Перевод Леонида Ованесбекова
Книга Десятая
КНИГА ДВОЙСТВЕННОГО СУМРАКА
Песня III
СПОР ЛЮБВИ И СМЕРТИ
Затих тот голос с заунывною мертвящей интонацией;
Казалось, что теперь он поведёт успешное движенье Жизни
В какое-то застывшее первоначальное Ничто.
Но так ответила Савитри всемогущей Смерти:
"О хмурый сумрачный софист вселенной,
Скрывающий Реальность за своей Идеей,
Сокрывший за бесчувственным живой и ясный лик Природы,
И прячущий за маской танца смерти вечность,
Ты соткал из ума невежества завесу
И сделал Мысль поставщиком и переписчиком ошибок,
А чувство из слуги ума ты превратил во лживого свидетеля.
Эстет страданий и печалей мира,
Защитник жёсткой и тоскливой философии,
Ты пользовался словом, чтобы заслонить им Свет,
И к Истине взывал, чтоб утвердить обман.
Обманчивая, вымышленная реальность есть корона лжи,
А искажённая, испорченная истина - центральный драгоценный камень.
О Смерть, ты говоришь мне истину, но истину, что убивает,
А я тебе отвечу Истиной, которая спасает.
Тот путешественник, что открывает вновь себя,
Когда-то сделал мир Материи своею стартовою точкой,
Он превратил Небытие в свою жилую комнату,
А Ночь - в движенье вечно существующего света,
Смерть - в шпоры, подгоняющие нас к бессмертию.
А после, Бог закутал голову свою от взоров в капюшон Материи,
Его сознание нырнуло в необъятные глубины несознания.
Все-Знанье стало видеться огромным, полным темноты, Неведеньем,
А Бесконечность нарядилась в облик безграничного нуля.
Его неописуемые пропасти блаженства стали лишь бесчувственною глубиной,
А Вечность - незаполненной духовной Широтой.
Сводя на нет первоначальное ничто,
Вневременное в пустоте себе нашло опору,
Нарисовало некий образ для вселенной,
Чтоб дух мог путешествовать во Времени,
Сражаясь с несгибаемой, стальной Необходимостью,
И чтоб космическим паломником шла по намеченным путям душа.
Дух двинулся по чёрным необъятностям,
Выстраивая Мысль в том древнем, незапамятном Небытии;
В гигантской Пустоте Всевышнего зажглась душа,
Как тайный труженик, как жар рождавшегося пламени.
Его огромнейшая Мощь трудиласть в пропасти Ничто,
Своё аморфное движенье направляло в формы
И делала Материю основой, телом Бестелесного.
Проснулись смутные младенческие вечные Могущества.
В инертную Материю вошла своим дыханьем дремлющая Жизнь,
И в подсознательную Жизнь лёг спящий Ум,
Он в просыпающейся Жизни потянулся всем своим гигантским телом,
Чтобы стряхнуть с себя оцепененье сна;
Бесчувственная ткань затрепетала чувством,
Пульс мира, сердце, стало биться, а глаза - смотреть,
В мозгу, в теснящихся немых вибрациях
Мысль шла кругами, ощупью, желая отыскать себя,
Была открыта речь и вскормлено родившееся Слово,
Соединившее мостом пространства света с мировым невежеством.
В проснувшемся Уме Мыслитель выстроил себе жилище.
Разумный зверь желал, планировал, искал;
Он выпрямился средь своих товарищей-зверей,
Он заново выстраивал всю жизнь, он измерял вселенную,
Боролся со своей судьбой, с невидимыми Силами,
Он побеждал и пользовался найденными им законами, что правят миром,
В надежде оседлать божественные небеса и долететь до звёзд
Хозяином своей огромной сферы обитания.
Он из окна Ума сейчас выглядывает полубогом,
Скрываемым за занавесом человеческой души:
Он видел Неизвестное, смотрел на неприкрытый облик Истины;
Его коснулся луч от вечного, мистического солнца;
Беззвучно, без движения, в предвидящих глубинах
Стоит он, пробудившись в свете Сверхприроды,
И видит славу поднимающихся крыльев,
И видит широту спускающейся силы Бога.
"О, Смерть, ты смотришь на незавершённый мир,
Измученный тобою, неуверенный в своём пути,
Наполненный несовершенными умами и невежественной жизнью,
И говоришь, что Бога нет, и всё напрасно.
Как может маленький ребёнок быть уже мужчиной?
И если он - дитя, то никогда не вырастет?
И если он не знает - никогда и не научится?
В ничтожном хрупком зёрнышке запрятано большое дерево,
В едва заметном гене скрыто мыслящее существо;
И маленькая часть, в такой же маленькой частице спермы,
Растёт, становится завоевателем и мудрецом.
О неужели ты, бог Смерти, выбросишь мистическую истину Всевышнего
И будешь отрицать оккультное возвышенное чудо?
