ВЕСТ ХЭМ ДОМА
Паб сшибает бабло, легавые подтянули воронок ко входу. Все пытаются увидеть, что происходит за окном – там оживленное движение. Марк говорит, что пригонят прямой поезд с Восточного Лондона. Откуда он это узнал, не знаю, но в футболе всё так. Слухи и догадки скоро становятся реальностью. И то, и другое, и третье перемешиваются, и в конце концов уже неважно, на каком участке они пересеклись. В этом есть своя логика. Мы уже ездили на Викторию, искали их и вернулись ни с чем. С Вест Хэмом всегда непонятки. Они могут появиться где угодно и когда угодно, а Виктория – лучшее место для встречи и разборки. С другой стороны, если они хотят побродить по нашим улицам и повыёбываться, зачем тогда попусту тратить время в Вест Энде?Напряжение возрастало с самого утра. Марк тарабанит в дверь в девять утра, орёт вставать, лентяй, разпиздяй. Кружка чаю, тост – и я чувствую себя неплохо после вчерашних восьми пинт в пабе. Он выглядит довольным. Добился своего вчера с отъехавшей блондинистой тёлкой, скорей всего только преодолевшей легальный возраст. Знала, что делать, малышка, скорей всего, и Марк это подтверждает, пока я заказываю вторую пииту. Тонкие ноги, маленькие сиськи, но встала на четвереньки и держалась До конца, наплевав на маму с папой, мирно спящих в своей спальне наверху. Говорит, такая узкая пизда, что он подумал, не туда засунул. Пришлось посмотреть, на всякий случай, хотя она всяко не жаловалась, так что – чего он зря тревожится.Мы идём к станции, Род уже там, в нетерпении. Мы садимся на поезд к Виктории, на платформе – Челсинский моб, ищет Вест Хэм, садятся на поезд в Тауэр Хилл, потом назад на Дистрикт Лайн. Харрис не знает, где появится Вест Хэм, и мы начинаем беспокоиться, что может они сразу на стадион поехали. Перевернули там, наверное, всё с ног на голову, пока мы тут в метро торчим. Мы решаем идти назад к стадиону и выходим на Эрлз Корте. Здесь ни хрена не происходит, так что мы направляемся к Фулхэм Бродвею, где у нас прекрасный вид на метро, и тут у нас гарантия их в конце концов обнаружить. Мы все время награни, потому что Вест Хэм – это вам не вальсы при луне. Это не разборки с Арсеналом или Тоттенхэмом.Пока что мы выключены. Слышен лай собак и глухой стук ударов копыт о бетон. Движение перекрыли и пустили мимо перекрёстка Фулхэм Бродвея и Стэмфодского моста. Паб полон беспокойного люда, приструнённого копами и готового к атаке при первой же малейшей провокации. Слышно жужжание полицейской рации; сверкает синевой мигалка, Харрис говорит по мобильному, скауты появляются и исчезают, «Бабблз» – вестхэмский гимн доносится из метро, мы пробираемся к двери, но легавые знают, что делать, ржут, делают вид, что всё контролируют, и в какой-то степени -это так, потому что прикрыли они нас как следует.Я наблюдаю за сценой через окно: Вест Хэм столпились на выходе, и копы прибили их порядочно, но Молотобойцы разводят безалаберных мудозвонов – главные персонажи в авангарде – мужики постарше и отморозки из Бетнэл Грин и Майл Энд, действительно полные отморозки – все до одного, на мусоров они срали, подкалывают, провоцируют, пытаются протиснуться мимо доблестных британских бобби и метят глазами в наш паб. Я вижу психов в кожаных куртках, рядом – парень в вельветовых штанах и кепке. ICF и Under Fives в Аптон Парке значат больше, чем Рон и Регги Крэй. История затормозила свой ход. Всяко – кого волнуют имена героев?Вест Хзм перемещают к площадке, и они всем дают знать, что прибыли. Паб тоже орёт песни, но мы чувствуем себя полными неудачниками, запертыми и не допущенными к акции. Вест Хэм продолжают выходить со станции, пытаются свернуть направо, их заставляют поворачивать влево, а ведь они приехали с Ист Энда заведённые, готовые, идут медленно, не спешат, а Стэмфорд Бридж – один из самых безопасных стадионов в стране, вообще-то, и кроме того, легавые и правда держат контроль. Камеры на крышах работают – пишут, но большинство лиц и так знакомо. Эти парни – профессионалы. Не мелюзговые хулиганы-сопляки. Через дорогу – полицейский автобус, мигалка вращается, кентавры ведут толпу вдоль по улице, знакомая смесь бьёт в нос – лошадиный навоз и гамбургеры.Несколько совершенно отмороженных психов пытаются прорваться назад к пабу. Собаки теряют рассудок – вытягивают поводы, встают на задние лапы – всё должно быть по-человечески. Две ноги – хорошо, четыре – плохо. Так ведь учат в школе. Мигают огни, и кентавры всё прибывают. Эти копы думают, что они здесь главные. Держат крышку на кастрюльке. Вест Хэм неохотно начинает двигаться к площадке.