Райан Тернер, сын Ребекки Тернер, погиб в ужасной автокатастрофе на углу Джефферсон-авеню и Пайн-стрит.

Смерть не страшна, она не проклятие.

Я просто чертовски хочу, чтобы она забрала меня первым.

~ Скитания Ромео

Я сидела на дальней скамье. Я ненавидела похороны, но с другой стороны, полагаю, было бы странно, если бы я любила их. Я задавалась вопросом, были ли люди, которые любили подобные вещи. Люди, у которых была больная форма развлечения — приходить и вдыхать всю эту печаль. Знаете, как говорят: вы не можете произнести похороны без веселья (прим. пер. имеется в виду, что слово «похороны» на англ. funeral, а «веселье» fun).

Я в порядке.

Всякий раз, когда люди подходили ко мне, они делали этот неуверенный вдох, думая, что они в действительности смотрят на Габи.

— Я не она, — шептала я им, прежде чем они хмурились и продолжали идти. — Я не она,— шептала я про себя, ерзая на деревянной скамье.

Я болела, когда была маленькой, переходила из больницы в больницу в возрасте с четырех до шести лет. Я полагала, что в моем сердце была дыра. После слишком большого количества операций и молитв, я была в состоянии жить нормальной жизнью. Мама тогда думала, что я умру, и я не могла ничего поделать, но считала, что она была разочарована, что Габи была той, кто умерла, а не я.

Она начала пить после того, как обнаружила, что Габи больна. Она старалась изо всех сил скрыть это, но один раз я зашла к ней в комнату. Мама плакала и раскачивалась из стороны в сторону на своей кровати. Когда я забралась к ней, чтобы поддержать ее, я почувствовала запах виски в ее дыхании.

Мама никогда не была хороша в том, чтобы переносить трудности, и алкоголь был единственным способом, с помощью которого она справлялась со своими проблемами. И далеко не лучшим результатом всего этого являлось то, что нам с Габи приходилось уезжать в гости к дедушке, пока она была на реабилитации. После последней, она обещала, что навсегда завяжет с бутылкой.

Мама сидела в переднем ряду со своим парнем, Джереми — единственным человеком, кто был в состоянии убедить ее одевается каждый день. Мы не разговаривали много, с тех пор как Габи сделала всю это эгоистичную фигню — умерла и прочее. Она всегда любила Габи больше. Это не было секретом. Габи нравилось то же самое, что и маме, как например, макияж и телевидение. Они всегда смеялись друг с другом, и им было очень весело вместе, пока я сидела в комнате на диване и читала книги.

Я знаю, что родители всегда говорят, что у них нет любимцев, но как это может быть правдой? Иногда у них есть ребенок, что так похож на них, что они клянутся Богом, что он сделал его по их подобию. Так и было у Габи с мамой. Но в других случаях вы получаете ребенка, который читает словарь для развлечения, потому что: слова — крутые.

Угадайте кто это?

Она достаточно любила меня, но я точно уверена, что не нравилась ей. И я не переживала из-за этого, потому что любила ее достаточно, чтобы хватило на нас обеих.

Джереми был достойным мужчиной, и я всегда втайне задумывалась, сможет ли он вернуть ту маму, что была у меня до болезни Габи. Маму, которая могла посмотреть в мою сторону. Маму, которая любила меня, но не так сильно, как я ее. Я правда скучала по той маме.

Соскребая черный лак на ногтях, я вздохнула. Пастор продолжал говорить о Габи, как будто знал ее. Он не знал ее. Мы никогда не ходили в церковь, поэтому тот факт, что мы были в ней прямо сейчас, был немного драматичным. Мама всегда говорила, что церковь внутри нас, и что ты можешь найти Бога во всем, поэтому нет причины ходить в здание церкви каждое воскресенье. Я думала, что это просто был ее способ сказать: «Я сплю подольше по воскресеньям».

Не было ни единого шанса, что я могла оставаться в церкви на секунду дольше. В месте молитв и веры, я чувствовала, будто задыхаюсь.

Я повернула голову к дверям церкви, когда в мои уши ударила еще одна церковная песнь. О боже мой. Сколько у них песен? Оттолкнувшись от скамьи, я вышла наружу, чувствуя летнее тепло на своей коже. Было ярче, чем в предыдущие годы. Несколько капелек пота скатилось с моего лба еще до того, как я достигла ступенек. Оттянув черное платье, которое была обязана носить, я старалась не шататься на непривычно высоких каблуках.