Ты, может, скажешь, что не существует духа и не существует Бога?
Безмолвная материальная Природа просыпается и видит;
Она изобретает речь и открывает волю.
И что-то ждёт её еще, за рамками того, к чему она стремится,
И что-то окружает в том, во что она растёт:
Сорвать покровы с духа, и преобразиться снова в Бога,
И превзойти себя - вот та её превосходящая задача.
Мир, скрытый в Боге, начинает жить,
Он медленно, с трудом, идёт к проявленному Богу:
Несовершенство наше с муками восходит к совершенству,
Ведь тело - это куколка души,
И бесконечное несёт конечное в своих ладонях,
И Время путешествует к всё больше раскрывающейся вечности.
Чудесная структура вечного Волшебника,
Материя, свои секреты прячет от своих же глаз,
Как некое священное писание, написанное тайным алфавитом,
Оккультный документ искусства Все-Чудесного.
Здесь всё несёт свидетельство его секретного могущества,
Во всём мы чувствуем его присутствие и силу.
Сиянье высочайшего его триумфа - наше солнце,
Его триумф - мерцающий и золотистый месяц,
Его триумф - видение небесной синевы.
Победный марш его величия - круженье звёзд.
Смех красоты его врывается к нам в зелени деревьев,
Его мгновенья красоты ликуют в распустившихся цветах,
И песни голубого моря и бродячее журчание ручья -
Всё - шёпоты, слетающие с арфы Вечного.
Весь этот мир и есть Всевышний, воплотившийся во внешнем.
Его пути бросают вызов нашему рассудку, чувствам;
Слепыми, грубыми движеньями невежественной Силы,
И способами, что нам кажутся то мелкими, то тёмными, то низкими,
Величием, основанным на маленьких вещах,
Он выстроил огромный мир в неведающей Пустоте.
Он из мельчайшей пыли вылепил свои изысканные формы;
Все чудеса его построены из незначительных вещей.
И если ум убог, а жизнь груба, полна невежества,
И если в ней полно и злых поступков, и жестоких масок,
То это лишь случайности в его разнообразном и обширнейшем сюжете,
Необходимые шаги его великой и опасной драмы;
Он превращает это, вместе с остальным, в свою мистерию,
В игру, и всё же не игру, а свой глубокий план,
Превосходящей всё на свете Мудрости, стремящейся найти пути
Чтоб встретить Господина своего в той тени, в той Ночи:
А выше - лишь ночное бденье звёзд;
Под наблюденьем одинокой Бесконечности
Она (Мудрость) стремится воплотить в немой Материи - Божественное,
А в символических умах и жизнях - Абсолют.
Её механистичное искусство - продавец чудес;
Гигантский механизм Материи творит законы мысли,
Моторы Жизни служат чтоб работала душа:
Могучая Божественная Мать приводит в действие своё творение,
Огромнейший каприз связал себя железными законами
И запер Бога в странном, непонятном мире:
Она баюкала Всеведающего во сне неведенья,
И на спине Инерции носила Всемогущего,
Ступая совершенными, божественными неосознающими шагами
По необъятнейшему кругу изумительных своих работ.
Бессмертие себя всё больше утверждало через смерть;
Стал виден сквозь теченье Времени лик Вечного.
Он знание своё сокрыл под маскою Невежества,
Своим Добром засеял он чудовищные клумбы Зла,
Он из ошибки сделал дверь, чтоб Истина могла войти,
Свой саженец Блаженства поливал слезами Горя.
Есть тысячи особенностей мира, что указывают снова на Единого;
Так двойственность Природы прячет Уникального.
В той встрече перемешанных, разнообразных масок Вечного,
В том сложном танце страстных противоположностей,
Что укрывают, как любовники, в непозволительном объятии
Размолвку своего утерянного некогда единства,
Через борьбу и споры крайностей Могущества,
Земля своими миллионами дорог упрямо пробивалась к божеству.
Все спотыкались, следуя за спотыкавшимся Проводником,
Однако каждая запинка оборачивалась нужным шагом
На том неведомом маршруте, что ведёт к непостижимой цели.
Всё ошибалось, двигалось вразброд к Единому Всевышнему.
И, словно обращённые каким-то заклинанием титана,
Те вечные Могущества приобретали двойственный и тёмный лик:
Став идолами отклонившейся божественности,
Они одели головы животного и тролля,
Обогатились, кто - копытами сатира, кто - ушами фавна,
И поселили демона во взгляде:
Запутанным и искривлённым лабиринтом сделали свой думающий ум,
Страдали от метаморфозы сердца,
Впустив вакхических гуляк Ночи
В своё святилище восторга,
Как в маскараде Дионисия.
На всех больших дорогах мира и в его садах
Они валялись, позабыв свои божественные элементы,
Как будто опьяненные ужаснейшим вином Цирцеи,
Иль как дитя, что ползает и веселится в грязной лужице Природы.
