ВОЛЬФГАНГ КРАУС .Культура будущей Европы .На пороге нового тысячелетия

Кто задается вопросом о культуре будущей Европы?

Разумеется, тот, кому культура представляется важнейшей предпосылкой достойной, наполненной смыслом жизни. Не обязательно европеец - любой человек может заду­мываться над этим вопросом, коль скоро он вообще интересуется культурой (придает большое значение культуре), поскольку Европа, как известно, - это уникальный и не­исчерпаемый родник культуры, и все. что когда-либо происходило здесь, обязательно нахо­дило отклик во многих частях света.

Но, конечно, в первую очередь и наиболее остро этот вопрос будут ставить те, кто недоволен современным состоянием культуры в Европе: например, те. кто на основе собственного и исторического опыта отрицает радикальные революции, то есть живет и мыслит в духе эволюционного и непрерывного развития. Разумеется, вопрос о культуре будущей Европы заботит более всего интеллигенцию - к примеру, тех читателей, которые впадают в уныние и откладывают книгу после нескольких непонятных или отталкивающих страниц текста; тех зрителей, которые покидают театр посреди спектакля после несколь­ких скучных или неприятных сцен. Это могут быть посетители выставок, которые спо­собны возмущаться экспонатами, если не улавливают в них смысла, и в то же время с негодованием отворачиваются от полотен, если они кажутся им банальными. Ведь трудно отрицать тот факт, что в западном искусстве и вокруг него наблюдается определенная поляризация: с одной стороны, мы видим искусство без публики, а с другой - публику без искусства.

При этом деятели искусства сетуют, что их произведения едва ли находят заинтере­сованную публику (истинных ценителей поэзии и прозы, театра и живописи), даже несмотря на изредка появляющиеся в прессе благосклонные рецензии критиков. Что же касается маленькой группы элитарных художников, которые обычно бывают особенно ранимы, то их рафинированные творения являются, как правило, результатом весьма субъективного видения, их фантазии часто выражаются малодоступным языком, а сами они впадают в состояние ярости или горького разочарования, когда обнаруживают, что их работами интересуются лишь отдельные коллеги, да и те часто хвалят лишь ради того, чтобы их самих похвалили.

В последнее время в результате краха коммунистической утопии протест против буржуазного общества (и без того едва ли существующего) переместился в эстетическую плоскость (хотя многие критики сами далеки от совершенства и находятся где-то на уровне между подвалом и первым этажом). Но серьезный эстетический протест требует глубоких знаний и настоящего художественного профессионализма (я в этом случае вспоминаю таких художников, как Пикассо или Макс Эрнст).

Когда мы сравниваем произведения искусства последних трех десятилетий с литератур­ными, музыкальными или другими художественными событиями первой половины нашего века (вплоть до середины 60-х годов), то 60-90-е годы приходится квалифицировать как период слабости (хотя и преисполненный шума и звона).

Вспомним предыдущее тридцатилетие (1935-1965): в литературе тогда трудились одновременно Андре Жид, Антуан де Сент-Экзюпери. Жорж Бернанос. Поль Клодель, Жан Жи-раду, Франсуа Мориак, Альбер Камю, Андре Мальро, Тейяр де Шарден, Габриэль Марсель, Жан Поль Сартр, Эжен Ионеско - и это только на французском языке.

А по-немецки писали: Томас Манн, Генрих Манн, Герман Гессе, Бертольд Брехт, Ро­берт Музиль, Герман Брох, Франц Верфель и многие другие.

Откуда же этот спад последних десятилетий? Может быть, достижения в естественных науках с их небывалыми техническими открытиями, определили возникновение невиданной в истории эпохи, когда творческая активность интеллигенции обращена преимущественно не на духовное самовыражение, не в сторону философии и искусства, а, напротив, в сторону практической жизни. Фантазия очень быстро воплощается в жизнь: сегодня имеет место не столько метафорическое обыгрывание звездной темы, сколько ее инженерное решение, не столько стихи о Луне, сколько возможность реального запуска ракеты. В нынешней лите­ратуре мечта идет гораздо дальше, чем в "Тысяче и одной ночи": это не грезы о ковре-самолете, а описание полета, то есть реализация мечты.