Некоторые люди, вероятно, подумали бы, что это странно, что я надела платье, которое выбрала моя умершая сестра. Но это была Габи. Она всегда была немного безумной, как например, говорила о своей смерти, прежде чем она наступила, прежде чем она даже заболела, и, желала, чтобы я выглядела лучше всех на похоронах. Платье было немного маловато для меня в талии, но я не жаловалась. Кто вообще мог жаловать здесь?

Сев на верхнюю ступеньку церкви, я расположила локти по бокам своего тела, согнув их так, чтобы я могла чувствовать немного боли от давления, которое применяла. Похороны были скучными. Я наблюдала за муравьем на верхней ступеньке, который выглядел немного ошеломленным и в замешательстве, бегая туда-сюда, влево и вправо, вверх и вниз.

— Ну, кажется, у нас есть много общего, мистер Муравей.

Я прикрыла глаза от солнца и посмотрела в голубое небо. Глупое голубое небо, всеобщее счастье и прочая ерунда. Даже хотя я прикрыла глаза, солнце светило теплом на меня, увеличивая мои угрызения совести и чувство вины.

Я наклонила голову, изучая ступеньки из цемента, вырисовывая кончиком каблука бесконечный круг. Я не была в этом уверена, но считала, что одиночество — это болезнь. Инфекционное, отвратительное заболевание, что медленно прокрадывалось в твою систему и овладевало тобой, даже хотя ты пытался бороться с ним изо всех сил.

— Я помешал? — сказал голос позади меня. Голос Бентли.

Повернувшись, я увидела, что он стоит с сундучком в руках. Он улыбнулся мне, но в его глазах была печаль. Я похлопала по месту на ступеньках рядом со мной, и он быстро принял мое безмолвное приглашение. Габи одела и его тоже. Синий пиджак был поверх его поношенной футболки с Битлз. Люди внутри, вероятно, странно смотрели на него, из-за выбора одежды, но Бентли не заботило, что думали другие. Он заботился только об одной девушке, ее желаниях и потребностях.

— Как дела? — спросила я, положив руку на его колено.

Его голубые глаза нашли мои зеленые, и сначала он рассмеялся. Тем не менее, мы оба знали, что это был смех от страдания. Мои губы изогнулись. Бедный парень. Он накрыл лицо руками и свернулся на ступеньках. Я слегка ахнула, почти чувствуя, как его сердце разбивается на кусочки. Прежде, я всего один раз видела, как Бентли плачет, и это было, когда он выиграл билеты на концерт Пола Маккартни. Это были очень разные типы слез.

Смотреть как он ломается, заставляло меня чувствовать себя такой беспомощной, все что я хотела — это поглотить всю его боль и отправить ее в космос, так, чтобы он никогда не чувствовал ее снова.

— Мне так жаль, Бентли, — тихо сказала я, обернув руки вокруг него.

Он продолжил плакать еще некоторое время, прежде чем вытер слезы.

— Я такой идиот, что сломался прямо перед тобой. Последнее, что тебе нужно видеть — это как кто-то разваливается на части. Прости, Эшлин, — вздохнул он. Он был самым милым парнем, которого я когда-либо встречала. Жаль, что хорошие парни, могли чувствовать боль, потому что все знали, что их сердца наиболее уязвимые.

— Никогда не извиняйся передо мной. — Переплетая свои пальцы, я положила подборок на верхушку своих рук.

Он наклонил голову в мою сторону и подтолкнул меня в плечо.

— Как дела? — спросил он, смотря на меня тем же самым заботливым взглядом, что и всегда. Моя сестра влюбилась бы в него еще больше за то, что он пришел проверить меня. В мире, который наступает после этого, я была уверена, что она улыбалась, пока зависала с Тупаком и мамой Немо.

Небольшая улыбка коснулась моих губ, и простое напоминание, что я не одна, кому больно, скользнуло в мою голову. Бентли значил мир для Габи, но Габи была вселенной для Бентли. Он был на два года старше нас. Мы познакомились, когда он был одиннадцатиклассником в старшей школе. Габи была десятиклассницей, а я девятиклассницей, так как оставалась на второй год из-за проблем со здоровьем.

Через несколько недель Бентли начнет свой второй год обучения в колледже, вернувшись на север, где он учится на врача, что было иронично, потому что прямо сейчас он страдал от разбитого сердца, что ни одно лекарство не могло излечить.

— У меня все в порядке. — Это была ложь, и он знал, но это было нормально. Он не будет спрашивать меня об этом. — Ты видел там Генри? — спросила, на мгновение повернувшись, чтобы посмотреть на двери церкви.

— Да, видел. Мы немного поговорили. Ты говорила с ним?

