Помпадур, обеспокоенной этим событием, понадобились доказательства, что отношения короля с этой женщиной — плотские. Она призвала на помощь Шуазеля, соблазнившего кузину и похитившего у нее из будуара письмо, являющееся документальным доказательством отношений монарха с Шуазель-Романе.
При поддержке и патронаже Помпадур в 1754 г. он получил пост посла Франции в Риме. А время оказалось особенно напряженным: Людовик XV хотел, чтобы папа Бенедикт XIV помог ему разрешить религиозные распри, разрывающие Францию на части. И Шуазель выполнил миссию с потрясающим успехом.
Хотя по своим убеждениям этот человек был антиклерикалом, он установил исключительные отношения с Бенедиктом, названным «королем философов» и одним из великих пап всех времен.
Шуазеля перевели в 1756 г. в Вену, назначив послом. Его отозвали только в ноябре 1758 г., когда Людовик назначил его государственным секретарем по иностранным делам. Новый королевский министр оказался трудоголиком, полным энергии, воображения, находчивости, идей. Он блестяще проявил себя в лоббировании и хитросплетениях, добиваясь желаемого в Риме. Шуазель безгранично верил в свои способности и счастливую звезду.
Очень интеллектуальный, быстро думающий блестящий дипломат произвел глубокое впечатление на монарха своим динамизмом и патриотизмом. Он искренне хотел, чтобы Франция была великой державой, и ненавидел любые признаки ее унижения. Образ дополняли отвага, терпение и личное обаяние.
Две характеристики особенно пришлись по душе королю. Так как у Шуазеля имелся опыт работы в военной и в дипломатической сферах, он с легкостью вошел в группу, собираемую Людовиком. А его взаимопонимание с маршалом Бель-Илем, военным министром (который считал Шуазеля гением) отличалось особой глубиной. Анализы деятельности государственного совета, выполненные им, оказались настолько ясными и неотразимыми, что Людовик, быстро приходящий в психическое возбуждение и любивший уклоняться от прямого ответа, в конце концов, обнаружил, что ему стало легко и просто принимать решения.
|
|
Шуазель относился к тому разряду людей, которые оказывали потрясающее воздействие своим присутствием и обладали харизмой. Его друзья говорили, что он, словно по волшебству, создавал вокруг себя атмосферу радости и счастья среди собравшихся, а когда министр входил в комнату, то возникало впечатление, будто он доставал из своих карманов бесконечный запас шуток и веселья. Близкие друзья превозносили его за великодушие, откровенность и широту натуры и всегда восхищались, подобно сельским жителям из романов Голдсмита, обсуждающим школьного учителя.
Интеллект Шуазеля мог впитать в себя обширнейший объем фактической информации. Министр свободно манипулировал общими идеями и был склонен к абстрактным размышлениям.
Его сильной стороной были остроумие и юмор, но иногда они переходили в язвительные колкости и жестокие легкие шутки. Он всегда мог увидеть абсурдность в любой ситуации. Некоторые французские критики утверждают, что неспособность совершенно серьезно воспринимать вещи является типичной чертой жителей Лотарингии.
Письмо, написанное Шуазелем Вольтеру в апреле 1760 г., когда все были поглощены только Семилетней войной, критики иногда рассматривают в качестве признака того, что министр в действительности не был серьезным человеком. Вольтер писал, что король Пруссии Фридрих Великий восхищался им. Поэтому, если Людовик когда-нибудь решит уволить Шуазеля, то Фридрих Великий пригласит его на службу в Берлин.
|
|
Шуазель ответил: «Я в безумном восторге от своих удовольствий. У меня красивый и комфортабельный дом в Париже, моя жена — очень умная женщина и, что удивительно, никогда не наставляла мне рога. Семья и круг друзей делают меня очень счастливым. Мне нравится кутить с д'Аргенталем [его другом, ветераном-советником в Парижском парламенте] или пить и болтать о всякой чепухе до 4 часов утра с месье Ришелье. Люди болтают, что я часто меняю любовниц, но я нахожу их удивительно приятными. Разве король Пруссии, даже если он командует солдатами с двенадцатью ногами, может предложить мне что-нибудь, что могло бы сравниться с этим?»
