https://ficbook.net/readfic/7728870
Автор: Auau (https://ficbook.net/authors/1183757)
Пейринг или персонажи: Чанёль/ДиО
Рейтинг: PG-13
Жанры: Романтика, Юмор, AU, Мифические существа
Размер: Мини, 38 страниц
Описание:
Всегда помните: одна не сделанная вовремя домашняя работа может знатно усложнить вам жизнь. Например, добавив в неё зловредного кота-фамильяра.
Откровенно говоря, в большинстве свалившихся на голову проблем Чанёль винит составителя расписания, впендюрившего пару ритуалистики на субботнее утро.
Кто вообще доумится поставить мало-мальски важный предмет в восемь тридцать дня, органически предназначенного для пятничного отходняка? Никто, кроме кромешного садиста. Или того, кто мог бы внятно пояснить Чанёлю, почему накануне бухали все вместе, а пожизненный крест коварно сваливается только на его спину.
Неладное начинает подозреваться тогда, когда в восемь тридцать помятый народ сидит в лекционной аудитории без тетрадей и возбужденно шушукается, не давая спокойно уткнуться лбом в сложенные руки. Превозмогая протестующий позыв головной боли, Чанёль недоумённо оглядывается в поисках ближайшего потенциального источника информации, тянется через ряд и стучит по спине Чондэ, привлекая внимание.
– Чё за ажиотаж такой?
– А то не понимаешь, – иронично бросается ответом Чондэ. Лишь после секунды неподдельного изумления его лицо прямо-таки расплывается в ухмылке, не сулящей ничего утешительного. – Ха! Да ты правда не в курсах! А я-то думал, фига ли ты ещё не прыгаешь от предвкушения. Мы сегодня вызываем своих фамильяров, дубинушка! Советую повторить процедуру до начала.
И вот тут, вместе с ухнувшим в пятки сердцем, Чанёль понимает, что влипает по самое не балуйся. Вот уж никогда бы не подумалось, что одна загнутая на прошлой неделе пара аукнется незнанием о грядущем ритуале. Фамильяры – это как бы весомо, а не два пальца об асфальт. Кто вообще дал отмашку призывать их вот так, накануне не напомнив?
|
|
Лихорадочно роясь в сумке в поисках записанной процедуры, он краем уха слышит, как курс приветствует лектора, захлопывающего за собой дверь аудитории. Время успокоительного аутотренинга. Что-то прочитается, что-то увидится по примеру предшественников. Не из таких жоп вылазил, всё будет нормально.
Собственная тетрадь, содержимое которой скачет между строчками нечитаемым частоколом, отказывается с этим помогать. Кособокую пентаграмму, в которую и должен материализоваться призванный фамильяр, разобрать ещё можно. А вот дополнительные руны и половину слов призыва – никаким макаром, хоть убейся. Чанёль вообще силится вспомнить, не изобразил ли он половину из них, не расшифрованных с далёкой доски, похожими закорючками в надежде разобраться поближе ко времени.
К сожалению, час икс настал, проблема стоит ребром, а понимания как не было, так и не предвидится. И не успевает Чанёль пообещать Чондэ за экспресс-консультацию продаться в рабство на пару дней, его осаждает окрик:
– Пак Чанёль, не почтите ли нас сегодня первым? Уверен, все мы с нетерпением ожидаем увидеть вашего спутника.
Вот выбрал момент поквитаться, не раньше и не позже. И ведь помнит же, зараза, все пропуски! Всего-то и было пару (пять) раз, не повод же это игнорировать здравую последовательность фамильного списка!
|
|
– Да ну что вы, господин Ли, – отчаянно скромничает Чанёль, продолжая неверной рукой бешено перелистывать страницы и кося туда глазами. – Я не заслуживаю такой чести.
– Право, вы принижаете себя, молодой человек! Я настаиваю!
– Моё чувство справедливости обглодает меня ночью, если я отберу эту возможность у…
– Пак Чанёль! К доске!
Ну что ж, вот это уже похоже на бесповоротный пиздец. Окончательный и полный. Успевая на прощание зацепить ещё пару строчек с финальными словами, скрепляющими договор, Чанёль сглатывает и начинает шествие вниз, к площадке между кафедрой и рядами.
Ладно, что-нибудь обязательно придумается. Фамильяр - это дружественное создание, так? Не убьёт же его будущий камрад за пару творчески сымпровизированных каракулей. Он вроде бы на сильное желание заключить контракт откликаться должен - не сильно и важны эти руны! Это как говорить, что священный союз брака заканчивается на росписях в бланке, полное кощунство.
Нечего переживать. Спутник, который станет делить с ним все радости и невзгоды, будет выше дерьма лекционных недоделок. А старикану Ли, с достоинством на лице и злорадством в глазах ждущему его провала, придётся смириться с неудачной местью.
