[Для печати] [В блог]
20 октября 2009 г.
Копейкин Кирилл, протоиерей
Актовая речь секретаря Ученого совета Санкт-Петербургской духовной академии, настоятеля храма святых апостолов Петра и Павла при Санкт-Петербургском государственном университете, канд. физ.-мат. наук, канд. богословия протоиерея Кирилла Копейкина на торжественном заседании, посвящённом 200-летию Санкт-Петербургской духовной академии.
Можешь ли ты исследованием найти Бога?
(Иов. 11, 7)
... невидимое Его, вечная сила Его и Божество,
от создания мира через рассматривание творений видимы...
(Рим. 1, 20)
Грань эпох [1]
Сегодня, в начале третьего тысячелетия, одним из актуальнейших вопросов является вопрос о роли науки в современном мире и о том месте, которое в нём занимает религия, о том, как соотносятся между собой сегодня эти две столь различные и столь значимые составляющие человеческой культуры и как может измениться их соотношение в будущем[2]. Дело в том, что динамика прошедшей эпохи модерна[3] в значительной степени обусловливалась силой оттолкновения науки и религии, разбегавшихся как галактики в расширяющейся вселенной[4]. Когда-то Церковь претендовала на то, что она является хранительницей символических ключей разумения (ср.: Лк. 11, 52) к Книге Природы, понимаемой как символический universum, отражающий величие Творца, и к Книге Откровения — Библии — понимаемой как целый словесный символический universum[5]. Начиная с эпохи Нового времени Церковь утратила в глазах общества функцию единственной носительницы истины; summa theologiae перестала восприниматься как компендиум универсального знания. Теперь уже рациональная наука стала приобретать сакральные функции, выдвинув претензию на то, что истина ведома лишь ей одной. Сакрализация науки была глубоко закономерна, ведь естествознание изначально и возникло как theologia naturalis, как попытка познать Творца через изучение Его творений. Главная же цель науки Нового времени — преодоление последствий грехопадения — необходимости со скорбью питаться от земли и в поте лица есть хлеб свой (Быт. 3, 17-19) и утраты после Вавилонского столпотворения взаимо понимания (Быт. 11, 6-8), забвения того райского языка, что позволял Адаму нарекать имена твари (Быт. 2, 19). Хитроумные механизмы[6] облегчают бремя труда, технические приспособления позволяют искусно обманывать природу[7]. Универсальный же язык науки — это язык математики[8], являющийся, по убеждению Галилея, тем языком, на котором написана Книга Природы[9].
|
|
Ныне, на рубеже тысячелетий, в эпоху пост модерна[10], когда наука и религия разошлись так далеко, что, чаще всего, воспринимаются как совершенно не соприкасающиеся сферы человеческой культуры, «импульс», двигавший новоевропейскую цивилизацию, практически исчерпал себя[11], в связи с чем обострилось ощущение завершённости того пути, по которому она шла в течение последних столетий[12]. Проект модерна основывался на вере в разум[13], в то, что всю жизнь можно переустроить исходя из того знания, которое мы получаем, основываясь на рациональном описании мира. Однако на рубеже тысячелетий стало уясняться, что, во-первых, вся человеческая психика не исчерпывается одним лишь разумом, и, во-вторых, описывая «реальность» мы, на самом деле, описываем эффект взаимо -действия реальности и наблюдателя; иначе говоря, наблюдаемое включает в себя наблюдателя[14]. Это открытие, по существу, ознаменовало начало новой эпохи — эпохи постмодерна, для которой характерно разочарование в идеалах и ценностях Просвещения — утрата веры в торжество разума, в прогресс, в безграничность человеческих возможностей[15]. Ниспровержение верховного авторитета «объективной науки» как истины в последней инстанции[16] освободило пространство для «вненаучного» знания, прежде относившегося к разряду маргинального — знания как религиозного, так оккультного[17]. Эпоха постмодерна вывела на свет то, что негативизировалось ранее и упрятывалось как можно глубже. На смену институциализированной вере пришло неверие в какие бы то ни было институты, эзотерические оккультные практики стали экзотерическими и теснят традиционные культы, апокалиптические настроения пронизывают массовое сознание. Но всё это вовсе не означает, что жизнь из света вдруг погрузилась во мрак, — просто теперь приходится считаться с существованием тьмы наряду со светом[18]. В этой ситуации следует попытаться вновь[19] — но уже на новом уровне — обрести симфонию науки и религии[20]. Это представляется актуальным по целому ряду причин. Во-первых, для подавляющего большинства людей сегодня именно «храм науки» продолжает оставаться тем «местом», где человек привык встречаться с истиной[21]. Противопоставление церковного вероучения науке может сыграть лишь на руку тем, кто хочет представить Церковь в виде своего рода «этнографического заповедника», находящегося на периферии современного мира[22]. Во-вторых, без установления гармонических отношений науки и религии невозможно развитие церковной науки, а значит — создание в Церкви интеллектуальной прослойки учёного монашества[23]. В-третьих, без глубокой богословской рефлексии над проблемой соотношения религии и науки невозможно всерьёз говорить ни о преподавании основ религиозной культуры и светской этики в средней школе, ни, тем более, о включении богословия в перечень научных дисциплин и преподавании его в высшей школе[24]. В-четвёртых, только сделав науку своей союзницей Церковь сможет привлечь к себе интеллигенцию, которая могла бы нести свидетельство о вере всем образованным людям. Это особенно важно в связи с тем, что именно в среде интеллигенции, и в первую очередь — интеллигенции научной, глубже всего укоренился атеизм. И, наконец, в-пятых, обретение гармонии науки и религии сможет позволить использовать европейскую систему образования, базирующуюся на современном естествознании[25], в миссионерских целях в широчайшем, поистине планетарном масштабе[26]. Сегодня наука, когда-то противопоставившая себя религии, каждым своим достижением подтверждает истинность того материалистического мировоззрения, которое является её молчаливо подразумеваемым основанием[27]. Однако ныне сами учёные всё острее чувствуют необходимость переосмысления онтологического базиса науки[28]. Торжество науки, когда-то противопоставившей себя религии, сегодня, при условии пересмотра её онтологических оснований, может быть обращено во славу Божию, для совершения миссионерской работы среди молодёжи, а борьба за молодежь — это передняя линия борьбы за человека, за будущее.
|
|
|
|
Для того чтобы оценить перспективы возможности обрести симфонию науки и религии следует, прежде всего, попытаться понять, что же представляет собою наука, в чём состоит главная особенность современного научного метода, позволившая ему сегодня стать, фактически, главным методом постижения мира, — ведь даже здесь, в наших духовных школах, свято храня верность традиции, мы прикладываем немалые усилия к тому, чтобы развивать церковную науку, чтобы труды членов профессорско-преподавательской корпорации, диссертации и дипломные работы наших выпускников соответствовали современным критериям научности.
Очевидно, в научном методе есть нечто, что делает его необычайно эффективным. Мы так привыкли к этому, что чаще всего даже не замечаем специфических особенностей современной новоевропейской науки. Собственно, корень ук- вслове наука восходит к и.-евр. *euk-— привыкать, через привычку становиться близким, интимным. И действительно, наука есть привычная форма использования определенных методов исследования и привычка к тем теориям, которые считаются научными сегодня[29]. И привычка эта, порой, мешает нам заметить, насколько современная наука отличается от науки античной или средневековой. Для того чтобы глубоко почувствовать специфику новоевропейской науки, для того, чтобы понять, как она соотносится с религией, нам следует обратиться к её истокам.