— Нет. Я даже не говорила со своей мамой. Несколько последних дней. — Дрожь в моем голосе была заметна Бентли, и он обнял меня за талию и притянул ближе в комфортное объятие.

— Она просто скорбит. У нее нет дурных намерений. Я уверен в этом.

Я провела пальцами по ступенькам, ощущая грубую текстуру под своей гладкой кожей.

— Я думаю, она хотела бы, чтобы это была я, — сказала я тихо. Слеза покатилась по моей щеке, и я повернула голову к Бентли, которому, казалось, было больно за меня от моих собственных слов. — Я думаю, что она даже не может посмотреть на меня, потому что, ну... я просто дьявольский близнец, который выжила.

— Нет, — сказал он решительно. — Эшлин, в твоем теле нет ничего дьявольского.

— Откуда ты знаешь это?

— Ну, — он выпрямился и подарил мне глупую улыбку. — Я врач. По крайней мере, учусь на него. — Я не могла ничего поделать и рассмеялась на его комментарий. — И просто ты знаешь... во время последнего разговора, который был у нас с Габи, она продолжала повторять, как она счастлива, что это не ты.

Я прикусила нижнюю губу, пытаясь сдержать слезы, что уже были готовы политься.

— Спасибо, Бентли.

— В любое время, дружище. — Он обнял меня в последний раз, прежде чем мы отстранились. — Это приводит меня к следующему моменту. — После того как он потянулся к сундучку рядом с ним, он поднял его и положил мне на колени. — Это от Габи. Мне сказали отдать его тебе, чтобы ты открыла после похорон сегодня вечером. Я не знаю, что в нем. Она не сказала мне. Просто сказала, что это для тебя.

Я уставилась на деревянный сундучок и провела пальцами по нему. Что может быть внутри? Что делает его таким тяжелым?

Бентли поднялся со ступенек и засунул руки в карманы. Я слушала его шаги, когда он подходил ближе к дверям церкви и открыл их, из-за чего изнутри был слышен тихий гул слез, что становился более разрушительным. Я не подняла взгляд, тем не менее, я знала, что он все еще здесь.

Он прочистил горло и подождал несколько мгновений, прежде чем заговорил:

— Я собирался попросить ее выйти за меня, ты знаешь.

Деревянный сундучок передо мной упала на бок рядом с моим бедром, и я ощущала, как летнее солнце опаляет мое лицо, выплевывая свой свет на мою кожу. Не поворачиваясь к нему, я кивнула.

— Знаю.

Тяжелый вздох сорвался с его губ, когда он повернулся, чтобы опять зайти в церковь. Я сидела там еще некоторое время, безмолвно прося солнце расплавить меня в небытие на ступеньках. Люди бродили возле здания, но никто не останавливался, чтобы посмотреть. Они были слишком заняты своими жизнями, чтобы заметить, что моя каким-то образом остановилась.

Дверь церкви снова открылась, только на этот раз это был Генри, который пришел сесть рядом со мной. Он не сказал много, но он сидел достаточно далеко, чтобы я не чувствовала себя некомфортно. Потянувшись в карман своего пиджака, он вытащил пачку сигарет и прикурил одну.

Клубы дыма вылетали из его рта, и я как загипнотизированная наблюдала за узорами, прежде чем они рассеивались.

— Тебе не кажется немного дурным курить на ступеньках церкви?

Генри стряхнул немного пепла с сигареты, прежде чем заговорил:

— Да, ну, поскольку этот мир похоронил одну из моих дочерей, я думаю, что могу покурить на этих ступеньках и сказать: «Да пошел ты, мир». По крайней мере, сегодня.

Я рассмеялась, сарказм наполнял каждый звук моего смеха.

— Это кажется немного смелым для тебя называть нас своими дочерями, после восемнадцати лет только звонков на дни рождения и праздничных подарочных открыток.

Генри приехал сюда из Висконсина, и это был первый раз, когда я его увидела за довольно долгое время.

Он не сделал миссией своей жизни иметь кофейную кружку с надписью «Папа №1», и я была в порядке с этим. Но приехать сюда сегодня и играть роль скорбящего отца казалось немного драматичным, даже для парня курящего сигареты.

Он тяжело вздохнул, не ответив. Мы сидели и смотрели на людей долгое время. Достаточно долго для меня, что я почувствовала себя плохо из-за того, что так грубо ответила ему.

— Извини, — пробормотала я, смотря в его направлении. — Я не имела это в виду. — Я даже не думала, что он обиделся на это из-за меня. Я полагаю, что иногда легче понять, чем обидеться.

