Три месяца спустя
Натан Ли проснулся вместе с зебрами.
Был сокровенный час восхода. Лес кутался в холодную зеленую дымку. И были зебры. Натан Ли выглянул из пещеры и с минуту прислушивался к себе, почти уверенный в том, что чума все же настигла его. Ведь, как рассказывали, она сначала будила яркие воспоминания, а потом на больного наваливалось глубокое беспамятство. И вот она — Африка… на вершине Голубого хребта в Шенандоа.
Почти два месяца он шел сюда с Аляски. Пересек много границ, но не помнил, как перешел эту — границу своего прошлого.
Опустив морды, зебры щипали побеги весенней травки. Со своими черными и белыми полосками они казались пришельцами из другого мира. Но животные были настоящими: он ощущал густой запах свежего навоза. Когда они переступали ногами, отчетливо хрустели под копытами веточки. Мать рассказывала ему о четырех видах зебр. У этих были большие, закругленные уши.
Над ущельями Аппалачей прокатился гром. Сегодня опять придет дождь. Из леса появился человек верхом на лошади. В охотничьем камуфляже, с винтовкой М-16 поперек седла. Его лошадь была заметно выше своих полосатых собратьев. Они не сорвались со ржанием прочь, как вроде бы должны были сделать дикие зебры, — лишь подались в сторону, дав проехать верховому, и продолжили кормиться. Когда от зебр отбился жеребенок, всадник бережно вернул его в стадо.
Натан Ли намеренно не обнаруживал себя. Он лежал неподвижно, пытаясь найти хоть какое-то объяснение происходящему. Но если это ему только чудится, тогда и говорить не о чем.
Стены пещеры хранили следы давних костров и метки граффити. На протяжении столетий она давала кров многим путешественникам, а среди них, несомненно, были индейцы и солдаты Войны за независимость, конфедераты и любовники. Как-то ночью Натан Ли привел Лидию в похожую пещеру, но она не была в восторге — лишь жаловалась на укусы донимавших ее москитов.
Появился второй всадник — с наброшенной на плечи снайперской маскировочной сеткой с листьями. Он был похож на варвара в шкурах или на огородное пугало с мощными плечами. Этот человек выследил Натана Ли по ведущим к пещере отпечаткам ног. Всадник что-то сказал напарнику, и тот без суеты погнал стадо прочь — зебры заржали и растворились в дымке.
Человек-пугало дождался их ухода, спешился и прямо на глазах Натана Ли… тоже исчез. Утонул в ветвях окутанного туманом горного лавра и пропал из виду. Вскоре Натан Ли услышал, как клацнул затвор.
— Выходи! — донесся крик.
Натан Ли не шевелился. От его галлюцинации остался лишь этот голос из леса.
— Я знаю: ты там.
Натан Ли все еще надеялся, что призрак исчезнет. Но тут он увидел оранжевый проблеск выстрела: в стену пещеры со звоном ударила пуля. Отколотый камень остро пахнул паленым. Натан Ли свернулся калачиком.
— Кто вы такие? — заорал он.
— Вылезай!
— Я не опасен. У меня ничего нет.
— Еще хочешь?
— Не стреляйте.
— Не вылезешь — буду.
— У меня нет оружия.
Натан Ли выполз из пещеры. Суставы ныли от сырости. Он встал с поднятыми руками, раскрыв ладони. И пошел вниз.
— Стой там, — приказал голос.
Не далее чем в десяти футах он увидел голову мужчины — как тыкву на грядке. Затем тот поднялся. Лицо его было как у только что выкопанного покойника — все в земле и копоти, с листьями в бороде. Очень похожее на лицо Натана Ли. Черная точка дула целила ему прямо в глаз.
Вернулся первый всадник в одежде охотника. Из ноздрей лошади валил пар.
— Я просто шел мимо, — сказал Натан Ли.
— Ну так и шел бы, — сказало пугало.
— Укрылся от дождя.
— Вот так совпадение! Как раз там, где хранится мясо.
«Мясо»? Они решили, что он браконьер? Охотник на зебр?
Неужели люди так голодают?
— Я врач, — сказал он. — Иду в Вашингтон.
— Нынче никто не ходит в Вашингтон, — сказал верховой.
— Я иду.
— Ну-ка, показывай документы.
Натан Ли опустил одну руку, осторожно вытащил удостоверение личности и протянул пугалу. Вместо латексных перчаток тот использовал свернутый древесный лист, чтобы взять его.
— Чарльз Эндрю Боуэн, — вслух прочитал он. — Доктор медицины, Бей-Сити, Техас.
Он сравнил фотографию с лицом Натана Ли. Тот в свое время расплатился с подделавшим ему документ человеком тибетским золотом. На фотографии он выглядел много старше. Это было похоже на снимок его души. Прутиком человек-пугало раскрыл медицинскую книжку с данными анализов крови и заметно расслабился.