Харрис – у двери, и нас начинает заводить то, что нас заперли, свобода самовыражения подавлена на некоторое время, но ясно, что сейчас не время и не место. Вот тебе твои гражданские свободы. Вест Хэм идёт по нашим улицам, хоть и под контролем, да, но мы то дома и это наше дело, как поступать. Пусть идут – это половина дела. Дай нам развернуться, и разговорам не будет конца. Восток и Запад – вражда длится десятилетиями. Ты растёшь с этим. Это вопрос собственной территории, гордости, и ещё – просто Удовольствия. Они идут спешно и исчезают быстро; полиция заведёт их в дальний загон, за исключением возможных Умников-владельцев билетов в западном крыле – провокаторов-бедокуров. Но это вряд ли. Какой смысл им дергаться внутри площадки?Когда Вест Хэм оказывается уже далеко от греха, копы заваливают в паб и делают зачистку. Они достаточно выебонисты; выстраиваются в шеренгу у двери. Делают вид – расстрельная бригада, но без оружия… Хотя скоро наверное, ситуация изменится – получат своё железо и возгордятся. Толстая тварь бьёт меня в живот, пока я прохожу, я смотрю ему прямо в лицо и спрашиваю, что он, блядь, творит: давай-ка посмотрим, какой у тебя номер. Он говорит своему другану взять меня в автобус разобраться, но я исчезаю в толпе, покидающей паб, и поскольку они тупорылы, как золотая рыбка с её же уровнем способности концентрироваться – я в безопасности: они насели ещё на кого-то. Марк получает коленкой по яйцам от какого-то копа – это плохой пиар, не вдохновляет, и я ненавижу этих сук больше, чем Вест Хэм и Тоттенхэм вместе взятых.Ёбаное говно – прячутся за форму, лижут очко хозяину. Автобус сопровождает нас до стадиона, и когда мы оказываемся у западного крыла, мы пытаемся незаметно прорваться дальше по улице, но не очень решительно, потому что камеры пашут как сучки, и Вест Хэм уже скорей всего внутри, всяко-разно. Я чувствую себя разбитым и мне надо помнить Тоттенхэм, легавые сделали своё дело – успокоили всё немного, нужно смотреть позитивней на вещи. Я пытаюсь видеть в происходящем некую справедливость, но как-то не получается. Мы все насмотрелись на их работу – знаем, что к чему. Мусорня – это тоже моб, но им платят за субботнее веселье, а мы не за деньги работаем – нам другое важнее. Они прикрываются какой-то проёбанной до смерти моралью, согласно которой они правы, потому что на них форма, а мы – не правы, потому что присягу не принимали. Мы сами себе командиры, а они поставщики в залы суда. Уже этого достаточно, чтобы стать троцкистом, мать его. Хотя, как правило, троцкистами становятся студенты-дрочилы с просящим задом – рисуют себе плакаты и ебать они хотели обычного белого парня.Все они одинаковые. Политика – полное говно, и здесь её мало. Хотя, правда, некоторые парни немного фашисты, но мужики постарше, взойди они к вершине, стёрли бы нас с лица земли. Поставили бы всех футбольных хулиганов рядочком к стеночке и выпустили бы наши мозги на асфальт. Так они представляют законопорядок, А мне нравится дразнить деток богатых родителей, продающих марксистские газеты it прочие, блядь, матерьялы для чтения. Я делаю им Хайль Гитлер! И смотрю, как они беленятся внутри, а сделать ничего не могут, чего они там на хуй сделают?Ну вот, мы и на западной трибуне – слышен второй раунд Бабблз-гимна. Челси поют по всему стадиону. Игра начинается, по мы следим за Вест Хэмом. Они довольно далеко, и шансов для начала разборок маловато, но они же нас ненавидят, суки. Говорят, мы слишком выёбываемся. Направляют петарду в наше крыло, и она ударяется о крышу. Падает в нескольких рядах от меня, сзади. Тлеет несколько -минут, и я думаю: загорится тут всё или как? Я думаю о Брэдфорде и о тех, кто там заживо сгорел. А потом о Хиллсборо и скаузерах, придавленных забором.Просто дело ведь в чём? Те, кто хотел установить эти заборы, так и не признались, что дело было в заборах. Всё переложили на террасы. Мол, установите всюду сиденья и всё будет нормально. Ну да – ждите. Отморозки всё время сиденья брали, с ишачьей пасхи. Это же вопрос престижа. Мы не сброд какой-то. Не пиздоболы. Говорим – делаем. Всё реально. Люди, которые управляют футболом, – лишние люди. Бестолковые, А Хиллсборо превратился в фарс и враньё – от начала и до конца. Там все снюхались. Политики, пресса и папшеи-режиссёры. А что делать? Хуй с маслом – завтрак, обед и ужин.