Перспектива, как ни посмотри, работает на ура. С красочным представлением её воплощения во время начертания пентаграммы Чанёль в целом успевает подсобрать в кулак боевой дух и скудные остаточные воспоминания о пройденном материале. Поэтому к моменту, когда нож вырезает на ладони руну призыва, единственную из выуженных по теме, он пребывает уже в более энергичном расположении духа.
|
|
Может, даже и обидно, что он проспал период предвкушения. Кто же ему достанется, такому классному, готовому возлюбить ближнего и умеющему выделять в жизни главные приоритеты?
Аудитория притихает в напряженном ожидании. Ближе к камчатке беззвучно ухахатывается в кулак Чондэ, посвящённый в интригу.
– Духи высших сфер, обращаюсь к вам, – бойко начинает Чанёль на подъёме, чтобы компенсировать уверенным энтузиазмом дальнейшее несоответствие заданной фабуле. – Я зову того, кто примет моё слово…
Дальше по тексту точно идёт какая-то организационная фигня, которая ни в какую не поддалась расшифровке. Как пить дать она там идёт, аж на полстраницы. Но где-то в этой лабуде, под ворохом незначительных тонкостей, точно должен быть выражен главный посыл, ради которого он отдаёт свою кровь и своё слово, обращая просьбу ко всем обитателям духовных слоёв реальности. Акцент наверняка имеет смысл сместить на эту краеугольную деталь, которая из сотен тысяч дёрнет нужную ниточку.
Так кого Чанёлю бы хотелось неразрывно связать с собой на долгие и долгие годы?
–...того, кто поймёт, всегда будет рядом и никогда не оставит меня, – уже чуть тише произносит он, глядя, как вспыхивают угольные края пентаграммы. Да, как-то так. Ни на кого другого он даже потенциально не согласен, оботрутся. – Будет моим, пойдёт до самого конца. Откликнись на мой зов!
Ну помоги, мне, братан, умоляет Чанёль, глядя, как нерешительно кружится в пятиугольнике дымка. Пурпурная искра, безучастно мигающая и гаснущая в центре, никак не способствует спокойствию.
Не оставляй меня тут одного, ты мне очень нужен, подгоняет он ту сторону, с облегчением, сваливающимся с плеч целой горой, наблюдая, как магический туман густеет и вращается мощнее, торопится взметнуться плотной воронкой, сквозь которую начинает проглядывать подвижная тень.
Я буду любить тебя, поспешно добавляет воспаряющий духом Чанёль вдогонку, ни капли не привирая – как он может не? Живое, пушистое, разумное и своё. Даже имя выбирает заранее: единственное, что пошло по запланированному на той далёкой лекции, где казалось, что сам процесс произойдёт в необозримом будущем.
Иди сюда, Кёнсу.
И Кёнсу приходит к нему – сквозь все разделяющие их слои миров.
Ровную линию пентаграммы просто разрывает, впечатывая явно не ожидавшего такого финта господина Ли спиной в дальнюю стену. Порезанная ладонь самого Чанёля, кровь с которой жадно капает внутрь круга, по ощущениям загорается огнём. Клубы тумана, схлынув вниз обрушившейся ширмой, на несколько секунд являют взору крупного чёрного котяру с прожекторно-янтарными глазищами - а после и эта форма распадается. Вытягивается ввысь, вместе со вполне человеческой бледной кожей обрастая полным чанёлевским восторгом.
В центре нещадно покоцанной пентаграммы обнимает голые плечи субтильный парень. И, чего уж греха таить, это восхуительно горячее создание – выше всяких ожиданий. Будто выпрыгивает по звонку не из духовных сфер, а из бездуховных, днищующих в подкорке личных предпочтений.
Чанёль, обмирая от непроницаемого прищура чернющих глаз, вдруг со всей грохнувшей по макушке полнотой осознания понимает: вот это всё принадлежит ему. Совсем всё, нераздельно и насовсем. От чёрной взъерошенной макушки, на которой чутко прядают два кошачьих уха, до кончика пушистого хвоста, тяжёлым маятником взмывающего то с одной стороны аппетитных бёдер, то с другой. И со всем остальным… прилагающимся.
Может, это и какое-то не совсем стандартное направление мыслей о существе, вроде как предназначенном на роль помощника, но… это несколько волнующе, да.
– Обещаю оберегать тебя от всех бед, – на волне эйфории заканчивает Чанёль, гордо вклячивая единственную нормально зафиксированную фразу из конспекта на положенное место.
Итак, контракт считается закреплённым. И это чувство тотального облегчения так сильно, что сначала даже не даёт адекватно среагировать на недовольную интонацию хрипловатого голоса собеседника.
– Ну конечно. Как я и думал, полнейший кретин.
