, запертое в долине, он придумал обмануть врага устрашающим зрелищем и решил с наступлением ночи незаметно подойти к горам[1782]. (7) Для осуществления хитрого плана он запасся факелами, набранными по деревням, сухими прутьями в соломой; их привязывали к рогам быков, укрощенных и неукрощенных, которых было много (тысяч около двух) среди награбленной по деревням добычи. (8) Газдрубалу велено было ночью зажечь эту сушь на рогах у животных и гнать их к горам, лучше всего к тем, где засел неприятель.
17. (1) Как только смерклось, тихонько снялись с лагеря; быков гнали далеко впереди знамен. (2) Когда подошли к горам и дорога сузилась, внезапно был дан сигнал гнать быков прямо к горам и зажечь им рога. Перепуганные сверкающим на голове огнем, мучимые болью (пламя их жгло по живому), быки словно взбесились. (3) Они понеслись в разные стороны, поджигая вокруг кусты и ветки; казалось, будто горят и леса, и горы; тряся головами, быки только раздували огонь; впечатление было такое, будто во все стороны разбегаются люди. (4) Солдаты, поставленные у входа в ущелье, видя над собой и по горным вершинам какие‑то огни, решили, что они окружены, и ушли со своих постов. Идя по горному хребту, как по самой безопасной дороге, там, где меньше всего мелькало огней, они наткнулись на нескольких быков, отбившихся от стада. (5) Сначала они остановились, потрясенные видом этих диковинных существ, дышащих племенем, (6) но затем, поняв хитрую людскую выдумку и думая, что тут не без ловушки для них, кинулись в великом смятении бежать и налетели на вражеский легковооруженный отряд; ночь, сравнявшая страхи обеих сторон, заставила тех и других стоять смирно до рассвета. (7) Тем временем Ганнибал провел свое войско через ущелье, где застиг какую‑то часть врагов и расположился лагерем в аллифской области[1783].
|
|
18. (1) Ночная тревога была замечена Фабием, но он счел, что тут ловушка и не желая сражаться ночью, продержал своих солдат в укрепленном месте. (2) На рассвете под горой завязалось сражение; римляне, значительно превосходившие числом карфагенян, легко одолели бы этот легко вооруженный, отрезанный от своих отряд, не появись на поле боя еще и отряд испанцев, высланный Ганнибалом. (3) Привычные к горам, к беготне средь камней и скал, поджарые, быстрые, с легким оружием, они легко ускользали от врага – тяжеловооруженного, привыкшего сражаться на равнинах, неповоротливого пехотинца. (4) Сражение было неравным: в лагерь вернулись невредимыми почти все испанцы, а римляне потеряли несколько человек.
|
|
(5) Фабий снялся с лагеря, перешел горы и остановился выше Аллиф на высоком и укрытом месте. (6) Ганнибал притворился, будто идет через Самний на Рим, и вернулся, все по пути опустошив, в область пелигнов[1784]; Фабий вел войско горами, двигаясь посередине между неприятелем и Римом, не отступая и не наступая. (7) От пелигнов Ганнибал повернул обратно в Апулию и пришел в Гереоний, город, покинутый жителями из страха, так как его стены частью обрушились[1785]. (8) Диктатор укрепил свой лагерь в ларинских землях[1786]; он был отозван в Рим для жертвоприношений; своему начальнику конницы он не только приказывал, но и увещевал его, и почти что упрашивал: (9) пусть полагается не на счастье, а на здравый смысл; пусть за образец полководца возьмет его, Фабия, а не Семпрония и Фламиния; пусть не считает, будто почти все лето потрачено зря – врага морочили и водили за нос; по мнению врачей, покой иногда гораздо полезнее движения и деятельности; (10) не так уже мало, что неприятель, одержавший столько побед, перестал побеждать, и солдаты после непрерывных поражений передохнули. Нисколько не убедив такими речами начальника конницы, Фабий отбыл в Рим.
