Моя двоюродная сестра Хрисеида сидела, закрыв руками лицо; когда я дотронулась до нее, она подскочила в панике, уронив руки. Она смотрела на меня, не веря своим глазам, а потом кинулась ко мне и разрыдалась.
— Что ты здесь делаешь? — Я была в недоумении. — Ты — дочь верховного жреца Аполлона, ты неприкосновенна.
Ответом был стон. Я встряхнула ее.
— О, только прекрати плакать!
Поскольку с раннего детства я всегда помыкала ею, она меня послушалась.
— Они все равно взяли меня, Брисеида.
— Это святотатство!
— Они говорят, что нет. Мой отец надел доспехи и сражался. Жрецы не сражаются. Поэтому они отнеслись к нему как к воину и взяли меня.
— Взяли тебя? Тебя изнасиловали? — задохнулась я.
— Нет-нет! Те женщины, которые одевали меня, говорили, что воинам отдают только простых женщин. Тех, кто в этой комнате, сохранили для какой-то особой цели.
Она взглянула вниз и увидела мои путы.
— О Брисеида! Они посадили тебя на цепь!
— По крайней мере, у меня есть очевидное доказательство моего положения. С таким украшением никто не сможет принять меня за солдатскую потаскушку.
— Брисеида! — Она поперхнулась, и на ее лице появилось знакомое выражение: мне всегда удавалось шокировать бедную, кроткую малышку Хрисеиду.
Потом она спросила:
— Дядя Брис?
— Мертв, как и все остальные.
— Почему ты его не оплакиваешь?
— Я оплакиваю его! — огрызнулась я. — Но я успела пробыть в руках у ахейцев достаточно долго, чтобы понять, что пленной женщине нужно заботиться о себе.
Она посмотрела на меня непонимающим взглядом.
— Зачем нас сюда привели?
Я повернулась к мирмидонянину:
— Ты! Зачем нас сюда привели?
Хоть и с ухмылкой, но он ответил довольно любезно:
|
|
— Верховный царь Микен — гость Второй армии. Они делят трофеи. Женщины в этом шатре предназначены для царей.
Нам показалось, что мы ждали целую вечность. Слишком уставшие, чтобы разговаривать, мы с Хрисеидой опустились на землю. Время от времени заходил стражник и уводил несколько женщин, отмеченных цветными табличками, привязанными к их запястьям; это были очень красивые девушки. Ни старух, ни шлюх, ни уродливых, ни тощих среди них не было. Но ни на мне, ни на Хрисеиде таблички не было. Количество женщин уменьшалось, а на нас не обращали внимания; в конце концов мы остались одни.
Вошел страж и, прежде чем увести нас, набросил нам на головы покрывала из тонкой ткани. Сквозь рыхлую ткань я видела яркое сияние, исходившее от тысяч лампионов, балдахин из ткани и море мужчин вокруг. Они сидели на скамьях у столов, уставленных чашами с вином, а между рядами сновали слуги. Нас с Хрисеидой поставили перед длинным помостом, на котором стоял стол для почетных гостей.
За ним сидело примерно двадцать мужчин, все по одну сторону, лицом к остальным пирующим. На кресле с высокой спинкой в центре сидел муж, который выглядел так, как я всегда представляла себе Зевса. У него была благородная голова с нахмуренным лбом; искусно завитые черные волосы с проседью волнами спускались на его сверкающие одежды, на грудь падала огромная борода, перевитая золотыми нитями, в спрятанных булавках блестели драгоценные камни. Черные глаза задумчиво нас рассматривали, в то время как белая аристократическая рука покручивала длинный ус. Величественный Агамемнон, верховный царь Микен и Эллады, царь царей. В Анхисе не было и десятой части его величия.
|
|
Я оторвала взгляд от него, чтобы рассмотреть остальных, с удобством расположившихся в своих креслах. Слева от Агамемнона сидел Ахилл, хотя его было трудно узнать. Я видела его в доспехах, покрытого грязью и безжалостного. Теперь он был среди равных. Его обнаженная безволосая грудь блестела под лежащим на плечах массивным ожерельем из золота и драгоценных камней, руки сверкали от браслетов, а пальцы от колец. Он был чисто выбрит, блестящие золотые волосы были свободно откинуты со лба назад, в ушах висели золотые серьги. Взгляд желтых глаз был ясным и спокойным, их необычный цвет ярко выделялся на фоне сильно подведенных — по критской моде — бровей и ресниц. Я моргнула и, смутившись, отвела взгляд.