Несмотря на превосходные таланты и многочисленные качества, у Шуазеля имелась и темная сторона — вернее, несколько темных сторон. Мы уже упоминали о распутном женоненавистничестве, но в этом человеке было и то, что можно назвать не иначе, чем нигилистическим цинизмом. Его враги имели основания заявлять: он был фривольным, жаждущим наслаждений и нечестным. Министр тратил много времени на «свои удовольствия», после которых выполнял всего за один час такую работу, на которую обычному человеку пришлось бы потратить целый день. Он любил писать все важные и секретные депеши собственной рукой, но все, что написано его рукой, прочитать оказывалось столь трудно, что послы часто отправляли его инструкции обратно с требованием расшифровки.
|
|
Министр виделся с Людовиком XV фактически каждый день. За двенадцать лет король осыпал его деньгами и почестями, но Шуазель не смог завязать действительно тесных отношений с монархом и не находил, что личность Людовика интересна. Его величество рассматривался министром просто как источник блистательных подношений, до которых тот был сам не свой.
Со своей стороны Людовик восхищался Шуазелем за его ум, неустанную энергию и патриотизм, но ему были не по душе чрезмерные амбиции и блистательный успех антиклерикального салона, который открыл Шуазель. Никто не считает, что Людовик XV был особенно привлекательной или восхитительной персоной. Но никто не находит в отношениях между Людовиком и Шуазелем ничего похожего даже на ворчливую терпимость, характерную для взаимопонимания Питта и Георга II. Когда король, наконец, в 1770 г. отправил его в отставку, Шуазель отомстил монарху беспощадной критикой в своих мемуарах.
Некоторые часто находят, что Шуазель страдал от скуки циника. Вследствие этого, ему необходимо было постоянно играть какую-нибудь роль. Способность переключаться за какую-то секунду с добродушия на высокомерие дает основания полагать, что он был прирожденным актером. Легко утомлявшийся от деталей, проявляя при этом нетерпение, иногда он с готовностью удовлетворялся поверхностной оценкой людей и ситуаций. В целом министр был обольстительным, но вызывающим некоторое раздражение человеком.
Помимо его желания победить Англию и показать, что истинным хозяином европейской политики был он, а не Питт, у Шуазеля имелись две постоянные навязчивые идеи. Одна из них — протекции родне. Он неутомимо трудился, чтобы катапультировать своих родных братьев, кузенов и дальних родственников на высокие посты. Министр продвигал своего клерикала-брата последовательно на должности епископа Эвре, архиепископа Ольби и, наконец, архиепископа Камбре. Шуазель плел интриги, чтобы Мария Терезия Австрийская возвела его военного брата в чин фельдмаршала, а затем перевел его во французскую армию (в 1760 г.) уже в звании генерал-лейтенанта. Он устроил брак своей сестры с герцогом де Грамоном. Позднее министр сделал по возможности все, чтобы его кузен граф де Шуазель занял пост в Вене, сменив де Грамона на должности государственного секретаря.
Его щедрость распространялась на аристократию Лотарингии (на семейства Бован и дю Шателе), так как Шуазель испытывал примитивные чувства семейственности к своей родной провинции. Все посты и чины, намеченные для своих близких родственников по дипломатической, военной, административной или бюрократической линии, он, как правило, получал. Шуазель даже обеспечил назначение в качестве банкира двора своего друга Жана-Жозефа де Лабора в процессе вытеснения с этих постов братьев Пари-Монмартель, которые не только контролировали французские финансы со времени Регентства, но и находились в фаворе у Помпадур. Учитывая, что работа банкира двора заключалась в переводе послам Франции субсидий, выплачиваемых иностранным державам и тайным агентам, министр мог рассчитывать на королевское вознаграждение. Все задания выполнялись за премиальную оплату, и этот приз стоил трудов. Братья Пари-Монмартель допустили ошибку, оставаясь настроенными против Австрии после 1756 г. Это позволило Шуазелю уговорить Помпадур исключить их из списка.
Второй «крестовый поход» Шуазеля был направлен против клерикализма. Хотя он формально оставался католиком, отправляя обряды в Пасху, но возможно, в глубине сердца этот человек был атеистом. Ему нравилось выказывать свое вольнодумство в том, что он ел мясо по пятницам, переписывался с Вольтером, защищал философов и превратил свой дом в пристанище врагов религии. В частности, у него были важные друзья и связи в Парижском парламенте, Шуазель поддерживал их в проведении компании в защиту янсенизма против набожных иезуитов.
