Сенека «О СЧАСТЛИВОЙ ЖИЗНИ»

Бра­ту Гал­ли­о­ну

I

(1) Все люди хотят жить счаст­ли­во, брат мой Гал­ли­он, но они смут­но пред­став­ля­ют себе, в чем заклю­ча­ет­ся счаст­ли­вая жизнь. А достиг­нуть послед­ней в выс­шей сте­пе­ни труд­но. Если чело­век собьет­ся с пути, он ухо­дит от сча­стья тем даль­ше, чем боль­ше он увле­ка­ет­ся пого­ней за ним: когда путь ведет в про­ти­во­по­лож­ную сто­ро­ну, поспеш­ность и слу­жит при­чи­ною еще боль­ше­го уда­ле­ния от конеч­но­го пунк­та. Поэто­му мы долж­ны преж­де все­го наме­тить себе цель сво­их стрем­ле­ний, затем тща­тель­но выбрать сред­ства к ско­рей­ше­му дости­же­нию ее, а потом уже в пути, если толь­ко он будет пра­ви­лен, мы будем сооб­ра­жать, как вели­ка наша еже­днев­ная успеш­ность и насколь­ко мы при­бли­зи­лись к тому иде­а­лу, к кото­ро­му нас вле­чет есте­ствен­ный порыв. (2) Пока мы сует­ли­во бро­дим без про­вод­ни­ка, при­слу­ши­ва­ясь к шуми­хе вздор­ных кри­ков, маня­щих нас к раз­ным соблаз­нам, жизнь про­па­да­ет даром среди заблуж­де­ний, а она корот­ка даже в том слу­чае, если мы день и ночь будем забо­тить­ся о сво­ем духов­ном раз­ви­тии. Итак, мы долж­ны решить, к чему и как нам стре­мить­ся; нам нужен так­же опыт­ный про­вод­ник, зна­ко­мый с тою обла­стью, в кото­рую мы наме­ре­ны всту­пить, пото­му что в дан­ном слу­чае дело обсто­ит не так, как в осталь­ных путе­ше­ст­ви­ях, где нас пред­о­хра­ня­ет от оши­бок воз­мож­ность вос­поль­зо­вать­ся какой-нибудь тро­пин­кой или обра­тить­ся за разъ­яс­не­ни­я­ми к жите­лям. Здесь же самый тор­ный, самый мно­го­люд­ный путь ока­зы­ва­ет­ся наи­бо­лее обман­чи­вым. (3) Глав­ней­шая наша зада­ча долж­на заклю­чать­ся в том, чтобы мы не сле­до­ва­ли, подоб­но скоту, за вожа­ка­ми ста­да, чтобы мы шли не туда, куда идут дру­гие, а туда, куда повеле­ва­ет долг. Вели­чай­шие беды при­чи­ня­ет нам то, что мы сооб­ра­зу­ем­ся с мол­вой и, при­зна­вая самы­ми пра­виль­ны­ми те воз­зре­ния, кото­рые встре­ча­ют боль­шое сочув­ст­вие и нахо­дят мно­го после­до­ва­те­лей, живем не так, как это­го тре­бу­ет разум, а так, как живут дру­гие. (4) Вот откуда эта непре­рыв­но нарас­таю­щая груда жертв заблуж­де­ний! Когда во вре­мя круп­но­го пора­же­ния про­ис­хо­дит все­об­щая дав­ка, никто не пада­ет так, чтобы не увлечь за собою дру­го­го, нахо­дя­щи­е­ся же впе­реди при­чи­ня­ют гибель следу­ю­щим за ними: точ­но такие же явле­ния мож­но наблюдать на каж­дом шагу и в жиз­ни. Никто не заблуж­да­ет­ся толь­ко во вред себе, но вся­кий быва­ет при­чи­ною и винов­ни­ком чужо­го заблуж­де­ния. Зря при­мы­кать к иду­щим впе­реди опас­но, а меж­ду тем, когда воз­ни­ка­ет вопрос о смыс­ле жиз­ни, люди нико­гда не рас­суж­да­ют, а все­гда верят дру­гим, так как вся­кий более скло­нен верить, чем рас­суж­дать. Поэто­му рас­про­стра­ня­ю­ще­е­ся пре­ем­ст­вен­ным путем недо­ра­зу­ме­ние сби­ва­ет нас с тол­ку и повер­га­ет в без­дну бед­ст­вий, где мы поги­ба­ем жерт­вой чужих при­ме­ров. Мы спа­сем­ся, если толь­ко отре­шим­ся от стад­но­го чув­ства: (5) народ отно­сит­ся теперь враж­деб­но к разу­му, упор­ст­вуя в сво­ем пагуб­ном заблуж­де­нии. Ана­ло­гич­ные слу­чаи встре­ча­ют­ся и на изби­ра­тель­ных собра­ни­ях: когда непо­сто­ян­ная тол­па отво­ра­чи­ва­ет­ся от сво­их преж­них любим­цев, те же самые лица, кото­рые про­ве­ли их в пре­то­ры, удив­ля­ют­ся, что они мог­ли подать свои голо­са за таких недо­стой­ных кан­дида­тов. Одно и то же мы то одоб­ря­ем, то осуж­да­ем. Так быва­ет со вся­ким при­го­во­ром, опи­раю­щим­ся на боль­шин­ст­во мне­ний.