Вскоре Генри озвучил свою истинную причину, почему присоединился ко мне снаружи.

— Я говорил с твоей мамой. У нее довольно сложный период.— Никакого комментария от меня. Конечно, у нее сложный период! Ее любимая дочь мертва! Он продолжил: — Мы пришли к соглашению, что, возможно, будет лучше, если ты переедешь ко мне, начнешь и закончишь свой последний год в Висконсине.

На это раз я по-настоящему рассмеялась.

— Да, конечно, Генри. — По крайней мере, у него все еще было чувство юмора, чтобы продолжить. Странное чувство юмора, но забавное. Повернув свое тело к нему, я увидела, как мрачный взгляд заполняет его глаза — тот же самый оттенок зеленого, что и у меня. И у Габи. Мой желудок скрутился узлом боли. Мои глаза наполнились слезами. — Ты серьезно? Она больше не хочет, чтобы я была здесь?

— Это не так... — его голос дрожал, он старался не обидеть меня.

Но это было так. Она больше не хотела меня. Иначе, зачем бы она хотела отправить меня на землю коров, сыра и пива? Я знала, что у нас трудный период, но такое все семьи переживают после смерти. У вас сложные времена. Вы ведете себя осторожно. Вы кричите, когда должны и плачете во время криков. Вы разваливаетесь на части — вместе.

Боль в животе из-за последних нескольких недель вернулась, и я ненавидела то, что чувствовала себя слабой. Не перед Генри. «Не теряй сознание перед ним».

Я встала со ступенек, держа деревянный сундучок под своей левой рукой. Оттряхнув пыль с задней части своего платья правой рукой, я пошла в сторону церкви.

— Все в порядке, — солгала я, мой разум помутился от панических мыслей о грядущем. — Кроме того... кто вообще хочет быть желанным?

Прошла неделя с похорон, и мама оставалась с Джереми большую часть этого времени. По правде говоря, не так я ожидала провести последние несколько недель лета — одна дома в слезах, плача целыми днями. Я официально превратилась в жалкую.

Положительная сторона, что я не плакала последние десять минут. Это была довольно большая победа.

После того как прошла по коридору, я остановилась и прислонилась к косяку двери, за которой находилась спальня, которую мы делили. Он был там, на моем комоде — ее небольшой сундучок чудес. Вся жизнь Габи, или, по крайней мере, то, какой она мечтала однажды жить жизнью, была в этом сундучке — я знала это. Назовите это инстинктивной реакцией или чутьем близнецов, но я просто знала.

Это был простой, небольшой, деревянный сундучок, и мне нужно было открыть его в ночь похорон, но до сих пор я только смотрела на него, пока он стоял на моем комоде.

Я подняла сундучок и нашла ключ, приклеенный ко дну. Оторвав его, я подошла к кровати-полуторке с правой стороны комнаты, только взглянув на другую кровать слева. Мое тело опустилось на жесткий матрас, и я вставила ключик в замок.

Я неторопливо открывала сундучок. Дыхание, которое я задержала, было выпущено в небольшое пространство, и несколько слез упали с моих глаз. Быстро, я снова вытерла их и глубоко вздохнула.

Две секунды. Я не плакала последние две секунды. Это была довольно маленькая победа.

Внутри сундучка было абсурдное количество конвертов, множество старых медиаторов Габи лежали сверху конвертов. Она была изумительным музыкантом и всегда пыталась научить меня играть на своей гребаной гитаре, но все, что я делала, это стирала до боли свои пальцы и тратила время, которое могла использовать на работу над своим незавершенным романом.

Я мгновенно почувствовала себя плохо, что не старалась усерднее играть на гитаре, тогда как она находила время, чтобы помогать писать мой роман, который я уверена уже не будет завершен.

В углу сундучка было кольцо — кольцо обещания, которое Бентли дал ей. Я подняла его и провела по нему пальцами, прежде чем вернула обратно в сундук. Я надеялась, что с ним будет все хорошо. Он был мне как брат, и я желала, чтобы он снова смог стать самим собой, веселым парнем, которым всегда был.

Все остальное пространство в сундучке было заполнено письмами — множеством писем. Там было, по крайней мере, сорок конвертов внутри, каждый пронумерован, отмечен словами и запечатан сердечком. На одном самом верхнем было написано: Прочитай меня первым. Поставив сундучок на матрас, я подняла этот конверт и медленно оторвала верх.