Так как парламент был нужен, чтобы проголосовать за получение денег на войну, он был готов предложить им иезуитов в жертву. Шуазель поддерживал и проводил политическую линию, которой мешали иезуиты, имевшие огромные временные амбиции, направленные на контроль над умами людей и учреждение всеобъемлющей монархии папы. Кампания против иезуитов стала систематической и беспощадной, министр получил ключ к этому в 1759 г. в результате изгнания маркизом Помбалом Ордена иезуитов из Португалии.
Потребовалось время, чтобы у Шуазеля созрели планы, но в период с 1764 по 1767 гг. иезуиты были изгнаны из всех государств, контролируемых королями династии Бурбонов: Франции, Испании, Неаполя, Сицилии, Пармы. Эта политика распространилась и на все заморские территории — Перу, Парагвай, Аргентину, Мексику и Филиппины. К этому времени орден уже вышвырнули из Португалии и Бразилии. По иронии судьбы протестантский король Пруссии Фридрих спас иезуитов от полного уничтожения.
В начале 1759 г. даже перед хладнокровным Шуазелем появилась скала, которую ему пришлось покорять. Это произошло в тот период, когда Францию охватили религиозный, административный и финансовый кризисы. По существу кризис возник с начала 1750-х гг. в том виде, который современная наука о политике называет «кризисом наследия». Теперь он угрожал перерасти в катастрофу.
По общему признанию, политической нестабильности в таком масштабе не было со времени кардиналов Ришелье и Мазарини за сто лет до того. На самом простом финансовом уровне Франция оказалась почти банкротом. Главная причина заключалась в том, что богатая аристократия и классы, владеющие землей, отказывались платить налоги. Министр финансов не мог изменить ситуацию без решительного и карательного распоряжения короля, но Людовик XV совершенно абсурдно полагал: уровень налогообложения во Франции и без того был слишком велик. Монарх осложнил проблему тем, что в 1750-е гг. назначил главных сеньоров высшей аристократии на старшие политические посты, затруднив работу министра финансов еще в большей степени.
Министры финансов, вполне естественно, были выходцами из парижских финансовых кругов. Поэтому их не считали социально равными отпрыском древних родов, занимающих политические посты. При любой попытке проведения экономических реформ или сокращения расходов они, что совершенно предсказуемо, натыкались на каменную стену. Политика, проводимая королем, оказывалась значительно более бессмысленной, чем он представлял. Общая политическая нестабильность приводила к быстрой смене министров, но отставка даже одного из великих аристократов была очень серьезным делом.
Людовик освободился от самых талантливых людей из не слишком знатного дворянства — от Морепа в 1749 г., от Машоля и граф д'Аргенсона в 1757 г. И этим он не вызвал никаких возмущений в стране. Но когда он, в конце концов, уволил Шуазеля и Праслина в 1770 г., то обрек Францию на политический кризис такого рода, которого Франция не видела со времен Фронды в конце 1640-х гг.
Один год Семилетней войны обошелся Франции в два раза дороже, чем год любой предшествующей. Неспособность сбалансировать бюджет за счет налогообложения означала: войну придется финансировать в кредит. Но к 1759 г. кредит был почти исчерпан. Нового министра финансов Этьена де Силуэта назначили в начале 1759 г. Это человек, чья фантомная карьера сделала его имя синонимом тени. Он устало составил кризисный бюджет на тот год. В условиях, когда доходы составляли 286,6 миллионов, а расходы — 503,8 миллиона ливров, ему пришлось оперировать с дефицитом в 217,2 миллиона. Беспомощный предшественник министра занизил возможный дефицит на 84 миллиона ливров. За каждый год продолжающейся войны необходимо было пополнять казначейство приблизительно на ту же сумму (217 миллионов ливров).
Таким образом, если все-таки наступил бы мир, все доходы уже будут истрачены в период его ожидания. Проект Силуэта не был чем-то особенным, так как в 1755 г. Франция истратила приблизительно 30 процентов своих доходов на обслуживание долга, а к 1763 г. эта цифра увеличилась более чем на 60 процентов.
