Любопытную статью прочел я на днях в одной провинциальной газете. Статья посвящена теме, которая давно составляет и еще долго будет составлять злобу дня для нашего отечества, - тема о культурной работе интеллигенции в деревне. Статья любопытна именно прямым и откровенным выражением того, что обыкновенно произносится потихоньку многими и многими в ответ на призывы, обращенные к русской интеллигенции, - покинуть центры, где интеллигенция оказывается нечего делать, и идти в глухие углы, в которых ее ожидает такая масса работы. В свое время и я немало говорил на данную тему, да кроме того могу с некоторым правом считать и себя ушедшим из столицы ради культурной работы в глухой угол, и потому мне не подобает оставлять без ответа помянутую статью, в которой с такою яростью выразились мнения значительной части нашей интеллигенции.
Автор начинает с того, что излагает в ироническом тоне содержание призывов к работе в глуши. «Шаблон этих призывных статей, пишет автор, - следующий. Сначала изображаются народная темнота и беспомощность; затем делается указание на необходимость множества культурных деятелей в деревне, приводится, в виде поощрения, пример какого-нибудь культурного одиночки, и в заключение: «Сейте разумное, доброе, вечное, сейте, - спасибо вам скажет сердечное русский народ».
Решительно недоумеваю, что здесь автор нашел достойного иронии. Не станет же он отрицать ни народной нужды, беспомощности и темноты, ни вытекающей отсюда настоятельнейшей необходимости культурной работы в этом мире нужды, тьмы, ни того, что наша интеллигенция мало и даже чересчур мало заботится об удовлетворении этой капитальнейшей потребности нашей жизни. Почему понадобилось иронизировать над теми, кто делает из приведенных несомненных посылок логический вывод и приглашает интеллигенцию выполнить свой долг пред вскормившим ее народом и идти работать в мир тьмы и нужды?
Посмеявшись над «шаблонностью» призывов, обращаемых к интеллигенции и приглашающих ее идти работать в деревню, автор переходит сам к шаблоннейшему изображению положения интеллигентного работника в деревне. Положение это оказывается совершенным подобием положения мореплавателя, выброшенного крушением на остров людоедов. Само собою разумеется, что судьба такого несчастного – быть заживо зажаренным и съеденным. «Положение культурного человека в деревне очень оригинально, пишет наш автор. - Является он для мирной работы и вдруг видит себя точно на боевой позиции, на которую со всех сторон идет атака». Этого культурного работника «в несколько дней могут сбить с позиции и волостной писарь, и урядник, и кулак. Стоит только им написать несколько строк со включением в них какого-нибудь “страшного слова, - и неприятностей” не оберешься». Затем идет пример одной учительницы, на которую был подан ложный анонимный донос и которой некое начальство заявило, чтоб она была осмотрительнее, потому что хоть донос и оказался ложным, но «нет дыма без огня». Вообще «мирный культурный деятель в деревне подвергается различного рода притеснениям и оскорблениям, в особенности женщины; каждый шаг его, каждое слово под подозрением. Ему постоянно приходится думать о самозащите, об отражении подвохов. При этом плохое удовлетворение первых потребностей человека: холодная и угарная квартира, дурная пища, неполучение учительского жалования по несколько месяцев, отсутствие интеллигентного общества, журналов, книг и пр.».