Рядом с ним сидел муж с благородной внешностью: высокого роста, масса рыжих кудрей обрамляла широкий и высокий лоб, кожа белая и нежная. Под удивительно темными бровями сияли серые проницательные глаза — самые удивительные глаза, какие я когда-либо видела. Наткнувшись взглядом на его обнаженную грудь, я с жалостью увидела, что она была вся покрыта шрамами; казалось, его лицо было единственной частью тела, не пострадавшей от битв.
Справа от Агамемнона сидел еще один рыжеволосый мужчина, неуклюжий увалень, не отрывавший взгляда от стола. Когда он поднес чашу к губам, я заметила, что у него дрожат руки. Его соседом был царственного вида старец, высокий и прямой, с серебряно-белой бородой и большими голубыми глазами. Хотя на нем был только простой белый хитон, его пальцы были унизаны перстнями до самых кончиков. Рядом с ним сидел гигант Аякс; мне пришлось снова моргнуть, так не похож он был на того человека, который раскопал тело моего отца.
|
|
Мои глаза уже устали от незнакомых лиц, таких обманчиво благородных. Страж вытащил Хрисеиду вперед, откинув ее покрывало. У меня засосало под ложечкой, так красива она была в чужеземном ахейском одеянии, ничуть не похожем на длинные прямые одежды лирнесских жен, закрывавших их от шеи до щиколоток. Женщины в Лирнессе прятали свое тело от всех, кроме мужа; ахейские же жены, судя по всему, одевались как шлюхи. Пунцовая от стыда, Хрисеида прикрывала свою обнаженную грудь руками, пока страж не ударил по ним, заставив убрать, чтобы притихшие мужи за столом могли увидеть, как тонка ее талия, стянутая тугим поясом, и как совершенны ее груди. Агамемнон перестал быть похожим на Зевса и превратился в Пана. Он повернулся к Ахиллу:
— Клянусь Великой матерью, она прекрасна!
Ахилл улыбнулся:
— Мы рады, что она тебе нравится, господин. Она твоя — в знак уважения от Второй армии. Ее зовут Хрисеида.
— Подойди сюда, Хрисеида. — Изящная белая рука сделала приглашающий жест; она не посмела ослушаться. — Подойди, посмотри на меня! Тебе нечего бояться, я не причиню тебе зла.
Он сверкнул белозубой улыбкой и погладил ее по руке, казалось не замечая, как она вздрогнула.
— Отведите ее на мой корабль.
Ее увели прочь. Была моя очередь. Страж откинул мое покрывало, чтобы явить меня их взорам в моем неприличном наряде. Я выпрямилась, насколько могла, вытянув руки по бокам. Мое лицо не выражало ничего. Стыдиться нужно было им, а не мне. Похоть в глазах верховного царя угасла, он смутился и отвел от меня взгляд. Ахилл молчал. Я переступила с ноги на ногу, чтобы кандалы зазвенели. Агамемнон поднял брови.
— Цепи? Кто приказал?
— Я, господин. Я ей не доверяю.
— О? — В этом маленьком слове поместились все чувства. — И кому она принадлежит?
— Мне. Я пленил ее сам, — ответил Ахилл.
— Ты должен был предложить их мне на выбор. — Агамемнон был недоволен.
— Говорю тебе, господин, я пленил ее сам, и потому она принадлежит мне. Кроме того, я ей не доверяю. Эллада может обойтись без меня, но не без тебя. У меня есть достаточно доказательств, что эта девушка опасна.
— Гм!