И даже мудрость, что работает первопроходцем Бога,
Теперь участница той тёмной гибельной игры:
Так, потеряв свой кошелёк и сумку пилигрима,
Она не может ни читать по карте, ни смотреть по звёздам.
Немногие и самоочевидные достоинства - её опора,
А прагматичный поиск разума наощупь, или обобщённый взгляд,
Иль способы добиться краткого успеха -
Вот, что она стремится изучать - швейцар в училище практичности.
Во внешнем слое океанской широты Сознания,
К ней в сети попадают стайки мелких мыслей,
Но все значительные истины выскальзывают из тех узких неводов;
Хранимые от взгляда глубиной творения,
Они невидимо плывут в огромных тёмных безднах,
Недосягаемые для зондирующих маленьких грузил ума,
И чересчур глубокие для погруженья слабого ныряльщика.
Мы, смертные, воспринимаем всё невежественным взглядом,
Он не способен видеть глубину и суть вещей.
Всё наше знание идёт с опорой на клюку Ошибки,
Поклонник ложных догм, обманчивых богов,
Фанатик яростных и нетерпимых убеждений,
Искатель, сомневающийся в истинах, которые находит,
И скептик, что встречает Свет несокрушимым Нет,
Иль остужает сердце ироничной и сухой усмешкой,
Иль циник, что затаптывает бога в человеке;
Тьма разлеглась на всех дорогах Времени,
Иль поднимается гигантской мордой чтобы бросить тень на звёзды;
Она наводит облако из объяснения ума,
И перехватывает предсказанья Солнца.
И всё же есть здесь Свет; стоит он у дверей Природы:
Он держит факел, чтобы повести нас внутрь.
Он ждёт, пока его зажгут у нас в сокрытых клетках;
Он та звезда, что освещает океан невежества,
И лампа на корме, пронзающая ночь.
И постепенно, с ростом знания, Свет разгорается внутри:
В уме теперь живёт сверкающий, великолепный воин,
Орёл мечты - в интуитивном сердце,
Оружие в бою, лук Бога.
А после наступает более широкая заря, и пышность Мудрости
Проходит по неясным, полуосвещённым сферам бытия,
И философия восходит на заоблачные пики Мысли,
Наука вырывает у Природы тайные, оккультные могущества,
Огромнейшие джины, служащие мелким нуждам карлика,
Показывают скрытые подробности её искусства,
Стремятся покорить её могуществом её же пленника.
На пиках, недоступных самому отважному парению ума,
И на опаснейшем краю слабеющего Времени,
Душа утягивается назад, в своё неумирающее "Я";
Так знание становится для человека высшим Светом Бога.
Но есть мистическое царство, план, откуда вылетает сила,
И чей огонь горит в глазах провидца или мудреца;
Молниеносный импульс, вспышка видящего зрения,
Играет где-то в глубине, на внутреннем краю ума:
Мысль, умолкая, пристально глядит в сверкающую Пустоту.
С мистических незримых пиков вниз снисходит голос:
То - крик великолепья на устах штормов,
То - голос, говорящий с глубиной ночи,
То - грохотанье грома и пылающий призыв.
Над планами, что поднимаются с незнающей земли,
Есть длань, которая указывает на страну Незримого,
За рамки ослепляющей границы сверхсознания,
Срывая прочь завесы с Неизвестного;
И дух внутри встречается со взглядом Вечного.
Он слышит Слово, для которого сердца людей глухи,
Он видит сквозь сияние, в котором слепнут наши мысли;
Он пьёт от обнажённых грудей восхитительной, чудесной Истины,
Он познаёт секреты вечности.
Так всё нырнуло в ставящую сложные задачи Ночь,
Так всё восходит, чтобы встретить ослепительное Солнце.
О Смерть, так выглядит загадка твоего господства.
В магической и аномальной области земли,
Несущей нас в бесцельном странствии кругами возле солнца
Средь вынужденного движения немых великих звёзд,
Тьма захватила сферы Бога,
А мир Материи отныне управляется тобой.
Лик Вечного сокрыт твоею маской,
Блаженство, сотворившее весь мир, теперь упало в забытьи.
Покинутая в этой Широте, она пока что дремлет:
И пагубные превращенья будут впредь происходить
Над телом у неё, пока та не узнает больше о себе.
Сквозь созидающее сновидение летят
Лишь хрупкие воспоминания о предназначенной ей радости и красоте,
Под смехом голубых небес, средь изумрудной зелени деревьев,
Весёлой расточительности запаха и цвета,
На фоне золотых прогулок солнца,
Ночного бденья звёздных, грезящих лучей,
Среди высоких, созерцающих вершин холмов,
На чувственной груди земли, целуемой дождями,
И около сапфирных перекатываний моря.
Но ныне первозданная невинность утерялась,
Над смертным миром властвуют Невежество и Смерть,
Природа одевается всё больше в серые тона.