— На станции Хэнкок его тест был отрицательным. Два дня назад.
Он опустил винтовку.
Но всадник не последовал его примеру.
— Теперь он знает, где стадо.
«Что это за люди?»
— Что тебе здесь нужно? — спросило пугало.
— Ищу кое-кого.
Ответ их разозлил. Все кого-то ищут. Телефонная сеть уже давно вышла из строя. Информационная эра канула, свалившись, как тяжкая обуза.
— Это правда, — добавил Натан Ли и замолчал — нынче каждый носит в себе историю о своих потерях и острое желание выговориться.
— Я бы не стал туда ходить, — сказало пугало. — На побережьях теперь очень опасно. Вы же слышали о Флориде.
Чума объявилась в Ки-Уэсте и перебросилась на Майами. Не имея ни одного шанса бороться с эпидемией, власти просто отрезали полуостров. Нет такого на карте. Никого не впускать, никого не выпускать. Акцию проводила не полиция: блокпостов с вежливой охраной не было. Строжайший комендантский час. От Джексонвилла до Пенсаколы — армейские патрули с приказом стрелять на поражение. Эпидемия охватывала самые отдаленные аванпосты империи. Сначала Гавайи, затем — северное побережье Мексиканского залива. Обстановка накалялась и на Аляске. Натан Ли использовал все шансы, но так и не попал ни на один из эвакуационных рейсов в «континентальные» штаты[43].
— Попытка не пытка, — сказал Натан Ли.
Двое переглянулись. Верховой с угрюмым видом держал палец на курке.
— Он знает про стадо.
Только сейчас Натан Ли заметил свисающий с луки его седла шнур с отрезанными ушами. Это были уши койота, собаки… и одно — человека. Верховой осклабился.
— А зачем здесь зебры? — поинтересовался Натан Ли.
— Ты о Федеральном зоопарке слыхал?
Кое что проясняется.
— Вы егеря?
— Я третий год учился в ветеринарной школе, — сказало пугало, — когда начались голодные бунты. Мы сразу перевезли крупных млекопитающих в горы. Тут им безопаснее, хоть они и среди хищников. Если найдут вакцину, животных можно будет вернуть в зоопарк.
— А если нет? — спросил Натан Ли.
— Победит природа.
Пока он ходил за своими пожитками в пещеру, оба всадника растворились в тумане. Тем не менее Натан Ли постоянно ощущал на себе внимательный взгляд из леса.
Егеря оказались правы. Попасть в Вашингтон желающих не было. Оттуда стремились удрать. На восточной стороне моста Теодора Рузвельта он уткнулся в мощный затор из людей, ожидавших разрешения перейти Потомак и таким образом прорваться в другие районы страны. Он будто слышал и осязал, как напряженно работают пункты, берущие у собравшихся на мосту кровь на анализ. В полуденной жаре неистребимо воняло дезинфицирующим средством «Хлорокс». Хуже всего было слышать визг детей, чьи тоненькие вены почти не просматривались.
— Где я могу сдать кровь? — спросил он солдата.
— Вы на вход? Анализ не нужен.
Звучало зловеще. На округ Колумбия махнули рукой.
Метрополитен закрыли до особого распоряжения. Тысячи бездомных населяли его — темный город, предоставленный самому себе, лабиринт туннелей. Не желая испытывать судьбу в неосвещенных кварталах, Натан Ли отправился пешком по бульвару Лафайет.
«Отразим атаку!» — призывал со стены плакат. Службы здравоохранения испробовали несколько подобных лозунгов, некоторые взяли из архивов Второй мировой войны, из времен давно минувших сражений с диабетом, раком груди или СПИДом: «Мы победим», «Мы вместе», «Помоги врачам!», «Мы одной крови».
По древней традиции элита бежала еще до прихода чумы и оставила Вашингтон народным массам. Улицы не казались безжизненными: Натана Ли встретило пышное буйство зелени. Зацветала вишня. Ветер играл розовыми лепестками. Всюду на газонах распускались цветы. Деревья в парках были выкорчеваны, а сами они распаханы под огороды. Длинные грядки заботливо возделывались женщинами и детьми под охраной мужчин с ружьями из ломбардов или автоматами с черного рынка. Некоторые сады принадлежали церковным группам, другие контролировали бандиты. Самые красивые парки, которые он видел, были на попечении «Нации ислама»[44] — их женщины были все в белом, как черные ангелы.
Это была пора достатка. Рынки изобиловали консервированными продуктами, украденными из универсамов и со складов АМР США[45]. Можно было даже найти живых кур — бройлерных или несушек. Тушки уток и прочей водоплавающей дичи свисали, ощипанные, со стропил навесов. Лотки едва не прогибались под тяжестью крабов, макрели, лосося и кальмаров. Воздух был насыщен сочным ароматом барбекю.