Было не похоже, что верховный царь смягчился. Потом он вздохнул:
— Я никогда не видел таких волос, не золотых и не рыжих, и таких голубых глаз. — Он вздохнул снова. — Она красивее Елены.
Нервозный муж справа от него, тот, с рыжими волосами, стукнул кулаком по столу с такой силой, что чаши с вином подпрыгнули.
— Елене нет равных!
— Да, брат, нам это хорошо известно, — терпеливо произнес Агамемнон. — Успокойся.
Ахилл кивнул мирмидонянину:
— Уведи ее.
Я ждала, сидя в кресле в его каюте; глаза у меня слипались, но я не разрешала себе уснуть. Ни одна женщина так не беззащитна, как спящая.
Ахилл пришел много позже. Когда поднялся засов, я уже дремала, несмотря на свое решение, и вскочила в страхе, сцепив руки вместе. Вот он, момент расплаты. Но Ахилл, похоже, вовсе не горел желанием; не обращая на меня внимания, он подошел к сундуку и открыл его. Потом сорвал с себя ожерелье, кольца, браслеты и украшенный драгоценными камнями пояс. Но не набедренную повязку.
— Мне никогда не удается отделаться от этого хлама так быстро, как хотелось бы, — заявил он, глядя на меня.
Я в растерянности уставилась на него. Как обычно начинается изнасилование?
Дверь открылась, и вошел еще один муж, очень похожий на Ахилла чертами лица и цветом волос, но меньше ростом и с намного более нежным лицом. Его глаза, голубые, а не желтые, сверкнув, оценивающе оглядели меня.
— Патрокл, это Брисеида.
— Агамемнон был прав. Она красивее Елены.
Взгляд, брошенный им на Ахилла, был полон боли.
— Я вас оставлю. Я только хотел узнать, не нужно ли тебе чего.
— Подожди снаружи, я скоро буду, — рассеянно произнес Ахилл.
Направляясь к двери, Патрокл внезапно остановился и посмотрел на Ахилла. Ошибки быть не могло: в его глазах светились радость и чувство собственности.
— Он — мой любовник, — сказал Ахилл, когда тот вышел.
— Я это поняла.
Он с усталым вздохом опустился на край узкого ложа и указал на мою цепь.
— Сядь.
Какое-то время я сидела, не отрывая от него взгляда, а он, в свою очередь, отчужденно смотрел на меня; я начинала подозревать, что он не испытывал ко мне никакой страсти. Почему же тогда он забрал меня себе?
— Я считал, что лирнесские жены всегда вели жизнь затворниц, — наконец произнес он, — но ты, похоже, знаешь, как устроена жизнь.
— Отчасти. Только то, что общеизвестно. Чего мы не понимаем, так это вашей моды. — Я прикоснулась к своим обнаженным грудям. — Должно быть, в Элладе насилие — обычное дело.
— Не больше, чем везде. Мода быстро теряет свою новизну, если она общепринята.
— Что ты со мной сделаешь, царевич Ахилл?
— Понятия не имею.
— У меня тяжелый характер.
— Знаю. — Его улыбка вышла кривой. — Ты задала хороший вопрос. Я действительно не знаю, что с тобой делать.
Он сверкнул на меня желтыми глазами:
— Ты умеешь играть на лире? Петь?
— Очень хорошо.
Он поднялся на ноги.
— Тогда я буду держать тебя, чтобы ты мне играла и пела, — сказал он и рявкнул: — На пол!
Я села на пол. Он откинул тяжелую юбку мне на бедра и вышел из комнаты. Когда он вернулся, в руках у него был молоток и долото. В следующее мгновение я была свободна от цепей.
— Ты испортил пол. — Я показала на глубокие углубления в тех местах, где долото ударило особенно сильно.
— Это просто укрытие на передней палубе, — заявил он, вставая с колен и поднимая меня на ноги.
Его руки были твердыми и сухими.
— Иди спать, — велел он и оставил меня.