Земля ещё хранит былую грацию, очарование,
Величие и красота - пока ещё её,
Но скрыт теперь божественный Жилец.
И души у людей всё больше отдаляются от Света,
И отворачивает прочь своё лицо великая Божественная Мать.
Закрылись ясные глаза Блаженства, созидающей богини,
Но и во снах страдание нашло её своим касанием.
Тогда она перевернулась, заметалась на своей кровати из Ничто,
Она не может ни проснуться, ни найти себя,
Не может снова выстроить свой совершенный облик,
Свою природу, положение не замечая,
Забыв о собственном инстинкте счастья,
Забыв о созиданьи мира радости,
Она рыдает, и глаза творенья наполняет горькими слезами;
Так, пробуя кинжалом горя грудь своих детей,
Она растрачивает на бесплодные потери жизненных надежд и тяжкого труда
Мучительную роскошь слёз и горя.
В кошмарной перемене своего полусознательного сна,
Терзая и себя и нас своим прикосновением,
Она приходит в наше сердце, в наше тело, в наши жизни,
Одев тяжёлую, безжалостную маску боли.
Природа наша, скорченная преждевременными родами,
Кривит свой рот, в ответ на вопрошающие сотрясенья жизни,
Находит острый вкус в мученьях мира,
Пьёт едкое вино порочности и горя.
Проклятие наложено на чистое веселье, радость жизни:
Восторг, сладчайший признак Бога и близнец Прекрасного,
Напуганный то домогавшимся святым, то аскетичным мудрецом,
Стал осторожным; с той поры опасный, двойственный обман,
И благовидные манеры, трюки инфернальной Силы,
Подталкивают душу истязать себя и падать.
Так пуританский Бог из наслажденья сделал ядовитый плод,
Или наркотик, обагрённый кровью на базаре Смерти,
А грех стал детищем экстаза, исступлённой радости Природы.
И всё же, каждое создание охотится за счастьем,
И покупает грубой болью, или вырывает силой
Из пасмурной, безрадостной груди бездушного земного шара
Какой-нибудь осколок от блаженства или небольшой кусочек.
И даже удовольствие само становится отравленным глотком;
Из жажды радости сумели сделать страшную наживку Рока.
Становятся все средства хороши, чтоб ухватить хотя бы луч,
И жертвуется Вечность для мгновения блаженства:
Но всё таки для радости, а не для горя создана была земля,
И не как сон в не знающем конца мученьи Времени.
Хотя Бог создал мир для своего восторга,
Незнающая Сила приняла заботы на себя и кажется его высокой Волей,
А тёмная ложь Смерти стала править Жизнью.
Так стало всё игрою Случая, что притворяется Судьбой.
|
|
|
|
|
|
"Особым, тайным воздухом кристального блаженства,
Глубоким, как сапфировое небо, дышит в человеке дух,
Сердца у нас и тело ощущают этот неотчётливый призыв,
Его наощупь ищут наши чувства, прикасаются к нему, теряют.
И если это вдруг убрать, то мир утонет в Пустоте;
И если б не было его, то ничего бы не смогло ни двигаться, ни жить.
Сокрытое Блаженство - в корне всех вещей.
Немой Восторг глядит на все неисчислимые работы Времени:
Чтоб радость Бога стала жить везде, Пространство дало место и простор,
Чтоб радость Бога стала жить внутри у нас, родились наши души.
Очарованье давних лет хранит в себе вселенная;
Все вещи в ней - резные кубки для Восторга Мира,
Её чарующие вина - экстатический напиток скрытой в глубине души:
Так Все-Чудесный наполняет небеса своими грёзами,
Он превратил пустое, древнее Пространство в дом для удивительных вещей;
Он дух свой влил во все бесчисленные символы Материи:
Его огни великолепия горят в великом солнце,
Он по небу скользит в мерцающей луне;
Он - красота, поющая в пространствах звука;
Он декламирует рифмованные оды Ветра;
Он - тишина, глядящая на нас со звёзд в ночи;
Он просыпается с рассветом и зовёт нас с каждой ветки,
Лежит он, оглушённый, в камне, грезит он в деревьях и цветах.
И даже в этой скорби и труде Невежества,
На жёсткой и опасной почве нашей полной трудностей земли,
И несмотря на смерть и злое окружение,
Он сохраняет волю жить и радость быть.
Здесь радость есть во всем, что может встретить чувство,
Здесь радость есть в любом переживании души,
Есть радость в зле, и радость есть в добре,
Есть радость в добродетели, и радость есть в грехе:
И безразличная к угрозам нарушения закона Кармы,
Она дерзает вырастать и на запретной почве,
Сок радости бежит в растеньях и цветах Мучения и Боли:
Она трепещет в драматической судьбе, в трагичной смерти,
И вырывает пищу у страдания и экстаза,
В опасности и трудностях оттачивает силу;
Она барахтается то с рептилией, то с червяком,
И поднимает голову свою до звёзд;
Она танцует с феями, и ужинает с гномом,
И наслаждается теплом и светом многих солнц,
А солнце Красоты и солнце Силы
Её ласкают и питают золотистыми лучами;
Она растёт, стремясь к Титану и к Божественному.