II

(1) Когда захо­дит речь о счаст­ли­вой жиз­ни, ты не можешь удо­вле­тво­рить меня обыч­ным при голо­со­ва­нии сена­то­ров отве­том: «По-види­мо­му, на этой сто­роне боль­шин­ст­во». — Пото­му-то она и непра­ва! Раз­ви­тие чело­ве­че­ства не нахо­дит­ся еще в столь бле­стя­щем состо­я­нии, чтобы исти­на была доступ­на боль­шин­ст­ву. Одоб­ре­ние тол­пы — дока­за­тель­ст­во пол­ной несо­сто­я­тель­но­сти. (2) Пред­ме­том наше­го иссле­до­ва­ния дол­жен быть вопрос о том, какой образ дей­ст­вий наи­бо­лее досто­ин чело­ве­ка, а не о том, какой чаще все­го встре­ча­ет­ся; о том, что дела­ет нас спо­соб­ны­ми к обла­да­нию веч­ным сча­стьем, а не о том, что одоб­ря­ет­ся чер­нью, этой наи­худ­шей истол­ко­ва­тель­ни­цей исти­ны. К чер­ни же я отно­шу не толь­ко про­сто­на­ро­дье, но и вен­це­нос­цев. Я не смот­рю на цвет одежд, в кото­рые обле­ка­ют­ся люди. При оцен­ке чело­ве­ка я не верю гла­зам: у меня есть луч­шее, более вер­ное мери­ло для того, чтобы отли­чить исти­ну от лжи. О духов­ном досто­ин­ст­ве дол­жен судить дух. Если когда-нибудь на досу­ге он успо­ко­ит­ся и углу­бит­ся в себя, он после тща­тель­но­го само­ис­пы­та­ния искренне откро­ет себе всю прав­ду в следу­ю­щих сло­вах: (3) «Луч­ше было бы мне не делать все­го того, что я делал до сих пор. Когда я вспо­ми­наю все свои речи, я завидую немым. Все мои преж­ние жела­ния пред­став­ля­ют­ся мне про­кля­ти­ем вра­гов. Все, чего я боял­ся, было, о доб­рые боги, гораздо луч­ше того, чего я так страст­но домо­гал­ся. Я враж­до­вал со мно­ги­ми и мирил­ся с нена­вист­ны­ми мне рань­ше людь­ми (если толь­ко вооб­ще меж­ду дур­ны­ми воз­мо­жен мир); с самим же собою я еще не успел подру­жить­ся. Я при­ла­гал вся­че­ские ста­ра­ния к тому, чтобы выде­лить­ся из тол­пы и про­сла­вить­ся каким-нибудь талан­том. Этим я толь­ко выста­вил себя под вра­же­ские уда­ры и ука­зал недоб­ро­же­ла­тель­ст­ву уяз­ви­мое место. (4) Ты видишь тех, кото­рые про­слав­ля­ют твое крас­но­ре­чие, уха­жи­ва­ют за тво­им богат­ст­вом, лестью доби­ва­ют­ся тво­е­го рас­по­ло­же­ния, пре­воз­но­сят твое могу­ще­ст­во? Ведь все они или уже теперь твои вра­ги, или (что име­ет оди­на­ко­вое зна­че­ние) могут сде­лать­ся тако­вы­ми впо­след­ст­вии. У тебя столь­ко же завист­ни­ков, сколь­ко и поклон­ни­ков».

III

(1) Так уж луч­ше мне поис­кать како­го-нибудь суще­ст­вен­но­го бла­га, ося­за­тель­но­го, а не показ­но­го! То, что бро­са­ет­ся в гла­за, перед чем оста­нав­ли­ва­ет­ся тол­па, что один пока­зы­ва­ет с вос­тор­гом дру­го­му, — все это скры­ва­ет за бле­стя­щей внеш­но­стью внут­рен­нее ничто­же­ст­во. Поста­ра­ем­ся най­ти не при­зрач­ное бла­го, а дей­ст­ви­тель­ное, посто­ян­ное и тем более при­вле­ка­тель­ное, чем глуб­же оно таит­ся в душе. Добудем это сокро­ви­ще. Оно лежит неда­ле­ко от нас. Его лег­ко най­ти. Нуж­но толь­ко знать, куда протя­нуть руку. Теперь же, точ­но впотьмах, мы мину­ем его, попи­рая как раз то сча­стье, в кото­ром ощу­ща­ем потреб­ность. (2) Но, чтобы не водить тебя околь­ны­ми путя­ми, я обой­ду мол­ча­ни­ем мне­ния дру­гих, так как было бы слиш­ком дол­го и пере­чис­лять и опро­вер­гать их. Выслу­шай мое. Употреб­ляя это выра­же­ние, счи­таю нуж­ным заме­тить, что я не при­мы­каю исклю­чи­тель­но к одно­му из глав­ней­ших пред­ста­ви­те­лей сто­и­че­ской шко­лы, сохра­няя и за собою пра­во иметь соб­ст­вен­ное суж­де­ние. Я буду сле­до­вать одно­му, у дру­го­го сде­лаю частич­ное заим­ст­во­ва­ние. Может быть, пред­став­ляя свое заклю­че­ние после всех осталь­ных авто­ров, я не буду отвер­гать ни одно­го поло­же­ния сво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков, а ска­жу толь­ко: «Вот это допол­не­ние при­над­ле­жит мне». (3) Впро­чем, я при­ни­маю общее пра­ви­ло всех сто­и­ков: «Живи сооб­раз­но с при­ро­дой вещей». Не укло­нять­ся от нее, руко­вод­ст­во­вать­ся ее зако­ном, брать с нее при­мер, — в этом и заклю­ча­ет­ся муд­рость. Сле­до­ва­тель­но, жизнь — счаст­ли­ва, если она согла­су­ет­ся со сво­ей при­ро­дой. Такая жизнь воз­мож­на лишь в том слу­чае, если, во-пер­вых, чело­век посто­ян­но обла­да­ет здра­вым умом; затем, если дух его муже­ст­вен и энер­ги­чен, бла­го­ро­ден, вынос­лив и под­готов­лен ко вся­ким обсто­я­тель­ствам; если он, не впа­дая в тре­вож­ную мни­тель­ность, забо­тит­ся об удо­вле­тво­ре­нии физи­че­ских потреб­но­стей; если он вооб­ще инте­ре­су­ет­ся мате­ри­аль­ны­ми сто­ро­на­ми жиз­ни, не соблаз­ня­ясь ни одной из них; нако­нец, если он уме­ет поль­зо­вать­ся дара­ми судь­бы, не дела­ясь их рабом. (4) Мне неза­чем при­со­во­куп­лять, так как ты и сам пони­ма­ешь, что резуль­та­том тако­го рас­по­ло­же­ния духа быва­ет посто­ян­ное спо­кой­ст­вие и сво­бо­да ввиду устра­не­ния вся­ких пово­дов к раз­дра­же­нию и к стра­ху. Вме­сто удо­воль­ст­вий, вме­сто ничтож­ных, мимо­лет­ных и не толь­ко мерз­ких, но и вред­ных насла­жде­ний насту­па­ет силь­ная, неомра­чи­мая и посто­ян­ная радость, мир и гар­мо­ния духа, вели­чие, соеди­нен­ное с крото­стью. Ведь вся­кая жесто­кость про­ис­хо­дит от немо­щи.

