Владимир Никанорович Мирнев
Жажда мести
Остросюжет –
Текст предоставлен правообладателем https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=5981968
«Жажда мести»: Вече; М.:; 2011
ISBN 978‑5‑9533‑6210‑8
Аннотация
Любовь способна «подкараулить из‑за угла» самых несочетающихся между собой людей. Случилось такое и с красавицей, доцентом МГУ, и студентом из далекой сибирской деревни. Их чувству не смогли помешать не только сплетни и интриги, но даже ненависть мужа главной героини – страшного и жестокого человека, полковника КГБ Свинцова. Гибель женщины разлучает влюбленных, но остается жажда мести, утолить которую может только смерть.
В остросюжетную канву романа, где события происходят в 1970‑е годы, вплетены встречи героев с известными личностями той эпохи – Людмилой Фурцевой, Юрием Андроповым, Леонидом Брежневым и Галиной Брежневой, что делает повествование еще более жестким и реалистичным.
Владимир Мирнев
Жажда мести
Часть первая
Месть полковника Свинцова
I
И тогда он увидел все, как было в жизни, ибо владеть собой – удел умных, но владеть другими – право сильных.
Молодой человек во дворе Московского университета, что на Моховой улице, появился довольно рано. Вдыхая свежий утренний воздух, он уселся на скамейку под деревьями и предался созерцанию проходивших по улице женщин. Открытое лицо, обрамленное пышными черными волосами, тонкое и гибкое тело, внимательный и умный взгляд, полный любопытства и жажды к жизни. Молодой провинциал из далеких сибирских краев думал о странном поведении красивой молодой преподавательницы, которая принимала у него вступительные экзамены по литературе.
Его чувства и мысли смешались. Волнение в голосе, удивленный и заинтересованный взгляд – все свидетельствовало о явном интересе к нему. Она торопливо, как ему показалось, поставила «отлично» и пригласила на кафедру «поговорить».
– Что, за девочками наблюдаешь? – услышал он насмешливый голос, и обратил внимание на сидевшего на другом конце скамейки парня. – Давай поищем приключений вместе. Я тут рядом живу. Можешь шмотки у меня оставить. Меня, кстати, зовут Борис.
– Владимир Волгин.
– Не смущайся, я такой же студент, инженерно‑физический институт, третий курс. Честно говоря, больше люблю «тициановских» девочек, у которых все изумительно – фигурка, голосок, глаза, ножки. Так что поехали ко мне; дома один, отец у меня генерал, сейчас на даче. Вот жду, когда тут откроется студенческая столовка. Или боишься случайных знакомств?
– Я никого не боюсь. «Если ты встретил на жизненном пути первого встречного, знай, что он тебе в лучшем случае не заклятый враг».
– Где прочитал? – поинтересовался Борис, усмехаясь.
– Сам придумал, житейские наблюдения. Ведь в борьбе за жизнь слабых не бывает.
– Ну, ты философ, Платон! – воскликнул восхищенно Борис, удивленный отточенностью афоризмов нового приятеля. – Послушай, давай дружить, а?
– Дружба – сладкое рабство, Борис, если хочешь знать.
– Слушай, ну, тогда поехали ко мне, отличная квартира у меня, генеральская! Две комнаты. – Борис откровенно горел желанием пригласить к себе новоиспеченного знакомого.
Минут через двадцать они отправились к Борису, который по дороге продолжал рассуждать о «тициановских» девочках и о том, как это здорово, что они встретились.
– Я про них знаю все досконально, Володь! «Только если женщину вы превратите в существо – как бы высшее и будете поклоняться ее красоте, превратите ее в источник своего восхищения и возведете в своем нежном сердце пьедестал для ее красоты, только тогда вы найдете искренний путь к ее обладанию». Путь женщине и ее телу тернист, но прост – преклонение, восхищение, обожествление! Когда ты преклоняешься перед женщиной, ты должен испытывать странное, неповторимое чувство полета в высшие слои атмосферы, где обитаютбоги!
Вскоре они оказались в большой коммунальной квартире Бориса, где жило по крайней мере несколько семей. Борис без умолку болтал, стараясь отвлечь внимание приятеля от неприглядного коммунального быта – щелястые полы, заставленный всяким хламом темный коридор, гнилостный запах. Волгин отметил «отличную генеральскую квартиру» Бориса как умение врать: «соврет – недорого возьмет». Коммуналка находилась на первом этаже, и из окон были видны только непрерывно топающие по улице ноги.
Через полчаса они заспешили обратно. Борис снова рассуждал о девочках.