После промозглого холода и злобной подозрительности Аляски, ставшей нынче вооруженным приморским форпостом для защиты от вторжения иностранных судов, Вашингтон просто очаровывал. Всюду молотили по бонго барабанщики. Извивались танцоры, исполняя танго. Пели без инструментального сопровождения хоры, квартеты, великолепные солисты. Были там и пожиратели огня, клоуны, канатоходцы, жонглеры секирами. На каждом углу толпились ораторы и прорицатели, философы, безработные преподаватели, дающие уроки за кормежку, и разглагольствующие фаталисты.
На первый взгляд — сплошное изобилие. Неторопливо, как вереницы слонов, тянулись автоколонны с продовольствием, развозя стофунтовые мешки с рисом и фасолью, ящики с белковыми батончиками, детским питанием и другим добром. Циркулировали по городу грузовики с питьевой водой. Такое впечатление, будто правительство откармливало народ на убой или пыталось удержать на месте.
Натан Ли продвигался к центру города, мечтая о велосипеде, что изредка проносились с шипением мимо, но давил порыв стянуть себе один. Переночевав в высохшем фонтане в компании бродяг, наутро он достиг Дюпон-серкл. Он приказал себе не волноваться. Улица прямиком выводила к веренице викторианских особняков, где когда-то жили Оксы.
Профессор давно уехал. Скваттеры захватили весь квартал. Натан Ли походил немного взад-вперед, пытаясь напитаться духом этого места. Словно праздничные стяги, висело выстиранное белье на веревках, растянутых между окнами и деревьями. Горы мусора перегородили аллею. Женщины болтали, кормя грудью малышей. Дети качались на автомобильной покрышке, свисавшей с толстой ветки. Девчонки прыгали через скакалку.
На ступенях крыльца сидела молодая женщина и качала на коленях младенца, с любовью глядя на него. Натан Ли пересек улицу и подошел к ней.
— Я ищу дочку, — сказал он и раскрыл книжку сказок на фотографии Грейс. Со временем лицо на снимке сделалось едва различимым. То, что не разрушили горы и тюрьмы, смыло море. — Они тут жили с ее матерью.
— Больше не живут.
Он протянул ей книгу с истершейся фотографией.
— Фамилия ее дяди Окс. Может, они оставили записку с адресом?
Девушка мельком глянула на книгу.
— Никогда не видела. И не разобрать ничего.
— Да, подпорчена…
— В общем, нет ее здесь.
— Я проделал такой путь… — сказал он. — Выходит, опоздал.
Она прижала малыша к груди при этих словах. Натан Ли пожалел, что произнес их. Он закрыл книгу.
— Мне нужно попасть в этот дом, — сказал он.
— Я войду внутрь, — сказала она. — Мужчины побьют вас, если будете здесь околачиваться.
— Уйти я не могу…
— Да вы храбрец.
— Нет, — ответил он. — Просто мне больше негде искать.
— Да пусть зайдет, — сказала из верхнего окна женщина.
У нее была стройная шея и аккуратная стрижка.
— Но, мама, Джеральд говорит, эти люди…
— Человек ищет своего ребенка, — перебила ее мать.
Натан Ли поднялся по ступеням. Дверь открылась. Женщина была худа и царственна, слишком молода для бабушки.
— Спасибо, — сказал он, протягивая руку.
Она ее не пожала. Это не было грубостью: времена такие.
Окс, наверное, был бы доволен. Деревянные полы лишь чуть исцарапаны, но в доме ни пылинки. Внутри, естественно, все переменилось. Килимы по 20 000 долларов исчезли. Зеленые растения стояли в тех местах, где прежде красовались фарфоровые вазы и доколумбовые статуи. На стене одиноко висело маленькое, ветхое фото темнокожей семьи. Натан Ли вгляделся в него.
— Моя родня. Они были рабами, — важно сообщила женщина. Натан Ли понял. Она не собиралась извиняться за то, что живет здесь. — Когда мы приехали, дом пустовал. Из уважения к предыдущим хозяевам я кое-какие памятные вещи собрала и сложила в коробку.
Она повела его к шкафу.
Натан Ли притащил коробку в кухню. Холодильник и духовка из нержавейки сияли. Газовая плита разместилась на длинном кухонном столе из полированного гранита. Ростки укропа и базилика выглядывали из картонок для яиц на оконном карнизе. Натан Ли открыл коробку.
— Он увлекался порнографией, — сказала женщина. — Я старомодна: уничтожила его коллекцию фото и журналов.
— Конечно, — проговорил Натан Ли.