– Куча ублюдков, – говорит Харрис, разворачиваясь ко мне. – Мы их сделаем, когда выйдем, попробуем взять. Вгоним их в их заразные норы ист-эндские.Их, гадов – толпы, и всё не так просто, но надо верить в себя. С Вест Хэмом и Миллуоллом всегда непросто. Они другим воздухом дышат – другая кровь. Инфекция организма, разрушающая клетки мозга. Бешенство живёт, процветает и множится в Ист-Энде. Наверно, кто-то завёз эхо дело в порт ещё до развала, так оно и осталось плодиться Некоторым не нравится биться с Вест Хэмом, но когда ты с мобом – сдерживаться нельзя. Вест Хэм, правда, злобные перцы, но меня это не волнует. Если все участвуют на равных и противник не имеет преимущества по количеству, -шансы на победу неплохие.Всё дело – в презентабельности. Если у тебя устойчивая репутация, – половина дела сделана. Каждодневная обработка сознания. Верь сам – и все будут верить. С другой стороны, получается, что по всей стране каждая тварь хочет с тобой сразиться и проявить себя – конечно, если ставки равны. Если же тебя вытащат, загонят в угол и заставят брать – пощады нет. Выживает сильнейший, закон без исключений. Слабые в этой стране долго не живут. Не можешь сам себе помочь – никто тебе не поможет. Первобытно, да. Каменный век, побеждает мужик с камнем побольше. Поэтому надо держаться вместе.- Восточные суки, – Род имитирует мастурбацию в их сторону. – Ненавижу сволочей. Думают, они крутые – ниггеры вперемешку с бриклейновскими нацистами – хороши! Грабилы и крушители пакистанцев. Какой-то ген у них точно взбесился.- Сброд – одно слово, – Марк особенно любит Вест Хэм, плохие воспоминания – его папашу однажды в Аптон Парке отделали в кровь и в говно. Разбили губу отцу, а мальчонкин шарф с цветами спустили в канаву.Игра началась, и Челси с лёгкостью разрывает защиту Вест Хэма. Наши ведут мяч с чувством стиля, и загляденье смотреть на синих, когда они так играют. Компенсация за все провалы. Дождь молотит по полю, и игрокам трудно держаться на ногах. Мы забиваем дважды до конца первого тайма, и третий – в конце второго. Хмурый день, на небе тяжёлые тучи, ветер – злобный, но нам не мешает. Мы делаем Вест Хэм, и приятно видеть, как их тыкают носом куда надо – Всё это ерунда, про то, как пишут в газетах, что Вест Хэм – это академия футбола. Теленостальгия. Билли Бонды, а не Треворы Брукипги. Всё про них известно. Форменные мудаки, и заведутся они ещё больше, когда судья даст финальный свисток.Мы выжимаем из результата по максимуму и заводим участливых» Хаммеров – им это не нравится. Даже отсюда видно выражение их лиц. Задроченпые и опущенные. Молотня бурлит изнутри. Как будто кастрюля с кипятком, готовым выплеснуться и обжечь лицо. Все там. Правильно Род о них сказал – об этих парнях из Бетиэл Грин и прочих разбомбленных мест от Аптон Парка до Дагенхэма. Но мы сделали их на поле, и имеем право подъебать их, раз нам хочется.Финальный свисток – и большая часть Стамфордского Моста радуется хорошей игре, славя победу над лондонским противником. Для большинства людей футбол – это всё, и они не знают, что будет скоро, когда у пас появится шанс. Я чувствую, как в животе у меня всё сжалось. Я следую за Марком, Родом и остальными парнями вверх по ступенькам, Вест Хэм движутся к своему выходу. За западной трибуной – лёгкое столпотворение, прожектор, освещавший поле – выключен. Фонари высоко вверху горят, но свет падает в другую сторону. Вот на этой фазе СМИ и концентрируются, и как только мы оказываемся позади западной трибуны – всё как обычно, вечер субботы. Горят небольшие огни, но в целом – темно, запах мочи и грязной дождевой воды. Мы подходим к ступенькам, слышно пение Вест Хэма – они идут к нам по дороге. Мы с Харрисом спускаемся вниз, он группирует нас в кучку. Надо держаться ближе друг к дружке, когда всё это начнётся.Мы на улице, повсюду полицейские автобусы, мы смотрим туда, где вроде должен быть Вест Хэм, но там никого, кроме гражданских, мусора сопровождают Челси вдоль прохода, служат на благо граждан – контролируют быдло. Напряжённое молчание, все поглядывают друг на друга, и мы направляемся к метро. Достаточно искры. Несколько парней бродят вдоль домов, и мы направляемся к ним, но кентавры поднимаются вверх по ступенькам и продвигают всех дальше.Нас толкают к метро, но домой нам не хочется. Мы провожаем счастливых болельщиков до Фулхэм Бродвей. Здесь – все Челси, мы рядом с метро, мы едем до Эрлп Корт, на платформе – толпы легавых, едем дальше до Виктории. Выходим, тусуемся на платформе, стараемся получше смешаться с субботней толпой. Туристы и люди с покупками. Мы заметили камеры, и Харрис говорит парс-парней разбить их, когда появится Вест Хэм. Мы рискуем, но ведём себя незаметно для камер. Просто распишись и получи, как говорится. Реклама нам не нужна, видеосвидетельетва тоже. Мы ждём на восточной платформе Дистрикт Линии – знаем, что Вест Хэм рано или поздно появится.