Она оттягивает время на земле, стремясь сполна напиться глубиной,
И через символ наслаждения, и через символ боли,
То виноградною лозой Небес, а то цветами Бездны,
Ударом пламени, искусством пыток Ада,
И потускневшими осколками великолепья Рая.
В ничтожных мелких наслажденьях жизни человека,
В его пустячных радостях, страстях, она находит вкус,
Вкус в муках и слезах разбившихся сердец,
И в золотой короне, и в терновом пыточном венце,
И в сладостном нектаре жизни, в горечи её вина.
Она исследует всё бытие и ищет неизвестное блаженство,
Она испытывает всякий опыт ради нового и странного.
И Жизнь приносит в дни земного существа
Язык великолепия из сфер, что ярче и светлее:
Она ныряет и в его раздумья, и в его Искусство,
И прыгает в восторге от какой-то совершенной фразы,
Она ликует и в его возвышенных намереньях, и в благородных подвигах,
Блуждает средь его ошибок и бросает вызов краю бездн,
С ним поднимается, когда он набирает высоту, качается в его падении.
Так ангел с демоном, как новобрачные, живут в его палате,
И те, кто завладели сердцем жизни, и кто лишь сражаются за это.
Но для того, кто наслаждается космическою сценой,
Его величье и его ничтожность меж собой равны;
И краски щедрости его, и краски скупости,
Наносятся на ровный и нейтральный холст богов:
Спланировавший это восторгается искусством высочайшего Художника.
Но он не вечно терпит ту опасную игру:
И где-то, вне земли, но предназначенную для освободившейся планеты,
Готовят мудрость с радостью корону совершенства;
Там истина сверхчеловека для мысли человека шлёт призыв.
Приходит день, когда душа в нём обращает взгляд на вечное,
И в каждом храме молит об объятьи Бога.
Затем разыгрывается последний акт Мистерии,
И происходит долгожданное, венчающее чудо.
Бессмертное Блаженство обращает свой широкий взгляд богини
На устремляет взгляд на звёзды, вздрагивая сильным телом;
Трепещет Время от её сафической любовной песни
И всё Пространство наполняется чистейшим незапятнанным блаженством.
Затем, оставив сердце человека горю,
Покинув речь и царства, обозначенные только именем,
Через мерцающее, видимое в отдаленьи небо бессловесной мысли,
Сквозь оголённые, свободные от мысли небеса со взглядом абсолюта,
Она взбирается к вершинам где не знавшая рождения Идея,
Всё время помня то грядущее, что предстоит,
Глядит с высот тех на работы трудящейся Силы,
Всегда и неизменно выше мира, созданного ею.
В широком и прекрасном смехе солнца Истины,
Небесною огромной птицею над неподвижным морем
Парит её крылатая и страстная всё-созидающая радость
Над тихой глубиной покоя Вечного.
И именно оно и было целью, и превосходящим всё Законом,
Задачей для Природы, ей назначенной, когда пропитанное красотой
В неясных и туманных водах бессознательного сна
Из Пустоты поднялось это грандиозное творение, -
И именно для этого высокий Дух вошёл в Пучину,
Своею силой зарядил незнающую мощь Материи,
И стал служить в убогости Ночи соборному божественному Свету,
И в царстве Смерти - возвращать бессмертие.
Неторопливо, медленно работает мистическое преобразование.
Здесь, на земле, всё начинается с грязи и завершается на небесах,
И та Любовь, что некогда была животной похотью,
А после - сладостным безумием восторженного сердца,
И пылкой дружбою счастливого ума,
Становится пространством для широкого духовного стремления.
Так одинокая душа пылает страстью по Единому,
И сердце, что любило человека, пробирает трепет от любви к Всевышнему,
А тело человека превращается в его жилище, в храм.
Затем, всё наше бытие освобождается от разделённости;
Все превращаются в самих себя, по-новому всё ощущая в Боге:
И Любящий, склонившись к нам из-за порога своего уединения,
Вберёт весь мир в свою одну единственную грудь.
Тогда разрушатся дела Ночи и Смерти:
Когда единство будет завоёвано, когда закончится борьба,
Когда всё будет познано и схвачено в объятия Любви,
Кто повернёт назад, к невежеству и боли?
"О, Смерть, я торжествую над тобой внутри;
Я больше не дрожу от нападений горя;
Могучее спокойствие, что воцарилось глубоко внутри,
Заполнило всё тело, охватило чувства:
Оно берёт страданье мира, и преобразует в силу,
И радость мира делает единой с радостью Всевышнего.