Рука его дрожала. Он выложил содержимое коробки на столешницу. Здесь оказалось больше, чем он ожидал, и в то же время меньше. Сохранились все его письма из тюрьмы, адресованные Грейс Свифт, — стянутая резинкой стопка, запрятанная сюда с глаз долой. Корешки билетов в театр, ресторанные счета, членская карточка Окса в Национальной стрелковой ассоциации и каталоги с аукционов произведений искусства, справочники по охоте на оленей и дизайну интерьеров. Он пытался найти обратный адрес, телефонный счет с кодом региона, хоть какую-нибудь зацепку. Затем он наткнулся на конверт «Мото-фото», и дыхание перехватило. Фотографий не было, но в конверте остались ленточки цветных негативов. Он посмотрел их на свет и увидел ее.
— Грейс, — сказал он.
У нее была челка — единственное, что он разглядел. Снято днем, на детской площадке. Она сидела на качелях, съезжала с горки, болталась на шведской стенке. Он улыбнулся.
Натан Ли просмотрел негативы, жадно вглядываясь в каждый кадр. Знать бы местонахождение этой площадки, и он смог бы определить, где сейчас живет Лидия. На одном кадре на заднем фоне виднелась часть строения — сказочная башенка с зубчатой стеной, убегающей за кадр. Диснейленд, подумал он. Но при более тщательном изучении это оказался замок близ комплекса музеев «Смитсониан». Первая зацепка.
Вторая поджидала на дне коробке — приглашение на церемонию бракосочетания. Миссис Свифт стала Лидией Окс-Хафтон. «Родители Бакстера Монтгомери Хафтона с радостью объявляют о…» Он дважды взглянул на дату, ужаснувшись способности Лидии держать его в неведении до самого конца. Выходит, когда он полз вниз с Макалу-Ла, все еще считаясь не погибшим, а пропавшим без вести, Лидия уже сказала: «Я согласна». Он сопоставил даты. 10 июня: похоже, Окс вернулся домой аккурат к шампанскому. Обдурили его братец с сестричкой. Как от маленького ребенка, от него все скрывали. Пока он бился за право на въезд, ее тут сватали.
— Это ваши письма, — констатировала женщина. — Они были открыты. Я читала их.
Натан Ли прочистил горло. Он взглянул на конверты: каждый аккуратно надрезан ножом для вскрытия писем сбоку, а не поверху. Так всегда делала Лидия.
— А интересно… — Он запнулся, понимая, что сейчас спросит глупость. — Как считаете, слышала ли моя дочь хоть слово из написанного мной?
— Ее мать все еще любит вас?
— Нет, — ответил Натан Ли.
— Тогда, думаю, не слышала. — Женщина подошла почти вплотную и едва не коснулась его руки. — Очевидно, она опасалась вашего влияния.
Впервые за очень долгое время Натан Ли столкнулся с проявлением доброты. Он не знал, как реагировать, и не принял ее.
— Мои пять минут истекли, — сказал он. — Мне нечем вам отплатить.
— Не растеряйте в себе добро, — сказала ему женщина. Только и всего.
Зацепки были слабенькие, но след Лидии остыть не успел. Вот только нет ни малейшего намека на то, куда она увезла Грейс. Как не было в приглашении на свадьбу и никакой информации о ее новом муже. После длительных поисков Натан Ли обнаружил в будке чудом уцелевший экземпляр телефонного справочника округа Колумбия двухлетней давности: несколько Хафтонов, но ни одного с именем Бакстер и ни единой Окс по имени Лидия. Но оставался еще «Смитсониан». Натан Ли был уверен: у Окса водились там делишки и он наведывался туда. Если человек воровал для музея, значит, там должны быть хоть какие-то записи о нем. Добраться до «Смитсониана» было не так просто. Правительственный центр — пятьдесят городских кварталов, включая Молл, — был закрыт для простого люда до окончания эпидемии и возвращения правительства. На КПП морской пехоты на Индепенденс-авеню Натан Ли выдал себя за рассеянного профессора, уверяя, что его вызвали в музей помочь собрать скелет обезьяночеловека возрастом миллион лет. Чтобы преодолеть этот заслон, он потратил пять часов и сдал два анализа крови. Офицер даже выделил двух морпехов сопроводить «профессора» до пункта назначения.
Небо посерело. Воздух набух сыростью. Собирался дождь.
Правительственные здания пустовали, окна нижних этажей забраны досками, словно перед ураганом, стекла наверху поблескивают незряче и безжизненно. Они миновали развалины здания ФБР. Взрыв выгрыз в большом строении огромную дыру.
А вот и Молл — широкое зеленое поле, готовое к посеву. Шух-шух — шуршала по ногам высокая, давно не кошенная трава. На мачтах вокруг памятника Вашингтону развевались наполовину приспущенные звездно-полосатые флаги. Натан Ли присмотрелся повнимательнее к этой странной неподвижности. И тут его озарило: морскую пехоту поставили охранять статуи и голубей — не более того. Святая святых американской империи пустовала.