19. (1) В начале того же самого лета в Испании тоже завязалась война на суше и на море. (2) Газдрубал к кораблям, полученным от брата оснащенными и готовыми, добавил еще десять (3) и передал Гимилькону флот в сорок кораблей. Выступив из Нового Карфагена[1787], он повел войско по берегу, а корабли шли в виду земли – он был готов сразиться с врагом, откуда бы тот ни появился. (4) Гней Сципион, услышав, что враг снялся с зимовки, собирался сначала поступать так же, но потом не отважился искать встречи на суше из‑за громкой молвы о новых вспомогательных войсках у врагов. Он посадил на корабли лучших солдат и повел навстречу неприятелю флот в тридцать пять судов[1788].
|
|
(5) Отплыв из Тарракона[1789], он на следующий день прибыл на стоянку, находившуюся в десяти милях от устья реки Ибер. Высланные оттуда вперед на разведку два массилийских судна донесли, что пунийский флот стоит в устье реки, а лагерь разбит на берегу. (6) Сципион снялся с якоря и двинулся на беспечного, ничего не подозревающего врага, рассчитывая, что тот потеряет голову со страху. В Испании по высоким местам поставлены башни, с которых и наблюдают за разбойниками, и отбиваются от них. (7) Оттуда, едва лишь заметив неприятельские суда, подали знак Газдрубалу. Тревога поднялась раньше на суше в лагере, чем на море на судах. Еще не слышно было ни плеска весел, ни окликов с кораблей, а флота, скрытого предгорьями, не было видно, как вдруг один за другим прискакали всадники от Газдрубала с приказом: (8) не разгуливать по берегу и не отдыхать в палатках, забыв на сегодня о враге и сражении, а браться за оружие и садиться поскорей на суда – римский флот уже близко от гавани. (9) Приказ выкрикивали разосланные повсюду всадники; тут же со всем войском находился и Газдрубал; всюду смятение, грохот и крик; гребцы и солдаты ринулись на суда, похожие скорее на беглецов, чем на идущих в битву. (10) Только все погрузились, как одни, отвязавши канат, закрепленный на берегу, бросаются к якорям, другие чтобы не было задержки, перерубают якорный канат[1790]– все делалось в спешке; солдаты со своим оружием мешали морякам с их снастями; суета моряков мешала солдатам как следует вооружиться. (11) А Сципион не только подошел ближе, но и выстраивал суда в боевом порядке. Тут карфагеняне растерялись не столько при виде врага, готового сразиться, сколько от собственной бестолковой суеты: они едва лишь вступили в бой, как обратились всем флотом в бегство. (12) Множество судов, шедших развернутым строем, не могли, конечно, войти в реку против течения, и карфагеняне повели их к морскому берегу: одни корабли застряли на отмелях, другие вытащены были на берег; солдаты, и вооруженные и безоружные, торопливо присоединялись к своему войску, выстроившемуся по берегу. Два карфагенских корабля были взяты в первой же схватке, четыре – уничтожены[1791].
20. (1) Римляне хоть и видели, что суша в руках врага и неприятельские солдаты выстроены вдоль всего берега, не медля погнались за флотом оробевших врагов; (2) все суда, которые не разбились носом о берег и не сели крепко на мель, римляне, привязав за корму, увели в открытое море; из сорока судов взято было двадцать пять. (3) Но прославлена эта победа другим: одной незначительной схватки оказалось довольно, чтобы сделать римлян хозяевами всего этого побережья. (4) Морем отбыли они к Онусе[1792], где и высадились; взяв и разграбив этот город. (5) они направились далее – к Новому Карфагену[1793]; (5) там, опустошив окрестности, подожгли строения, примыкавшие к городской стене и воротам. (6) Оттуда флот, тяжело нагруженный добычей, пришел в Лонгунтику, где лежало огромное количество спарта[1794], собранного Газдрубалом на потребу судам; взяв себе сколько было нужно, остальное сожгли. (7) Пройдя вдоль материка, римляне направились к острову Эбус[1795], (8) два дня осаждали его главный город, но, поняв, что в напрасных усилиях они только зря тратят время, (9) обратились к опустошению окрестностей, сожгли и разграбили несколько деревень, добычи набрали больше, чем на материке, и уже садились на корабли, когда с Балеарских островов пришли к Сципиону послы, прося заключить мир. (10) Оттуда Сципион повернул с флотом обратно и вернулся в ближнюю часть провинции[1796], куда пришли послы от всех народов, живущих по Иберу, и от многих, населяющих самые дальние области Испании: (11) больше ста двадцати народов признали власть Рима и дали заложников. (12) Сципион, уверенный в своих солдатах, дошел до самых Кастулонских гор[1797]; Газдрубал направился в Лузитанию, поближе к берегам Океана.