Приходят поезда, и мы сканируем вагоны, ржём над гражданскими в цветах Вест Хэма, но фирмы их не видно. Уже почти шесть, когда приходит поезд, который мы ждали. Мы точно знаем – это Вест Хэм и разбираемся с камерами при помощи бутылок прежде, чем откроются двери, затем приступаем к делу – бьём окна вагонов. Моб внутри бьёт по дверям, пытаясь выбраться, доносится тихий плач женщин и детей. Двери открываются, и сволочьё вываливается на платформу, в вагоне – народу битком, хороший мы моб словили, много мужиков постарше, но не слишком, больше – помоложе нас, и Харрис бьёт по яйцам коротышку – первого на подходе, Чёрный Джон даёт другому под дыхло. Род бьёт третьему по морде, передняя часть поезда опустошается, начинается битва на ходу – появились копы.На платформе – транспортная полиция, кругом -хаос, и я не верю, что они так быстро примчались. Обе стороны пытаются покинуть станцию. Выйдешь наружу – у мусоров нет шансов. Они наваливаются толпой и оттесняют нас вдоль холла к эскалатору. Всё как-то не так сложилось, и вот мы уже на выходе из Виктории, прыгаем через турникеты, смешиваемся с толпой. Мы рассыпались, но все движемся к автовокзалу – ждём, что и Вест Хэм не потеряется. Мы отходим, когда подъезжает полицейский автобус, двери раскрываются настежь, копы спускаются в метро, марафонят к пробке. Потом мы замечаем Вест Хэм в другом конце станции, бежим к ним, а подлые твари просто стоят и ржут как суки, и опять всё заводится, народ разбегается, и битва начинается злобная, Чёрного Пола валят на землю и выбивают из него говно. Мы пытаемся ему помочь, но вокруг него вестхэмский моб и лежать ему до восьми.Какой-то вестхэмский подонок подобрался ко мне, кулак – и я чувствую глухой удар по челюсти в тот же момент, как бью его, мажу бездарно, он отходит, теряется в толпе -голова кружится. Я пытаюсь сфокусироваться и прийти в себя, но ни черта не вижу, только слышу шум и визг – сирены и мужицкий ор, потом сумасшедший лай, легавые вернулись на поле брани, собаки озверели, всегда опаздывают, мы движемся через автовокзал, кидаем бутылки и всё, что под руку попадётся, в Вест Хэм, в то время как они разбираются с копами. Я оглядываюсь назад – Чёрный Джои лежит на земле один, легавые склонились над ним, но нам надо двигаться, потому что подтягиваются автобусы и машины, со всех углов, и только проезда в воронке нам сейчас и не хватает. По пути – несколько драк с Вест Хэмом, но все рассредоточиваются, а копы вылавливают всех, кто попадается. Я прыгаю в автобус с Марком и ещё несколькими парнями. Рода в суматохе потеряли. Виктория теперь – запретная зона, если ищешь проблем, мы на автобусе в Вест Энд, это главное. Мусорня нас взбесила, конечно, как следует, оперативно сработали, но что теперь переживать – расслабься и езжай себе.- Чёрного Пола, судя по всему, отпиздили, – Харрпс склоняется над сиденьем впереди. – Я пытался к нему пробраться, но там слишком много их было.- Ему коп вроде помогал. Пыль сдувал с него, смотрел живой или нет, – Марк чешет яйца. – Надеюсь, вчерашняя тёлка не вшивая была. Мне только вшей не хватало. Особенно от малолетней преступницы.Мне же кажется, что Чёрный Джон будет у врача раньше, чем Марк. Его жёстко обработали, и я только надеюсь, что он не был при обычных аргументах. Копы не любят чёрных парниш с ножами, и у них пропадёт всякое сочувствие к нему, как только они что-нибудь запрещённое обнаружат – скорую не вызовут. Но теперь уже неизвестно, что там и как. Точно, не сегодня. Нам нужно исчезнуть, а старикан Род расстроится, конечно, что потерял нас в этом хаосе. Но Джон сам изрядный хуй и злобный перец. Я бы с ним спорить не стал, но мне его особо не жаль – он набедокурил в своё время. Я бы сам никого не порезал, но он – такой. Хорошо, что мы в одном окопе.- Джон будет в порядке, – смеётся Харрис. – Вест Хэм не так крут, чтобы его замочить. Для него это закалка на будущее.- Шоковая закалка, – соглашается Марк. – Дай кому-нибудь так, и в следующий раз он будет в два раза злее.Я прислоняюсь к окну – смотрю на плюшевую роскошь проносящихся мимо домов. На этих улицах – деньги, здесь живут-не-бедствуют военные промышленники и нефтяные боссы. Квартиры миллионеров, биржевых крыс, собственников белолицых тёлок высшего уровня, с предрассудками столь же утончёнными, сколь и неизбежными, с акцентом столь же роскошным, сколь и подозрительным – то ли чувство класса, то ли минеты утомили глотку. Но мы просто проезжаем. Мимо. Нам хорошо, что мы ушли с поля боля Виктории целыми. Междоусобная драка. Восток против Запада. Но Вест Хэм – сейчас в прошлом, и когда мы оказываемся на Оксфорд Стрит – решаем пойти на пиво.