Не эпос, не холст, не храмы, не дворцы, а телевидение, телефон, самолет, ракета и компьютер составляют современные результаты нашего творчества и осуществление самых дерзких мечтаний. Образы из нашей поэзии, музыки и живописи были воплощены в реальность благодаря физике и технике. Значит ли это, что искусство оказалось в фазе полного распада?

Не следует спешить с ответом на этот вопрос. Я хочу прежде обратить внимание на то, что до сих пор у нас речь шла только об искусстве, философии и частично о гуманитарных науках. Но разве понятие культуры ограничивается этими компонентами?

Как раз для немецкоязычной традиции характерно такое представление о культуре, когда философия, искусство и науки о духе заполняют почти все "поле культуры". У французов, англичан и американцев это выглядит иначе. Там всю сумму элементов нашего привычного понятия культуры вбирает в себя слово цивилизация"

Впрочем, в понятие цивилизации у них включены и некоторые другие аспекты, и более того - эти другие аспекты выдвигаются на первый план, что для Центральной Европы непривычно. Культура, или цивилизация, здесь опирается прежде всего на категорию "форма жизни" и тем самым на технику и естествознание. Кстати говоря, такой подход, оказывается очень близок к античности. Древние греки (Аристотель, например) наполняли понятие культуры как раз тем самым жизненным, всеобъемлющим и всепроникающим содержанием, о котором я говорил выше.

В этом же смысле высказывался Зигмунд Фрейд, когда писал: "Я бы не стал разделять цивилизацию и культуру". В книге "Культура и власть. Превращение желания" я попытался определить культуру следующим образом: "Культура есть некое гуманистическое содер­жание, которое находит выражение в реальной жизни, отражается в искусстве и путем искусства усиливается (нередко даже ценой вроде бы критического вызова)". Таким обра­зом, я подчеркиваю, что хотя искусство, философия и науки о духе суть важнейшие эле­менты культуры, но они не составляют ядра культуры.

Две мысли должны подкрепить мои тезисы. Напомню несколько строк из Аристотеля: "Мы ведь проводим исследование не затем, чтобы знать, что такое добродетель, а чтобы стать добродетельными" (Никомахова этика, В, 2, II). И один из нынешних авторов -Габриэль Марсель - писал: "Мышление как абстрактное понятие - это ничто; я существую только, когда я думаю о судьбе моего брата" ("Онтологическая тайна").

Итак, культура - это содержательность, качество образа жизни. Для того чтобы по­пытаться ответить на вопрос о культуре будущей Европы, необходимо рассмотреть гораздо более широкий круг проблем, нежели только сферу философии, искусства и наук о духе.

Правда, такое расширительное толкование понятия культуры с позиций позитивизма может привести на ложный путь: и тогда, прикрываясь покрывалом свободы от ценностных суждений и отстаивая принципы научно-дескриптивной этнологии или антропологии, мож­но назвать словом "культура" все, что так или иначе "окультурено" прикосновением чело­века. При таком подходе в разряд культуры попадает многое, что таковой не является, включая каннибализм, суть которого противоречит понятию культуры.

Слово "colere" в латинско-немецком словаре И.М. Штовассера означает "заботиться, взращивать, ухаживать, оберегать, возносить, обожествлять, почитать, восхищаться", а так­же: "жить оседлой жизнью". То есть понятие культуры берет свое начало в определенной эмоционально-окрашенной лексической среде и это нельзя оставлять без внимания. В этом категориальном ряду нет места для чего-либо, похожего на людоедство, бескультурье или антикультуру. Поведение, направленное на разрушение жизни, не может считаться явлением культуры. Клятва Гиппократа относится не только к медицине, она является выражением и критерием культуры.