Во всем этом много правды. Но нет хуже той правды, в которой заключается и часть правды, так как такую неправду всего удобнее выдавать за чистую, полную правду. А неправда приведенного отрывка заключается в двух вещах: во-первых, в широком обобщении, на которое действительность не дает право, и во-вторых – в отнесении на исключительный счет деревни тех явлений, которые в равной мере присущи всей нашей жизни – как в самых глухих углах, так и в наиболее крупных центрах. Что и говорить, трудна жизнь интеллигентного работника в глуши; но будто бы она уж так тяжела, что ее и перенести нельзя? Однако, как ни как, у нас работают в самых глухих углах десятки тысяч народных учителей и учительниц, земских и сельских врачей, акушерок и т.д. Немало теперь есть и людей, живущих в глуши вольным трудом – в качестве вольнопрактикующих врачей, юристов, хозяев, даже техников, - и ничего себе: все они живут и работают. Верно, что многие могут причинить интеллигентному работнику неприятности доносами; но, однако, не так-то уж часто эти доносы практикуются или не так-то уж часто они достигают цели, если все-таки большинство работающих в глуши культурных работников не подвергаются им или не испытывают особенных последствий этих доносов. Правда, бывают возмутительнейшие факты в этом роде; но разве это специальная принадлежность глухих уголков? Разве не бывает того же самого в городах и даже крупных центрах? Вы пугаете интеллигентного человека неприятностями, ожидающими его в глуши; ну, а в центре застрахован он от таких же неприятностей? Зачем же то, что составляет достоянием нашей жизни вообще, относить исключительно на счет деревни? Будьте покойны, если интеллигентный человек, и, живя в городе, не ограничит своего существования подписыванием или переписыванием казенных бумаг да винтом, а выкажет желание непосредственно поработать на благо населения, - ему не избежать неприятностей. Да еще надо принять во внимание, что в деревне ему могут навредить три-четыре человека, которые к тому же если и донос станут писать, то ничего в сущности, кроме глупостей, написать не в состоянии, - а в городе такой культурный работник рискует восстановить против себя большую часть именно так называемого «интеллигентного общества», члены которого, будьте уверены, сумеют гораздо умнее, чем какой-нибудь волосной писарь или сельский кабатчик, пройтись по части неблагонамеренности неприятного им человека. Тоже самое и насчет материальных условий жизни. Пугают угарною квартирою, дурною пищею и т.п., что ожидает культурного человека в деревне; а как живут многие и многие интеллигенты в центрах, не успевшие пристроиться к теплым местечкам, ютящиеся на чердачных этажах, питающиеся остатками из ресторанов и считающие благополучием каких-нибудь бессмысленнейших занятий на 15-20 рублей в месяц, - неужели подобная жизнь в каком-либо отношении лучше деревенской?
«Культурная деятельность в деревне получает характер геройского подвига, культурным деятелем может быть только герой» - таков вывод, к которому приходит наш автор, нарисовав картину ужасов, ожидающих интеллигентного человека в глуши. Ну, а героям, известное дело, не резон тратить свои силы на то, чтоб учить деревенских детей, лечить баб и мужиков, подавать юридические советы мужикам, которых грабит кулак, заботиться о подъеме сельского хозяйства, устраивать переселения на разумных началах и т.п.; для героев нужны подвиги, а не эта серая, будничная работа. И выходит, таким образом, что звать интеллигенцию на работу в глушь не имеет смысла: идти туда могут только герои, а героям там нет ничего героического…
Удивительно, как мы, русские, невоздержны на язык. Право, по моим наблюдениям, очень и очень много зла в нашей жизни проистекает прямо от нашей привычки употреблять громкие слова там, где этого вовсе не требуется. Приехал человек в деревню, поселился в «холодной и угарной» квартире, которую он, однако, именно потому, что он интеллигентный человек, может обставить такими удобствами, что она будет во всяком случае в десять раз лучше обычного жилья большинства деревенского населения; вынужден есть «дурную пищу», которая, однако, неизмеримо лучше того, что едят обыкновенно в деревне; рискует подвергнуться бессмысленному доносу какого-нибудь кабатчика, - и всего этого оказывается довольно, чтобы человека называли – ни много, ни мало – героем. Удивительно дешево можно приобрести у нас лавры геройства. А бедные сельские учителя и учительницы и прочий интеллигентный люд, работающий в деревне, доселе и не подозревали, что они герои. Им казалось, что они только честным трудом кусок хлеба зарабатывают, - а они, оказывается, венец мученичества приемлют!..
Нет, очевидно, дело не в том, что для работы в глуши нужно какое-то геройство: не геройство тут нужно, а просто желание и способность трудиться. Зато это – уже действительно необходимо. И потому-то находятся люди, прибегающие к разного рода «жупелам»: им надо чем-нибудь оправдать свое безделье, свою полную неспособность к какому бы то ни было действительно производительному труду. В городе, в центре, таким господам еще можно как-нибудь приспособиться. Здесь есть надежда заполучить какое-нибудь местишко, на котором не требуется решительно никакого труда; здесь есть разные занятия вроде переписки, счетной работы, уроков и др., которые могут быть выполняемы и сплошь и рядом выполняются людьми, в сущности, решительно ничего не знающими и ничего не умеющими. Да и на таком месте, где требуются знание и умение, нередко можно перебиваться на чужом труде, будучи терпимым из сострадания или благодаря уменью поладить с кем надлежит. Иное дело в деревне, особенно когда человек должен идти сюда на свой страх и риск, без обеспеченного жалования. Тут нужен действительный труд, нужны настоящие знания. Неумелые, бездельные, бессильные люди, прозябающие в городах, отлично это знают, и понятное дело, в глушь не пойдут. Этим бы им и следовало ограничиться. Неспособен к действительному делу, - ну и молчи. Но так уж устроена натура человека: ему даже свое безделье хочется объяснить «высшими побуждениями».
№ 6