Силуэт, юрист и интеллектуал, начал многообещающе. Он собрал 72 миллиона ливров, сократив доходы сборщиков налогов. Это мероприятие первоначально обеспечило ему высокое процветание. Затем министр приостановил действие всех освобождений от налогообложения, пожалованных до сего времени («талье»). Но он все еще не мог собрать достаточно денег, временами приходилось вставать на путь настоящих фантазий. Например, когда он предложил ввести в стране чрезвычайный подушный налог на каждого мужчину, на каждую женщину и на каждого ребенка, предполагая собрать 325 миллионов ливров.
В сентябре 1759 г. Силуэт слишком далеко завел свой реформаторский порыв и издал эдикт о генеральной дотации. Он предполагал оштрафовать богатых посредством налога на собственность, создать новые офисы, которые владельцы должны оплатить, чтобы сохранить их, ввести новые налоги на кареты, лошадей, бархат, шелк, золото и серебро, меха и зарубежные товары. Людовик XV предпринял нерешительную попытку поддержать своего министра, отправив всю свою серебряную посуду на монетный двор и уговаривая всех своих богатых подданных поступить так же.
Но у богатых оказалось множество способов избежать нового налогообложения. Одним из них стали полномочия Парижского парламента — органа, контролирующего финансовое обеспечение. Ему приказали рассмотреть юридическую законность новых налогов, а затем отложили совещание этого органа на неопределенное время. В 1759 г. заседание перенесли на ноябрь. К тому времени крупные заинтересованные лица должны были освободиться от вредного и опасного Силуэта. В отчаянии Шуазелю пришлось с протянутой рукой отправиться в Испанию и просить займа. В октябре он проинструктировал Обетера, посла Франции в Мадриде, обраться с петицией о финансовой помощи.
Но надежды министра были заведомо очень слабыми, так как в предшествующем году самому Людовику XV пришлось испытать унижение, когда он обратился с подобной просьбой. Лично написав королю Фердинанду, Людовик просил относительно ничтожно малую сумму в 36 миллионов ливров. Но Фердинанд под нажимом сварливой королевы отказал монарху, своему наперснику.
Хотя в 1759 г. Франция испытала значительную инфляцию цен при стремительно взлетевшей стоимости сахара (составлявшего основной импорт из колоний) и парализующих затратах на войну в Северной Америке. Базовая экономика страны была в неплохой форме в результате торговли с Испанией и Германией, компенсирующей потери в Карибском регионе (см. следующую главу).
Но почему же Франция испытывала такие трудности в получении кредита, а Британия находила это довольно простым делом? Не убеждает ни одно из обычно предлагаемых объяснений. Правда, британцы могли получать деньги по более низкой процентной ставке, чем французы. Но недостатка в ростовщиках, ссужающих деньги на международном рынке, не имелось.
Существовало мнение, что инвесторы устали от Франции начиная с периода Регентства в начале 1720-х гг., когда французы в одностороннем порядке сократили и изменили сроки выплаты. Это стало частью реформы после коллапса раздутого проекта «План Миссисипи» Джона Ло. Но Британия сделала то же самое после фиаско вздутого «Плана Южных морей» в том же веке.
Более правдоподобное объяснение заключается в том, что в Британии национальный долг был государственным долгом, к которому держатели облигаций могли испытывать большее доверие, чем возможное для Франции (там долг был королевским). Но все королевские долги в любом случае обязательно регистрировались в парламенте, посему и этот аргумент не имеет силы.
Самым вероятным объяснением является то, что переоцененный «кризис наследия» во Франции просто вызывал нервозность у возможных инвесторов. Дело в обычном вопросе доверия в рассматриваемой системе.
Хотя к попытке разрешения финансового кризиса во Франции приступили решительно только в конце 1759 г., еще в начале того года Шуазель считал ее сизифовым трудом, который он тем не менее должен поддержать.
К 1759 г. во Франции развивался религиозный кризис в более широких масштабах. Для исследования этого кризиса мы должны понять роль парламента при старом режиме. Парламент, восходящий к тринадцатому столетию, был самым престижным судом во Франции. Это был как верховный суд, так и административный трибунал, контролировавший общественный порядок в Париже. Согласно традиции, король должен был направлять ему все законодательные инициативы — в особенности, финансовые законы. Следовало проверять их соответствие древней практике.