Но перед тем, как лечь, я вознесла молитву Артемиде. Богиня-девственница услышала меня: муж, которому я досталась, не любил женщин. Я была в безопасности. Но почему же тогда я печалилась не только по моему возлюбленному отцу?
Наутро флагманский корабль столкнули на воду, матросы и воины сновали по палубе и между гребными скамьями, наполняя воздух хохотом и отборной бранью. Ясно было, что они рады оставить почерневший, разрушенный Адрамиттий. Возможно, им казалось, будто здесь они слышат стенания тысяч невинных жертв.
Патрокл пробрался через переполненную людьми палубу и поднялся на несколько ступеней туда, где стояла я.
— Ты хорошо чувствуешь себя сегодня утром, моя госпожа?
— Да, спасибо.
Я отвернулась, но он остался стоять рядом, не обескураженный моим холодным ответом.
— Ты скоро ко всему привыкнешь.
Я посмотрела на него:
— Ничего более глупого я не слышала. Ты бы смог привыкнуть, если бы тебя заставили жить в доме мужчины, который повинен в смерти твоего отца и разорении твоего дома?
— Возможно, нет, — ответил он, краснея. — Но это война, и ты — женщина.
— Война, — горько сказала я, — дело мужчин. Женщины — ее жертвы и жертвы мужчин.
— Война, — довольно продолжил он, — была таким же обычным делом в те времена, когда правили женщины и на все была воля Великой матери. Верховные царицы были ничуть не менее алчны и честолюбивы, чем любой верховный царь. Война не зависит от пола. Она свойственна всему человеческому племени.
С этим не поспоришь, и я сменила тему:
— Почему ты, такой нежный и чуткий, любишь человека столь безжалостного и жестокого, как Ахилл?
Его голубые глаза изумленно уставились на меня.
— Но Ахилл вовсе не безжалостен и не жесток! — решительно заявил он.
— В это трудно поверить.
— Ахилл — не тот, кем он кажется, — сказал его верный пес.
— Тогда кто же он?
Он покачал головой:
— А вот это, Брисеида, тебе придется узнать самой.
— Он женат? — Ну почему женщины всегда задают этот вопрос?
— Да. На единственной дочери Ликомеда, царя Скироса. У него есть сын Неоптолем, шестнадцати лет. И как единственный сын Пелея, он — наследник верховного царства Фессалии.
— Ничто из этого не способно изменить мое мнение о нем.
К моему удивлению, он взял меня за руку и поцеловал ее. И пошел прочь.
Я стояла на корме до тех пор, пока на горизонте была видна земля. Я уже никогда не вернусь туда. От судьбы не уйти. Мне предстояло стать музыкантшей — мне, которая должна была стать женой царя. И уже стала бы ею, но явились ахейцы и те мужи, которые пришли бы просить моей руки, внезапно оказались слишком заняты, чтобы думать о брачных узах.
Под корпусом журчала вода, разбиваясь в белую пену под ударами весел, — размеренный, успокаивающий звук незаметно наполнил мою голову, и прошло немало мгновений, прежде чем я поняла, что мне нужно сделать. Поручень не был высоким; я взобралась на него и приготовилась прыгнуть.
Кто-то грубо сдернул меня вниз. Патрокл.
— Позволь мне это сделать! Забудь, что ты меня видел! — закричала я.
— Больше этому не бывать, — сказал он, бледный как смерть.
— Патрокл, я никому не нужна, я ни для кого ничего не значу! Позволь мне это сделать! Позволь!
— Нет, больше этому не бывать. Ему не безразлична твоя судьба. Больше этому не бывать.
Тайны… Почему «Больше этому не бывать»?
Нам понадобилось семь полных дней, чтобы дойти до Асса. Как только мы обогнули край полуострова напротив Лесбоса, весла стали бесполезны; дул порывистый ветер, то толкавший нас к уже видневшемуся вдали берегу, то сносивший обратно. Большую часть времени я сидела в отгороженной занавесом нише на корме, и стоило мне оттуда выйти, как Патрокл бросал то, чем он в этот момент занимался, и спешил встать рядом. Ахилла я совсем не видела и в конце концов узнала, что он плывет на корабле того воина, кого называли Автомедонтом.