И вечная моя любовь сидит на троне тишины Всевышнего;
Ведь настоящая Любовь должна подняться даже выше неба,
И там найти своё невыразимое, таинственное чувство;
Она должна дороги человека превратить в божественные,
И сохранить при этом власть над человеческим, земным блаженством.
О Смерть, не ради сладостной, сердечной остроты,
И не для одного счастливого блаженства тела,
Я требую, чтоб ты вернула мне живого Сатьявана,
Но для его работы и моей, для нашего заветного предназначения.
Его жизнь и моя - посланники Всевышнего под звёздами;
Они пришли прожить под тенью смерти,
Призвать свет Бога для земли, и для невежественной расы,
Наполнить пустоту людских сердец его любовью,
Его блаженством исцелить несчастье мира.
Я, женщина - энергия и сила Бога,
А он - посланник Вечного в душе у человека.
Моё намеренье и воля выше, чем твои законы, Смерть;
Моя любовь сильней оков Судьбы:
Любовь, что к нам пришла - небесная печать Всевышнего.
Я берегу её от рук твоих, стремящихся её отнять.
Любовь должна жить на земле, не угасая;
Любовь - живое, яркое звено между землёй и небесами,
Любовь - далёкий ангел Трансцендентного, живущий здесь;
Любовь - залог и право человека здесь на Абсолют."
Но женщине бог Смерти отвечал
С тем ироничным смехом в голосе своём,
Который мужества лишает даже тяжкую работу звёзд:
"Так вот как человек обманывает Истину своею пышной мыслью.
Так может ты возьмешь себе на службу Ум, чудесного обманщика,
Чтоб он соткал из тонкой шелковистой атмосферы Идеала
Прекраснейшее платье для нагих желаний тела,
И одеяние для цепкой жадной страсти сердца?
Не размалёвывай магическою краской паутину жизни,
Ты лучше сделай мысль свою правдивым, ясным зеркалом,
Что отражает и Материю и смертных,
Тогда поймёшь ты, что твоя душа - продукт телесной плоти,
Лишь составное, созданное "я" в каком-то сконструированном мире.
Твои слова - напыщенное бормотание в мистическом виденьи.
Ну как смогло бы выжить в грязном сердце человека
То безупречное величье Бога возведённое твоею грёзой,
И кто бы смог увидеть образ и лицо божественного
В двуногом голом червяке, которого ты называешь человеком?
О человек, вглядись, сорви умами нарисованные маски:
Будь червяком, животным, как тебе и предназначено Природой;
Прими своё ничтожное рожденье, ограниченную жизнь.
Ведь истина гола как камень, тяжела как смерть;
Живи нагая в обнажённости, отягощённая тяжёлой истиной."
Но так ответила Савитри этому ужаснейшему Богу:
"Ты прав, я - человек. Но всё же, человек с моею помощью,
Поскольку в человечестве ждёт часа своего сам Бог,
Тебя растопчет, чтоб достичь высот бессмертия,
Он превзойдёт и боль, и горе, и судьбу, и смерть.
Ты прав, мой облик человека - маска Бога:
И он живёт во мне, он движущая сила дел моих,
Он поворачивает необъятнейшее колесо его космической работы.
И я - живое тело света Бога,
Я - думающий инструмент его могущества,
Я - воплощенье Мудрости в земной груди,
Я - неуничтожимая его и побеждающая воля.
Аморфный Дух нарисовал во мне свой образ;
Во мне - кто укрывается за тайным Именем и Безымянный."
Бог Смерти из своей скептичной Тьмы послал свой вопль:
"О жрица в доме яркого Воображения,
Вначале убеди неизменяемые, жёсткие законы, что поставила Природа,
И сделай невозможное своею повседневною работой.
Как сможешь ты заставить обручиться вечных двух врагов?
Непримиримые противники в своём объятии -
Они погасят славу чистых крайностей своих:
Несчастный брак изранит увядающую силу.
Как ты соединишь в одно - и истину, и ложь?
Там, где Материя есть всё, там Дух - лишь сон:
А если всё есть Дух, Материя - обман,
И кто тот лгун, подделавший вселенную?
Реальное не может сочетаться браком с нереальным.
И тот, кто повернулся к Богу, вынужден оставить мир;
А тот, кто собирается жить в Духе, вынужден отбросить жизнь;
Кто повстречал Божественное "Я", не принимает маленькое "я".
Те мудрецы, что путешествуют по миллиону троп ума,
Прошедшие Существованье до его конца,
Исследующие просторы океана мира,
Нашли, что существует лишь одно надёжное убежище - уход из жизни.
У человека только две двери к спасению,
Смерть тела для него - врата Материи к покою,
И смерть его души - последнее его блаженство.
Во мне убежище находят все, ведь я, Смерть - Бог."
Могучей Смерти так Савитри отвечала:
Есть сердце у меня, которое мудрее мыслей Разума,
И сердце у меня сильнее, чем твои оковы, Смерть.