IV

(1) Мож­но и ина­че опред­е­лить инте­ре­су­ю­щее нас бла­го, т. е. передать ту же самую мысль дру­ги­ми сло­ва­ми. Одно и то же вой­ско может то шире раз­вер­нуть­ся, то сомкнуть­ся тес­нее; оно может или обра­зо­вать полу­круг, подав­шись назад в цен­тре и выдви­нув­ши впе­ред флан­ги, или выров­нять фронт в линию; одна­ко при вся­ком постро­е­нии у него оста­ет­ся оди­на­ко­вая бое­вая сила и готов­ность сра­жать­ся под тем же самым зна­ме­нем; точ­но так же и опред­е­ле­ние выс­ше­го бла­га мож­но то рас­ши­рить, фор­му­ли­руя его обсто­я­тель­но, то сокра­тить, выра­жая его сжа­то. (2) Во вся­ком слу­чае полу­чит­ся тож­де­ст­во, ска­жу ли я: «Выс­шее бла­го заклю­ча­ет­ся в спо­соб­но­сти пре­зи­рать пре­врат­но­сти судь­бы и удо­вле­тво­рять­ся доб­ро­де­те­лью» или: «Выс­шее бла­го состав­ля­ет непо­беди­мая сила духа, умуд­рен­ная опы­том, спо­кой­ная в дей­ст­вии, соеди­нен­ная с боль­шой гуман­но­стью и забот­ли­во­стью по отно­ше­нию к окру­жаю­щим». Допу­сти­мо и такое опред­е­ле­ние: «Счаст­ли­вым мы назы­ва­ем того, кто толь­ко бла­гое и зло­ка­че­ст­вен­ное настро­е­ние духа почи­та­ет за бла­го и за зло, кто свя­то испол­ня­ет нрав­ст­вен­ный долг и доволь­ст­ву­ет­ся доб­ро­де­те­лью, кого слу­чай­ные обсто­я­тель­ства не могут сде­лать ни само­на­де­ян­ным, ни мало­душ­ным, кто наи­боль­шее зна­че­ние при­да­ет тому бла­гу, кото­рое он может сам себе создать, для кого насто­я­щим удо­воль­ст­ви­ем будет… пре­зре­ние к удо­воль­ст­ви­ям». (3) Если бы ты захо­тел сде­лать отступ­ле­ние, то мож­но было бы каж­дый раз обле­кать в новую фор­му ту же самую мысль без вся­ко­го ущер­ба для ее зна­че­ния. Дей­ст­ви­тель­но, что меша­ет нам ска­зать, что счаст­ли­вую жизнь состав­ля­ют сво­бо­да духа, бод­рость, непо­ко­ле­би­мая стой­кость, неустра­ши­мость, бес­стра­стие и созна­ние, что един­ст­вен­ное бла­го — нрав­ст­вен­ное досто­ин­ст­во и един­ст­вен­ное зло — пороч­ность? Все осталь­ное при всем сво­ем мно­го­об­ра­зии мало­важ­но: все это не ока­зы­ва­ет ни отри­ца­тель­но­го ни поло­жи­тель­но­го вли­я­ния на счаст­ли­вую жизнь, появ­ля­ясь и исче­зая без вся­кой поль­зы и вреда для выс­ше­го бла­га. (4) Чело­век, сто­я­щий на столь твер­дой поч­ве, непре­мен­но дол­жен все вре­мя ощу­щать, жела­ет ли он это­го или нет, весе­лое настро­е­ние и при­ят­ное чув­ст­во пол­но­го, исхо­дя­ще­го из глу­би­ны души удо­вле­тво­ре­ния, так как он дово­лен сво­им внут­рен­ним досто­я­ни­ем и не жела­ет его при­умно­жать. А раз­ве такое душев­ное состо­я­ние не воз­на­граж­да­ет его щед­ро за ничтож­ные, пош­лые и пре­хо­дя­щие вожде­ле­ния брен­ной пло­ти? Ведь в тот день, когда он ока­жет­ся рабом удо­воль­ст­вия, он почув­ст­ву­ет и всю тяжесть стра­да­ния.

V

А ты видишь, в каком позор­ном и пагуб­ном раб­ст­ве будет нахо­дить­ся тот, на кого попе­ре­мен­но будут ока­зы­вать свое вли­я­ние удо­воль­ст­вия и стра­да­ния, дес­по­ти­че­ские силы, дей­ст­ву­ю­щие крайне про­из­воль­но и необуздан­но. V. Поэто­му нуж­но себя поста­вить в неза­ви­си­мое от них поло­же­ние, а его созда­ет не что иное, как рав­но­ду­шие к судь­бе. Тогда осу­ще­ст­вит­ся выше­ука­зан­ное неоце­ни­мое бла­го — спо­кой­ст­вие и воз­вы­шен­ность духа, чув­ст­ву­ю­ще­го свою без­опас­ность; с исчез­но­ве­ни­ем вся­ких стра­хов насту­па­ет выте­каю­щая из позна­ния исти­ны вели­кая и без­мя­теж­ная радость, при­вет­ли­вость и про­свет­ле­ние духа. Все это будет для него усла­дой не пото­му, что это бла­га, а пото­му, что это пло­ды нахо­дя­ще­го­ся в нем самом добра. (1) Раз уже я рас­щед­рил­ся на опред­е­ле­ния, то счаст­ли­вым мож­но назвать того, кто, бла­го­да­ря разу­му, не ощу­ща­ет ни страст­но­го жела­ния, ни стра­ха. Впро­чем, кам­ни и живот­ные так­же сво­бод­ны от стра­ха и печа­ли, одна­ко никто не назо­вет их на этом осно­ва­нии счаст­ли­вы­ми, так как у них нет созна­ния сча­стья. (2) В таком же поло­же­нии нахо­дят­ся те люди, кото­рых при­род­ное тупо­умие и отсут­ст­вие само­со­зна­ния пони­зи­ло до уров­ня гру­бых скотов. Меж­ду таки­ми людь­ми и живот­ны­ми нет ника­кой раз­ни­цы, так как послед­ние совер­шен­но лише­ны разу­ма, а пер­вые, обла­дая помра­чен­ным рас­суд­ком, изощ­ря­ют­ся к соб­ст­вен­но­му вреду в гнус­но­стях. Чело­век, не име­ю­щий поня­тия об истине, нико­им обра­зом не может быть назван счаст­ли­вым. (3) Сле­до­ва­тель­но, жизнь — счаст­ли­ва, если она неиз­мен­но осно­вы­ва­ет­ся на пра­виль­ном, разум­ном суж­де­нии. Тогда дух чело­ве­ка отли­ча­ет­ся ясно­стью; он сво­бо­ден от вся­ких дур­ных вли­я­ний, изба­вив­шись не толь­ко от тер­за­ний, но и от мел­ких уко­лов: он готов все­гда удер­жи­вать заня­тое им поло­же­ние и отста­и­вать его, несмот­ря на оже­сто­чен­ные уда­ры судь­бы. (4) Что же каса­ет­ся удо­воль­ст­вий, то, хотя бы они окру­жа­ли нас со всех сто­рон, вкра­ды­ва­лись все­ми путя­ми, лас­ка­ли душу сво­и­ми пре­ле­стя­ми и рас­то­ча­ли перед нами все новые соблаз­ны, чтобы при­ве­сти в воз­буж­ден­ное состо­я­ние все наше суще­ст­во или толь­ко отдель­ные орга­ны, — никто из смерт­ных, будь у него еще хоть кап­ля чело­ве­че­ско­го досто­ин­ства, не поже­ла­ет день и ночь метать­ся в судо­ро­гах стра­сти и, поза­быв­ши о душе, жить исклю­чи­тель­но инте­ре­са­ми сво­ей пло­ти.