Английский ученый и писатель К.П. Сноу даже на английской почве видел серьезную опасность в факте возникновении "двух культур". Он с сожалением и предостережение говорил о том, что "традиционная, унаследованная культура", расположившись в академической и эстетической башне из слоновой кости, взирает свысока на естественнонаучную техническую реальность. Что касается деятелей естественнонаучного и технически: фронта, то они облегчили себе жизнь, освободившись от раздумий и ответственности: они просто проигнорировали высокомерных гуманитариев вместе со всеми их спекуляциями на этические темы.

Во всяком случае в ареале немецкого языка в средней и восточной Европе обозначенная Сноу проблема "двух культур" проявилась очень рано и получила вербальное выражение; том, что там давно существуют два различных слова: "культура и цивилизация": и. г. мнению Ницше и Достоевского, между этими понятиями лежит настоящая пропасть.

Культура и цивилизация здесь давно воспринимаются как диаметральные противополож­ности. Более того, здесь даже возник некий культ отрицания разума. Некий фронт борьбы с Просвещением и, конечно, с техникой и научно-технической организацией мира. какой-то антирационализм (может быть, даже иррационализм). От Ницше и Достоевского эстафета переходит к Мюллеру ван ден Бруку, к Полю де Лагару. к Лангбену. к разрушительным мифам в искусстве и еще больше - в политике.

В будущей культуре - и тут я подхожу к главной теме "культуры будущей Европы' -необходимо преодолеть эту пропасть. В упомянутой уже книге "Культура и власть" есть такие строки: "Я говорил о культуре как о таком явлении, которое выходит за рамки науки, искусства и игры, и должно распространяться на всю совокупность человеческой деятель­ности. Я показал, как определенная часть этой культуры - техника, естествознание, эко­номика - переживает стремительный взлет и начинает как бы самостоятельную, бездухов­ную жизнь, вне контроля со стороны человека и в отрыве от гуманитарных целей и цен­ностей".

Я хотел бы выразить свою программу одной фразой: "То. что мы называем цивилизация должно стать культурой".

Думается, что именно с этих позиций следует рассматривать вопрос о культуре будущей Европы. К этому добавляется еще одна важная проблема: сегодня приходится говорить о расколе на "культуру и цивилизацию" не только по вертикали, но и по горизонтали. На протяжении нескольких десятилетий Европу разрывали политические и экономические противоречия мирового масштаба: раскол на две политические системы, а также на ры­ночный Запад и планово-авторитарный Восток. Все это уже само по себе обусловило раз­рушение единой культурной традиции, возникновение "двух культур". 70-летний "железный занавес" скрывал от Западной Европы все то, что происходило в Коммунистическом Советском Союзе, где за эти годы сложился ни на что не похожий уникальный мир, где возникло совершенно особое общество и особый тип людей, во многом сформированный этим обществом. В завоеванных позднее и присоединенных к этой системе странах обна­руживаются еще дополнительные, промежуточные структуры и формы. Но все равно здесь наблюдается нарушение традиционного развития: разрыв, который необходимо пре­одолеть.

Если не случится катастрофа, и Европа под ее осколками не погрузится в хаос, то из сложившейся ситуации есть только один выход: это разумное и осмысленное движение в направлении устранения возникшего противостояния. При этом можно сохранить все многообразие противоположностей и сделать это мирным путем, и сделать плодотворным соперничество красок и оттенков, открывая новые измерения культуры.

Довольно часто мы слышим рассуждения о том, что культура не терпит принуждения. что ею нельзя управлять. Возможно, это так и есть, однако нет сомнения, что все, кто участвует в культурном процессе, стремятся к сохранению и расширению "поля культуры". Необходимо страстное желание и усилия тысяч и миллионов людей, чтобы в определенном месте и в определенное время возникла культура, в которой найдет отражение современ­ное и будущее состояние общества. Так, Августин, обращаясь ко всем и каждому, произнес: "Время - это мы, каковы мы сами, таково и время".