По лекционным рядам, хранившим гробовое молчание всё время призыва, бежит первая несмелая волна смешливого шушуканья.
– Я обещаю оберегать тебя от всех бед? – беспомощно повторяет Чанёль, чувствуя, как ощущение удачно провёрнутой аферы и восторг обладания неумолимо начинают сдуваться.
Самое ли время добавить “эй, ты чё это”? Он решительно отказывается верить в худшее.
– От чего это ты там оберегать меня собрался? – ворчливо осведомляется Кёнсу, выламывая густую бровь с изрядной долей насмешливого скепсиса. Хвост за его спиной мечется ещё быстрее, с оттягом ударяя по икрам обнажённых ног. – У тебя шнурок развязан, оберегатель. Толстовку свою сюда дай. И убери с лица это тупое выражение, не позорь меня.
Аудитория грохает смехом. Особенно старается где-то поближе к задним рядам Чондэ, умирая протяжным верблюжьим всхрапом чистейшего восторга. Той частью сознания, которая не занята экзистенциальным ужасом, машинально вытряхивающий себя из худи Чанёль обещает ему это припомнить. Красочно и с воображением.
– Ну что ж, Пак Чанёль, – склабится господин Ли сбоку, кажется, вполне оправляясь от зрелищного полёта до стеночки. Новоприбывшее пополнение, брезгливо обнюхивающее толстовку, он разглядывает с неподдельно научным задором и совершенно непедагогичным злорадством. – Примите мои поздравления, вам удалось заключить контракт с высшим фамильяром. Это редкость. И не расстраивайтесь, это всего лишь на всю жизнь.
– Перегаром пасёт, – небрежно перебивает Кёнсу, двумя пальцами на весу возвращая худи. Его аккуратные ступни одна за другой пересекают нарисованную углём границу, подтверждая невозможность возврата или обмена приобретённого товара. – Я лучше буду ходить голым, чем в такой вонище, колдун.
Ну охуеть теперь, обречённо думает Чанёль. Под неутихающий гомон зрителей он по инерции топает за шествующим на выход фамильяром, будто невидимый поводок повесили тут на него. И всё ещё пытается осознать, что это такое было и последствиями какого масштаба грозит вылиться несделанная домашка.
***
Масштаб трагедии оказывается несколько большим, чем оптимистично представляется поначалу из чувства самосохранения нервной системы.
Как оказывается, из рун Чанёль забывает сущие, право, мелочи. Вроде руны защиты, руны ограничения и – о! – руны подчинения, обеспечившей бы возможность приструнить подопечного, начавшего вытворять что-то против хозяевского разумения. Как любезно поясняет покатывающийся со смеху Чондэ, с высшими фамильярами – существами непредсказуемыми, магически мощными и меняющими облик на человеческий по собственному хотению – только такой набор и может гарантировать более-менее гладкое сотрудничество. Да ещё и чётко обозначенные запреты, упомянутая цель выполнения поручений и куча-куча-куча по списку. Во всех же остальных случаях…
– Чувак, – едва не икая, выдавливает Чондэ после двух подзатыльников, когда у него заканчивается ресурс попавшего внутрь смехуечка. Его новый спутник, юркий бельчонок Бэкхён, насмешливо распушает хвост, в несколько прыжков перебираясь с одной руки на другую. – Ты пригласил его тупо тусоваться, да ещё обещал за это подпитку и защиту до скончания века. Да он буквально может делать, что пожелает, просто номинально оставаясь рядом с тобой, и ты ему нифига не предъявишь! И избавиться ты от него сможешь, только если собственноручно укокошишь.
К сожалению, не укокошит.
Может, потому, что в Чанёле нелепо всё ещё живут наивные зачатки романтичной веры в судьбу или типа того. Может, он вообще размазня, когда дело доходит до распускания рук в отношении тех, кто пусть только с виду его слабее. Или, возможно, к этому имеет отношение неловкий факт, что намедни у Чанёля встаёт на Кёнсу, который обстоятельно вылизывает остатки йогурта из банки, разнеженно прижимая от кайфа ушки к голове.
Да, что-то из этого списка, корень зол определённо где-то там.
Главная ставка всё же на врождённую незлобливость. О других вариантах думать как-то не торт. Стрёмно это как-то – сидеть и посасывать кончик большого пальца, ловя движения чужого языка в клетку зашкаливающего сердцебиения. Да и вообще новые реалии сосуществования с фамильяром очень коварненько превращаются в квест выживания в собственной комнате, окрашивающий будни неумолимо мазохистским оттенком.
Характерок у Кёнсу, в отличие от шелковой кошачьей шубки и крышесносного человеческого обличья, оказывается ещё гаже, чем на показательной презентации. И это ещё очень мягко выразиться.