Центр иллюминирован для туристов, и куда не бросишь взгляд – арабы продают полицейские каски и глиняные домики Парламента. Сплошные яркие огни и гамбургер-киоски. Казино-салон, полный итальянцев. Чёрная дыра в центре Лондона. Идём по улице и оказываемся в Сохо. Ещё один абортарий со скользкой репутацией, но фаны-северяне всегда оказываются здесь, потому что понятия не имеют, что это такое на самом деле. Смотрят они на этот район и решают для себя – Лондон переполнен пидорами и позёрами, развратной богатой сволочью и модными трансвеститами. Сохо притягивает грязь. Мы заходим в один-другой паб, но там пусто, так что движемся к Ковент Гарден, находим-таки паб. Нас – восемь человек, Харрис говорит, что Дерби сегодня играли в Лондоне, на выезде, в Миллуолле. Может отхерачим пару сволочей.- Ты где так загорела, зайка? – Марк пытается застолбить девчушку с крашеными волосами и загаром, который говорит об одном – лежала пару недель на пляже распластанная, не у нас, далеко, а по ночам трахалась со смуглыми и чёрными – отдыхала от скучной рутины траха с белыми лондонцами.- А вам что?Девчонка злобная, это точно, и мы смеёмся, потому что Марк покраснел. Он смущён и недостаточно пьян, чтобы не принимать так серьёзно всё. Он сделал неверный шаг, это точно, и теперь всё пойдёт по наклонной.- Кого ты вообще зайкой назвал? – Её подруга говорит ей расслабиться, успокоиться, и что, парень, мол, просто общается, но Марк срывается в ответ.- Ёбаная лесба.- Мачо-хуй.- Я не мачо-хуй, ты чо?- Ничо. Я не ёбаная лесба.- Я пообщаться хотел. Подруга ваша сказала же.- Иди вон там общайся.- Чо с тобой вообще?- Мне не нравится, когда меня зовут зайкой – это правое. А второе – я разговариваю с подругой и не хочу, чтобы кто-то вмешивался.Мы ухохатываемся и просим Марка прекратить. Нормально – не хочет девчонка общаться, ну и ладно. Мы всяко ищем фанов Дерби, а может, Вест Хэмские бродяги попадутся, возможно повезёт. До закрытия – долго. Что он будет делать всё это время – болтать с парой тёлок? Хотя, по правде, подружка лесбы – на извороте. С тем же загаром -вместе ездили. Но Марку надо упорядочить как-то дела. Есть время трахаться, и есть время драться. Лучше не смешивать. А то запутается.
ЗАПРЕТНАЯ СТРАНА
Папа держит маму за руку, я бегу впереди вдоль берега, а Сара пытается угнаться за мной, орёт мне почти что в ухо. Я на год старше и немножко сильнее, я не хочу, чтобы она плакала, я притормаживаю и позволяю поймать себя, но делаю это как бы невольно, незаметно, чтобы не испортить её победы. Мы вместе приближаемся к краю воды и стоим без дыхания, держимся за руки, как мама с папой. Я оглядываюсь на них, они о чём-то смеются, мама машет нам, папа пинает песок, ветер встречный и песок летит на него, и на маму, она отворачивается, чтоб не попало в глаза, и вот она даёт ему взять себя под руку и они постепенно приближаются…
– Давай, входи в воду, – говорит Сара.- Не хочу, я кроссовки намочу, – говорю я.- Ты – трус.- Я не трус, я ничего не боюсь.- Нет, боишься. Ты боишься, что папа тебя заругает, а мама даст по попе.- Папа меня не заругает. Ему не важно, намочу я кроссовки или нет, потому что мы на море, а на море – это неважно, на море все неважно.- Тогда мама тебе всё равно надаёт.- Ну и что?Я бегу немного вперёд, Сара за мной, мы останавливаемся и смотрим на грязь впереди – по ней бежит большая чёрная собака, она бежит к лодкам, осевшим на грязи. Бежит очень быстро к стае чаек, качающихся на глади воды, и когда она приближается, они взлетают, летят низко, касаясь края воды, и собака изо всех сил старается поймать их, и вдруг, словно чудо, они резко взмывают в воздух – и мне хочется улететь с ними. Я немножко боюсь за птиц, ведь собака может поймать их и съесть, но они не глупенькие и просто дразнят её – позволяют приблизиться к ним ровно настолько, чтобы вовремя взлететь и всё. Я смотрю, как они взлетают в воздух, и собака делает большой круг, её лапы тонут в воде, она возвращается на берег, мне становится страшно – она идёт на нас с Сарой, и я загораживаю свою сестру, потому что мальчики должны идти справа от тротуара, чтобы ограждать девочек от машин, которые могут их сбить, ведь я сильнее моей сестрёнки и других девочек, и я не должен их бить никогда, потому что это нехорошо, но тут я замечаю большого человека в чёрном пиджаке с большой металлической цепью, он зовёт собаку и она разворачивается, отбегает, я оглядываюсь туда, где сидели чайки – они вернулись и опять плавно себе качаются.