VI

(1) «Но ведь и дух, — гово­рит эпи­ку­ре­ец, — будет пере­жи­вать свои удо­воль­ст­вия». — И пре­вос­ход­но! Пусть он пере­жи­ва­ет их и, как судья, раз­би­ра­ет­ся в вопро­сах рос­ко­ши и удо­воль­ст­вий, насы­ща­ясь все­ми теми уте­ха­ми, кото­рые обык­но­вен­но при­во­дят в вос­торг чув­ства… Затем пусть он вос­кре­ша­ет в вооб­ра­же­нии про­шед­шее, пусть он при вос­по­ми­на­нии о мерз­ких насла­жде­ни­ях вос­хи­ща­ет­ся преж­ни­ми и с нетер­пе­ни­ем ожида­ет гряду­щих, строя на них свои даль­ней­шие пла­ны и мыс­лен­но пред­вос­хи­щая буду­щее, пока тело мле­ет в упо­и­тель­ной дей­ст­ви­тель­но­сти. Вот пото­му-то я и счи­таю его еще более жал­ким, так как отда­вать пред­по­чте­ние злу перед доб­ром — безу­мие. Без здра­во­го ума никто не быва­ет счаст­лив, а нель­зя при­знать здра­во­мыс­ля­щим того, кто стре­мит­ся не к выс­ше­му доб­ру, а к вредо­нос­но­му злу. (2) Итак, счаст­лив тот, кто спо­со­бен пра­виль­но рас­суж­дать; счаст­лив тот, кто дово­лен насто­я­щим, како­во бы оно ни было, и не роп­щет на свою участь; счаст­лив тот, кого разум учит мирить­ся со вся­ким поло­же­ни­ем, какое толь­ко может выпасть на его долю. VII. (1) Да и те, кото­рые счи­та­ют удо­воль­ст­вие выс­шим бла­гом, видят, какое позор­ное место они отве­ли послед­не­му. Поэто­му они гово­рят, что удо­воль­ст­вие неот­де­ли­мо от доб­ро­де­те­ли, и при­со­во­куп­ля­ют, что нрав­ст­вен­ная жизнь сов­па­да­ет с при­ят­ной, а при­ят­ная — с нрав­ст­вен­ной. Не пони­маю, как вооб­ще мож­но соеди­нять в одно целое столь про­ти­во­по­лож­ные эле­мен­ты. Поче­му, ска­жи­те, пожа­луй­ста, нель­зя отде­лить удо­воль­ст­вия от доб­ро­де­те­ли? — Оче­вид­но, пото­му, что доб­ро­де­тель, основ­ное нача­ло всех благ, слу­жит так­же источ­ни­ком того, что вы так люби­те и к чему так стре­ми­тесь. Но если бы удо­воль­ст­вие и доб­ро­де­тель были нераз­рыв­но свя­за­ны, то мы не виде­ли бы, что одни дея­ния при­ят­ны, но без­нрав­ст­вен­ны, а дру­гие, наобо­рот, без­упреч­ны в нрав­ст­вен­ном отно­ше­нии, но зато труд­ны и осу­ще­ст­ви­мы лишь путем стра­да­ний.

VII

(2) К это­му следу­ет при­со­во­ку­пить, что удо­воль­ст­вия встре­ча­ют­ся даже в самой позор­ной жиз­ни, меж­ду тем как доб­ро­де­тель вооб­ще не допус­ка­ет пороч­ной жиз­ни, и что некото­рые несчаст­ны не вслед­ст­вие отсут­ст­вия удо­воль­ст­вий, а, напро­тив, из-за избыт­ка их. Ниче­го подоб­но­го не было бы, если бы удо­воль­ст­вие состав­ля­ло неотъ­ем­ле­мую часть доб­ро­де­те­ли. В дей­ст­ви­тель­но­сти же послед­няя часто не сопро­вож­да­ет­ся удо­воль­ст­ви­ем, да она нико­гда и не нуж­да­ет­ся в нем. (3) Что же вы сопо­став­ля­е­те не толь­ко несход­ные, но даже про­ти­во­по­лож­ные эле­мен­ты? Доб­ро­де­тель — это нечто вели­че­ст­вен­ное, воз­вы­шен­ное, цар­ст­вен­ное, непо­беди­мое, неуто­ми­мое, удо­воль­ст­вие же — нечто низ­кое, раб­ское, немощ­ное, пре­хо­дя­щее, кара­у­ля­щее и гнездя­ще­е­ся в непотреб­ных местах и трак­ти­рах. Доб­ро­де­тель встре­тишь в хра­ме, на фору­ме, в курии; она на пере­до­вом посту защи­ща­ет город­ские сте­ны; она покры­та пылью; у нее заго­ре­лое лицо и мозо­ли­стые руки. Напро­тив, удо­воль­ст­вие чаще скры­ва­ет­ся и ищет мра­ка; оно шны­ря­ет око­ло раз­но­го рода бань и мест, боя­щих­ся эди­ла¹; оно изне­же­но и сла­бо­силь­но; от него пахнет вином и бла­го­вон­ной мазью, оно блед­но или нару­мя­не­но, на нем отвра­ти­тель­ные следы кос­ме­ти­че­ских средств. (4) Выс­шее бла­го веч­но, неис­то­щи­мо, оно не вызы­ва­ет ни пре­сы­ще­ния, ни рас­ка­я­ния, так как пра­виль­ный образ мыс­лей не допус­ка­ет заблуж­де­ния; он не ста­вит чело­ве­ка в необ­хо­ди­мость него­до­вать на при­ня­тые реше­ния и отме­нять их, так как все­гда руко­вод­ст­ву­ет­ся осно­ва­тель­ны­ми сооб­ра­же­ни­я­ми; удо­воль­ст­вие же пога­са­ет в момент наи­боль­ше­го вос­тор­га. Да и роль его огра­ни­че­на: оно быст­ро испол­ня­ет ее; затем насту­па­ет отвра­ще­ние, и после пер­во­го увле­че­ния следу­ет апа­тия. Вооб­ще нико­гда не быва­ет устой­чи­вым явле­ние, отли­чаю­ще­е­ся сти­хий­но­стью дви­же­ния. Таким обра­зом, и не может быть ниче­го проч­но­го в том, что про­хо­дит мигом и в самом про­цес­се сво­е­го осу­щест­в­ле­ния обре­че­но на гибель. Достиг­ши куль­ми­на­ци­он­но­го пунк­та, оно пре­кра­ща­ет­ся, неми­ну­е­мо кло­нясь уже с само­го нача­ла к сво­е­му кон­цу.