Спустя три недели Чанёль приобретает более-менее полное представление о том, какое по значимости место теперь занимает в иерархии их интимного междусобойчика. Да что там в междусобойчике – в своей собственной жизни. И боль в том, что он теперь там – какого-то хрена – ни разу не главный. Более того, объём его прав и свобод начинает сокращаться с такой стремительностью, будто он где-то между делом записывается в рабы или хотя бы понижается до обслуживающего персонала.
Правду сказать, это вообще малость хуевенько. Не на это Чанёль рассчитывал, по-дебильному распахивая душу безо всяких там отдающих чванливой бюрократией условий.
– Чунмён может помогать мне с домашкой, – с щепоткой самодовольства хвастается на обеденном перерыве Сехун, наглаживая по длинным ушам устроившегося на его коленях упитанного кролика.
– Минсок чует кофе и бухло за милю, – парирует Хань, пока ёж деятельно фырчит на столе.
– Всё это херня, – убеждённо заявляет Чондэ, пока его бельчонок, как в жопу ужаленный, успевает дважды навернуть круг по столешнице. – Бэкхён может собрать все новости этой шараги быстрее, чем вы скажете “упс”.
О, думает Чанёль слегка меланхолично, ковыряясь в пюре. Впечатляет. Тоже, что ли, щегольнуть?
Ну…
Кёнсу совершенно точно может безо всяких просьб сделать много разных вещей. Например, разодрать ему случайно шевельнувшиеся под столом ноги, пребывая в своей хвостато-усатой ипостаси. Или изгваздать спину даже через толстовку, прямым нахрапом вскарабкиваясь на плечи и угрожающе урча на протянутую погладить руку – из-за нехилого веса наездника Чанёля сгибает, как подзаебавшегося сутулиться Атланта (и невольно наводит на мысли, что его банально прессуют, используя в качестве подставки).
Ах да: ещё у Кёнсу, единственного из всех фамильяров группы сбрасывающего клыки и шерсть по собственному почину, замечательно получается до Чанёля доёбываться, выискивая для этого новые и новые мелочи.
Этой бестии совершенно не принципиально, что послужит поводом высказать своё критичное фи. В этом отношении, в качестве исключения, он совершенно не привередлив. Начинается всё в первый же час с гардероба, каждую вещь которого Кёнсу нещадно разводит по категориям “хрень” и “убожество”, и в итоге громит шкаф Чондэ в соседней спальне, язвительно прохаживаясь по поводу вполне объяснимой чанёлевской растерянности. Насмешки следуют друг за другом практически каждые пятнадцать минут совместного пребывания, даже ни разу не повторяясь в формулировках. Чанёль оказывается не только до тошноты ушаст, бездарен в учёбе и достоин сожаления в плане умственного развития, но ещё и зелёный чай выбирать не умеет. Ну, это тот, который Кёнсу беззастенчиво уводит из-под носа, не поленившись ради такого дела перекинуться на несколько минут в человека.
На попытку же возмущённого бунта, на пике которого Чанёль не выдерживает, психует, едва не ломая наушники (музыка в которых “совершенно отстойна”), и рявкает из уголка, в который забился:
– Я твой хозяин!
Кёнсу невозмутимо уведомляет:
– И я в полном по этому поводу отчаянии, – возлегая на оккупированной кровати с как-то совершенно по-блядски прогнутой спиной. Задравшаяся чёрная футболка обнажает бок, а хвост, высвобожденный из-под кожаного ремня джинсов низкой посадки, скользит по ноге – медленно, лениво и до бедра, чтобы потом пушистым росчерком метнуться в другую сторону. – Разве не видно, до чего я угнетён? А ведь я так великодушно согласился застрять здесь с тобой на пару сотен лет. Не считаешь, что ты мог бы больше стараться?
Вообще Чанёль считает, что кое-кто здесь без берегов охуел.
Но потом он понимает, что уже минуту щупает взглядом внутреннюю поверхность чужих бёдер, с безнадёжным вниманием залипая на крепенькой заднице, и как-то поутихает. Газку срочному усмирению подбавляет и то, что, жадно и против собственной воли путешествуя глазами выше, до обрисованных тканью острых лопаток, Чанёль вдруг натыкается на оценивающий прищур через плечо. Бездонная чернота этого гипнотического взгляда заставляет спохватиться и срочно уткнуться в смартфон, делая максимально неприкаянный вид.
Кончики ушей жарко пульсируют отзывчиво прилившей кровью.
Вот же… вершина, бля, всех неудобств. Ей-ей, действительно почувствуешь себя бестолково.
Кёнсу всегда глазеет на него. Неотрывно, не мигая, как истинный кот, пронзительная желтизна зрачков которого просто временно спрятана где-то под внешней издёвкой. Каждый раз, после каждой своей выходки он пялится на Чанёля несколько тягучих секунд (видимо, убеждаясь, что попал ровно в цель, неприятненько шмякнув самолюбие), раздражённо вздыхает и отворачивается, чтобы приняться за старое с удвоенной силой.