– Да я москвичку по походке узнаю! – воскликнул Борис, останавливаясь. – Как ты не понимаешь? Это особая статья. Они одевается так, ну так, знаешь, как никто! Мужской взгляд на их зад падает непроизвольно! Я их не люблю! Мне подавай девочку‑провинциалку, которая суп сварит и по одному месту погладит. Но! Москвички – особая статья. Они доступнее. Но не просто себя на тарелочке преподносят, нет, они если выбирают, то выбирают сами. Понимаешь?
– А ты предпочитаешь послушных и работящих, – усмехнулся Волгин. – Когда женщине делать нечего, она придумывает любовь.
– Послушай, вот я вчера раздел одну, а она мне говорит: за мною, милый, не гонись. А я ей: дорогая, гонюсь не за тобой, я гонюсь за своим желанием, а так мне наплевать на всех. Человек свободный. Хочешь к нам в МИФИ на вечер? Я тебя без билета проведу. Я тебя к нам приглашу, а ты меня к себе. Ты на факультет журналистики поступил?
– Хотел. Не было публикаций в газете. Пришлось на филологический.
– На журналистику сложнее, я думаю.
– Поступил бы, – уверенно ответил Волгин. – На филфак конкурс тридцать один человек. На «отлично» сдал.
II
Волгин с облегчением и радостью думал, что в армию из университета не заберут и он, пожалуй, единственный в семье, поступил в МГУ. Расчесав пятерней густые черные волосы, придав лицу задумчивое выражение, он легкой походкой направился на кафедру в надежде встреть там ту красивую преподавательницу, которая принимала у него экзамен. Он решил поболтать пока с секретаршей Таней Козобкиной, москвичкой, тоже в этом году поступившей на филфак. Невысокая, худенькая, она была модно одета в черную гипюровую кофту с короткими рукавами и узкую, подчеркивающую округлости юбку. Она сообщила по секрету, что отчислять в этом году будут безжалостно за прогулы, на что он ответил, что ему не грозит, ибо приехал учиться, а не гулять.
– Вот‑вот, все так говорят, – сказала она таким тоном, словно уже тысячу лет работала на кафедре. – А поступают иначе.
Козобкина, как многие девушки, успевшие потерпеть крушение уже в самом начале плавания на волнах обустройства личной жизни, имела только два желания – выйти замуж и поступить учиться. Она была хитра и расчетлива: ее интересы не простирались далее устройства личного счастья. С этим парнем она чувствовала себя неловко и хотела, чтобы он поскорее ушел, но не могла, как другим, предложить это. А он, казалось, и не собирался уходить.
– Вы ждете Людмилу Октавиановну? – спросила она нервно, искоса глядя на молодого человека.
– Нет, нет, – ответил он торопливо и подумал: «Откуда она знает, что я именно ее и жду?»
– Кафедра перенесена на завтра, – Таня перекладывала на столе карандаши, ручки, стараясь показать студенту, что она занята делом. Она помнила, как доцент Самсонова долго беседовала с этим парнем после экзамена и удивилась тому, как взрослая замужняя женщина, доцент зарделась, держа в своих руках руку этого мальчика, и как смотрела ему в глаза.
Волгин вышел, посидел некоторое время под липами, поглядывая на стоявших группками студентов, с которыми ему предстоит вместе ходить на лекции. Он почувствовал беспричинную грусть и томление в душе. Откуда взялась эта грусть? Он задумался, но подняв глаза, увидел Бориса. Он подходил к нему легкой походкой, глядя куда‑то вдаль, словно не желая никого видеть и всех одновременно презирая.
– Ну что? – спросил он. – Я все дела устроил. Чемодан свой не забыл? Откуда тучи, что такой пасмурный? Все отлично! Я живу!
– Живи и дальше, – вяло проговорил Волгин. – Один писатель сказал: Жизнь – это цветок, а любовь – мед ее.
– Слушай, там в толпе есть прекрасные экземпляры, – показал Борис на стайку студенток, обсуждавших свои проблемы, судя по всему расписание лекций, вывешенное на доске. – Вот та высокая блондинка! Клевая! Поди, скажи, что я с ней хочу познакомиться.
– Я рехнулся, что ли? – удивился Волгин, крутя пальцем у виска. – Она скажет, катись, дорогой, подальше!
– Имей в виду, такая клевая девушка никогда не скажет. Для женщины это и есть настоящая жизнь. Парень откажется знакомиться, а женщина – не откажется. Слушай, я знаю азбуку женской психологии.
– Глупости!
– Не глупости. Я – настоящая энциклопедия любовных истин. – Он положил ногу на ногу и видом знатока принялся рассуждать о женщинах. – На первом месте, Володя, у них – желание понравиться. Это и является ключом к тайне женской психологии. Если правильно использовать этот ключ, то можно завладеть женской душой, а следовательно, и телом, а владение телом – высшее назначение космических движений во Вселенной. Свободная любовь – высшая форма демократии. Понял?