- Вы оба победили в забеге, – говорит папа. Он поднимает меня вверх над головой, мой папа, он такой большой и сильный, самый сильный на свете, не считая боксёров, ну и таких вот людей, типа них, хотя может, он такой же сильный, как и они, не знаю.- Вы оба – победители, – говорит он. – Ставит меня на землю и поднимает Сару, она смеётся, но немножко боится, и не знает, что делать.- Осторожно, не урони её, – говорит мама, – и тоже беспокоится.Но папа – как Супермен, у него – настоящие мышцы. Хотя у Супермена нет татуировки Вест Хэма, а папа не носит красный костюм и накидку. Он говорит, что летает как Супермен высоко в небе и залетает на другие планеты в космосе, пока мы спим, но я ему не верю, мне кажется, он шутит, а если бы я мог летать, как птицы, то я бы летал с папой, но ведь птицы не могут летать до луны и до других планет, и я тоже не хотел бы – там нет воздуха в космосе, я бы задохнулся, а может быть, мы даже встретили инопланетян, а они бы взяли и провели над нами эксперименты, как люди над кроликами и собаками и другими животными. В любом случае, если бы он и вправду мог летать, то довёз бы нас до Саутэнда па спине, а не на машине, и мы бы здесь быстрее оказались, и Сару бы тогда не вырвало на заднее сиденье, но тогда бы она могла упасть, и тогда бы папе пришлось устремиться за нею и поймать её, чтоб она не разбилась на мелкие-мелкие кусочки.- Кто-нибудь хочет есть? – спрашивает мама, и Сара говорит, что умирает с голоду, но я вспоминаю, как её вырвало на заднее сиденье, и говорю, что не хочу…- Даже чипсы не съешь? – спрашивает мама, и я киваю головой вверх и вниз, потому что чипсы – моя любимая еда.- Ну, тогда пошли, – говорит папа, – и мы направляемся через песок к бетонной дорожке, взбираемся на неё и идём вдоль по кромке, прямо к кафе. Мы садимся у окна, и нам видно, как в гавань входят корабли, и папа говорит, что они идут в Лондон по Темзе, и что раньше они доходили аж до самых доков Ист-Энда, но это было давно, ещё до него, и что времена меняются, и люди меняются, и что была большая война или чего-то такое, а потом были профсоюзы, а богатым они не нравились, и богатые построили шикарные здания, а бедным ничего не досталось.- Что вы хотите? – спрашивает девушка, папа говорит -она официантка, и я говорю, что хочу рыбные палочки, и чипсы, и горох, и стакан кока-колы.Сара берёт то же. И папа с мамой. И ещё папа просит побольше хлеба, и масла, и потом все просят побольше хлеба и масла, и в кафе теплее, чем на пляже, и папа говорит, что мы хорошо рассчитали со временем, потому что народу в кафе прибывает, и если бы мы не поспешили, мы бы не смогли сидеть у окна с таким прекрасным видом на море. Мне нравится смотреть на корабли, как они медленно проплывают, и я думаю, какая у них корма, потому что у лодок там, на грязи, корма – больше носа, папа говорит, чтоб они держались на воде, и вот эти маленькие лодки – они раскрашены в разные-разные яркие цвета, а большие корабли, которые везут разные вещи на заводы и фабрики – они либо чёрные, либо серые.Сара бьёт меня по ноге, я бью её, она кричит, как будто ей больно, и папа нам говорит, чтоб мы вели себя прилично. Он подмигивает нам, когда приносят еду, говорит, что умирает с голоду, и спрашивает официантку, нельзя ли принести нам ещё кетчупа, потому что бутылка почти пустая, она кивает, идёт к стойке и возвращается с новой бутылкой. Папа говорит, что польёт нам кетчупом еду, но я хочу сам, потому что я уже большой, мне уже семь, и оп разрешает, но он проливается чуть ли не весь, но я не против, потому что обожаю кетчуп, и мама с папой возводят глаза к потолку так, что я отворачиваюсь, потому что боюсь, что их глаза исчезнут на затылке, и их придётся вести в больницу. Саре тоже приходится справляться с кетчупом, но ей помогает папа – ведь она меньше меня.- Будет поезд, попозже, он уходит прямо с пирса – мы можем на нём проехать, – говорит папа.Я начинаю задавать вопросы, потому что люблю поезда, и иногда папа берёт меня на Ливерпуль Стрит, и мы идём смотреть на приходящие поезда, но больше всего я люблю Томаса-Паровоза, хотя вообще-то он больше для малышей, и мне кажется, Саре тоже нравятся поезда, и мне не терпится оказаться в поезде прямо у моря, но мне так нравятся рыбные палочки и чипсы, и поэтому – о поездах попозже.- Когда-нибудь я стану машинистом поезда, – говорю я. – А если не машинистом, то либо полицейским, либо доктором.