21. (1) Казалось, остаток лета будет спокойным, и карфагеняне этого спокойствия не нарушали, (2) но испанцы и сами – народ беспокойный и жадный до перемен, а тут еще Мандоний в Индибилис, (3) который был раньше царьком илергетов, после ухода римлян из‑под Кастулона подняли своих земляков и стали грабить усадьбы мирных союзников Рима. (4) Сципион выслал против них легковооруженный отряд под командой военного трибуна: беспорядочную шайку после легкой схватки разогнали, несколько человек убили и взяли в плен, у большинства отобрали оружие, (5) но Газдрубала, направлявшегося к Океану, эта сумятица повлекла к Иберу на защиту союзников. (6) Лагерь карфагенян был на земле илергавонов[1798], а римский – у Нового Классиса[1799], когда неожиданное известие дало войне другой поворот. (7) Кельтиберы, которые и раньше посылали к римлянам своих старейшин и дали заложников, побужденные письмом Сципиона, вторглись в карфагенскую провинцию с мощным войском. (8) Три города они взяли приступом; в двух сражениях с Газдрубалом прекрасно бились: около пятнадцати тысяч неприятелей они перебили, захватили четыре тысячи пленных и много знамен.
22. (1) Таково было положение дел в Испании, когда Публий Сципион прибыл в провинцию[1800]; сенат по истечении его консульства продлил ему власть и отправил к нему тридцать[1801]военных кораблей, восемь тысяч солдат и много припасов. (2) Этот флот с огромным числом грузовых судов с великой радостью увидели издали граждане и союзники – суда бросили якорь в Тарраконской гавани. (3) Высадив солдат, Сципион отправился к брату; отныне они вели войну, согласуя свои решения и план действий. (4) Пока карфагеняне заняты были войной с келтиберами, братья не медля перешли Ибер и, нигде не увидев врага, направились к Сагунту[1802]: говорили, будто там находятся заложники, взятые Ганнибалом со всей Испании, а гарнизон, охраняющий их в городской крепости, невелик. (5) Только этот залог и удерживал все народы Испании от союза с римлянами, к которому они склонялись, но не хотели оплачивать свое отпадение кровью своих детей.
(6) Эти цепи ловко, хоть и вероломно, снял с Испании один человек. Это был Абелукс, знатный испанец, проживавший в Сагунте; раньше он был на стороне карфагенян, но, когда счастье изменило Карфагену, изменил ему и он, как это обычно для варваров. (7) Считая перебежчика, не имеющего, что выдать врагу, существом жалким и презренным, он ломал голову, как побольше угодить новым союзникам. (8) Перебирая все, что было в его силах, он утвердился в мысли, что только одно сделает испанских вождей друзьями римлян: передача заложников. (9) Прекрасно зная, что их сторожа ничего не сделают без приказа своего начальника Бостара, он изыскивает хитрый подход к самому Бостару, (10) чей лагерь находился на самом берегу, за городом, преграждая дорогу римлянам. Абелукс отвел Бостара в сторону и стал, словно незнающему, рассказывать о положении дел: (11) до сего дня, говорил он, страх сдерживал испанцев; римляне были далеко; теперь римский лагерь уже за Ибером – крепкое и надежное убежище для желающих переворота; тех, кого не сдерживает страх, надо связать благодеянием и милостью. (12) Бостар удивился и стал расспрашивать, каким должен быть этот дар в обстоятельствах, столь неожиданных. (13) «Отошли заложников к их согражданам. Это обрадует и родителей их, людей знатнейших в своем отечестве, да и всех их сограждан. (14) Каждый хочет, чтобы ему верили; доверие обязывает к доверию. Я сам возьму на себя труд развезти заложников по домам и делом помогу осуществлению своего замысла; это дело, приятное само по себе, я постараюсь сделать еще приятнее». (15) Он уговорил Бостара, человека не столь проницательного, как другие пунийцы, а ночью тайком пробрался к неприятельской стоянке, где встретился с несколькими испанцами из вспомогательных отрядов и был проведен к Сципиону; (16) он изложил, зачем пришел; назначили время и место для передачи заложников, и Абелукс после обмена ручательствами вернулся в Сагунт. Следующий день он потратил, выполняя поручения Бостара по этому делу. (17) Бостар отпустил его, рассчитывая вместе выйти ночью, чтобы не попасться в руки неприятельского караула, но Абелукс, разбудив охрану заложников в условленный час, завел их, словно ничего не подозревая, в засаду, коварно им же устроенную. (18) Их провели в римский лагерь, все прочее при возвращении заложников сделали именно так, как было условлено с Бостаром и тем же порядком, как это делалось бы от имени Карфагена. (19) Но благодарность, какой удостоились римляне, была большей, чем досталась бы за то же самое карфагенянам, чья грубость и заносчивость в счастьи были известны. Их мягкость выглядела бы следствием неудач и страха. (20) Римляне дотоле испанцам неведомые, при первом знакомстве показали себя милостивыми и благородными. Абелукс, человек здравомыслящий, не зря перешел к ним. (21) Все испанцы единодушно склонялись к отпадению от Карфагена и взялись было за оружие, но наступившая зима загнала в дома и римлян и карфагенян.