Заряд, содержащийся в этих словах, обращен к каждой отдельной личности, со всеми ее творческими задатками и способностями, но одновременно он настраивает на сопережи­вание, на резонанс, который имеет чрезвычайное значение для формирования психоло­гического климата эпохи. Эти слова адресованы также к различным организационным структурам, которые сегодня так много значат в жизни. Ведь преодоление раскола культуры, о котором мы ведем речь, немыслимо без этих учреждений. И нравится это кому бы то ни было или нет, но одним из условий возникновения единой и мирной Европы является качественная работа этих институциональных структур. Этот процесс объеди­нения - по определению - это акция мира - предполагает от каждой стороны проявление толерантности, взаимопонимания, умения принять и отнестись с уважением к интересам другой стороны и ее своеобразию. Такое отношение само по себе уже есть проявление культуры.

Сам факт того, что мы находимся на пороге объединения Европы - или. по крайней мере, ее огромной части - является мощным симптомом невиданных в истории потен­циальных возможностей культуры. Пора приучить себя к тому, чтобы критерии культуры и масштаб ее проявлений соотносить не только с произведениями искусства. Воистину объединенная Европа, без войн (как холодных, так и горячих) стала бы таким грандиозным достижением культуры, какие в истории наперечет. Или возьмем другой пример: Америка. Соединенные Штаты. Приходится признать, что культорологи в своих категорических суждениях об этой стране бывают часто несправедливы, ибо сама Конституция Соеди­ненных Штатов и ее реализация (даже если и не окончательная) имеет вполне опреде­ленное и очень серьезное отношение к явлениям культуры. Так как у людей и институтов, которые живут в соответствии с принципами этой конституции, в культурной жизни возникают совершенно определенные приоритеты. И как бы я ни любил искусство, я должен признать, что не только оно важно для культуры и что не следует клеймить тех, кто придерживается такого мнения. Законы, правила и конституции, тип политической системы и характер производства, а также межличностные отношения, средства массовой информации и еще многое другое входит составной частью в культуру. Таким образом, мы сразу видим, в чем сегодня прежде всего проявляется дефицит нашей культуры, а именно: не в снижении художественного уровня театрального или другого вида искусства, а в безвкусице и скандальности наших средств массовой информации, их погоне за сенсациями, жажде денег и власти...

Я не хотел бы, чтобы меня заподозрили в недооценке или искажении роли искусства, потому что я никогда не забуду своих ощущений от фуг Себастьяна Баха, сонат Франца Шуберта, стихов Ингеборг Бахман. Збигнева Герберта и Петера Хандке и многих других произведений искусства.

И если бы в мою душу хоть на миг закралось сомнение в значимости искусства (на­пример, под давлением мутного потока китчевой живописи или других авангардистских течений, которые претендуют на привилегированное положение и на последнее слово в искусстве), я бы устыдился этого сомнения. И все же я хотел бы подчеркнуть, что ограничение понятия культуры рамками искусства ошибочно, и что подобная точка зрения, распространившись на какой-то период в Европе XIX в.. повлекла за собой самые нега­тивные последствия для самого искусства, что выразилось в отрыве его от реальной жизни. На самом деле искусство неразрывно связано с жизнью, а значит, с возможностями культуры.

Нередко вспыхивающий сегодня национализм (или даже шовинизм) обусловлен еще одним серьезным недостатком культуры - отсутствием толерантности. Саморазруши­тельный иррационализм и фанатизм, ведущий к гражданским воинам, как правило, бывают обусловлены нехваткой разума, знаний, недостатком человечности, неспособностью конт­ролировать свои собственные эмоции. Что же это, как не дефицит культуры?