VIII

(1) Мало того. Удо­воль­ст­вие доста­ет­ся как хоро­шим людям, так и дур­ным, и пороч­ные нахо­дят такое же насла­жде­ние в сво­ем непри­стой­ном поведе­нии, как доб­ро­де­тель­ные — в образ­цо­вом. Вот поче­му древ­ние при­ни­ма­ют за пра­ви­ло, что следу­ет стре­мить­ся не к при­ят­ней­шей жиз­ни, а к пра­вед­ной, имея в виду, что удо­воль­ст­вие — не руко­во­дя­щее нача­ло разум­ной и доб­рой воли, а толь­ко слу­чай­но сопут­ст­ву­ю­щее ей явле­ние. Нуж­но сооб­ра­зо­вать­ся с ука­за­ни­я­ми при­ро­ды: разум­ный чело­век наблюда­ет ее и спра­ши­ва­ет у нее сове­та. (2) Жить счаст­ли­во и жить соглас­но с при­ро­дой — одно и то же. Что это зна­чит, я сей­час пояс­ню. Мы долж­ны счи­тать­ся с есте­ствен­ны­ми потреб­но­стя­ми орга­низ­ма и забо­тить­ся о необ­хо­ди­мых для их удо­вле­тво­ре­ния сред­ствах доб­ро­со­вест­но, но без опа­се­ния за буду­щее, памя­туя, что они даны нам на вре­мя и ско­ро­теч­ны; мы не долж­ны быть их раба­ми и допус­кать, чтобы чуж­дое наше­му суще­ст­ву власт­во­ва­ло над нами; телес­ные уте­хи и вооб­ще фак­то­ры, име­ю­щие в жиз­ни несу­ще­ст­вен­ное зна­че­ние, долж­ны нахо­дить­ся у нас в таком поло­же­нии, какое в лаге­ре зани­ма­ют вспо­мо­га­тель­ные и лег­ко­во­ору­жен­ные отряды. Они долж­ны играть слу­жеб­ную, а не гос­под­ст­ву­ю­щую роль. Толь­ко при этом усло­вии они могут быть полез­ны для наше­го духа. (3) Внеш­ние пре­иму­ще­ства не долж­ны раз­вра­щать и под­чи­нять себе чело­ве­ка: послед­ний дол­жен пре­кло­нять­ся лишь перед сво­им духов­ным досто­ин­ст­вом. Пусть он ока­жет­ся искус­ным стро­и­те­лем соб­ст­вен­ной жиз­ни, пола­га­ясь на себя и будучи готов оди­на­ко­во встре­тить как улыб­ку судь­бы, так и ее удар. Пусть его уве­рен­ность опи­ра­ет­ся на зна­ние, а зна­ние пусть отли­ча­ет­ся посто­ян­ст­вом: одна­жды при­ня­тые им реше­ния долж­ны оста­вать­ся в силе, не допус­кая ника­ких попра­вок. Мне неза­чем при­со­во­куп­лять, так как это само собою разу­ме­ет­ся, что такой чело­век будет спо­ко­ен и урав­но­ве­шен и во всем его поведе­нии будет ска­зы­вать­ся лас­ко­вость и бла­го­род­ст­во. (4) Его чув­ствам будет при­сущ истин­ный разум, кото­рый от них и будет полу­чать свои эле­мен­ты, так как у него нет дру­го­го исход­но­го пунк­та, дру­гой точ­ки опо­ры для поле­та к истине и для последу­ю­ще­го само­углуб­ле­ния. Ведь и все­объ­ем­лю­щая миро­вая сти­хия², управ­ля­ю­щий все­лен­ной Бог, стре­мит­ся, прав­да, к вопло­ще­нию во внеш­них телах, одна­ко воз­вра­ща­ет­ся потом со всех сто­рон к сво­е­му все­еди­но­му нача­лу. Пусть то же самое дела­ет и наш дух. Следуя за сво­и­ми чув­ства­ми и при­дя при помо­щи их в сопри­кос­но­ве­ние с внеш­ни­ми тела­ми, он дол­жен овла­деть как ими, так и собою и, так ска­зать, при­сво­ить себе выс­шее бла­го. (5) Таким обра­зом соста­вит­ся еди­ная, строй­ная, могу­чая сила, появит­ся тот вер­ный разум, кото­рый устра­ня­ет про­ти­во­ре­чия и сомне­ния в пред­став­ле­ни­ях, поня­ти­ях и сво­ем соб­ст­вен­ном убеж­де­нии. Уста­но­вив­шись пра­виль­но, уре­гу­ли­ро­вав­ши свои отно­ше­ния к состав­ным частям и, так ска­зать, достиг­ши гар­мо­нии, он обре­та­ет выс­шее бла­го. (6) Тогда уже нель­зя сбить­ся с пря­мо­го пути, нет более скольз­ких мест, устра­не­ны все кам­ни пре­ткно­ве­ния, нет более шата­ния! Обла­дая таким разу­мом, чело­век будет делать все по соб­ст­вен­но­му побуж­де­нию; он будет ограж­ден от вся­ких неожидан­но­стей; все его дей­ст­вия будут удач­ны, так как он будет испол­нять их лег­ко, уме­ло и без замед­ле­ния. Ведь вялость и нере­ши­тель­ность обна­ру­жи­ва­ют борь­бу и непо­сто­ян­ст­во. Поэто­му сме­ло мож­но ска­зать, что выс­шее бла­го заклю­ча­ет­ся в духов­ной урав­но­ве­шен­но­сти. Доб­ро­де­те­ли непре­мен­но будут сосре­дото­че­ны там, где будут царить согла­сие и един­ст­во: раз­лад вно­сят поро­ки.