Оно всё видит, ощущая как одно Божественное Сердце бьётся в каждом,
И чувствует высокое касание рук Трансцендентного, похожего на солнце,
И видит как работает вселенский Дух;
Оно лежит наедине с Всевышним в темноте Ночи.
И сила сердца моего способна вынести страданье всей вселенной,
И никогда оно не уклонится от сверкающего курса,
От чистой и огромнейшей орбиты сквозь покой Всевышнего.
Оно способно выпить океан Всеобщего Восторга
И никогда не потеряет чистого духовного прикосновения,
Спокойствия, что размышляет в самой сердцевине Бесконечности."
Ответил он: "Ты в самом деле так сильна, о сердце, о душа,
И так свободна? И можешь ты срывать тогда
Живые наслажденья с придорожных, расцветающих ветвей,
Не уклоняясь от конечной трудной цели своего пути,
Встречать опасное касанье мира, никогда не падая?
Продемонстрируй силу мне свою, свободу от моих законов."
Савитри отвечала, "Да, конечно, я найду
Среди зелёного и шепчущего леса Жизни
Понятные для сердца радости, но все моё - теперь его,
Или - моё всё для него, ведь наши радости теперь одно.
И если медлю я, то потому, что Время стало нам принадлежать и Богу,
И если упаду я, разве не его рука в моей руке?
Всё есть единый замысел, любой побочный шаг
Лишь углубляет отклики души, подталкивая ближе к цели."
Бог Смерти, презирающее всё Ничто, ответил ей:
"Так докажи же абсолютное своё могущество пред мудрыми богами,
Предпочитая радости земли! Потребуй внутреннего "я"
И жить свободной от него и от его вульгарных масок.
Тогда я дам тебе всё, что душа твоя способна пожелать,
Все кратковременные радости, что бережёт земля для сердца смертного.
Но только лишь одно и самое желанное, что перевешивает всё,
Запрещено несокрушимыми законами и ироничною усмешкою твоей судьбы.
Моё намерение, приведённое в движение, во Времени уже не изменяется,
И Сатьяван не сможет никогда быть вновь твоим."
Однако, так ответила Савитри той неясной Силе:
"Но если Тьма способна прямо посмотреть на Истину,
Взгляни в глубины сердца моего, и зная, кто я,
Дай мне, что можешь, или должен, о Бог Смерти.
Я ничего не требую, лишь только Сатьявана."
И опустилась тишина, как будто парки стали сомневаться.
И словно с небольшим пренебрежением, чуть уступая,
Бог Смерти наклонил высокомерную главу в сухом согласии:
"Я дам тебе, спасая от мучительной судьбы и смерти,
Всё то, что Сатьяван, когда он был ещё живым,
Желал бы в сердце для тебя, Савитри.
Наполненние солнцем дни я дам тебе, и зори без душевных ран,
И дочерей, с таким же сердцом и умом, как у тебя,
Прекрасных сыновей-героев, полную покоя сладость
Единства с дорогим и верным мужем.
В своём, весёлом и довольном доме будешь пожинать плоды
Счастливых, окружающих тебя блаженством, вечеров.
Любовь к тебе привяжет множество собравшихся вокруг сердец,
А сладость у тебя, напротив, встретит в днях твоих
Заботливое, нежное служение тому, чего желает жизнь,
И любящее царствование над всеми кто тебе любим,
Два полюса блаженства ты соедини в одно, Сав итри,
Вернись, дитя, обратно, на покинутую землю."
Савитри отвечала так, "Я не беру твои дары.
Земля не сможет расцвести, когда вернусь одна."
Тогда Бог Смерти ей послал ещё один свой злобный клич,
Как лев рычит на ускользающую жертву:
"Что знаешь о земном богатстве ты, и о меняющейся жизни,
Когда считаешь, что исчезнет радость вся от одного, кто умер?
Пока не наступил конец, не стоит быть несчастной:
В усталом сердце человека быстро тает горе;
И скоро опустевшие покои будут заняты другими, новыми гостями.
Недолговечной росписью на сцене праздника,
Набросанной для красоты мгновения, была сотворена любовь.
И как у путника на вечной, нескончаемой тропе,
Её цель плавно изменяется в её объятиях,
Как волны для пловца по бесконечным океанам."
Но богу смутному Савитри отвечала:
"Отдай назад мне Сатьявана, он единственный мой господин.
Твои сужденья бесполезны для моей души, что ощущает
Глубокую суть вечной истины во временных вещах."
Бог Смерти отвечал, "Вернись, проверь ещё раз ощущения своей души!
Довольно быстро, с облегченьем, ты поймёшь, что и другие люди
На полной щедрости земле - верны, красивы и сильны,
И в тот момент, когда ты Сатьявана станешь забывать, один из них
Как ветер обовьётся возле сердца твоего, которому необходимо
Чтоб рядом, у твоей груди стучало отвечающее сердце;
Ведь кто из смертных может с радостью жить в одиночестве?