Чего такое значат эти переглядки, в отличие от остального остающиеся за рамками больнючих комментариев - хрен его знает. Хотя хрен его, собственно, знает и то, чем Чанёль, которого текущее положение дел до глупого обижает, заслуживает такой немотивированной неприязни.
В любом случае, знамо дело, при таких раскладах помощи от Кёнсу - хоть с учебой, хоть с кофе, хоть со сплетнями - ждать совершенно не приходится. Одних убытков, нервов да новых поводов задержаться в ванной дольше положенного, из-за которых потом и орать с толком и расстановкой не получается.
Гадёныш Кёнсу все равно каким-то парадоксальным образом кажется ему очаровательным и трогательным (руками). Типа вот камень любимый на шею, и так и тонуть.
Грёбаный замкнутый круг.
– Ау-у, Чанё-ёль, – нетерпеливо щёлкает перед его носом Хань, вырывая из кенсушных флэшбэков, каждый раз вгоняющих в ступор. – Чего, всё так плохо?
– Тише ты, хён, – важно вклинивается Сехун, в противовес бессовестно сюркая трубочкой в стакане. – Не видишь, горе тут у колдуна? Кто бы мог подумать, что перед пожизненным ярмом надо хотя б читнуть тетрадочку, да?
– Ты чего будешь делать со срезовой? – практически миролюбиво затыкает младшего Чондэ, пальцем взъерошивая шёрстку своего бельчонка на подставленном брюшке. – Знаешь же, что там типа по задумке с фамильяром работать? Жопу тебе поджарят, если защиты не будет.
Ну, в таком случае жопе придётся страдать без вариантов. Как же, с фамильяром работать. Три раза ха.
Чанёль даже представляет, что именно и в каких выражениях ему может ответить на такую смелую заяву Кёнсу, который из работы признаёт только демонстративное складывание брошенных вещей ему на подушку и ежедневную порцию неконструктивной критики в адрес незадачливого хозяина. Хорошо, если хоть поприсутствовать снизойдёт, в стороночке зыря своими бесовскими глазищами, как Чанёлю будут долго и не очень нежно делать а-та-та. Возможно, притащит попкорн.
Главное, чтоб не присоединился к процессу ни вспоможением наказанию, ни ехидной тирадой. Большего требовать Чанёль как-то уже даже отчаивается.
Если б только парни знали, насколько словосочетание “всё плохо” ничтожно перед необходимостью будущего поклона во вредные кошачьи ноги, они бы так зубоскалить постыдились.
***
Чуда ожидаемо не случается.
– И вот это ты называешь защитным кругом? – издевательски замечает Кёнсу не без деланого изумления, медленно обтекая проходкой начертанную линию снаружи. Интонация риторически отказная, словно он безоговорочно уронит своё достоинство, ежели вступит внутрь. – Когда ты в последний раз проверял свой глазомер? А мозг? Да эту недоделку можно ножкой притоптать.
До высочайшего присутствия-то Кёнсу снисходит. Только вот наотрез отказывается перекидываться в животную форму и планомерно, с душевным запалом, допекает глумлением все двадцать минут, в течение которых пока минует.
В общем, прогулочка выходит по самому худшему сценарию и вообще поводом задуматься, что лучше бы и не. Как-то надо было самому. Помощи что там, что здесь полный фиг, а без колкостей под боком поджаривание задницы хотя б не напоминало какую-то извращённую дорогу позора.
Честное слово, ну какого же хрена? Чем Чанёль так косякнул, что его с такой охотой опускает существо, которое вроде как единственное во всех мирах всегда должно быть на его стороне?
– Зайди, блин, сюда, – шёпотом рявкает Чанёль, удручённо глянув на рукав чужой кожаной куртки и прикинув, готов ли он пожертвовать рукой, чтобы насильно подтянуть это упёртое создание к себе. Пока, вроде как, не очень хочется. – Всё лучше, чем нифига! И перестань орать, нас найдут.
Чуткое кошачье ухо Кёнсу, как локатор, нервно дёргается назад. Чёрт его знает, то ли на звук какой реагирует, то ли насмешка не умещается в одной кривой ухмылке и требует дополнительного подчёркивания.
– Что такое, трусишка? Боишься, что надерут задницу?
– Я не!.. – до глубины души возмущается Чанёль, срываясь с громогласного шёпота на привычную громкость. Потом осекается, потому что ну так-то да, боится, ему жопа нужна относительно целой, хотя бы и чтоб продолжать в нормальном режиме подгорать с выходок животинки. – Кёнсу, хорош! Здесь активная зона, надо понять, куда уносить ноги! Заходь уже!