Наутро восьмого дня нам удалось пристать к берегу. Чтобы укрыться от свежего ветра, я завернулась в хламиду и принялась с интересом следить за разворачивавшимся передо мной действием. Никогда раньше я не видела ничего подобного. Наш корабль поставили на подпорки вторым, первым был корабль Агамемнона. Как только спустили лестницы, мне было позволено сойти на берег. Когда Ахилл прошел в нескольких локтях от меня, я подняла голову и приготовилась дать отпор, но он меня не заметил.
Потом прибыла домоправительница, веселая дородная женщина по имени Лаодика, и отвела меня в дом Ахилла.
— Тебе выпала редкая честь, голубушка, — ворковала она. — У тебя будет своя комната в доме хозяина, а это больше, чем есть у меня, не говоря уже о других.
— Но ведь у него сотни жен?
— Да, но они с ним не живут.
— Он живет с Патроклом, — сказала я.
— С Патроклом? — Лаодика усмехнулась. — Он жил с ним раньше, до того как они стали любовниками. А потом, пару лун спустя, Ахилл заставил его построить собственный дом.
— Почему? Непонятно…
— Очень даже понятно, если его знать! Ему нравится быть самому себе хозяином.
Гм. Что ж, возможно, я и не знала Ахилла, но я схватывала все на лету. Нравиться быть самому себе хозяином, а? Передо мной лежали кусочки головоломки, прямо как когда-то в детстве. Моей задачей было их собрать.
Этим я и занималась всю ту долгую зиму, оставаясь пленницей холода. Ахилл то уходил, то возвращался, довольно часто обедал в другом месте — иногда и спал в другом месте, полагаю, с Патроклом, беднягой, которому любовь, казалось, приносила больше мук, чем счастья. Остальные женщины приготовились меня ненавидеть, ибо я жила в хозяйском доме, а они — нет, но я умею находить общий язык с женами, поэтому мы скоро поладили; они передавали мне все сплетни про Ахилла, которые знали.
На него временами нападает болезнь, которая заканчивается каким-то мороком (они слышали, как он говорил о мороке); он может странным образом уходить в себя; его мать — богиня Фетида, дочь морского старца, которая может менять свой облик так быстро, как солнце прячется за облаками и выныривает обратно. Она умеет превращаться то в каракатицу, то в кита, гольяна, краба, морскую звезду, морского ежа, акулу; дедом его отца был сам Зевс; его воспитал кентавр, самое сказочное существо на свете — с головой, руками и торсом человека и остальным телом коня; гигант Аякс — его двоюродный брат и большой друг; он живет для битв, а не для любви. Нет, они не считали его мужем, любящим мужчин, несмотря на его двоюродного брата Патрокла. Но мужем, любящим женщин, он тоже не был.
Иногда Ахилл звал меня сыграть ему и спеть, что я делала с благодарностью — моя жизнь стала совсем бесцветной. И тогда он задумчиво сидел в кресле, слушая только наполовину, в то время как другая его половина уносилась туда, где не было места ни музыке, ни мне. Ни одной искры желания, никогда. Ни намека на то, зачем он держит меня у себя. Узнать, что скрывалось за словами Патрокла, когда я хотела прыгнуть в море, мне тоже не удалось. «Больше этому не бывать!» О ком это? Что случилось в жизни Ахилла такого, что убило в нем желание?
К своему огорчению, я обнаружила, что Лирнесс и отец все реже занимали первое место в моих мыслях. Я все больше и больше жила жизнью Асса, чем воспоминаниями о Дардании. Три раза Ахилл ужинал дома в одиночестве, и все три раза он приказывал, чтобы ему прислуживала я и чтобы других женщин в доме не было. Глупая Лаодика прихорашивала меня и опрыскивала духами, уверенная, что уж на этот раз я наконец стану его, но он ничего не говорил и не делал.