IX

(1) «Но и ты, — воз­ра­жа­ет мне про­тив­ник, — почи­та­ешь доб­ро­де­тель толь­ко ввиду того, что ожида­ешь от нее како­го-нибудь удо­воль­ст­вия». — Во-пер­вых, если доб­ро­де­тель и может доста­вить какое-либо удо­воль­ст­вие, то из это­го еще не следу­ет, что к ней стре­мят­ся ради удо­воль­ст­вия, так как послед­нее явля­ет­ся не един­ст­вен­ным резуль­та­том доб­ро­де­те­ли, а одним из мно­гих. Да и не во имя удо­воль­ст­вия под­ви­за­ет­ся доб­ро­де­тель, нет! Она ста­вит себе иную зада­чу, но тем не менее ска­зы­ва­ет­ся пло­до­твор­ной и в этом отно­ше­нии. (2) Как на вспа­хан­ном для посе­ва поле вырас­та­ют кое-где цвет­ки, хотя не для этих рас­те­ньиц, как бы они ни были при­ят­ны для глаз, затра­че­но столь­ко труда, — у сея­те­ля была дру­гая цель, а это толь­ко слу­чай­но при­вхо­дя­щее явле­ние; точ­но так же и удо­воль­ст­вие — не награ­да за доб­ро­де­тель и не побуди­тель­ная при­чи­на к ней. Доб­ро­де­тель при­вле­ка­тель­на не пото­му, что достав­ля­ет насла­жде­ние, а, наобо­рот, она достав­ля­ет насла­жде­ние бла­го­да­ря сво­ей при­вле­ка­тель­но­сти. (3) Выс­шее бла­го заклю­ча­ет­ся в самом созна­нии и в совер­шен­ст­ве духа. Когда послед­ний закон­чит свое раз­ви­тие и сосре­дото­чит­ся в сво­их пред­е­лах, ему, ввиду пол­но­го осу­щест­в­ле­ния выс­ше­го бла­га, нече­го боль­ше желать. Ведь поня­тие о целом не допус­ка­ет воз­мож­но­сти какой-нибудь не вхо­дя­щей в его состав части, рав­но как нель­зя допу­стить, чтобы что-либо нахо­ди­лось даль­ше кон­ца. (4) Поэто­му ты рас­суж­да­ешь нело­гич­но, спра­ши­вая, что застав­ля­ет меня стре­мить­ся к доб­ро­де­те­ли. Твой вопрос рав­но­си­лен жела­нию опред­е­лить то, что выше высо­чай­ше­го пунк­та. Ты спра­ши­ва­ешь, что я желаю най­ти в доб­ро­де­те­ли? — Ее самое! Ведь нет ниче­го луч­ше ее, она сама слу­жит себе награ­дой. Или, может быть, ты не удо­вле­тво­ришь­ся, когда я ска­жу тебе: выс­шее бла­го — это непре­клон­ная твер­дость духа, пред­у­смот­ри­тель­ность, тон­кость, здра­вие, неза­ви­си­мость, гар­мо­ния, кра­сота? Ты все еще тре­бу­ешь ука­за­ния выс­ше­го прин­ци­па, под кото­рый мож­но было бы все это под­ве­сти? Толь­ко при чем же тут удо­воль­ст­вие? Ведь я став­лю вопрос о бла­ге чело­ве­ка, а не чре­ва, кото­рое про­стор­нее у скота и диких зве­рей.

X

(1) «Ты при­тво­ря­ешь­ся, — гово­рит эпи­ку­ре­ец, — буд­то не пони­ма­ешь смыс­ла моих слов. Я утвер­ждаю, что нель­зя жить при­ят­но, не живя вме­сте с тем нрав­ст­вен­но, а это­му усло­вию не могут удо­вле­тво­рять бес­сло­вес­ные живот­ные и те люди, для кото­рых мери­лом бла­га слу­жит пища. Я еще раз заяв­ляю ясно и откры­то, что та жизнь, кото­рую я назы­ваю при­ят­ной, невоз­мож­на без содей­ст­вия доб­ро­де­те­ли». — (2) Но кто же не зна­ет, отве­чу я, что вели­чай­шие глуп­цы уто­па­ют в ваших хва­ле­ных удо­воль­ст­ви­ях, что и бес­пут­ные люди ведут весь­ма при­ят­ную жизнь и что даже дух достав­ля­ет мно­же­ст­во раз­но­род­ных без­нрав­ст­вен­ных удо­воль­ст­вий? Здесь игра­ют роль преж­де все­го над­мен­ность и чрез­мер­ное само­мне­ние, тще­слав­ная страсть к воз­вы­ше­нию над осталь­ны­ми людь­ми, черст­вый и сле­пой эго­изм, затем сла­бо­воль­ная изне­жен­ность, вспы­хи­ваю­щая по пустяч­ным пово­дам ребя­че­ская весе­лость и, нако­нец, зло­ре­чи­вость, нахаль­но-задор­ная занос­чи­вость, празд­ность, нера­ди­вость, вялость и духов­ная спяч­ка. (3) Все эти недо­стат­ки устра­ня­ет доб­ро­де­тель, застав­ляя нас встре­пе­нуть­ся. Она допус­ка­ет удо­воль­ст­вия толь­ко после пред­ва­ри­тель­ной их оцен­ки и в слу­чае одоб­ре­ния не при­да­ет им боль­шо­го зна­че­ния, счи­тая их толь­ко допу­сти­мы­ми; она нахо­дит удо­вле­тво­ре­ние не в насла­жде­нии удо­воль­ст­ви­я­ми, а в воз­мож­но­сти ока­зать по отно­ше­нию к ним воздерж­ность, а ведь, с вашей точ­ки зре­ния, воздерж­ность, ума­ляя удо­воль­ст­вие, явля­ет­ся нару­ше­ни­ем выс­ше­го бла­га. Ты увле­ка­ешь­ся удо­воль­ст­ви­ем, я отно­шусь к нему сдер­жан­но; ты им насла­жда­ешь­ся, я толь­ко поль­зу­юсь; в тво­их гла­зах оно выс­шее бла­го, для меня оно — даже не бла­го; ты ради удо­воль­ст­вия дела­ешь все, я — ров­но ниче­го. XI. (1) Гово­ря, что я ниче­го не делаю ради удо­воль­ст­вия, я имею в виду муд­ре­ца, того един­ст­вен­но­го чело­ве­ка, кото­ро­му, по тво­е­му мне­нию, доступ­но удо­воль­ст­вие.