– Это вот твоё оберегательство? – совершенно игнорируя сопение оскорблённого в чувствах хозяина, продолжает измываться Кёнсу. Бесшумно кружит, дразнится, и хвост, резко мечущийся из стороны в сторону, самым-самым кончиком бьёт Чанёля под коленом. Зрачки Кёнсу мягко бликуют, пугающе мерцая из сумрака подземелий. – А чего бы сразу тогда не поднять ручки да не сдаться? С такой защитой врагов не надо. Может, всё-таки рассчитываешь на мою, дебилушка?
Если честно, всё, что Чанёлю от него нужно – это чтоб Кёнсу перестал быть таким козлом (потому что он кот, вот пусть им и будет – своевольным, нравным, но всё равно своим).
Чанёль способен пережить без всей этой фигни эксплуатации фамильярского труда по делу и без дела. Совместное разгрызание гранита домашки, или сбор ингредиентов, или любая другая нудная фигня всё едино кажутся ужасно скучным совместным занятием. Ему просто иррационально, тупо и нелепо нужен этот засранец, любящий его в ответ.
Блин, да он даже согласен быть немножко потираненным за возможность необременительно взьерошить мягкую на вид шерсть своего, блин, кота, или потаскать его на шее, как тяжёлый тарахтящий воротник. А уж если Кёнсу смилостивится и останется посидеть рядом человеком, откинет доверчиво спину на грудь, давая уткнуться в макушку носом и укутать себя объятием, то Чанёля там же, наверное, и расплавит.
Не говоря уже о позволении других вещей, которые, по-хорошему, выходят за рамки допустимых фантазий уже месяца полтора как.
Так что защита – это вообще дело второстепенное. К тому же, как ни смешно, получать её таки не очень хочется, даже несмотря на объективно ниочёмные навыки. Низко как-то Кёнсу прикрываться, будь он даже ещё невыносимее. Хочется оберегать самому.
Такой вот Чанёль идиот, уродился и что поделать. Впрочем, не капитальный, чтоб озвучивать или доказывать свои опекающие поползновения. Ни малейшего смысла ведь. Ему предельно ясно и с завидным постоянством демонстрируют степень веры и доверия, не дотягивающую даже до хренадцати десятых сверх нуля. Ещё раз быть обсмеянным? Ну такое.
– Ну, если ты поклонишься раз десять, то я подумаю, сразу тебя обломить или сжалиться, - великодушно тянет Кёнсу. Голос бархатистый, такой неуместно низкий, что вот-вот сквозь колкую насмешку в горле родится мурчащая вибрация, пускающая по телу крупные мурашки. – Начинать считать?
– Некогда мне сейчас с тобой препираться, – уныло возмущается Чанёль, поражаясь, что после таких спартанских закалок унижениями все ещё способен обижаться.
Хотя чего поражаться – он и так-то в общем не робкого десятка, и только этот кошак непостижимо доводит до мямленья да беспомощного блуждания вокруг. Необъяснимый какой-то феномен.
– Да ты никогда и не можешь, вафель, – закономерно не идёт на перемирие Кёнсу, сопровождая нелестное заключение издевательским фырком.
Он так и продолжает курсировать вокруг, ровно по едва сияющей линии – вот-вот уйдёт в тень, утечёт из поля зрения, а тускло сверкающий и почему-то неуловимо выжидающий прищур растворится в сумраке. Кончик хвоста снова хлещет ногу, только на этот раз соскальзывает дольше, обозначает внимание нетерпеливым мазком вниз.
А потом, неспешно двигаясь по кругу и оказываясь за спиной, Кёнсу вдруг небрежно, ещё ядовитее обычного роняет:
– Что, жалеешь, что продешевил с помощником, колдун? Не нравлюсь? Не удалось впрячь? Признаёшь, что просто облажался?
И Чанёль чувствует, что он вот прямо здесь сейчас взорвётся к чёртовой матери. Нет, сначала захлопнет рот, где челюсть отпала от абсурдности заявления, схватится за голову, орнёт, и потом уже взорвётся, потому что А КАКОГО ЖЕ ХРЕНА, когда буквально каждое его действие без вариантов говорит об обратном и вообще-то это не он тут ерепенится.
Но потом ситуация меняется настолько резко, что крики умирают сами собой.
Движение вне обзора Кёнсу, продолжающего медленный обход кругом, удаётся больше уловить, чем увидеть. Кромешная тень, слишком плотная, чтобы быть глюком потревоженного воображения, мечется навстречу, явно не с дружелюбным намерением. И на раздумья бы оставались лишь доли секунды, если бы Чанёлю вообще надо было как-то там раздумывать.
Но ему не нужно. Он ведь придурок – просто инстинктивно кидается вперёд, роняя почему-то остолбеневшего в руках Кёнсу на каменистую землю, и накрывает его собой.