В конце зимы мы перебрались из Асса под Трою. Феникс плавал туда и обратно бессчетное количество раз, и постепенно все наши склады, амбары и казармы опустели, и в конце концов вся армия взяла курс на север.
Троя. Она была центром нашего мира и властвовала даже в Лирнессе. Царю Анхису или Энею это было не по нраву, но это была правда. Теперь Троя впервые предстала перед моими глазами. Неугомонный ветер расчистил ее долину от снега; украшенные ледяными гирляндами башни и шпили сверкали на солнце. Она была как дворец на Олимпе — далекая, холодная, прекрасная. Там жил Эней со своими отцом, женой и сыном.
Переезд под Трою почему-то тяготил меня, отчего — я не понимала; у меня участились приступы тоски, слез и беспричинного дурного настроения.
Шел десятый год войны, и оракулы, все как один, предвещали ее скорый конец. Не потому ли я роняла слезы? Зная, что, когда все закончится, Ахилл заберет меня в Иолк? Или боясь, что он продаст меня в качестве искусной музыкантши? Похоже, это было единственное, чем я могла доставить ему удовольствие.
Ранней весной ахейцы все чаще стали делать вылазки; теперь, когда все воины собрались в одном огромном лагере, требовалось огромное количество провианта, запасы которого постоянно пополнялись. Гектор устраивал засады, поджидая фуражные повозки, а ахейцы, например Ахилл с Аяксом, устраивали засады, поджидая Гектора. Я уже знала, как отчаянно Ахилл хотел сразиться с Гектором в битве; другие женщины говорили, дескать, его снедало желание убить наследника троянского трона. Весь день и полночи дом звенел от мужских голосов. Я знала всех вождей поименно.
Потом весна наполнила воздух влажными, пьянящими запахами, земля покрылась звездочками крошечных белых цветов, и воды Геллеспонта засияли голубизной. Почти каждый день происходили небольшие стычки; Ахилл еще больше жаждал встречи с Гектором. Но ему по-прежнему не везло. Ему так и не удалось сразиться с неуловимым Гектором. Так же как и Аяксу.
Хотя Лаодика и считала меня слишком высокорожденной, чтобы я выполняла работу прислуги, я принималась трудиться, стоило только ей уйти. Лучше было работать, чем без вдохновения вертеть в руках клочок ненужной вышивки, с трудом прокалывая ткань тупой иглой.
Одна из самых любопытных историй, которую рассказывали про Ахилла, была о том, как он наконец сделал Патрокла своим любовником после стольких лет дружбы, не имевшей никакого отношения к плотским удовольствиям. По словам Лаодики, это превращение произошло во время морока, насланного Фетидой. В это время, сказала она, наш хозяин особенно восприимчив к желаниям остальных, и Патрокл воспользовался представившейся возможностью. Такое объяснение показалось мне слишком банальным, ибо я не видела в Патрокле ничего, что указывало бы на подобную беспринципность. Но неисповедимы пути богини любви: кто мог бы предсказать, что меня тоже поразят ее чары? Возможно, правда заключалась в том, что Ахилл одел свое сердце в броню и во всех иных обстоятельствах был просто неуязвим.
Это случилось в тот день, когда я тайком убежала делать ту работу, которая нравилась мне больше всего: натирать доспехи, хранившиеся в отдельной комнате. И была застигнута врасплох. Вошел Ахилл. Его шаги были медленнее, чем обычно, и он не видел меня, хотя я стояла прямо перед ним с ветошью в руке и готовым оправданием. Лицо у него было усталым и осунувшимся, на правой руке брызги крови. Чужой крови! Я расслабилась. Снятый шлем покатился на пол; обеими руками он обхватил голову, словно пытаясь унять боль. Я дрожала в испуге, а он тем временем, путаясь в завязках кирасы, сбросил ее, а за ней и все остальное. Где же Патрокл?