Парламент мог опротестовать или выразить ремонстрации монарху, но только один король решал, следует ли их принимать во внимание. В случаях затянувшегося конфликта Людовик мог добиться послушания с помощью органа проверки юридической законности — либо во время визита в парламент, либо призвав его в Версаль. Там, в присутствии принцев крови и высших офицеров Короны, он объявлял свою волю.
Парламент был органом аристократии в видимой, институционной форме. В него входило приблизительно 450 персон высокого ранга и происхождения, отобранных из соответствующих богатых и благородных слоев. Они стали непреклонной оппозицией финансовым реформам, осложнявшей жизнь министров финансов при Людовике XV.
В течение десяти лет после конфликта 1750 г. между королем и парламентом принципиальной связи с налогообложением не существовало. Вместо этого причиной возникших трудностей оказалась невразумительная теология. Янсенизм сделался мощной силой во Франции с конца семнадцатого столетия, но сочетание случайных факторов поставили его на первое место при старом режиме в 1750-е гг. Янсенизм, являясь формой предопределения, принимающей в качестве исходного момента взгляды св. Августина на первородный грех в противовес нравственно-аскетическому усилию самого человека (или его «свободного волеизъявления») в соответствие с концепцией Пелагия, довел их до экстремального предела. Он поляризовал религиозные взгляды католических кругов восемнадцатого столетия.
В 1713 г. папа Клемент XI надеялся искоренить ересь янсенизма раз и навсегда. Он распространил папскую буллу «Юнигенитус». В этом исчерпывающем документе, вторично исследуя ересь, изучив 101 неприемлемое положение, Клемент совершенно ясно (в параграфе 91) сохранил за собой право отлучения короля Франции. Это был прямой вызов Людовику XIV, который в своем «галльском» законе 1682 г. заявлял: французский суд остается совершенно независимым от папского вмешательства по всем светским вопросам, включая изгнание и наказание непослушного духовенства.
С религиозной точки зрения первую половину восемнадцатого столетия часто рассматривают, как борьбу между клиром (сторонниками абсолютного авторитета римского папы в силу приверженности римскому предстоятелю духовенства, живущего, в основном, за Альпами), и «галльской» или янсенистской церкви (поддерживаемой, главным образом, янсенистским парламентом).
Кардинал Флери, по существу, был первым министром Франции во время несовершеннолетия Людовика XV. До 1743 г. он разумно приглушил противоречия, ссылаясь на трудные дела в Государственном совете и усмиряя церковь и парламент. Но после смерти Флери Людовик объявил: он никогда более не потерпит подобного первого министра. Однако его собственные действия оказались значительно менее уверенными. Назначение приверженца папы Кристофа де Бомона архиепископом Парижским вновь разожгло противоречия. Жесткий и нетерпимый фанатик Бомон начал отказывать после 1750 г. в святом причастии известным янсенистам. Многие епископы последовали его примеру. Парламент выразил королю ремонстрации.
После длительных колебаний в мае 1753 г. Людовик принял сторону епископов. Когда парламент нанес ответный удар генеральной забастовкой всех судей, монарх потерял терпение и отправил в изгнание на пятнадцать месяцев весь этот орган. Для оживления судебного дела он учредил новый суд — Королевскую Палату. Но юристы и нижестоящие суды стойко и твердо не признавали его.
Вскоре Людовик вынужден был пойти на компромисс. В 1754 г. он вызвал парламент из изгнания, амнистировал всех, кто был в оппозиции против него, и предписал закон молчания по всем религиозным вопросам. Больше не должно быть публичных отказов в святом причастии, все могли оставаться при своих религиозных убеждениях.
И вновь магистраты отказались сотрудничать. Даже когда закон молчания был принят юридически в судебную практику, они добавили дополнительные статьи в правовой кодекс, запрещающие все инновации в отправлении святого причастия.