Здесь как раз кроется разгадка проблемы национализма в Европе. Франц Грильпарцер, который изучал Дунайскую монархию, сказал как-то крылатую фразу: "От гуманизма к национализму, а от него - к зверству". Национализм очень часто сопровождается фана­тизмом, во всяком случае, как показывает кровавый исторический опыт прошлого и настоящего времени, опасность такого развития событий чрезвычайно велика. Что касается меня, то я тоже крайне неохотно пользуюсь словом "национализм", так как оно для меня неразрывно связано со словом "социализм", а к понятию "национал-социализм" я не могут оставаться индифферентным. Тем более, что сегодня, к нашему ужасу, мы снова наблюдаем, как эти слова, притягиваясь друг к другу, образуют "гремучую смесь", готовую к взрыву.

Если же брать понятие культуры и широком смысле слова, то можно ожидать возраже­нии такого рода, что при подобном толковании любое явление жизни попадает либо в раз­ряд культуры, либо в разряд недокультуры. Порядочность, честность, любовь к ближнему, доброта, готовность прийти на помощь, надежность, великодушие, внимание к людям и чувство такта - все это, без сомнения, суть проявления культуры. Ну а мораль, этика, религия, мифы, идеалы - разве они на самом деле не имеют непосредственного отношения к культуре? Или, может быть, это не явления культуры? Правда, тогда в категориальный ряд культуры попадают в значительной мере представления о человечности, о совместной жизни, о правилах поведения и, конечно, об искусстве - и не столько в плане того, каковы они есть, сколько в плане того, какими они должны быть. Культура - это самая большая, самая сильная и самая привлекательная утопия, или лучше: самый яркий и самый чистый -абсолютный - идеал, совершенство, к которому стремится человек.

Каков же реальный практический путь достижения этого идеала? Индивидуальный путь связан с планированием жизни, постановкой целей и задач, то есть с разработкой каждым человеком своего стиля жизни, в детали которого я сейчас не хотел бы вдаваться. А как обстоит дело с учреждениями культуры, о которых мы упоминали выше? Какие моменты, какие цели, какие критерии являются для них определяющими.

Прежде всего надо уяснить, о каких учреждениях идет речь. Число их огромно, а размеры весьма разнообразны. Воистину существует бесконечное множество культурных институтов: это ЮНЕСКО и Совет Европы, новый отдел культуры в Европейском Союзе и много других больших и маленьких региональных объединений, которые в последнее время играют серьезную роль в деле поддержания культуры. Часто эти институты имеют пра­вительственный уровень, иногда земельный, иногда городской, иногда региональный; они могут называться Министерствами культуры. Управлениями или Отделами, Союзами или Департаментами. В нашей стране и за рубежом существуют весьма крупные учреждения, типа нашего Государственного Института Культуры, который весьма обстоятельно ку­рирует различные направления художественной жизни - театр, литературу, музыку и изобразительное искусство - и во многом способствует их процветанию. Здесь же следует сказать и о системе образования, которая складывается из многочисленных и весьма разнообразных учебных заведений - от начальных школ до католических, евангелических и других академий (их финансирование обеспечивается либо государством, либо партиями, предпринимателями, банками).

Когда я говорю, что "культура - это некая гуманистическая сущность, которая находит проявление в реальной жизни и может отражаться в искусстве..,", то, естественно, возникает вопрос об этой гуманистической сущности, а также об ее особенностях в Европе. Я хотел бы подчеркнуть наиболее характерные черты европейской культуры, среди которых первая - гуманизм. И даже если между кантовским и марксистским понятием гуманизма существуют очень серьезные различия (и не мешало бы еще выяснить, является ли марксистский гуманизм таковым на самом деле), то все равно гуманистическая сущность культуры, как я ее понимаю, не вызывает сомнения. В Европе эта культура питается идеями Платона, но при этом она пронизана рационализмом Аристотеля. Она преис­полнена иудейско-христианским духом Ветхого и Нового Завета и развернута в трудах отцов церкви, в книгах Оригены, Августина. Дионисия Ареопагита и многих многих других авторов. Она вобрала в себя гуманистические традиции Возрождения, которые были восприняты Лейбницем. Кантом и Гете.