Оставшись в простеганном хитоне, который он надевал под весь этот металл, он, спотыкаясь, направился к креслу, повернув ко мне лишенное всякого выражения лицо. Но вместо того, чтобы сесть в кресло, он рухнул на пол, задрожал и забился в конвульсиях, изо рта потоком потекла слюна, вырывалось несвязное бормотание. Потом у него закатились глаза, он одеревенел, вытянув руки и ноги, и начал судорожно вздрагивать. Слюна превратилась в комья пены, лицо почернело.
Я ничего не могла сделать, пока он так резко дергался, но, когда это прекратилось, я опустилась рядом с ним на колени.
— Ахилл! Ахилл!
Он меня не слышал; лежа на полу с серым лицом, он бессознательно шарил руками вокруг себя. Когда его руки наткнулись на мой бок, он ощупывал меня, пока не добрался до моей головы и принялся нежно раскачивать ее из стороны в сторону.
— Мать моя, оставь меня в покое!
Его голос был настолько невнятен и глух, что мне едва удалось его узнать; я зарыдала, испугавшись за него до ужаса.
— Ахилл, это Брисеида! Брисеида!
— Зачем ты меня мучаешь? — спросил он, обращаясь ко мне. — Почему ты думаешь, будто мне все время нужно напоминать о том, что я иду на смерть? У меня и без тебя хватает горестей — разве тебе мало Ифигении? Оставь меня в покое, оставь меня!
Потом он впал в ступор. Я выбежала из комнаты, чтобы найти Лаодику.
— Ванна хозяина готова? — спросила я, задыхаясь.
Она приняла мою тревогу за предвкушение и принялась меня поддразнивать и щипать.
— Давно пора, глупышка! Да, она готова. Искупай его сама, я занята. Хе-хе!
Я искупала его, хотя он не отличил бы меня от Лаодики. Это дало мне возможность хорошенько его рассмотреть, открыв мне то, что я отказывалась признать: как он был красив и как я желала его. В комнате стоял пар, моя одежда прилипла к моему мокрому от пота телу, и я проклинала себя за глупость. Брисеида присоединилась к остальным. Как и все прочие женщины, Брисеида была влюблена в него. Влюблена в человека, который не любил ни мужчин, ни женщин. В человека, который жил только ради смертельной схватки.
Я намочила ткань в холодной воде и выжала, чтобы протереть ему лицо, встав на стул рядом с ванной. В его глазах появилась тень узнавания. Он поднял руку и положил ее мне на плечо.
— Лаодика?
— Да, господин. Идем, твое ложе готово. Возьми меня за руку.
Его пальцы напряглись; мне не нужно было смотреть на него, чтобы понять: он узнал мой голос. Выскользнув из-под его руки, я взяла со стола сосуд с маслом. Бросив быстрый взгляд на его лицо, я увидела, что он мне улыбается, — эта улыбка почти наделила его обычным ртом и была неожиданно нежной.
— Спасибо, — произнес он.
— Не за что, — ответила я, едва слыша себя из-за биения собственного сердца.
— Как давно ты здесь?
Я не смогла солгать.
— С самого начала.
— Значит, ты все видела.
— Да.
— Теперь у нас нет секретов.
— У нас есть секрет.
И потом, сама не зная как, я оказалась в его объятиях. Он не целовал меня; потом он сказал, что, поскольку у него нет губ, поцелуи не приносят ему удовольствия. Зато какое удовольствие приносило тело! И его, и мое. Во мне не было жилки, которую эти руки не заставили бы петь, словно лиру; я вся растворилась под натиском мощи, имя которой было Ахилл. Я, столько лун голодавшая, не зная, что голодаю, наконец-то познала власть богини. Она не разделила нас и не уничтожила; на крохотный отрезок времени я почувствовала, как богиня движется в нем и во мне.
Он сказал, что любит меня. Он полюбил меня с первого взгляда, ибо увидел во мне Ифигению, хотя я и не была на нее похожа. Потом он рассказал мне ту ужасную историю, умиротворенный, как мне подумалось, впервые с тех пор, как она умерла. А я спрашивала себя, осмелюсь ли я когда-нибудь посмотреть в лицо Патроклу, который из чистой любви пытался его излечить, но потерпел неудачу. Все кусочки головоломки легли на свои места.