XI

Муд­ре­цом же я назы­ваю раба какой-нибудь стра­сти, а сла­сто­люб­ца — и подав­но. Дей­ст­ви­тель­но, каким обра­зом чело­век, захва­чен­ный стра­стью к удо­воль­ст­ви­ям, усто­ит про­тив тяже­ло­го испы­та­ния, опас­но­сти, нище­ты, про­тив столь мно­гих гроз­ных бед­ст­вий, обу­ре­ваю­щих чело­ве­че­скую жизнь? Раз­ве у него хва­тит сил пере­не­сти вид стра­да­ния и смер­ти? Раз­ве его не при­ве­дут в смя­те­ние гро­мо­вые уда­ры и такое мно­же­ст­во лютых вра­гов, когда он побеж­ден столь захуда­лым про­тив­ни­ком? Он будет делать все, что ему вну­шит страсть к удо­воль­ст­ви­ям. А ты раз­ве не видишь, как мно­го соблаз­ни­тель­ных мыс­лей она спо­соб­на вну­шить? (2) «Она не станет давать ему позор­ных сове­тов, — гово­ришь ты, — так как она сопря­же­на с доб­ро­де­те­лью». — А ты, с дру­гой сто­ро­ны, не видишь, како­во то выс­шее бла­го, кото­рое нуж­да­ет­ся в пестуне, чтобы быть вооб­ще бла­гом? Каким же обра­зом доб­ро­де­тель, нахо­дясь в зави­си­мо­сти от удо­воль­ст­вия, будет управ­лять им, когда испы­ты­вать зави­си­мость свой­ст­вен­но под­чи­нен­но­му, а управ­лять — гос­под­ст­ву­ю­ще­му. Ты ста­вишь на зад­ний план гос­под­ст­ву­ю­щую силу. Да и пре­вос­ход­ное назна­че­ние име­ет у вас доб­ро­де­тель, кото­рой вме­ня­ет­ся в обя­зан­ность напе­ред отведы­вать чашу удо­воль­ст­вий! (3) Ниже мы увидим, оста­ет­ся ли еще доб­ро­де­тель у тех, кто так оскор­би­тель­но с ней обра­ща­ет­ся; поте­ряв­ши свое досто­ин­ст­во, она лиша­ет­ся пра­ва и на свое назва­ние. Теперь же, воз­вра­ща­ясь к пред­ме­ту рас­суж­де­ния, я ука­жу мно­гих погло­щен­ных удо­воль­ст­ви­я­ми людей, кото­рых судь­ба осы­па­ла все­ми сво­и­ми дара­ми и кото­рых ты все-таки дол­жен при­знать дур­ны­ми. (4) Взгля­ни на Номен­та­на и Апи­ция³, с каким рве­ни­ем они отыс­ки­ва­ют зем­ные и мор­ские бла­га (так они назы­ва­ют свое про­до­воль­ст­вие) и за сто­лом про­из­во­дят смотр живот­ным всех стран. Посмот­ри на них так­же, как они в ожида­нии тра­пезы поко­ят­ся на усы­пан­ных роза­ми ложах, услаж­дая свой слух мело­ди­я­ми, гла­за — зре­ли­ща­ми, а нёбо — тон­ки­ми вку­со­вы­ми ощу­ще­ни­я­ми. Мяг­кие и неж­ные нагре­тые оде­я­ла при­ят­но лас­ка­ют все их тело, а чтобы и нозд­ри тем вре­ме­нем не оста­ва­лись в без­дей­ст­вии, раз­ны­ми бла­го­во­ни­я­ми напол­ня­ет­ся даже место, где в честь рос­ко­ши справ­ля­ет­ся триз­на. Ты не ста­нешь отри­цать, что они уто­па­ют в удо­воль­ст­ви­ях, одна­ко их ожида­ет стра­да­ние, так как то, чему они раду­ют­ся, не есть бла­го.

XII

(1) «Их ожида­ет стра­да­ние, — заме­ча­ет мой про­тив­ник, — пото­му что мно­гие слу­чай­ные обсто­я­тель­ства могут сму­тить их дух и про­ти­во­ре­чи­вые мыс­ли будут тре­во­жить их ум». — С этим я согла­сен, но тем не менее эти самые глуп­цы, несмот­ря на непо­сто­ян­ст­во и на гряду­щие угры­зе­ния сове­сти, пере­жи­ва­ют боль­шие удо­воль­ст­вия, так что следу­ет при­знать, что они сво­бод­ны от вся­ко­го тягост­но­го чув­ства до тех пор, пока лише­ны здра­во­го ума: как это быва­ет с боль­шин­ст­вом, они сума­сброд­ст­ву­ют весе­ло, выра­жая свое безу­мие хохотом. (2) Удо­воль­ст­вия же муд­ре­цов, наобо­рот, спо­кой­ны, скром­ны, почти сла­бы, сдер­жан­ны и едва замет­ны, так как появ­ле­нию их не пред­ше­ст­ву­ет искус­ст­вен­ное воз­буж­де­ние стра­сти, и, хотя они насту­па­ют сами собой, одна­ко они не в поче­те у этих людей, вос­при­ни­маю­щих их без вся­ко­го увле­че­ния. Муд­ре­цы скра­ши­ва­ют ими жизнь, допус­кая их как эпи­зо­ди­че­ское явле­ние, вро­де забав­ной сце­ны и шут­ки в серьез­ной дра­ме. (3) Поэто­му пусть люби­те­ли насла­жде­ний пере­ста­нут соеди­нять несов­ме­сти­мое, навя­зы­вая доб­ро­де­те­ли удо­воль­ст­вие, а то подоб­ное недо­ра­зу­ме­ние ока­зы­ва­ет­ся лест­ным лишь для дрян­ных люди­шек. Так, этот рас­пу­щен­ный сла­сто­лю­бец, веч­но рыгаю­щий и пья­ный, зная, что он живет в свое удо­воль­ст­вие, вооб­ра­жа­ет, что жизнь его доб­ро­де­тель­на, так как слы­шит, что удо­воль­ст­вие неот­де­ли­мо от доб­ро­де­те­ли; затем он выда­ет свои поро­ки за муд­рость и бра­ви­ру­ет сво­им бес­стыд­ст­вом. (4) Таким обра­зом, эти гос­по­да рос­ко­ше­ст­ву­ют не по вине Эпи­ку­ра. При­стра­стив­шись к поро­кам, они скры­ва­ют свое рас­пут­ст­во под личи­ной фило­со­фии и сбе­га­ют­ся туда, где слы­шат похваль­ные речи в честь удо­воль­ст­вия. Они не при­ни­ма­ют в рас­чет, как трез­во и уме­рен­но (тако­во мое искрен­нее мне­ние) про­слав­лен­ное удо­воль­ст­вие Эпи­ку­ра, но уже при одном назва­нии его они сле­та­ют­ся, ища для сво­их похо­тей како­го-нибудь бла­го­вид­но­го пред­ло­га и авто­ри­те­та. (5) При этом они теря­ют стыд перед гре­хом, един­ст­вен­ное бла­го, оста­вав­ше­е­ся у них в пороч­ной жиз­ни. Они вос­хва­ля­ют то, что рань­ше застав­ля­ло их крас­неть, и хва­ста­ют сво­ей пороч­но­стью. А раз позор­ное без­де­лье удо­сто­и­лось почет­но­го назва­ния, невоз­мож­но и нрав­ст­вен­ное воз­рож­де­ние моло­де­жи.