Большую роль в формировании гуманистической культуры Европы сыграло движение за права человека во всех его фазах и во всех странах: Англии. Франции и Америке. Однако самое главное в этой культуре - это труд миллионов незаметных и чаще всего безымянных людей, которые в повседневной жизни и в абсолютной истиной.

Что касается индивидуализма отдельной личности, то он берет свое начало вовсе не в Ренессансе, а в непосредственной христианской связи каждого отдельного человека с Богом. Глубочайшая религиозность Толстого и Достоевского имеет свои собственные корни. Однако не менее важное значение для культуры имеет предостережение философа Карла Поппера о возможной перверсии идеологий. И, конечно, очень важно вновь и вновь показывать эту "гуманистическую сущность" культуры, неустанно анализировать ее, находя все новые объяснения и иллюстрируя их новыми примерами.

Несмотря на все анархические и идеологические нападки и упреки, существует некая "Magna Chana"1 европейской культуры, которую необходимо не только сформулировать, но "Magna Ghana" - право на привилегии, которых добилось английское феодальное дворянство в 1215 г. в и прожить. И если попытаться совсем кратко охарактеризовать эти Magna Charta евро­пейской культуры, контуры которой я уже обрисовал, то надо сказать следующее: ее фундаментальные основания коренятся в Античности и в Библии, они развиваются в гуманизме Возрождения и в этике Просвещения, в экзистенциализме христианства и критическом рационализме Карла Поппера и, наконец, в многочисленных достижениях современной и будущей демократии. И если мы хотим подчеркнуть особенности собственно европейской культуры по сравнению с культурой Азии и Африки, то мы говорим об индивидуализме, обращаем внимание на роль личности, акцентируем значение каждого отдельного человека со всеми его способностями, с его свободой, правами и обязанностя­ми - всем тем, что и составляет специфику европейской культуры.

Великий мыслитель и математик Паскаль говорил о недостаточности точных дефиниций. Мы как раз тому пример: мы никогда не сможем строго очертить круг, точно описать 'гуманистическое содержание" и сферу действия нашей культуры, хотя мы очень хорошо знаем, в чем она состоит и как следует поступать, если мы решимся действовать в соответствии с ее принципами.

И вот, приближаясь к финалу, я хотел бы обратиться к примерам из жизни моей страны, ибо мне кажется, что Вена займет очень видное место в культуре будущей Европы.

Поскольку все идет к тому, что Австрия, слава Богу, скоро станет членом Европейского Союза, позвольте мне сказать еще несколько слов о моем родном городе... Вена не только столица современной Австрии, она несет в себе вековые традиции и является наследницей непрерывного процесса развития истории на протяжении 11 веков.

Я не смог бы здесь даже перечислить все события, которые разыгрывались на венской исторической сцене. Но я часто и неспроста упоминаю о том, что самая первая книга, которая появилась в Вене (это произошло, кстати, в эпоху, предшествующую этим 11 векам) называлась "Наедине с собой. Размышления" и принадлежала перу Марка Аврелия, который похоронен в Вене. Не вся книга, но две части, по меньшей мере, точно написаны в окрестностях Вены: "Та en Kanounto (Карнунт) стоит перед 3-й. "Та en Kouathois (Страна Квадов) стоит перед 2-й. Что касается других работ Марка Аврелия, то невозможно сказать ничего определенного о том. где они были написаны. После отступления римлян началась эпоха варварства.

Необходимо еще рассказать и о Габсбургах. Быть может, многих удивляет, что корона немецкого кайзера, а также священное копье, вынесенное с поля брани при Лехфельде, хранятся в специальном музее ценностей Венского двора. А ведь при Габсбургах суще­ствовал тот самый рейх, в котором солнце никогда не заходило: под флагом Габсбургов плавал Колумб, и украшенная перьями корона Монтесума тоже находится здесь в Вене, рядом с реликвиями габсбургского кайзера Максимилиана мексиканского. Очень заметное место в этой коллекции занимают экспонаты из Дунайской монархии, к которой некогда относились отдельные районы Северной Италии и Польши. Украины и Румынии, вся Чехия, Словакия и Венгрия и. разумеется, Хорватия, Словения и отчасти Сербия Я бы сказал: "Слава Богу, что сегодня их заботы больше не являются предметом дебатов в нашем парламенте". Ни один современный австриец не думает об этом иначе, как с содроганием.