Людовик купил себе двухлетнюю передышку. Но поздним летом 1756 г., в условиях уже разгоревшейся Семилетней войны, архиепископ Бомон снова нарушил условия. Он начал отказывать в евхаристии янсенистам и призывать верующих не выполнять все законы и решения, принятые парламентом. Разгневанный монарх отправил Бомона в изгнание и приступил к подготовке окончательного решения вопроса, обратившись за помощью к Бенедикту XIV. Период с 1756 г. по 1757 г. стал временем, когда Шуазель смог проявить свои превосходные дипломатические качества, тесно сотрудничая с Бенедиктом по созданию новой энциклики, которая могла бы предоставить Людовику формулу, которую он желал. Таким образом религиозные раны нации оказались бы перевязанными.
Бенедикт пошел на разумный компромисс: его энциклика «Экс Омнибус» («Ех Omnibus»), подтверждала: верующие должны принять «Юнигенитус» в качестве генерального руководства. Но папа особо подчеркивал, что только явным и закостенелым грешникам из не-янсенистов следует отказывать в святом причастии.
На сей раз фанатиками оказались аристократы из парламента. Так как энциклика не была «зарегистрирована» в парламенте, сохраняющем за собой право регистрации каждой папской буллы, энциклики и послания перед их распространением, они приняли новую линию поведения: «Экс Омнибус» якобы является «недобросовестным» заявлением. Такое упрямое неповиновение переполнило чашу терпение Людовика, который упрямо отказывался отправить энциклику на регистрацию.
Когда парламент денонсировал энциклику большинством, Людовик обратился в орган рассмотрения юридической законности, назначив заседание на декабрь 1756 г. Но на заседании большинство аристократических магистратов отказалось принять решения короля и ушли в отставку.
Людовик отреагировал тем, что отправил в изгнание шестнадцать главных «зачинщиков». В условиях, когда Франция была вновь охвачена внутренним кризисом, король в январе 1757 г. чудом избежал смерти от руки наемного убийцы. Это событие и увольнение двух государственных министров (Машоля и графа д'Аргенсона) после конфликта с мадам де Помпадур привели к тому, что монарх не смог твердо работать с парламентом. В сентябре 1757 г. он снизошел до него, пожаловав те условия, которых требовала оппозиция.
Конфликт продолжал бурно развиваться. Небольшая группа магистратов-янсенистов хотела продолжить атаку на епископов и на «Экс Омнибус». Наконец Шуазель подкупил оппозицию, предложив ненавистных иезуитов в качестве жертвенных ягнят. Но пока оппозиция не подчинилась силе, отношения между королем и парламентом оставались ненадежными.
Так как парламент был необходим, чтобы проголосовать по налогам, министры финансов быстро сменяли друг друга. Когда министром сделался аббат Берни, у него появилась блестящая идея напечатать все предложения короля парламенту и опубликовать их, чтобы общественность смогла увидеть, насколько разумны предложения монарха и сколь неразумны магистраты.
Это временно позволило добиться своего. Парламент с ужасом понял, что он идет в ногу с общественным мнением, и энергично принялся за дело, но только после того, как успешно потребовал от Людовика отменить приговор об изгнании шестнадцати так называемых «зачинщиков».
Разгневанный в душе, что пришлось пойти на подобный компромисс, Людовик неохотно согласился. Все это дело дискредитировало и монархию, и режим. Существуют и те, кто заявляет: вероятно, религиозные распри 1750-х гг. сделали для разрушения доверия к «старому режиму» больше, чем вся более знаменитая критика философов.
Особенно черным годом для Франции был 1757 г.: покушение на убийство Людовика, совершенное Робером Дамьеном, последующая страшная и жестокая публичная казнь, военная катастрофа в Россбахе и отставка д'Аргенсона и Машоля. Все это, вместе взятое, вносит вклад в ощущение, что режим Людовика XV не был справедливым, демократичным, честным и даже компетентным.
Экономические и религиозные беды на политическом уровне осложнялись параличом правительства и администрации, кода государственные министры и государственные секретари быстро сменяли на посту друг друга в процессе хаоса, набирающего темп. В своих мемуарах Шарль Энол, президент парламента Парижа, сделал следующее замечание относительно 1750-х гг.: «В то время министры менялись подобно декорациям в опере».