Младшая сестренка,

Мои пальцы взлетели к губам, когда я ахнула на записку от Габи. Я чувствовала противоречие, потому что хотела плакать, когда видела ее почерк, и, тем не менее, хотела смеяться оттого, что она называет меня «младшая сестренка». Она появилась на этот свет на пятнадцать минут раньше меня, и никогда не позволяла мне забыть об этом, всегда называя меня «младшая сестренка» или «ребенок». Я продолжила читать, желая просмотреть все конверты в коробке, желая почувствовать ее связь со мной без промедления.

Позволь мне сначала сказать, что я люблю тебя. Ты моя первая любовь и моя лучшая любовь. Да, я понимаю, что эти письма могу казаться немного болезненными, но наслаждайся моментом, верно? Я попросила Бентли, чтобы ты открыла их в ночь похорон, но я знаю, что ты, вероятно, прождала день или два.

— Или семь, — пробормотала я и ничего не могла поделать, но улыбнулась немного, когда прочитала следующую строчку.

Или семь. Но я чувствую, что у нас есть столько всего незавершенного. Так много всего, что мы не смогли сделать. Мне жаль, что меня не будет на твоем выпускном. Мне жаль, что я не смогу напиться до потери сознания с тобой, когда тебе исполнится двадцать один. Мне жаль, что я не смогу быть на твоей первой автограф-сессии по выходу книги. Мне очень-очень жаль, что я не буду там, чтобы обнять тебя после того, как тебе снова разобьют сердце, или быть твоей подружкой невесты на твоей крышесносной свадьбе. Но мне нужно, чтобы ты сделала кое-что для меня, Эш. Мне нужно, чтобы ты перестала обвинять себя. Прямо сейчас! Перестань! Мне нужно, чтобы ты в какой-то момент начала двигаться дальше. Я умерла, не ты. Помнишь? Итак, на следующей странице перечислен список того, что ты должна сделать перед тем, как умереть. Да, я составила тебе такой список, потому что знаю, ты бы никогда не сделала это. Каждый раз, когда ты завершишь действие, тебя будет ждать письмо — как будто это я рядом с тобой. Поэтому, читай список. Не ОТКРЫВАЙ письма, пока не завершишь задачу. И ради всего святого, прими душ, расчеши волосы и наложи немного макияжа. Ты выглядишь ужасно. Что-то типа гибрида от любви дьявола и большой птицы. И я сожалею из-за всех слез, и я сожалею, что ты чувствуешь себя такой потерянной и одинокой. Но доверься мне... С тобой все будет в порядке.

— Габриэлла.

Я перешла на второй лист бумаги и уставились на свой список «предсмертных дел». Я не была удивлена, что список был наполнен тем, о чем мы говорили с ней. Затяжной прыжок с парашютом, прочитать полное собрание сочинений Шекспира, влюбиться, опубликовать роман и устроить невероятную автограф-сессию с кексами, воспитать близнецов, встречаться с плохим парнем, поступить в Университет Южной Калифорнии. Это я мечтала сделать. Но было несколько пунктов в списке, которые больше подходили Габи, чем мне.

Простить Генри, плакать, потому что счастлива, или смеяться, потому что грустно, напиться и танцевать в баре, вернуть Бентли кольцо обещания, позаботиться о маме, воссоздать знаменитую сцену из Титаника.

Передняя дверь приоткрылась, и я увидела, как мама ходит туда-сюда по гостиной. Я вернула письма в сундучок и закрыла его. Выйдя из спальни, я встала перед ней, и она уставилась на меня на долгое мгновение. Слезы наполнили ее глаза, и ее рот приоткрылся, как будто она хотела что-то сказать мне, но ничего не выходило. Ее плечи поднялись и упали, оставив лишь кучу вопросов.

Она выглядела такой сломленной, измотанной, разбитой.

— Завтра я уезжаю к Генри, — сказал я. Очерчивая ногой круг на ковре. На краткое мгновение мама задрожала. Я подумала забрать свои слова назад и остаться в квартире. Но, прежде чем я смогла предложить это, она заговорила:

— Это хорошо, Эшлин. Ты хочешь, чтобы Джереми отвез тебя на железнодорожную станцию?

Я помотала головой. Мое сердце сильнее забилось в груди, когда мои руки сжались в крепкие кулаки.

— Нет. Я справлюсь. И просто чтобы ты знала, я не вернусь. — Мой голос надломился, но я сдержала слезы. — Никогда. Я ненавижу тебя, потому что ты оставила меня, когда я больше всего нуждалась в тебе. И я никогда не прощу тебя.

Она смотрела в пол, сгорбившись. Затем подняла взгляд на меня еще один раз, прежде чем направилась к передней двери.

— Счастливого пути.

И с этим она оставила меня стоять одну, в который раз.