Пошел мелкий дождь. Морпехи надели накидки. Натан Ли поглубже натянул шапку с закрывающими шею отворотами. Они дошли до Национального музея естественной истории, в котором располагались антропологическая коллекция и администрация, но и тот оказался наглухо заколоченным. Работяги даже залили стыки эпоксидной смолой. Без электроинструмента внутрь не попасть.
— Вы вроде говорили об этом месте, — сказал один из морпехов.
— Меня вызвали в «Смитсониан», — хорохорился Натан Ли. — А это, между прочим, комплекс из двенадцати различных музеев. Я полагал…
— Ладно, пойдемте, дождь идет.
На той стороне луга неясно вырисовывался Смитсоновский замок — башни, облицованные красным песчаником, и шпили, увитые плющом. Оригинальное здание, а его причудливая архитектура в нормандском стиле навеяна романами сэра Вальтера Скотта. Мокрый американский флаг обвис на верхушке центральной башни.
— Пришли, — сказал Натан Ли. — Мне точно сюда.
Когда они шагали через луг к замку, он пытался развлечь мрачных морских пехотинцев.
— Однажды с этой башни Авраам Линкольн осматривал оборонительные укрепления города, — рассказывал он.
Парни были явно не в настроении его слушать. Он выдал еще порцию занятных мелочей, с каждым шагом промокая все больше.
Все выглядело как-то малообнадеживающе. От ступеней до верха высокой арки двери главного входа закрывала каменная кладка. Окна были заколочены изнутри. Мощная крепость бесценных коллекций и знаний превратилась в «дом с привидениями».
Они обошли вокруг всего здания. Маленькие маркеры у оснований стен обозначали каждый свою карабкающуюся вверх лозу. Вернувшись к главному входу, остановились. Дневной свет быстро угасал. Дождь припустил сильнее, забарабанив по непромокаемым накидкам. Натан Ли вымок до нитки и чувствовал, что выглядит не слишком убедительно.
— Вы, похоже, не имеете к этому заведению никакого отношения, — сказал один из сопровождающих. — Покажите-ка ваши документы. Предписания. Доверенность.
Блеф Натана Ли не удался. Он был уверен: где-то в стенах этих зданий можно найти ответ на вопрос, куда уехал Окс.
— Я же сказал, они передали вызов в устной форме. Через курьера.
— Они? Я никого здесь не вижу, сэр. Где ваша медицинская книжка с результатами анализов крови?
С возрастающей тревогой Натан Ли передал книжку, но солдат даже не взглянул на нее. Они отбирали у него важнейший документ! Мелькнула мысль бежать, но даже если его не застрелят, то без данных тестов крови обязательно посадят.
В это мгновение двумя этажами выше со скрипом отворилась железная дверь пожарного выхода. На маленькой решетчатой площадке появился старик. Невозмутимо посасывая под дождем трубку, он внимательно вглядывался в даль и поначалу не заметил гостей. Он стоял там, бледный и хрупкий, как подводник времен Второй мировой войны, выбравшийся глотнуть свежего воздуха.
Боясь поверить удаче, Натан Ли решил, что узнал призрака.
— Спенсер? — позвал он. — Спенсер Бэйрд? — Это был палеонтолог. Ему, наверное, уже девяносто.
Старик опустил взгляд.
— Кто это там?
— Вы знаете этого человека, сэр? — обратился к нему морской пехотинец.
— Спенсер, это я, — снова подал голос Натан Ли. — Я пришел, вы же высылали сообщение.
Он стянул шапку и прикрыл пятерней короткую, стриженую, мокрую бороду, пытаясь сделать лицо моложе. Он не осмелился назваться настоящим именем, поскольку морпехи знали его под другим. Он сильно рисковал, поскольку никто так не пытался скрыть свое имя, как переносчики чумы.
Старик перегнулся через мокрый поручень.
— Какое сообщение?
— Фред Уиппл, — сделал попытку Натан Ли. Он постарался припомнить имена других, моля Бога, чтобы один из них оказался здесь. — Джо Хенри. Чарли Эббот. Они сказали, дело срочное. Кости, — добавил он.
— А, — сказал Бэйрд. — Кости.
— Ну вот, я пришел.
— Слава богу. Мы давно ждем вас. — Бэйрд казался старым, как Ной, там, наверху, в пелене дождя, с белой бородой. — Но кто вы?
Выхода не было.
— Свифт, — сказал Натан Ли.
Один из морпехов сказал:
— Подождите минутку, — и вытащил из-под пончо медицинскую книжку Натана Ли, чтобы проверить еще раз.
— Натан Ли, неужели? — Бэйрд склонился еще ниже. — А говорили, вы покойник. Погибли в горах.