Он не преувеличивал. В первой половине восемнадцатого столетия длительный срок пребывания в должности государственного секретаря или министра без портфеля считали существенным для хорошего правительства. Флери оставался на посту добрых двадцать семь лет, граф де Морепа, министр военно-морских сил, служил столько же, Машоль д'Арновилл был государственным министром в течение двенадцати лет, Филибер Ори, министр финансов, занимал пост пятнадцать лет. Как только Людовик XV решил сам быть своим первым министром (и особенно, когда мадам де Помпадур стала его главным советником), началась политическая анархия.
В период с 1747 по 1758 гг. было шесть государственных секретарей по иностранным делам: маркиз д'Аргенсон, Пейсоль, Сен-Контест, Рауль Берни и Шуазель. В период между назначением Машоля в военно-морское министерство в 1754 г. и назначением Анри Берти в ноябре 1759 г. сменилось не менее шести генеральных контролеров финансов. Жан Моро де Сейшелл сменил на этом посту Машоля в июле 1754 г. и занимал его менее двух лет. Франсуа-Мари Пейрен де Мора оставался на этом опасном посту с апреля 1756 г. по август 1757 г. Затем Жан-Николя де Булонь служил восемнадцать месяцев, а затем передал дела Силуэту для его бурной деятельности, направленной на всевозможные ограничения. Силуэт руководил финансами восемь месяцев.
Министерство морского флота было не в лучшем положении. Рауль передал дела Машолю в июле 1754 г, но после отставки Машоля в 1757 г. на этот пост на шестнадцать катастрофических месяцев до отставки в мае 1758 г. назначили маркиза де Мора. Его преемник, маркиз де Массиак, оставался на посту в течение пяти месяцев. В ноябре 1758 г. он уступил пост Николя Беррьеру.
В основном, быстрый круговорот и ротация старших министров объясняются непредсказуемостью капризов Людовика, враждебностью мадам де Помпадур к любому, кто не был ее протеже, а также затянувшимся финансовым кризисом. Он означал, что министры быстро оказывались в безвыходном положении и обнаруживали: задача, поставленная перед ними, невыполнима.
На более глубоком уровне это свидетельствовало о серьезном нездоровье политической системы (что и проявилось наконец в 1789 г. самым захватывающим образом). Многие историки убеждены: в 1750-е гг. Франция вошла в предреволюционный неуправляемый штопор, из которого страна не могла выйти. Одна из проблем, как уже отмечено, заключалось в том, что Людовик допустил глупость, позволив вернуться к власти самым знатным аристократам.
В этом десятилетии высшая аристократия начала вновь утверждаться во власти, которую утратила во времена правления Людовика XIV, Короля-Солнца. Так, не желая подобного, Людовик XV подписал смертный приговор французскому абсолютизму.
Но другая причина политической нестабильности в 1750-е гг. заключалась в том, что дворянство вынесло свои амбиции в сферу повседневного принятия административных решений. Оно подчинило выполнение функциональных задач министерств своим личным планам и амбициям. Знатные семьи, изголодавшиеся по контролю за раздачей должностей и привилегий, столпились перед кормушкой, дрожа от нетерпения удовлетворить жадность и вожделение к власти, поддерживаемые нерешительностью короля.
Возрождение аристократии имело еще одно сокрушительное последствие, поскольку она считала ниже своего достоинства делать сбережения в министерствах, которые контролировала. Сталкиваясь с этой необходимостью, высшее дворянство просто отворачивалось от нее. Так финансовый и политический кризисы взаимно переплелись и усилили друг друга. Людовик XV либо должен был оказаться сильным правителем сам (как Генрих IV или Людовик XIII), либо назначить такого премьер-министра, как Ришелье, Мазарини или Флери. Но для монарха, который был собакой на сене, типично, что он не сделал ни того, ни другого.
В результате к началу 1759 г. группа Шуазеля, которая могла поддержать его в государственном совете, оказалась крайне слабой. Совет по традиции состоял из шести членов. В 1759 г. в его состав входили два неудачливых маршала (Субиз и д'Эстрис), министр финансов (Силуэт), который в действительности был юристом, ничего не понимавшим в финансах и в любом случае обреченным на провал из-за оппозиции парламента, а также далеко не блистательный морской министр Беррьер. Единственным козырем Шуазеля стал способный, энергичный и приятный военный министр маршал Бель-Иль.