– Живительное чувство вольной страсти.
– Вот видишь, теперь ты уже почти со мной согласен.
– Я с тобой согласен, но все немного сложнее. Нет, есть иной смысл в отношениях. Может понравиться, например, зрелой женщине молодой парень?
– Не исключено. Все варианты приемлю. Знаешь, жизнь предлагает столько вариантов. У нас в коммуналке живет Аня, водитель троллейбусов. Ей двадцать два года. Такая, что ничего себе: бедра, смазливое личико, руки вечно в перчатках. Бережет их. Как думаешь, кто с ней спит? Никогда не угадаешь. Клянусь! А спит с ней академик Бордюров! Сидит в президиуме с генеральным секретарем. Сестра узнала случайно: сидит, идиот, в сквере и целует ее, нашу водительницу троллейбуса! Понимаешь, все относительно.
– Ты прав, – согласился Волгин, внимательно разглядывая свои тонкие пальцы. – Красота – начало жизни.
– Не о красоте идет речь, а о реальной жизни, которая выше любой красоты, – проговорил убедительно Борис, внимательно наблюдая за высокой девушкой в тонком ситцевом платьице. – Посмотри, какая фигура! Это нечто? Ножки – каких я еще не видел! Но, смотри, уже с кольцом, вот так дура, иметь такую фигуру и не переспать со мною – преступление против человечества.
Они, болтая, прошлись по периметру двора, постояли на пороге здания, переглянулись. Затем прошли на кафедру, где Татьяна Козобкина сидела, склонившись над пишущей машинкой. Волгин познакомил ее с Борисом, а сам отправился в деканат за студенческим билетом. Подписанные синие новенькие студенческие билеты уже стопками лежали у секретарши.
Вернувшись на кафедру, он застал Бориса, который показывал Тане Козобкиной свой билет студента Московского инженерно‑физического института. Увидев Волгина, Борис, возбужденно стал говорить о том, что Татьяна Козобкина не верит, что он, Борис Горянский, учится в МИФИ.
– Хороший институт, – отметила Козобкина, глядя снизу вверх на Бориса. – Знаю. А что ж тогда такие глупости говоришь?
– Конечно, любовь – чушь полная, пустая болтовня, и я, Танечка, с тобой полностью согласен.
– Я не говорила, что полная чушь, – со смехом отвечала Козобкина, с несомненным интересом глядя на Бориса.
Они засмеялись, и по тому, как Борис запросто касался руками плеча девушки, Волгин определил, что между ними существует какая‑то своеобразная близость, которая бывает между давно знакомыми.
– Из‑за вас я сегодня работу не сделаю, – простонала ласково, но с некоей долею довольства Козобкина.
– Мы тебя ждем на улице, – бросил Борис, блеснув тем поверх летящим взглядом, таким новым для Волгина, но таким, видимо, характерным для Бориса. То был взгляд победителя, говоривший, что выполнена главная задача на сегодняшний день, и уже в полутемных узких коридорах, спускаясь на первый этаж, Борис хмыкал и полушепотом доказывал извечную истину, что женщина – это та крепость, которую можно взять штурмом.
– Откуда ты знаешь? – с испугом проговорил Волгин, останавливаясь на выходе.
– Я знаю, – шепотом отвечал тот, оглядываясь. – Я чувствую. Она ляжет! Сегодня же! Хочешь об заклад? Ты только молчи, подыгрывай, ничего от тебя не требуется, идет сражение между мужчиной и женщиной. Настоящая битва. Понял?
– Она с тобой не пойдет, – сказал Волгин, возбуждаясь от этих таинственных слов своего приятеля, его плотоядной улыбки.
– Она со мной пойдет, куда я захочу. Мне не хочется, но я тебе покажу, – пробормотал Борис. И как только Татьяна появилась на пороге, он привстал, заулыбался приветливой добродушной улыбкой и направился навстречу.
На лице девушки тоже сияла улыбка.
– Ну что, мальчики, пора домой, – проговорила радостно.
– Домой мы всегда успеем, – отвечал весело Борис, присаживаясь рядом с ней, закидывая ногу на ногу. – Если женщина улавливает момент сегодняшнего дня, то в ее мыслях должно быть желание, перед которым в изумлении останавливались все великие мира. Например, Пушкин мог сказать: «Я помню чудное мгновение!..» Он восхитился сладким ароматом, несущимся из страны рая, именем которой можно назвать только одно существо на планете – женщина!
– Вы так говорите, заслушаешься, – хихикнула Татьяна. – Пойдемте, мальчики. У меня столько дел, я домой взяла работу. Завтра в одиннадцать кафедра!
– Ну, вот так на! Кафедра! Ради такого случая, я живу рядом, можно зайти ко мне и обычным способом отметить начало нового учебного года!