Плечо взрывается такой дикой болью, что брызнувшие слёзы и прорвавшийся вскрик приходится давить всхлипом. Единственное, что утешает – вой удаляется по туннелю, обозначая, что дэв просто витает по определенной траектории в зоне, на которой не свезло оказаться. А ещё Кёнсу, недвижно и молча затихарившийся снизу, всё-таки целый.
И такой он компактный под всем весом, такой прям хватательный и неожиданно не сопротивляющийся, что облегчение даже делает пульсирование явно в клочья разодранного плеча капельку терпимее.
Успел, бляха.
А ведь говорил же, вот говорил в круг встать и котом перекинуться! Теперь ещё и выслушивать, до чего Чанёль неуч неуклюжий, в грязи повалял и не поставил обратно на четыре лапы. Окончание теста с кровопотерей и издевательским гундежом над ухом обещает быть незабываемым.
– Ты что… – наконец подаёт голос Кёнсу. Почему-то приглушённо, без обычного налёта безразличной вальяжности. Тепло его дыхания неровно ложится на открытую шею, дергающийся кончик пушистого уха щекочет линию челюсти, и Чанёль невольно смаргивает влагу. Прикрывает глаза, бессовестно урывая ещё несколько секунд, прежде чем начать соскребаться прочь. – Так ты правда… Ты. Пак Чанёль.
– Чего, – автоматически откликается Чанёль, безмерно дезориентированный тем, что за всё время Кёнсу вообще-то впервые называет его по имени, а не очередным уничижительным прозвищем.
Не прогоняет с себя – и ладушки. Хорошо так собраться полежать, пусть и заливая всё кровью. Может, и шанса больше не представится, так что вместо слабости надо фокусироваться на запоминании ощущений от такого тесного контакта. Пригодится… во всяком.
– Ты только что подставился за фамильяра, – с по-прежнему неидентифицируемой интонацией уведомляет Кёнсу, всё ещё не делая попыток высвободиться. Потом зачем-то уточняет, ухитряясь впихнуть в пару слов сомнение во вменяемости. – За меня.
Ну, типа... да? А что Чанёлю ещё оставалось делать, стоять? Пусть и вреднющее, а ведь своё.
– За тебя, – с недоумением подтверждает он, не особо понимая, в чём в принципе кроется вопрос. – Ты цел? Не ударился? Вроде камней не…
– Пак Чанёль, – снова произносит Кёнсу. Только на этот раз как-то совершенно иначе – задумчиво тянет, будто облизывает каждый слог по-кошачьи шершавым языком.
И не успевает воспрянувший Чанёль на что-то раскатать губу (не то чтобы ему нужна благодарность, но всё же вдруг), тут же решительно, с необъяснимым удивлением припечатывает:
– Да ты на самом деле самый распоследний тупица, каким кажешься. Я его видел.
Действительно, на что же можно ещё было рассчитывать.
Умеет Кёнсу сделать приятное в самый нужный момент, что за умничка. Аж душевно, до нового, по-зловредному острого нытья распоротого плеча.
Чанёль, чертыхаясь сквозь зубы, неловко опирается на локоть рабочей руки и начинает выпрямляться, стараясь не задействовать корпус и вообще особо не выкабениваться. Как ни странно, от дополнительных ухищрений по поводу не-задави-ближнего его избавляют. Тело выскальзывает из хватки клубящейся мглой, и напротив, чинно обернув распушённым хвостом лапы, через мгновение восседает уже угольно-чёрный котяра, бликующий прожекторами глаз. Спасибо и на том, не придётся маяться с комментированием. Встречное предоставление засчитано.
Но сюрпризы, как оказывается, на этом только начинаются.
Порыв повертевшего по сторонам головой Чанёля пойти налево встречается неодобрительным горловым урчанием. Эхо грозно отдаётся от сводчатых стен, и завершающее явное ругательство шипение звучит уже реально крипово.
– Ну чего ещё такое? – бурчит Чанёль, ясно осознавая, что выкрутасами сегодня сыт по горло, корочка всплывает. – Нам надо на выход, это кажись туда. Давай просто пойдём, а?
Как Кёнсу ухитряется написать на бесстрастной кошачьей морде скептическое недоверие – полнейшая аномалия. Может, это кажется из-за встопорщенных усищ или вздыбленной шубки. Или дополняющего их прищура, взрезающего сумрак чернотой расширенных зрачков в окаймлении холодного янтаря. В любом случае, хвост, с силой бацающий по земле в однозначном возмущении, не оставляет сомнений, что “лево” Кёнсу отчего-то не устраивает.
– Ну и куда тогда? – ответно раздражается Чанёль, нянча объятием многострадальное повреждённое плечо. Ведь не деться никуда: не оставлять же это вздорное существо здесь. – Самый умный – ты и веди!