Папа кашляет и говорит, что лучше всего быть доктором, а вот быть полицейским – трудно. Он смеётся и говорит, что самое лучшее всё-таки быть машинистом, но только не полицейским, всё, что угодно, но только не полицейским, и он заходится от смеха, но мама накидывается на него и говорит, что если бы полиции вдруг не стало, нам очень скоро их стало бы не хватать.Я соскабливаю кетчуп с чипсов, отрезаю кусочек рыбной палочки, кладу всё это в рот и держу его закрытым, когда жую – мама сказала. Потом глотаю и отпиваю кока-колу из стакана, в ней лёд, из-за него пить её трудно, и я вынужден вытирать клочком туалетной бумаги, который мне дала мама. Я продолжаю глядеть на море и на проходящие корабли, и думаю, что если бы я был матросом, как бы тогда получилось, ведь мне было бы страшно, если бы корабль стал тонуть, и меня бы съели акулы, или уж ногу бы точно откусили, а я даже плавать толком не умею, хотя папа уже начал водить меня в бассейн по воскресеньям.- Не играйся с едой, – говорит мама Саре. Она уже сыта, хотя и съела только половину, я же почти закончил, так же как и мама с папой.Мы идём вдоль пляжа, и я думаю, что хотел бы быть полицейским и помогать людям. Полагаю, Супермен – это род полицейского, и тут я вижу пиратский корабль у пирса, и я срываюсь бежать к нему, но папа удерживает меня, на дороге- машины, он держит меня, а я и забыл про машины, я хочу посмотреть на пиратов, и он говорит: хорошо, но сначала мы пойдём на поезд, потому что скоро может пойти дождь, и ветер может усилиться, так что лучше сначала проехаться на поезде, ведь он идёт над морем, а деткам совсем не нужна простуда или ангина.Я сижу в поезде, который не очень похож на Томаса, пава говорит, что это поезд для взрослых деток, и мне интересно, как его зовёт машинист, а Сара не перестаёт оглядываться на пиратский корабль, но как только поезд начинает Двигаться, это уже гораздо интересней, и я смотрю вниз на воду, и мне это начинает не нравиться, потому что если что-то сломается и мы упадём вниз, и маму, и папу, и Сару, и меня съедят акулы или крокодилы или подводные лодки или Кто-нибудь ещё даже страшнее. Я ничего не говорю, потому Что мне нельзя бояться, я должен быть храбрым парнем, и ещё – мальчики не плачут, хотя я и плакал в школе на прошлой неделе, когда один пацан ударил меня палкой, потому что одного негра белые люди побили, но я-то не виноват, я так ему и сказал, а он просто смеялся, а потом убежал, и учительница спросила меня, что случилось, но я ничего не сказал, потому что болтать – это хуже всего.Поезд ведёт какой-то дяденька, и он дует в свисток время от времени, и мне это так нравится, я чувствую себя в безопасности, потому что машинист ведёт поезд, и он знает, что делать, так говорит папа, и кладёт мне руку на плечо, и теперь мне нравится ехать, и Саре тоже, и вот мы уже подъезжаем, оглядываемся, корабли теперь ближе, и мама говорит, что этот – из России, а этот – из Африки. Она говорит, что в России много волков и медведей, а в Африке – разных других животных: львов, слонов, жирафов и разных-разных прочих, которых я не знаю, но бывают плохие люди, и они убивают слонов, чтобы забрать их бивни, и Сара начинает плакать, папа говорит: успокойся, сейчас такое уже редко бывает, он покупает нам чипсы у старика, у которого в коробке – куча всего.Мы садимся в обратный поезд, и впереди я вижу пиратский корабль, и мне интересно, когда пиратские корабли приплывают в Лондон, хотя папа говорит, что пиратов больше нет на свете, что они остались в море где-то рядом с Вьетнамом, такими вот странами, и теперь у них новые корабли и всё уже не так, как в старые времена.Мы сходим с поезда и спешим на пиратский корабль, потому что дождь становится сильнее, папа даёт женщине деньги, мы заходим на корабль – он из дерева, у него мачта, кругом всякие канаты и куча всего, большие пушки на колёсах. Папа говорит, что они не настоящие, потом говорит, -настоящие, но не опасные, не волнуйся, и я рад, что они не игрушечные, но они и не похожи на игрушечные.Внутри что-то написано, и папа говорит, что пираты носили широкие штаны, обмазанные сажей, чтобы защититься от холода, а пуговицы у них иногда были сделаны из позвонков акулы или затвердевших кусочков сыра. Он говорит, что пираты часто ели в темноте, потому что еда была Ужасной, и что они пили много рома и страдали от болезней, которые называются цинга, брюшной тиф, сыпной тиф, дизентерия, малярия, жёлтая лихорадка и ещё другими болезнями, связанными с мужчинами и женщинами. Пираты любили золото и серебро, и хотя они и раньше существовали, о них заговорили только после того, что они стали делать в семнадцатом и восемнадцатом веке. В основном они были англичанами, голландцами и французами, и сначала они грабили испанские галеоны, возвращавшиеся из Америки, которая в то время называлась Новым Светом. Они нападали на них и забирали их сокровища.