– Нет‑нет, у меня сил завтра должно быть много, – капризно топнула она ножкой, и только тут Волгин, в душе желавший, чтобы Борис ошибся в Татьяне, понял, что ошибся он сам.
– Кстати, на юг в этом году вы катали? – спросил неутомимый Борис. Он выжидал момента, говоря какие‑то пустяшные слова, смеялся, призывая смеяться и Волгина, наблюдая, что тот совсем закис. – Имейте в виду, в Ялте очень хорошо. Ах, как дует свежий морской бриз! Ах, кипарисы!
– Ой, я в этом году так запарилась, поступая, работая, лето пролетело незаметно, загореть, как следует, не успела, вот. Ей‑богу, что это за жизнь?
– Свежего морского бриза не вдохнули, – подхватил Борис со смешной торопливостью. – Как я вас понимаю, Таня, это надо восполнить. В столице имеются некоторые возможности. Мой папа, генерал, отдыхая на даче под Москвой, и то находит что‑то прелестное в каждом прожитом дне. Надо наверстать, вечером посидеть с друзьями в хорошей компании и за бутылочкой отличнейшего «Эрети». Кстати, отличное вино. А? Не веришь? Давай Володю пошлем, пусть купит, а мы с тобой здесь подождем.
– Ой, домой надо, мальчики, столько дел, – простонала Татьяна, оглядываясь на молчаливого Волгина.
– Дела в лес не убегут, – игриво произнес Борис. – Кстати, я купил новую пластинку с хорошей музыкой, – Борис пытался понять, на какую наживку рыбка клюнет.
– Ну, ладно, Борис, вы меня уговорили, у вас хорошее вино, отличная музыка, папа генерал, морской бриз и кипарисы! Пойдемте. Расскажете про свой отдых на юге?
Волгин видел, что ей приятно находиться среди парней и что ею мало‑помалу овладевали неясные одурманивающие чувства.
– Проводите меня до Центрального телеграфа и – домой. Мне нужно сегодня отправить телеграмму в Воронеж, тете. Мама велела.
– Вон, Танечка, видишь дом, то мой дом, на глаз он неказистый, а на самом деле нам скоро дадут хорошую квартиру. Трехкомнатную!
– Так вы тут живете? – удивилась радостно она и громко засмеялась. – Все у вас! Как вам не подчиниться! Только подождите, я сейчас телеграмму отошлю.
– Мы тут временно, – разъяснял Борис, почему дом, в котором он живет, такой непрезентабельный.
– Только я вас ждать не буду, – проговорила она. – Дамы не ждут.
– Не ждут, – повторил Борис, поглядывая на нее своим удивительно чистым насмешливым взглядом, как бы все понимая, поощряя принятое ею решение, и во всем соглашаясь с ней.
– У тебя денег ноль? На «Эрети» хватит? – спросил Борис, доставая кошелек и принимаясь отсчитывать. Волгин отдал свою десятку, полагая неудобным не поучаствовать в покупке вина, хотя с деньгами у него как раз было туговато.
Засунув бутылку в карман и весело напевая, Борис направился из магазина, и Волгин, глядя на него, пожалел, что не обладал таким вот веселым и легким нравом.
Они перешли улицу и остановились на условленном месте. Вскоре появилась Татьяна.
– Ну что, мальчики, купили винца?
Волгину стало весело безо всякой на то причины.
– Я так устала с этими экзаменами, просто один ужас. Так устала. И, конечно, разумеется, какой там морской бриз, в зачуханную болотную лужу под Москвой, на Истре, не имела времени и сил окунуться. Ах, черт побери! Вот Борис ездит по югам с девочками! Ай, молодец‑удалец! Ай, жить умеет!
– Каждому по уму, – отвечал скромно Борис, напружинив свою крутую грудь. – Молодым везде у нас дорога.
– А нам, старухам? – засмеялась она.
В коммунальной квартире под вечер кипела жизнь – запах жареных кабачков чувствовался уже на пороге. Борис определил, что Аня, водительница троллейбуса и любовница мудрого академика, готовит свое любимое кушанье. Войдя в комнату, хозяин включил стоящий в углу торшер, и в мягком полусвете лица молодых людей словно выплыли из темноты, испарилась убогость обстановки и вещи приобрели значительность. Борис водрузил бутылку вина на стол, посадил Татьяну на диван, Волгина отослал мыть огурцы и помидоры. Как только Волгин вышел, он спросил у Татьяны:
– Ты хочешь у меня остаться?
– Нет! Но! – отвечала она, опустив глаза.