23. (1) Вот что было совершено в Испании во второе лето войны с карфагенянами, когда в Италии разумная медлительность Фабия принесла римлянам передышку от бед. (2) Но насколько встревожен ею был Ганнибал, – (ведь римляне, наконец, выбрали себе полководца, который воюет, думая и рассчитывая, а не полагаясь на счастье), (3) настолько же презирали ее сограждане Фабия, что в Городе, что в войске, – и особенно, после того как в его отсутствие начальник конницы, благодаря своей лихости, выиграл сражение[1803], – событие радостное, но, правду сказать, значения не имевшее. (4) Два обстоятельства еще увеличили нелюбовь к диктатору: о первом постарался коварный Пуниец: когда перебежчики показали ему усадьбу[1804]диктатора, он все вокруг выжег дотла, а усадьбу Фабия приказал не трогать, чтобы это наводило на мысль о каком‑то тайном сговоре; (5) вторым таким обстоятельством стал поступок самого Фабия, на первый взгляд сомнительный, так как Фабий не подождал сенатского одобрения, но впоследствии обратившийся к вящей его славе. (6) При обмене пленных вожди римский и карфагенский согласились, чтобы как было заведено в Первую Пуническую войну, та сторона, которая получит больше людей, чем вернет, заплатила бы за эту разницу – по два с половиной фунта серебра за человека. (7) Римляне получили на двести сорок семь человек больше, чем карфагеняне, а с серебром, которое следовало за них уплатить, получалась задержка – сенаторы, с которыми Фабий не посоветовался, затягивали обсуждение этого дела; (8) тогда он, послав в Рим своего сына Квинта, продал через него свое нетронутое врагом имение и погасил государственную задолженность из частных средств[1805].
(9) Ганнибал стоял лагерем под стенами Гереония[1806]; город этот он взял и спалил, оставив лишь несколько построек под амбары. (10) Две трети войска он отправил за провиантом, а с третьей – ее он держал наготове – остался на стоянке, чтобы и охранять лагерь, и наблюдать, не нападут ли на фуражиров.
24. (1) Римское войско стояло тогда в ларинской области, командовал им Минуций, начальник конницы, а диктатор, как уже было сказано, отбыл в Рим. (2) Лагерь, разбитый на горе[1807], в месте высоком и безопасном, перенесли вниз на равнину; на совете стали обсуждать замыслы, сообразные запальчивости начальника: то ли напасть на вражеских солдат, разбредшихся по полям в поисках продовольствия, то ли напасть на их лагерь, оставленный под слабой охраной. (3) Ганнибал сразу увидел, что с переменой начальства война пойдет по‑другому и что противник поведет дело дерзко, а отнюдь не обдуманно. (4) Между тем Пуниец – чему трудно даже поверить, ведь враг был рядом – отослал треть солдат за продовольствием, оставив две трети в лагере, (5) а затем передвинул лагерь поближе к врагу, мили на две от Гереония, и разбил его на холме, который виден был неприятелю: пусть знает: если на фуражиров нападут, он готов идти на помощь. (6) Еще ближе, возвышаясь над римским лагерем, располагался другой холм; его ночью бесшумно заняли нумидийцы: взять его днем было невозможно – неприятель поспел бы туда же раньше, так как ему путь был короче. (7) Нумидийцы, хотя было их мало, удерживали это место, но римляне на следующий день сбросили их вниз и сами разбили лагерь на этом холме. (8) Вал одного лагеря был близко от вала другого, и почти все пространство между ними заполнило римское войско. Из лагеря со стороны, противоположной Ганнибалу, выслали конницу и легко вооруженных солдат на фуражиров, разбредшихся по широкому полю, их обратили в бегство и перебили. (9) Ганнибал не осмелился дать сражение: так мало с ним было солдат и он вряд ли отбился бы от врага, напади тот на лагерь. (10) Теперь уже он повел войну, пользуясь уроками Фабия: оставаться на месте и не торопиться; он вернул солдат в старый лагерь под Гереонием. (11) Некоторые писатели сообщают, что было дано