Папа говорит, пираты жили в местечке, которое называлось Тортуга, недалеко от Гаити и ещё на Багамах, и что в 1663 году на Тортуге и на Ямайке было около пятнадцати кораблей и тысячи человек, и хотя они и стали работать на королей и королев своих стран, вскоре они начали нападать на всех подряд и стали сами себе боссы, и королям и королевам они разонравились, потому что всё было в порядке, когда они грабили и убивали ради своих стран, но потом они всем разонравились, когда стали делать это ради себя. Фрэнсис Дрейк был пиратом, и поэтому испанцы отправили свою Армаду, чтобы остановить его нападения на их корабли, а его поддерживала Королева Елизавета. Пиратов называли по-разному: флибустьерами, джентльменами удачи, морскими волками, а Генри Морган был одним из лучших, и все его боялись. Папа говорит, что все моряки на испанском корабле предпочли покончить с собой, чем попасть в руки Генри Моргана. Потом его поймали и отдали под суд в Англии, но Чарльз Первый вместо того, чтоб его убить, сделал его Рыцарем и губернатором Ямайки. Вудз Роджерс тоже был пиратом и потом стал Губернатором Багам, и ещё был Эдвард Тич, которого также называли Чёрная Борода – это был гигант, который много ругался, и у него была длинная борода с вплетёнными лентами, похожими на дреды.Папа говорит, что он любил добавлять порох в свой ром. У Калнко Джека в его команде было две женщины: Анн Бонни из Графства Корк в Ирландии, она была его подружкой, и Мэри Рид – она была солдатом. Папа говорит, что одним из самых злых пиратов был валлиец, которого звали Бартоломью Роберте, он убил много людей и был франтов, и ещё носил красное перо в шляпе.Мы идём по кораблю, смотрим на пистолеты и картины больших кораблей с парусами и рисунки пиратов, как они пьют и дерутся. Сара говорит, что ей не нравится и скучно, а я был бы не прочь нарядиться пиратом и подраться на шпагах, но я не думаю, что хотел бы убивать кого-то или сбрасывать в море, чтобы его съели акулы, потому что мне бы не хотелось, чтобы со мной так сделали. Папа говорит, что был такой Капитан Кидд, он был шотландцем, и был флаг, который назывался Веселый Роджер, он показывает на него, вот он – на стене, на нём череп и кости, мне он не нравится, пираты водружали его на мачту и давали кораблю, на который хотели напасть, шанс сдаться, и если корабль не сдавался, они водружали малиновый флаг, и это означало, что пощады никому не будет, и всех убьют.Капитаны делали свои варианты флагов, мы проходим немного по палубе корабля, смотрим за борт на море, вокруг много больших канатов, и папа говорит, что наверное жизнь у пиратов была трудная – шторма и, вообще, тяжёлые условия, но, наверное, всё-таки было интересно, ведь им довелось жить в Вест-Индии, где прекрасный климат, ни как в Англии, где постоянно идёт дождь, и они были сами себе хозяева, им не нужно было беспокоиться о счетах за газ и электричество, телефонном счёте, налоге на собственность и других прочих налогах, и за ними не гонялись страховщики и функционеры и не превращали их жизнь в пытку. Папа говорит, что он, наверное, стал бы пиратом, и улыбается маме – столько выпивки и красавиц в серьгах и бусах, горы золота и битвы на шпагах, да и мама могла бы стать пираткой, как Анн Бонни и Мэри Рид, которую, кстати, не повесили, потому что обнаружили, что она ждёт ребёнка. Тогда бы всё – не стало бы законов, которые их душат и позволяют обкрадывать запросто так. Кто-то всегда пытается оторвать кусок от папиной зарплаты, заставляет его платить кучу денег за аренду, и вот так они всегда: просто примут закон – и плати,. что сказано, а иначе пойдёшь в тюрьму.Я мог представить папу пиратом, с пистолетами и шпагой, в широких штанах, и у него под глазом – большущий синяк, такой ему поставил фанат Челси, когда он пошёл посмотреть на матч с Вест Хэмом, и я спорю, он бы этих мужиков, которые его ударили на Вокзале Виктория, точно бы сбросил в море к акулам. Сара хочет в Запретную Страну через дорогу, поэтому мы возвращаемся через экспозицию, и я в последний раз смотрю на пиратов, и на пушки, и вот мы уже на перекрёстке, ждём, когда пройдут машины.- Это уже шестой Ролле здесь за сегодняшний день, -говорит папа. – Интересно, сколько миллионеров живёт в Саутэнде.Я поворачиваюсь и смотрю на чёрный Роллс-Ройс, едущий по дороге. Сюда приезжают жить люди, разбогатевшие в Восточном Лондоне, а вот картинка человека в плаще, у него смешное лицо, и папа говорит, что это полицейский плакат про ф