– Если женщина говорит мужчине «нет», считайте, что она говорит «да», – произнес Борис со значительностью. Неожиданно он поцеловал ее голое колено. – Ты мне так понравилась, Танечка, я прекраснее не встречал женщины. Это сон наяву и как говорил один поэт, что он помнит то самое чудное мгновенье, милая ты моя.
– Ну уж, – только и сказала она с нежной полуулыбкой.
Вернувшийся Волгин застал их весело беседующими. Таня уютно устроилась на диване, подвернув одну ножку под себя, предварительно сбросив туфельку, и объясняла, как правильно резать хлеб.
– Ты что молчишь? – спросил Борис у Волгина сердито, когда девушка вышла в коридор позвонить подруге. – Не молчи, говори. Женщина боится молчания, как американцы водородной бомбы. Понял?
– Что именно?
– Чем банальнее, тем лучше, тем это будет приятнее женщине. Говори глупости. Это ее уровень. Говори. Просто так, любую глупость: умное она не поймет.
– Но что говорить?
– Первое, что придет на ум. Слушай, Володь, я учился с Гафтом. Он умен? Балабол. Тут рядом дом членов Политбюро, их дети в нашей школе учились. Они умные? Чур, о политике я не говорю, не говорю. Все. Чур меня, чур! – Он оглянулся, как будто его кто‑то мог подслушать.
– Зачем тебе это? – Волгин пожалел, что вообще пришел на этот спектакль.
– Зачем? Любовь – происходит каждый час, день, минуту, секунду, а ты говоришь: «зачем». Затем, что так надо, ибо я не хочу выглядеть в ее глазах идиотом. Причем полным!
– Ты?
– Да! Я! Потому что если я не удовлетворю ее желание, о чем она страстно мечтает, буду выглядеть полным суперкретином.
– Откуда ты знаешь? – Волгину захотелось, чтобы вернувшаяся девушка хлопнула дверью и отправилась домой. Но Таня заявила, что созвонилась с подружкой, и та может появиться через час‑два, так как ехать надо с другого конца Москвы, и они могут продолжить веселую пирушку. Волгин пытался объяснить, что ему сегодня надо уже отправляться в общежитие, но остался, и, мило беседуя, они допили вино. А когда Борис с Татьяной уединились в смежной комнате, Волгин решил исчезнуть, но, к сожалению, его чемоданчик находился в занятой комнате.
Борис, оставшись наедине с Татьяной, сразу почувствовал, как податливо ее тело. Он стал ее целовать испытанными порхающими поцелуями в лицо, шею, стараясь вызвать в ней ответные движения, и чувствовал, что ему это удается. Она ждала счастливого момента, и ноги ее то и дело в нетерпении переступали на полу и старались прильнуть к его ногам.
Волгин ходил по комнате от окна к двери, чертыхаясь, и с большим нетерпением ожидая, когда ему позволят взять чемоданчик. Он думал о том, что сначала должны быть объяснения, тонкие, нежные чувства и воздыхания, и уж потом страсть – как буря.
Вспомнилось, как он подглядывал за девчонками, моющимися в бане. Это было интересно, захватывающе и даже поэтично. «Сейчас она выскочит оттуда – и айда, – подумал Волгин, поглядывая на дверь со злостью и слушая доносившиеся оттуда шорохи. Но в этот момент неожиданно распахнулась дверь, и его глазам предстала картина – совершенно обнаженные Татьяна и Борис…
Волгин отпрянул от дверного проема и, чертыхаясь, захлопнул дверь. В волосатом, крупном Борисе, ворочающемся на любовном ложе и худосочных ногах Татьяны он увидел нечто омерзительное.
– Володь, что такой хмурый? – в дверях стоял, расправив широченную волосатую мускулистую грудь, Борис. – Я думал, ты ушел. Как хорошо, что ты не ушел. Дай‑ка, вон вино осталось, выпью. Пусть она пока оденется, – он прикрыл дверь и вышел в комнату без ботинок и в одних трусах. – Тут, понимаешь, такое дело, ей надо срочно домой, обещала родителям прибежать пораньше, а мы с тобой еще свободны пока.
– Ну и что? – спросил Волгин, надувшись.
– Поговорим.
– О чем?
– Но ты теперь понял, что это такое? Сегодня познакомился…
– Где мой чемодан?
– Вон в той комнате. Может, у меня переночуешь, я один, а завтра поедешь. А? Хочешь. Сейчас покушаем.
– Нет, надо устроиться сегодня, а завтра уж я хочу с утра купить тетради.
– Гляди, еще наживешься в общаге своей. – Борис принялся закрывать дверь на ключ. – А что ты ничего не спрашиваешь о ней?
– А что спрашивать? Ничего нового, – спокойно и с долей иронии отвечал Волгин, перекладывая чемодан из одной руки в другую.