настоящее сражение: пунийцев при первой схватке прогнали к самому лагерю, но они внезапно сделали вылазку, и теперь страх обуял римлян. Но тут вмешался самнит Децимий Нумерий, и сражение возобновилось. (12) Децимий по родовитости и богатству был первым человеком не только в Бовиане[1808], откуда он был родом, но и во всем Самнии: по приказу диктатора он привел восемь тысяч пехоты и пятьсот всадников. Когда он появился в тылу у Ганнибала, обеим сторонам показалось, что это Квинт Фабий ведет подкрепление из Рима. (13) Ганнибал, опасаясь еще какой‑нибудь ловушки, увел своих солдат; римляне вместе с Самнитом в тот день отбили две небольших крепости: (14) врагов погибло шесть тысяч, а римлян пять тысяч; потери были почти одинаковы, но в Рим пришел пустой слух о большой победе и письмо с еще более пустой похвальбой начальника конницы.
25. (1) Об этих событиях очень часто толковали и в сенате, и на народных сходках. (2) Граждане радовались, и только один диктатор, не доверяя ни слухам, ни письмам, говорил, что побед он боится больше, чем поражений, (3) Тогда выступил народный трибун Марк Метилий: «Это невыносимо: диктатор мешает удачному ведению войны не только в своем присутствии, (4) но и отсутствуя. Воюя, он старательно тянет время, чтобы подольше сохранять свою должность и только самому распоряжаться и в Риме и в войске. (5) Ведь один консул убит в бою, другой отослан далеко от Италии будто бы потому, что преследует карфагенский флот[1809]; (6) два претора[1810]заняты Сицилией и Сардинией, хотя сейчас их там и не нужно; Марк Минуций, начальник конницы, содержится чуть ли не под стражей: только бы он в глаза не видел врагов, только бы не участвовал в войне. (7) Да, поистине, не только Самний уступлен карфагенянам, словно он за Ибером – опустошены и кампанская, и каленская, и фалернская области, а диктатор сидит в Казилине и охраняет легионами римского народа свое имение. (8) Войско желает сражаться, но и его, и начальника конницы держат в лагере, как в заключении, оружие у них отобрали, как у пленных врагов! (9) Как только ушел, наконец, оттуда диктатор, они вышли из лагеря и, словно вырвавшись на свободу, в пух и прах разбили врага. (10) Если бы в римском народе жил дух отцов, то он, Метилий, смело предложил бы лишить Квинта Фабия власти; теперь же он внесет предложение странное: уравнять в правах начальника конницы и диктатора[1811], (11) но отправить Квинта Фабия к войску не раньше, чем он назначит консула на место Гая Фламиния». (12) Диктатор не выступал в народных собраниях: народ его не любил. Да и в сенате слушали не весьма благосклонно, когда он превозносил врага, объясняя поражения, понесенные за два года, глупым удальством начальников, (13) и требовал от начальника конницы отчета, почему он, вопреки приказу диктатора, начал сражение. (14) Если у него, диктатора, останется вся власть, то он скоро покажет всем, что хороший военачальник ни во что ставит счастье и целиком полагается на здравый смысл и расчет, (15) что порой больше чести, не опозорив себя[1812], сохранить свое войско, чем перебить тысячи врагов. (16) Тщетны были эти слова; проведя выборы нового консула – избран был Марк Атилий Регул[1813], – диктатор, не желая участвовать в спорах о власти, накануне обсуждения и голосования отбыл ночью к войску. (17) На рассвете созвано было народное собрание. Люди терпеть не могли диктатора и были расположены к начальнику конницы, но не осмеливались предложить то, что было угодно толпе, недоставало влиятельного человека, который взял бы это на себя. (18) Нашелся только один оратор, высказавшийся за предложение об уравнении власти – это был Гай Теренций Варрон, претор прошлого года. Был он происхождения не то что скромного, но просто подлого: (19) отец его был, как рассказывают, мясником, он сам разносил свой товар, и сын прислуживал ему в этом рабском занятии.