XIII

(1) Вот поче­му пагуб­но это про­слав­ле­ние удо­воль­ст­вия: бла­го­род­ные прин­ци­пы тако­вой про­по­веди оста­ют­ся неза­ме­чен­ны­ми, а соблаз­ни­тель­ная часть бро­са­ет­ся в гла­за. Лич­но я, впро­чем, того мне­ния (выска­жу его, хотя оно и не встре­тит сочув­ст­вия у моих собра­тьев-сто­и­ков), что уче­ние Эпи­ку­ра в нрав­ст­вен­ном отно­ше­нии без­упреч­но и, если в него вник­нуть поглуб­же, даже суро­во, так как пре­сло­ву­тое удо­воль­ст­вие сво­дит­ся здесь к суще­му пустя­ку. Эпи­кур под­чи­ня­ет его тому зако­ну, кото­рый мы счи­та­ем обя­за­тель­ным для доб­ро­де­те­ли: он тре­бу­ет, чтобы оно сооб­ра­зо­ва­лось с при­ро­дой. Рас­пут­ст­во же не удо­вле­тво­ря­ет­ся тем, чем доволь­ст­ву­ет­ся при­ро­да. (2) Но горе в том, что чело­век, назы­ваю­щий сча­стьем бес­печ­ную празд­ность и череду­ю­ще­е­ся с раз­вра­том обжор­ст­во, ста­ра­ет­ся в оправ­да­ние сво­е­го дур­но­го поведе­ния сослать­ся на вес­кий авто­ри­тет. При­мы­кая к шко­ле Эпи­ку­ра, бла­го­да­ря ее заман­чи­во­му деви­зу, он стре­мит­ся не к таким удо­воль­ст­ви­ям, о кото­рых ему гово­рят, а к таким, с жаж­дой кото­рых он при­шел. И вот, соста­вив­ши себе мне­ние, что его поро­ки соот­вет­ст­ву­ют уче­нию Эпи­ку­ра, он не пред­а­ет­ся им роб­ко и тай­ком, а рас­пут­ст­ву­ет уже сме­ло и откры­то. Я не реша­юсь утвер­ждать по при­ме­ру боль­шин­ства сто­и­ков, что шко­ла Эпи­ку­ра — рас­сад­ник мер­зо­стей, а толь­ко гово­рю: «Она на пло­хом сче­ту, но ее опо­ро­чи­ли неза­слу­жен­но». (3) Нель­зя, конеч­но, судить об этом без озна­ком­ле­ния с ее внут­рен­ней сто­ро­ной. А меж­ду тем, самый фасад ее дает повод к сплет­ням и ниче­го пут­но­го не пред­ве­ща­ет. Полу­ча­ет­ся такое впе­чат­ле­ние, как буд­то доб­лест­ный муж надел жен­ское пла­тье. — Ты не поте­рял чув­ства сты­да (ска­зал бы я ему) и свя­то блюдешь муж­скую честь; твое тело не осквер­ня­ет­ся пороч­ным насла­жде­ни­ем, одна­ко нехо­ро­шо, что у тебя в руке тим­пан⁴. Нуж­но выбрать при­стой­ное зна­мя. Самый девиз дол­жен побуж­дать к бес­по­щад­ной борь­бе с теми поро­ка­ми, кото­рые тот­час после сво­е­го появ­ле­ния изне­жи­ва­ют чело­ве­ка. (4) Вся­кий побор­ник доб­ро­де­те­ли вну­ша­ет мысль о бла­го­род­ст­ве сво­е­го харак­те­ра, сла­сто­лю­бец же счи­та­ет­ся бес­силь­ным, сла­бо­воль­ным вырод­ком, спо­соб­ным на вся­кие гадо­сти, если кто-нибудь не научит его стро­го раз­ли­чать удо­воль­ст­вия, огра­ни­чи­ваю­щи­е­ся есте­ствен­ной потреб­но­стью, от тех без­мер­ных изли­шеств в насла­жде­ни­ях, кото­рые увле­ка­ют чело­ве­ка в без­дну и страсть к кото­рым ста­но­вит­ся тем нена­сыт­нее, чем боль­ше ее удо­вле­тво­рят. (5) Так пусть же пред­ше­ст­ву­ет доб­ро­де­тель: тогда все наши шаги будут без­опас­ны. Неуме­рен­ное удо­воль­ст­вие вред­но; в доб­ро­де­те­ли же нель­зя опа­сать­ся неуме­рен­но­сти, так как в ней самой заклю­ча­ет­ся чув­ст­во меры. А то, что стра­да­ет от соб­ст­вен­ной вели­чи­ны, не есть бла­го.

XIV