– Но ты‑то думал, что в первый раз она со мной не ляжет? Честно только. Конечно, когда она увидела мою великолепную грудь, все и решилось. Посмотри, какая волосатая и тут же – все! Она отвести взгляда не могла! Но я тебе скажу, до меня она многих имела, честно говоря: шлюха! Я, конечно, с ней больше встречаться не буду, не для меня такая.
Они, беседуя, вышли к центральному телеграфу. Потемнело; на улицах горели фонари; свет автомобилей рассеивал густую темноту над городом. Возле гостиницы «Националь» стояла девушка в коротенькой юбчонке и темной кофточке с длинными рукавами и кого‑то ждала.
– Смотри, – сказал Волгин многозначительно. – Стоит!
– Обыкновенная шлюшечка. Если бы у нее еще личико было плохое, что бы она заработала? – цинично произнес приговор Борис и оглянулся.
В метро они остановились и поболтали еще немного.
III
В общежитие Волгин приехал поздно, около полуночи. Вахтерша, немолодая, заспанная женщина, кутаясь в теплую кофту и зевая, взглянула на студенческий и молча пропустила. В коридорах, несмотря на поздний час, группками стояли студенты и о чем‑то судачили.
В комнате стояли две кровати, на них громоздились свернутые матрацы, белья он не нашел. На вахте та же самая немолодая женщина, зевая, не глядя на него, сообщила, что белье «милай, ты мой, получишь завтра у кастелянши».
Он не огорчился. Подумаешь, приходилось ночевать с целью экономии без белья в общем вагоне, на самой верхней полке. Он с легкостью, развернув матрац, бросился на кровать и, задрав ноги на спинку и положив руки под голову, уставился в потолок. Нет, что ни говори, а жизнь приобретает для него новое направление. Он вспомнил экзамены, как он шпарил по памяти целые куски из романа Льва Толстого, расположение к себе преподавателей.
Спать не хотелось вовсе, хотя и устал от сегодняшних событий. Он с брезгливостью вспомнил происшедшее в квартире Бориса.
Утром проснулся, все также лежа на спине, с занемевшими, заброшенными за голову руками, вытянулся, потрескивая суставами, и глянул на часы: семь часов.
В студенческой столовой на первом этаже, в тесном помещении с декоративными колоннами и легкими столиками на алюминиевых ножках завтракали всего трое. Он взял себе манную кашу с маслом.
После завтрака Волгин отправился на Моховую. В деканате толпились студенты первого курса, разглядывая друг друга, знакомясь.
Предстояла поездка в подшефный колхоз на уборку картофеля. Руководителем группы первого курса назначили Людмилу Октавиановну. Отъезд в колхоз «Первомайский» назначен был на третье сентября. Волгин с осторожностью поинтересовался у секретарши в деканате, когда выдадут стипендию, на что она ответила:
– «Колхозникам» сегодня и выдадут, остальные подождут.
Он получил стипендию, очень обрадовался, чувствуя себя настоящим богачом, купил мороженого и присел на лавку, что под липами. Он наблюдал за дверью своего факультета и ел мороженое, жизнь казалась удивительной. В колхоз так в колхоз, что тут такого, если необходимо. Как приятно радоваться каждой мелочи, находя удовольствие в любом занятии, чувствовать себя настоящим философом, тем Диогеном в бочке, которому завидовал сам Александр Македонский. За этими размышлениями и застал его Борис Горянский, неожиданно появившийся после обеда.
Он сразу приступил к делу:
– Как дела, Володь? Что такой грустный? В колхоз, что ли, собрался?
– А что я должен бегать и прыгать? Сижу, хлеб жую. – Он внимательно поглядел на Бориса, стараясь рассмотреть его лицо, пытаясь понять, что же произошло со вчерашнего дня. Но Борис с веселым видом принялся рассказывать о девушке, которую он вчера «прикадрил» возле «Националя», и уже успел переговорить с ней по телефону и назначить свидание.
– Постой, постой, а что же Таня? – озадаченно спросил Волгин.
– А что Таня? Ничего Таня. Ты думаешь, я ей что‑то должен?
IV
Кандидат филологических наук Людмила Октавиановна Самсонова имела репутацию человека, знающего цель, к которой надо идти и идущего к ней с целеустремленностью Наполеона или героического Павки Корчагина. Она была женщиной своего времени: умной, красивой, строгой в отношении с мужчинами, партийной, знавшей толк в людях, правильно оценивавшей собственные возможности. Ей исполнилось тридцать три года. Была замужем, но мужа никто из сослуживцев не видел. Активно готовилась к защите докторской, занималась общественной работой.
Третьего сентября она явилась на сборный пункт к высотному зданию МГУ, одетая в длинную толстую, серого цвета юбку, затянутую в талии, и такую же толстую шерстяную кофту и грубые ботинки.