— Ваше имя, сэр? — потребовал солдат.
«Скорее, — взмолился мысленно Натан Ли. — Протяни руку. Спаси меня».
— Давай, парень, заходи, пока не словил себе погибель, — сказал Бэйрд. — Не видишь, дождь какой?
Натан Ли потянулся было к пожарной лестнице. Морпех перехватил его руку.
— Не так быстро, — сказал он.
— Здесь меня знают.
Натан Ли попытался улыбнуться, скривив рот. Зубы его стучали.
— Отпусти его, — сказал второй морпех. Он взял медицинскую книжку и пришлепнул ее к груди Натана Ли. — Он у себя дома. Должен же хоть кто-то к чему-то иметь отношение…
Натан Ли подтянулся и взобрался по железным ступеням. Бэйрд приветствовал его табачным перегаром и мощными хлопками по спине. Внутри здания была кромешная тьма. Бэйрд вручил Натану Ли свой двухфутовый фонарь «Мэглайт», увесистый, как топор, и, поборовшись с ветром, захлопнул пожарную дверь.
— А говорили, что вы умерли, — все повторял он. — Вот народ удивится-то.
Натан Ли двинулся за ним через темные недра института.
— Я ищу человека по имени Дэвид Окс, — сообщил он. — Профессора.
— Оукс?
— Археолог. Крупный такой мужчина. Профессор.
— Первый раз слышу, — сказал Бэйрд.
— А Дин Уайт? — с надеждой спросил Натан Ли.
Уайт был хранителем музея, отправившим их два года назад в Гималайский поиск.
— Уайт, — рявкнул Бэйрд. — Он получил на орехи за ваше темное дельце. Это правда, что вы убили человека и съели его?
— Кто-нибудь с факультета антропологии здесь есть? Они знают Окса.
— Никого. Все померли. Но в бумагах найдете, уверен.
— А документы в этом здании?
— Здесь. Ищите и обрящете. — Бэйрд жестом показал на тысячи картотечных ящиков, сложенных в коридорах. Меж ними едва можно было протиснуться. — Думал, вы покойник.
Откуда-то из недр здания струйкой сочились голоса. Они спустились по лестнице. Впереди Натан Ли увидел полутемный вестибюль: там при свечах обедали с дюжину старичков.
Они показались ему духами в окружении серебряных канделябров. Мужчины были в пиджаках и при галстуках. Двое — в смокингах, один — в домашней куртке с аскотским галстуком. Женщины выглядели принарядившимися, словно собрались в оперу, плечи были укрыты от прохлады шалями. Они ели из старинных синих тарелок, пользуясь тяжелым столовым серебром, и пили из хрустальных фужеров. Натан Ли обонял каждый компонент их трапезы: телятину и лобстеров, масляный соус и базилик, коллекционное красное вино. Среди них не было никого моложе восьмидесяти.
— Глядите, кого нам ветром занесло, — объявил Бэйрд компании.
Неторопливо и церемонно он обернулся, чтобы похвастаться своим открытием.
Но коридор был пуст.
РАСХОДНЫЕ МАТЕРИАЛЫ
Лос-Аламос
Клон Кавендиша словно призрак блуждал среди них. Он бродил всюду, пробираясь через системы охраны, появляясь внутри лабораторий, взламывая компьютеры. Он заползал в их тайны, копался в умах. Адам поначалу не питал к ним отвращения. Ему всего лишь хотелось знать, что делает его другим.
В самом начале собственная плоть была ему забавой. Больше не пришпиленный к каталке Кавендиша, но напичканный его памятью, Адам словно уходил от самого себя. Порождение разума ученого, он при этом Кавендишем не являлся. Какое-то время они были словно сиамские близнецы, соединенные под одной черепной коробкой, вплоть до неотчетливого сокращения мышцы или дрожи в руках. Каждое воспоминание о том, что было более двадцати месяцев назад, Адам делил со своим создателем.
Вскоре после рождения Адама Кавендиш сделал все, чтобы держать своего доппельгенгера[46]при себе день и ночь. В обязанности Адама входило одевать Кавендиша по утрам и умывать перед сном. Адам катал его кресло. На совещаниях он стоял сзади, безмолвный, словно некое выращенное в горшке экзотическое растение. Он готовил Кавендишу завтрак и обед. Даже его имя, откровенное клише, висело цепью у него на шее.
Их шахматные партии служили источником юмора для Кавендиша. Ни один не мог сделать и хода без ведома другого. Каждая игра заканчивалась патом. Но как-то раз Адам сделал свой собственный ход.
— Шах и мат, — прошептал он и поднялся, возвышаясь над доской.
Тогда впервые он почувствовал, как за спиной расправляются крылья. Огромные, они заполняли всю комнату. А сломленный болезнью Кавендиш, скрючившийся в своем кресле, был где-то далеко внизу.