Тогда твой Сатьяван начнёт соскальзывать в прошедшее
И память нежная о нём всё больше будет вытесняться из тебя
И ласковыми ручками твоих детей, и новою любовью,
Пока ты вдруг не удивишься - а вообще - была ли та любовь.
Такой задумана тяжёлая работа жизни на земле,
Как постоянное течение, что никогда не остаётся прежним."
Могучей Смерти так Савитри отвечала:
"О мрачный, ироничный критикан творенья Бога,
Ты издеваешься над спотыкающимся поиском ума и тела
Того, чем сердце обладает в час предвиденья,
А наш бессмертный дух когда-то сделает своим.
Во мне есть сердце, хоть оно покинуто сейчас,
Что обожает образ бога, восхищается его любовью;
И я горю в огне, чтоб следовать его шагами.
И разве мы не те, кто на себе несёт просторы одиночества,
Царящего над пиками наедине с Всевышним?
Зачем напрасно ты сражаешься со мной, бог Смерти,
С умом, освободившимся от всех неточных представлений,
И для кого открыты тайны всех богов?
Сейчас, вне всякого сомнения, я узнала, наконец,
Что все великие огромнейшие звёзды горят от моего неугасимого огня,
Что из того же топлива сотворены и жизнь и смерть.
Так Жизнь была моей слепой попыткою любить:
И видела земля, как я боролась, и смотрели небеса, как побеждала я;
Всё будет, наконец, достигнуто и даже больше; и сольются в поцелуе,
Отбросив все свои покровы перед брачным пламенем,
Высокий, вечный новобрачный с вечною невестой.
И небеса возьмут к себе все наши прерванные временно полёты.
Там, на носу у судна жизни, рассекающего волны Времени,
Не может быть сигнальных фонарей надежды, что сияли бы напрасно."
Она договорила; необъятнейшее тело бога вздрагивало в тишине,
Как будто схваченное тайным неожиданным экстазом,
Похожим на неясное движение
Туманной глади океана, уступающей луне.
Затем, вокруг неё, как от внезапного порыва ветра,
В том призрачном, мерцавшем мире опустился мрак,
Дрожащий как вуаль, готовая вот-вот порваться.
Так здесь, вооружённые речами, спорили великие противники.
Вокруг тех душ, в сверкавшей мгле,
Темнеющие сумерки кружились на жемчужных крыльях,
Как будто бы хотели долететь до Утра идеала где-то вдалеке.
Её очерченные мысли проносились сквозь мелькающий туман,
Сливаясь, ярко оперённые, с его огнями и его завесой,
И все её слова, как ослепительные драгоценности
Ловились на лету горячим жаром этого загадочного мира,
Иль украшали радужными переливами своих цветов,
Как эхо, что плывёт и тает дальним отголоском.
Всё сказанное, каждое расположенье духа, непременно становились там
Недолговечной паутинкой, сотканной умом,
Чтоб сшить одежду из тончайшей ткани для прекраснейшего изменения.
Сосредоточенная на своей безмолвной воле, шла она
По смутным травам нереальных затуманенных равнин,
И впереди была плывущая вуаль видений,
А за её стопами - шлейф от одеянья грёз.
Однако же сейчас огонь её осознающей силы духа
Стремился отступить от той бесплодной сладости,
Он призывал её мышление уйти из слов назад, осесть внутри,
В глубоком зале дома медитации.
Ведь только там способна жить устойчивая истина души:
Непреходящая, став языками жертвенного пламени,
Неугасимая, она пылала в центре главного камина
Где для высокого хозяина усадьбы и его супруги
Горит их охраняющий, за ними наблюдающий огонь,
Огонь, которым зажигают алтари богов.
Все были вынуждены продолжать идти, скользя и не меняясь,
Пока что сохраняя перевёрнутый порядок их миров:
Так, смертная, вела, а бог и дух ей подчинялись,
Хотя и позади, она была ведущей в этом марше,
А те, что перед нею, подчинялись этой воле.
Они всё дальше шли по переменчивым дорогам,
В сопровождении неясных и мерцающих туманов.
Но всё вокруг сейчас летело, ускоряясь, словно потревоженное,
Пытаясь убежать от чистоты её души.
Небесной птицею, на крыльях ветра в самоцветах,
Как красочный, хранящийся в груди огонь,
Её несли два духа в некую жемчужную пещеру,
Куда её душа летела через очарованные сумерки.
Бог Смерти шёл пред ней и Сатьяван,
Вот тьме, пред богом Смерти, тусклою звездой.
А где-то наверху висели строгие, незримые весы его судьбы.
Конец третьей песни
Перевод (второй) Леонида Ованесбекова
2004 дек 12 вс - 2005 дек 15 чт, 2012 апр 17 вт - 2012 сент 01 сб