26. (1) Юноша, получив от отца нажитые этой торговлей деньги, возымел смелую надежду на более благородную участь – его привлекали государственные дела; (2) он стал ратным защитником подлого люда и чернил доброе имя порядочных: получив известность сначала в народе, он затем достиг и почетных должностей: (3) был квестором, эдилом плебейским и курульным, даже претором, в своих мечтаниях он подымался уже до консульства; (4) он хитро рассчитывал, раздувая ненависть народа к диктатору, на благоволение легкомысленной толпы; ему одному досталась вся благодарность за принятое собранием постановление[1814]. (5) Все и в войске, и в Риме – и сторонники диктатора, и его противники – сочли это постановление сознательным оскорблением диктатору – все кроме самого Фабия. (6) К врагам, обвинявшим его перед толпой, он отнесся с тем же величавым спокойствием, с каким пережил и обиду от рассвирепевшего народа. (7) Уже в дороге он получил письмо от сената об уравнении власти и, прекрасно зная, что обладание властью и искусство властвовать очень между собой разнятся, вернулся к войску – не побежденный ни согражданами, ни врагами.
27. (1) Минуция счастье и народное благоволение давно уже сделали невыносимым, но теперь (2) он не знал меры своему наглому хвастовству и величался своей победой не столько над Ганнибалом, сколько над Квинтом Фабием: (3) Такого, говорил он, обретенного в бедствиях, единственного вождя, равного Ганнибалу, по приказу народа уравняли – старшего с младшим, диктатора с начальником конницы; нигде в летописях подобное не упомянуто – и это в том государстве, где начальники конницы привыкли дрожать перед розгами и топорами диктатора[1815]. Вот сколько блеска в его, Минуция, судьбе и доблести! (4) Он повинуется своей судьбе, коль скоро диктатор коснеет в ленивой медлительности, осужденной богами и людьми. (5) При первой же встрече с Фабием Минуций заявил, что надо прежде всего установить, как им двоим пользоваться равной властью, (6) и предложил чередовать власть по дням или, если угодно, по большим промежуткам времени[1816]; (7) в случае битвы, говорил он, надо оказаться равным врагу силами, а не только замыслами. (8) Фабий решительно не согласился: у его сотоварища[1817]все будет делаться наудачу, у него, Фабия, власть не отнята, она только разделена с другим; (9) он никогда не откажется добровольно от командования своей частью войска, не будет чередоваться по дням и по времени с ним, а разделит войско и сохранит, пусть не все, но что сможет. (10) Так Фабий добился, чтобы легионы были поделены между ним и Минуцием так же, как делят их между консулами: первым и четвертым командовал Минуций, вторым и третьим – Фабий. (11) Поровну поделили и конницу, и вспомогательные отряды союзников и латинов. И лагерь начальник конницы пожелал иметь отдельный.
28. (1) Ганнибал радовался вдвойне – ведь ничто происходящее у противника от него не укрывалось: многое рассказывали перебежчики и свои разведчики; (2) он намеревался по‑своему использовать ничем не сдерживаемое удальство Минуция, а тут еще от Фабия отобрана половина войска.
(3) Между лагерем Минуция и лагерем карфагенян был холм: занявший его оставит, конечно, противника на худшей позиции. (4) Ганнибал не так хотел взять этот холм без боя – хотя дело того бы стоило, – как получить возможность сразиться с Минуцием, который – Ганнибал это прекрасно знал – поспешит ему помешать. (5) Поле между лагерями на первый взгляд не годилось для засад – здесь не росло ни дерева, ни даже кустика; (6) но в действительности оно было словно предназначено укрывать засады, тем более, что в такой голой долине нечего было бояться ловушек, а в ее изгибах были глубокие расселины, в любой из которых могло поместиться двести солдат. (7) В этих укромных местах Ганнибал спрятал – сколько где могло разместиться – пять тысяч пехотинцев и конников. (8) Боясь, как бы засаду на таком ровном месте не обнаружило появление неосторожного воина или блеск оружия, он отвлек внимание неприятеля, послав на рассвете немногих воинов брать тот самый холм, о котором уже говорилось.