Волгин заметил ее издали и поздоровался.
– Здравствуй, Володя, – сказала просто она. Самсонова уже всех ребят и девушек в студенческой бригаде знала по имени, и здесь, на работе, с ними она была на «ты». – Ты что ж один? Не обзавелся друзьями?
– Нет пока еще, – ответил Волгин и залез в автобус. Ее внимательный взгляд скользнул по нему с головы до ног. Он присел у окна. Людмила Октавиановна карандашиком ставила галочку напротив фамилии прибывавших.
Он и не заметил, как тронулся автобус.
Часа через два они приехали на место. Колхоз «Первомайский» находился недалеко от Истринского водохранилища.
Было три часа дня, когда студенты устроились по своим местам и отправились обедать бесплатно в колхозную столовую.
После обеда она позвала студентов к себе, разбила их на «пятерки», назначила командиром одной из пятерок Волгина.
Первое, что сделала Людмила Октавиановна: убралась в своей комнатушке, разложила вещи. Она задумалась о муже, полковнике государственной безопасности, о своей жизни. Она дала в свое время себе слово: никаких связей на стороне с мужчинами! Как только выясняется, что существует интимная связь у какого‑нибудь успешно идущего вверх ученого или чиновника, лучший предлог подставить ему ножку – написать об этом анонимку. Затем она вспомнила Волгина и почувствовала, почти физически ощущая, что все у нее катилось по плану именно до тех пор, пока не встретила человека, который мог ответить на ее чувство. Как только Самсонова увидела его на экзамене, она стала замечать за собой, что постоянно думает о любви, и поняла, что никогда не любила, а ее жизнь с мужем, который месяцами пропадал в командировках, к любви не имеет никакого отношения. Но Самсонова также понимала: она, замужняя женщина, у нее хорошо оплачиваемый муж, о котором в университете начальство наверняка знает по докладной первого отдела, иначе не имела бы она такого уважительного к себе отношения.
Вечером, когда солнце окрасило в розовый цвет все небо, она сидела на скамейке под разлапистой ивой у реки и думала о Волгине. Студенты затеяли игру в волейбол, и одна из девушек пронзительно кричала – когда бежала подхватывать мяч. Волгин одиноко прохаживался вдоль речки. Самсонова, заметив его высокую фигуру, отметила, что он предпочитает уединение. Вечером она пригласила всех руководителей «пятерок» к себе и предупредила, что завтра в восемь завтрак, в девять – начало работы. Когда совещание окончилось, спросила у Волгина:
– Вам нравится здесь?
– Деревня и деревня, – отвечал спокойным голосом он. – Коровы, гуси, куры.
– А женщины? – поинтересовалась она.
– То есть те, которые бабы, они везде одинаковые.
– Не скажи, – неожиданно для себя с игривостью проговорила Самсонова. – Женщины везде разные.
– Не знаю, – уронил он.
– Вы откуда сами‑то?
– Из Сибири.
– Я просто интересуюсь. Понимаешь, ребята из глубинки более приспособлены к жизни, хотя условия жизни в столице лучше, а поскольку бытие определяет сознание, а человека формирует социальная среда, то, выходит, кругом одна провинция, даже в правительстве, и я не могу объяснить это.
– А что объяснять. У сельских ребят есть желание жить лучше, меньше развращены роскошью, что тут понимать…
– Интересно, – удивленно сказала она. – Я не думала…
– Что думать, так ясно, иначе быть не может, воля определяет все.
– Выходит, чувства ничего не решают?
– Нет, они тоже часть воли, и чувства – это как бы ветер над землей, а ветер – тот же воздух для жизни.
– Как все просто, – засмеялась она и, подняв глаза, встретилась с широко распахнутым взглядом юноши. – Идите, а то вон уже оглядываются, о чем мы так долго беседуем.
– Да пусть, – сказал он, но все же направился к речке, прошел скошенное поле; за рекой открывалось широкое зеленое пространство с красивыми округлыми рощицами, освещенными заходящим солнцем. Он подумал о красоте, к которой питал пристрастие, о том, что ему со студентами действительно скучно и что когда заходящее солнце освещает поля и рощи, особенно явственно ощущается красота здешних подмосковных мест.
«А ведь она необыкновенно красива; лицо ее так мило, как эта земля под заходящим солнцем, – подумал неожиданно он о Самсоновой и засмеялся своей мысли, соображая, как бы поизящнее выразить при случае ей эту мысль. – У нее очень белое лицо и очень черные волосы. Черноволосые женщины всегда самые таинственные. В них – энергия любовной страсти, оборотная сторона которой – ненависть! А тонкие белые пальцы рук – словно затаенный код любви, будто музыка одухотворенной страсти». – Все в ней его притягивало. Она – сама птица любви.