С этого дня Адам систематически отсекал себя — плоть и разум — от своего творца. Это был опасный процесс, потому что его Кавендиш-сознание знало: Кавендиш-творец ждет именно такого прорыва. Единственное на свете, чего боялся Кавендиш, — это сила собственного разума. Больше всего он не хотел, чтобы его тайны выходили из-под контроля. Адам догадывался, что Кавендиш замышлял покончить с ним, как только увидит свое клонированное, живое тело. Он был экспериментом, предметом его тщеславия. Кавендиш всего-навсего хотел видеть себя непорочным и безупречным.
Адам знал, что это стало бы не первым убийством Кавендиша. Были и другие помимо той старой женщины, Голдинг. Своих врагов Кавендиш депортировал в необжитые земли Америки или помогал исчезнуть в ходе их собственных смертоносных экспериментов. По какой-то причине, не совсем понятной Адаму, над ним Кавендиш смилостивился. Позволил ему жить. И тем не менее Адам был осторожен.
Свободу ему дозировали — в буквальном смысле слова. Лос-Аламос изобиловал химиками из фармацевтических компаний. Адам раздобыл успокоительное, имеющее формулу органического соединения, которое не оставит следов в крови Кавендиша. Тот был гурманом и имел слабость к новой французской кухне — изысканно приготовленным легким порциям. Ему и в голову не придет мысль о снотворном. Вот так начал Адам свое восстание, избрав для него ночь.
Сначала это было игрой. Адам испытывал свое тело, проводя часы перед зеркалом. Гирями и анаболическими стероидами быстро нарастил мускулы. Он вкалывал себе синтетический тестостерон, чтобы изменить лимфатическую систему. Скоро его мышцы на бедрах и икрах крепко натягивали синие джинсы. Темными ночами он пробегал мили по лесным дорогам Лос-Аламоса. Кавендиш замечал изменения, но они не слишком бросались в глаза. Он давал комментарии по поводу вен на руках и бедрах Адама. А клон умел сыграть на своем нарциссизме. Он был достаточно осторожен, чтобы не демонстрировать свою невероятную силу, ограничиваясь лишь красотой тела. Он сделался Давидом для своего Микеланджело. Кавендиш даже иногда прикасался к нему, с изумлением думая, каким мог бы стать он сам.
Адам не бросился очертя голову в независимость. Порой к бегству следует готовиться открыто и неторопливо. Только через одиннадцать месяцев он познал женщину, и вскоре их у него стало много. Он испытал запретные чувства, поразившие его разум.
Неизбежно Адам заскучал. Это была наследственная черта, защитный механизм, побочный продукт необузданного гения. Человечество стало раздражать его. Ему доставляло удовольствие видеть покинутыми огромные города, величественные мосты, по которым лишь изредка пробегала бродячая собака. Чума, как приливные волны, накатывалась и отползала, дразня надеждой, а затем мутируя и вновь вгрызаясь в людей. Все человечество было мертво, за исключением Америки, но и та балансировала на грани.
Он загрузил в свой компьютер сцены ярчайших катастроф: эпизоды крушений «Боингов-747» в аэропортах или когда их сбивали в небе, торпедирования лодок с беженцами и даже попытку возвращения лайнера «Принсес круиз» с Бермуд, последний звонок колокольчика на Нью-Йоркской фондовой бирже, заключительный удар молотка, приостановивший деятельность Конгресса восемь месяцев назад. Группа участников Движения за выживание обустроила целую колонию в отдаленных массивах соснового леса в штате Вашингтон — деревню с тарзанками, привязанными к нейлоновым перилам канатных мостов. Адам обожал их сайт. Обезьяны возвращаются на деревья.
Он продолжал заниматься сексом, но уже не искал его. Секс давно перестал быть процессом открытия, сделавшись лишь физиологической потребностью, такой же, как дефекация. Интернет рухнул. Можно было «бродить по спутникам», но Адам уже пресытился. Со временем он сменил одно табу на другое: стал инкубом, тайком вторгающимся в сознание людей, крадущим их секреты, проникающим в души.
Посягательства эти начались как увлекательный аттракцион. Адам взламывал пароли, получал доступ к банкам памяти, подглядывал за людьми через их собственные камеры наблюдения: это было забавно, приносило удовлетворение и питало его все возрастающее презрение к человечеству. Акт своего исчезновения Адам довел до совершенства. Он издевательски возникал в электронном сознании людей только для того, чтобы мгновенно исчезнуть.
Подобная забава отличалась от «чумного серфинга», которым Адам тоже иногда занимался. Но вскоре и это потеряло вкус новизны. Адам взялся навещать технические зоны собственной персоной.