И, что совсем уж поражает воображение, после такой наглой предъявы он не обзаводится расцарапанными глазами.
Нет, Кёнсу выгибается дыбом, демонстративно потягиваясь до сочного подрагивания спины, и зевает во всю пасть. А потом с видом огромного одолжения, лениво пружиня лапкой за лапку, обворачивает ноги Чанёля, обстоятельно бодаясь головой и притираясь пушистым боком. Завлекающе поднятый вверх хвост, как экскурсионный флажок гида, ориентиром удаляется направо, явно приглашая следовать за собой.
Обмерший Чанёль забывает дышать, хватаясь за сердце.
И, к немалому удивлению комиссии, выходит из лабиринта самым первым в группе, под руководством провожатого больше не встречаясь с неприятными неожиданностями.
***
С того момента что-то определённо начинает меняться.
Не то чтобы Кёнсу, так и не удостаивающий пояснением подземельный порыв, становится кротким и сносным соседом. Его едкие шуточки и насмешливые люли самооценке преследуют по-прежнему с завидным рвением – только чуть реже, где-то с периодичностью в полчаса или около того. Кроме того, незримая грань конкретного оскорбления теперь остаётся непересечённой. Точно животная интуиция безошибочно определяет стоп-предел, за которым объект зубоскальства докипятит.
Отныне даже рабочий стол снова в доступности, чтобы складировать на нём барахло. А уж когда в один из дней Чанёль без особой надежды распахивает дверцу холодильника и находит там свой нетронутый зелёный чай, по его щеке чуть не течёт умилённая слеза благодарности мирозданию.
Кёнсу, правда, тут же невпечатлённо сообщает, что он туда плюнул. Но выглядит при этом хмуро и надуто, обличая ложь, так что радость эти потуги умалить не в силах. Как и то, что, пристально пронаблюдав за выражением неописуемого блаженства на его лице, фамильяр отворачивается и фыркает, показательно махнув свешенным с подоконника хвостом.
Вредятина мохнатая. Хорошенький какой. Взять бы запустить руки в его растрёпанные короткие волосы, плотно обхватить за щёки и…
Так, ладно.
Вообще у Чанёля подспудно складывается необъяснимое впечатление, что он прошёл какую-то хитровымудренную проверку на вшивость – хоть он и убей не понимает, в чём она заключалась. Словно что-то, что он ухитрился сделать, рассеивает густое напряжение, которое пропитало быт так прочно, что теперь, с его ослаблением, аж грудь вздыхает полнее. Методом исключения остаётся только достойный борцов бросок, поваливший Кёнсу наземь. Но Чанёль всё равно не догоняет, почему это важно не на уровне “спасибо”, а вот так аж в корне переворачивающе.
У него разве был выбор? Обещаниями Чанёль просто так не раскидывается – он же крутой парень, слово держит. А уж когда оберегать хочется в целом не из-под палки, то о чём речь?
Кроме того, в бочку мёда подмешивается и закономерная ложка дёгтя. С несомненными плюсами в комплекте приходят, к печальке, ощутимые для Чанёля минусы, которые нагоняют неположенную тоску.
Ну как...
Кёнсу по-прежнему растекается на кровати и пиратскими набегами пожирает молочку. Только вот позы на одеяле перестают отдавать огоньком порнозвезды на выгуле, а для густых йогуртов (к крайнему разочарованию) достаётся ложка, отбирающая возможность украдкой окосеть, прикипая взглядом к испачканным губам и ловкому языку между ними. Провокационные футболки пару раз сменяются потащенными из шкафа мешковатыми толстовками, а непотребные джинсы - скучными шортами до колен.
Проблема тут пестрит двумя гранями. Одинокими вечерами в ванной Чанёль бесстыдно скучает по материалу для похабщины, жадно собираемом в копилку - и одновременно исходит на горячее умиление хозяина, которому недоверчивый питомец наконец дал к себе приблизиться.
В один момент простого факта притирания достаточно, чтобы угомониться. Но потом в голове снова всплывают пристальные взгляды Кёнсу, бессменно оставшиеся единственным богатством, его прогнутая поясница - как раз бы под ширину обхвата ладоней, голос, явно чувствительный хвост, поджатые во время потягушек пальцы на ногах…
Чанёлю до трясучки хочется его коснуться.
И одновременно не хочется, потому что это совершенно точно испортит всё нажитое непосильным трудом. Разве что котовью форму потискать – с ней сомнений нет.
Вот такая вот тупая дилемма получается.
– Чувак, ты больше не выглядишь жертвой домашнего насилия. Мы не слышим оров, - в один из вечеров замечает Хань, со скукой теребя туда-сюда одну страницу учебника уже минуты три. Его ёж, звучно фырча носопыркой, возится где-то в недрах спортивной кофты. – Всё норм?