V
Было еще только семь часов утра, когда она проснулась; в соседней комнате, где спали студентки, из‑под двери тянулся легкий холодок раннего утра. Самсонова сделала зарядку и пошла чистить зубы. Ей очень хотелось до подъема ребят приготовиться, одеться, привести в порядок волосы. Она часто вставала рано, лишь для того, чтобы навести красоту. Но когда она вышла к умывальнику, то увидела – вдоль реки маячила знакомая фигура Волгина, время от времени взмахивающего руками, словно он собирался взлететь.
Она вернулась в свою комнату и принялась в окно наблюдать за Волгиным. «Он какой‑то очень взрослый и серьезный, – подумалось ей. – Совсем не похож на обычных наших студентов‑щелкоперов». При воспоминании о нем в груди забилась трепещущая жилочка, и она поняла: он ей нравился!
«Нет, – сказала она себе, – чушь какая‑то, я не могу влюбляться, я не девчонка сопливая. Он сказал, что воля – главнее. Я же очень сильная и сила воли у меня есть».
Она направилась будить девочек, которые, в свою очередь, должны будут разбудить ребят, а затем все вместе отправиться на завтрак в столовую.
В девять приступили к работе. В предыдущие поездки Самсонова, используя свое право руководителя, не работала и ходила от одной бригады к другой, присматривалась, делая замечания студентам. В этот раз, сама не зная почему, принялась вместе со студентами собирать еще вчера вывороченную из земли картошку.
После работы Самсонова отправилась на реку, присела на берегу и заплакала. Она вспомнила свое первое знакомство с лейтенантиком Николаем Свинцовым в парке культуры имени Горького. Лучше бы в тот день они с подругой не пошли гулять в Нескучный. Как только они поженились, начались его командировки за границу. Вначале он сопровождал советские делегации в капиталистические страны, затем начал там оставаться – все чаще, а потом не появлялся иногда по полгода. Она имела только одну возможность узнать что‑нибудь о нем – позвонить по данному ей Николаем телефону, чтобы на том конце провода ответили спокойно, бесстрастно:
– Товарищ Свинцов находится в служебной командировке.
Образ жизни Людмилы Октавиановны диктовал принцип поведения: все для работы! Работа – тот самый щит, с которым она пройдет по жизни. Но ей хотелось обычного женского счастья, когда можно положить на плечо друга голову и сказать: мне хорошо с тобой. Она вступила в партию, защитила кандидатскую.
Лишь однажды приехавший из длительной командировки муж, узнав, о ее вступлении в партию, предложил поспособствовать ей для поездки в длительную командировку за рубеж, на что она ответила решительным отказом:
– Пошел ты со своими командировками!
Это вырвалось само собой, и раскрывало ее истинное отношение к нему.
Она почувствовала себя так, словно душа жила отдельно от нее. «Если бы жизнь продолжалась вечно, то можно было бы все принимать, каким оно есть», – думала с горечью она и, обернувшись, заметила стоявшего позади нее Волгина. Ей показалось, что он чем‑то взволнован.
– Что случилось, Володя? – спросила она.
– Ничего особенного, смотрю на вас.
– А мне показалось, что ты какой‑то растерянный. Все нормально?
– Конечно. А что может случиться? – удивился он, не сводя с нее глаз. Он видел лишь ее глаза, и даже не глаза, а синий свет в них.
– Садись, Володя, – предложила она, внимательно глядя на парня. – Тебе тут не грустно? Скажи, почему ты именно на филфак поступил?
Он замялся.
– Я хотел поступить на журналистику, чтобы выразить себя: человек рождается, чтобы выразить себя. Вот и все мои честолюбивые мысли.
Солнце висело круглым раскаленным красным шаром низко над землей, и при таком освещении юноша был особенно красив.
– Вот как. Но ведь выразить себя можно по‑разному. Гитлер вон войну начал – себя выразил, а Герострат храм сжег – тоже себя выразил, можно поднять народ на борьбу за свои права, как Ленин, тоже выразить себя для счастья других?
– Да, счастье счастью – разница большая! Вот некоторые и рождены – только любить. И тут они себя выразят. Это их счастье. Счастье – это как большая дырявая корзина – сколько в нее воды не лей, все равно она вытечет и в землю уйдет.
Она подумала: «Какие у него ясные, светлые мысли, значит, и сердце его тоже доброе, светлое».
Ее вдруг охватил панический страх, что она не сможет подчинить свои чувства. Зачем он остановился позади нее и какие чувства владели им? Она ничего не могла понять.
Желания человека просыпаются, как лепестки цветов при восходе солнца, – лишь стоит солнцу выглянуть, как бутончик цветка зашевелится, распахиваясь миру. Так и чувств