Его пропуском были наглость плюс верно подобранные биологические детали. По всем параметрам, за исключением собственных метаморфоз, он являлся своим отцом — Эдвардом Кавендишем. Отпечатки пальцев, особенности строения глаза, химический состав выдыхаемого воздуха, кровь, манера речи — все идентифицировало его как директора. Однажды охранник попытался доложить Адаму о нем же самом. Но клон, выдавая себя за директора, прервал доклад и выслал охранника вместе с семьей в зону заражения. С тех пор больше никто не осмеливался бросать ему вызов. Урок был усвоен. Не разрешать Кавендишу быть Кавендишем было смерти подобно.
В первые недели изучения опытных площадок он с любопытством все рассматривал. Эти безнадежные люди его удивляли. Явный избыток научных экспериментов не мог компенсировать тщетность их усилий. Многообразие подходов к решению проблемы изумляло Адама. Некоторые из них граничили с алхимией. В своей погоне за средством исцеления люди пробовали все и вся. Он чувствовал, как возвращается к нему скука.
Как-то ночью Адам решил выйти за рамки привычного. Он проник на территорию запретных технических зон, называемых Южным сектором. Комплекс занимал всю южную треть округа Лос-Аламос. Географически это была обособленная территория на пальцеобразном выступе отдельно стоящего плоского холма, вдали от города и от других технических зон. Здесь расположилась ЛБЗ-4, обнесенная несколькими заборами.
Уважение к этому комплексу граничило с ужасом. Он был настоящим полем смерти. Работники ЛБЗ-4 считались асами по охоте на вирусов. Единственная ошибка: одно крошечное отверстие в комбинезоне, одно неверное движение — и не только вы, но вся ваша команда исследователей и персонал обеспечения подвергались опасности заражения. При подобном чрезвычайном происшествии все здание подлежало стерилизации. Инфицированные направлялись в карантин, что было равносильно длительному заключению. Таким образом исследователи сами становились жертвами чумы, с которой пытались бороться. Здесь, в Южном секторе, такое случалось дважды. Один из корпусов списали вчистую — погребли под бетонным колпаком, как чернобыльский реактор. Пять подхвативших вирус бригад фактически стали материалом для опытов их коллег. Неопытных здесь попросту «съедали».
Первое проникновение в ЛБЗ-4, думал Адам, станет брошенным им вызовом. А еще он хотел войти туда, куда Кавендиш с его физической немощью и ослабленной иммунной системой ходить не осмеливался. Может, это станет неким ритуалом перехода, который действительно отделит его от хозяина?
Все это напоминало погружение на дно океана. В защитные костюмы подавался воздух, с ревом поступавший через шланги, вмонтированные в потолок. Шум стоял такой, что надо было либо вставлять в уши затычки, либо расставаться со слухом.
Пока Адам облачался в защитный костюм из оранжевой «рип-стоп» ткани, он поинтересовался, что здесь исследуют. Многочисленные лаборатории пытались нарушить либо прервать цикл заболевания на различных стадиях в тех или иных органах. Специализация конкретно этой лаборатории, поведала ему женщина, — «внутриутробная неприкосновенность».
— Плацентарный барьер, — поясняла она. — Пока плоды находятся в матке, вирус им не страшен. Они не обладают иммунитетом: они просто под защитой.
Как трогательно, подумал Адам.
— Значит, на свет они появляются абсолютно безвредными.
Женщина пожала плечами.
— Проходя по родовым путям, плоды инфицируются. Как я уже говорила, иммунитетом они не обладают.
— Тогда что вы ищете?
— Сами не знаем…
Тут подошло время заткнуть уши поролоном.
Они надели шлемы и вошли в короткий туннель, залитый ультрафиолетом. У двери в рабочую зону женщина помогла Адаму подключиться к одному из шлангов, свисавших с потолка. Его костюм мгновенно наполнился прохладным воздухом. Взревел вентиляционный насос. Когда все подключились к шлангам, шедший первым мужчина открыл дверь. Адам ощутил, как создавшееся разрежение чуть повлекло его вперед.
У двери он изумленно застыл. Он предполагал увидеть стерильную камеру с перчатками для оператора и смотровое окно, выходящее на ряды образцов тканей в парафине или пробирках. Вместо этого их дожидалась жертва эпидемии. В центре комнаты на операционном столе лежала беременная женщина. Адаму показалось, что он видит плод сквозь ее кожу. Он неохотно двинулся вперед, онемев от ужаса. Веселье неожиданно кончилось.
Исследователи, безмолвные и глухие, заняли свои места вокруг стола. Они делали это уже много раз, и каждый знал свою роль. Адам оставался в сторонке, как проинструктировали. Глядя на выложенные в ряд инструменты, он уже почти догадался, что здесь случится.
Они работали не спеша. Правила безопасности требовали медленных, уверенных движений. Адам видел, к