Глава двадцатая,
Рассказанная Энеем
Я привел в Трою тысячу колесниц и пятнадцать тысяч пехотинцев. Приам спрятал свою неприязнь и уделил мне подобающее внимание, заключил моего бедного помешавшегося отца в свои объятия и оказал Креусе (своей собственной дочери от Гекабы) теплый прием; увидев нашего сына Аскания, он просиял и сравнил его с Гектором. Это польстило мне намного больше, чем если бы он сравнил моего мальчика с Парисом, на которого он действительно был очень похож.
Мои войска были размещены в городе, а я со своей семьей получил собственный маленький дворец в крепости. Когда меня никто не видел, я мрачно улыбался; я правильно поступил, так долго отказывая им в помощи. Приам так жаждал избавиться от ахейских пиявок, которые сосали троянскую кровь, что готов был назвать Дарданию даром богов.
Город изменился. Улицы посерели и были не такими опрятными, как в былые времена; исчезла атмосфера неограниченного достатка и власти, как и золотые гвозди в дверях крепости. Радуясь моему приходу, Антенор рассказал мне, что большая часть троянского золота пошла на покупку наемников у хеттов и ассирийцев, но наемники не появились. Не вернулось и золото.
Всю зиму накануне десятого года войны к нам прибывали посланцы от наших союзников на побережье, обещавших всю подмогу, какую они смогут собрать. На этот раз мы были склонны поверить, что они придут, правители Карий, Лидии, Ликии и все остальные. Ахейцы сровняли побережье с землей от края до края, туда хлынул поток ахейских поселенцев, и у нас не осталось ничего, что стоило бы защищать. Последняя надежда Малой Азии была в том, чтобы объединиться с Троей и сразиться с ахейцами здесь. Победа позволит нам вернуться домой и вышвырнуть незваных гостей вон.
Мы получили ответ ото всех, даже от тех, на кого давно перестали надеяться. Царь Главк пришел с посланием от своего соправителя царя Сарпедона, чтобы известить Приама о том, что они сами собирали по городам оставшиеся войска; из всех некогда густонаселенных государств, от Мизии до далекой Киликии, удалось наскрести двадцать тысяч воинов. Приам рыдал, когда Главк рассказал ему все.
Пентесилея, царица амазонок, обещала десять тысяч конных воинов; Мемнон, кровный родственник Приама, который сидел у ног Хатгусили, царя хеттов, вел пять тысяч хеттских воинов пешими и пять тысяч колесниц. Сорок тысяч троянских воинов уже были в нашем распоряжении; если придут все, кто собирался, то к лету мы намного превзойдем ахейцев числом.
Первыми прибыли Сарпедон с Главком. Его воины были хорошо вооружены, но одного взгляда на их ряды было достаточно, чтобы понять, какой сильный удар Ахилл нанес побережью. Сарпедону пришлось поставить в строй юношей и убеленных сединами мужей, неотесанных крестьян и пастухов, которые мало что понимали в оружии. Но они были полны энергии, а Сарпедон не был глупцом. Он сделает из них воинов.
Мы с Гектором сидели за чашей вина у него во дворце и беседовали все о том же.
— Пятнадцать тысяч твоих пеших воинов, двадцать тысяч тех, кто пришел с побережья, пять тысяч хеттов, десять тысяч конных амазонок и сорок тысяч пеших троянцев плюс десять тысяч боевых колесниц — Эней, у нас получится!
— Сто тысяч… Сколько ахейцев, по твоим подсчетам, выступят против нас?
— Подсчитать трудновато, только если положиться на рассказы рабов, которые сбежали из ахейского лагеря за все эти годы. Один мне особенно нравится, его зовут Деметрий. Египтянин по рождению. Через него и других я узнал, что у Агамемнона осталось пятьдесят тысяч воинов. И всего десять тысяч боевых колесниц.