(9) За эту малочисленность римляне сразу же отнеслись к ним с презрением; все стали требовать, чтобы их послали согнать врага и занять холм; полководец – храбрый и глупый предводитель таких же храбрых и глупых солдат – двинул их в бой и осыпал врага пустыми угрозами. (10) Вперед он выслал легковооруженных, за ними сомкнутым строем – конников и, наконец, увидев, что к врагу подходит помощь, выступил с готовыми к бою легионами. (11) Ганнибал, заметив, что его воинам то тут, то там приходится туго и что бой разгорается, тоже послал им на подмогу отряды пехотинцев и конников: силы обеих сторон уравнялись. (12) Первыми Ганнибал сбросил с холма легковооруженных солдат, взбиравшихся на уже захваченный им холм; они заразили страхом следовавших за ними конников и добежали до знамен легионов. (13) Среди общего смятения только строй пехотинцев оставался тверд и неустрашим – казалось, начнись теперь правильное сражение, оно не будет неравным (столько духа придало им сражение, за несколько дней до этого выигранное), (14) но вдруг из засады появились пунийцы: напав с тыла и с обеих сторон, они привели римлян в такое замешательство и такой страх, что ни у кого не оставалось ни мужества сражаться, ни надежды спастись бегством.
29. (1) Фабий услышал крики перепуганных солдат и уже издали увидел в войске смятение. Он сказал: «Так и есть: судьба ухватила удальца даже быстрее, чем я боялся[1818]. (2) Его уравняли с Фабием по власти; что Ганнибал и доблестнее его и удачливее, это он сам видит. Для переругивания; впрочем, еще будет время; сейчас выходите из лагеря со знаменами: заставим врага признаться, что он разбит, а граждан сознаться в своей ошибке». (3) Значительная часть солдат была убита; живые, оглядывались, куда бежать; Фабиево войско явилось на помощь, словно с неба. (4) Прежде, чем войска оказались на расстоянии, какое пролетает дротик, или на таком, когда можно уже схватиться врукопашную, Фабий удержал и своих от бегства врассыпную и врагов от яростного боя. (5) Солдаты, которые, сломав строй, рассыпались кто куда, отовсюду сбегались в стройные ряды Фабиева войска; толпы показавших тыл повернулись к врагу, построились кругом и постепенно возвращались обратно или, сбившись в кучу, неподвижно стояли. Разбитое и свежее войско соединились и повернули на врага, (6) но Ганнибал дал сигнал отступать: открыто признал, что, победив Минуция, он побежден Фабием.
(7) День с его сменами успехов и неудач склонялся к вечеру; войска возвратились в лагерь; Минуций созвал солдат и сказал: (8) «Я часто слышал, воины, что на первом месте стоит человек, который сам может подать дельный совет; на втором – тот, кто этого совета послушается; а тот, кто сам совета не даст и не подчинится другому, тот – последний дурак[1819]. (9) Судьба отказала нам в первом даре, будем же хранить второй и, учась приказывать, станем повиноваться разумному. (10) Соединим же свой лагерь с Фабиевым, поставим знамена перед его палаткой, и я назову его отцом: он достоин этого имени: наш благодетель – человек высокой души; (11) вы же, воины, приветствуйте как патронов[1820]тех, чья рука и чье оружие вызволили вас. Этот день оставит нам, по крайней мере, честь людей, умеющих быть благодарными».
30. (1) Тут солдаты по команде собрали свое снаряжение и строем вошли в лагерь диктатора, повергнув в изумление и его и всех окружающих. (2) Перед трибуналом[1821]солдаты остановились, начальник конницы выступил вперед, назвал Фабия отцом[1822], весь строй приветствовал Фабиевых солдат, стоявших вокруг, как своих патронов. (3) Минуций сказал: «К родителям моим только что приравнял я тебя, диктатор – почетнее имени в языке нет, – но им я обязан лишь собственной жизнью, тебе же спасением не только моим, но и всех этих солдат. (4) Я первый отвергаю решение народа[1823], которое мне в тягость, не в честь, и – да будет это к счастью тебе и мне и этим твоим войскам, сохраненному и сохранившему – возвращаюсь под твою власть и возвращаю тебе эти легионы. (5) Прошу тебя, будь милостив, оставь мне должность начальника конницы и каждому – его место и звание». (6) Фабий и Минуций пожали друг другу руки и распустили сходку; солдаты Фабия дружески и гостеприимно приглашали к себе Минуциевых, знакомых и незнакомых, и радостным стал день, только что казавшийся таким скорбным и проклятым.