Но продолжают существовать родственные связи, достаточно полистать венский теле­фонный справочник. И даже если не прямые контакты и отношения, то все равно остается глубокое духовное родство (ментальная общность/, узы которого протянулись далеко-далеко: в Галицию и Львов. Краков и Прагу. Братиславу и Будапешт, Венецию и Милан. При коммунистическом режиме культурные связи, конечно, подавлялись, но уничтожить их полностью все равно не удалось.

В ареале немецкого языка Вена за тысячу лет выросла, превратилась в огромный город мирового масштаба, урбанизация которого подпитывалась людьми самых разных нацио­нальностей. В этом, вероятно, кроются причины необычайных творческих достижений в культурной жизни Вены - начиная с 1880 г. и вплоть до середины нашего века. Я думаю, что именно прочность традиций обеспечила диалектический скачок от прошлого к модерну: в Вене работали Зигмунд Фрейд и Роберт Музиль. Арнольд Шенберг и Густав Климт, Оскар Кокошка и многие другие художники, В Праге (которая принадлежала Дунайской монархии) жил и работал Франц Кафка, и до 35 лет он был подданным Кайзера Франца Иосифа.

" Город и стоянка римских легионов в Панонии - нынешней Австрии. - Пр1ш. ред. • Страна Квадов занимала часть нынешней Венгрии. - Прим ред.

Если говорить о новой объединенной Европе, то необходимо по возможности внедрить ъ сознание жителей Восточной и Южной Европы понимание подлинного значения;: интернациональной сущности Вены, которые до сих пор недооценивались. В новой евро­пейской реальности должны быть сделаны иные акценты, и тогда махровым провинциалам не придет в голову сужать границы Австрии, а ее уникальная и перманентная роль в сфере культуры получит достойное воплощение.

Я снова и снова сравниваю Вену и ее место в Дунайской монархии с античной Александрией эллинской эпохи. Об Александрии нередко говорят, что она представляла собой всего лишь слабый отблеск классической греческой античности и конец великой эпохи. Но на самом деле Александрия Плотина, Клемента, Оригена и Филона стала столицей тогдашнего "модерна", который возник путем смешения элементов разных культур: египетской, иудейской и греческой - этим новым "модерном" стало христианство.

Как можно представить нашу будущую культуру'! Культура получит наибольший рост и инновационно" развитие там, где она и раньше сознательно поддерживалась и сохра­нялась (где она уже достигла высокого уровня, где ее ростки бережно и целенаправленно развивались), и это объясняется очень просто: без четкого тезиса вряд ли много смысла формулировать антитезис. Для всех тех, кто заботится о развитии культуры будущей Европы - причем Европы в широком смысле, - речь идет о необходимости опираться на тезис, то есть на то, что уже создано в культуре. И здесь на первый план выдвигается задача точной фиксации и полного отображения состояния культуры, как она есть. Есть компетентные специалисты, которые могут произвести целенаправленную классификацию существующих образцов культуры по тематическому принципу и описать их точно и подробно. Эта необходимость становится все более неотложной, поскольку существует определенная угроза исчезновения культуры в водовороте шумных скандалов и прово­каций, которые вошли в моду сегодня.

Без традиций нет никаких оснований для инноваций н эволюции. Воображаемые инновации не могут стать началом прогресса, ибо прогрессивное развитие возможно лишь тогда, когда есть осознанное отношение к традиции.

Эпоха модерна в Европе возникла как творческий парадокс, как реакция на дея­тельность самых консервативных сил. особенно гуманитарных школ и гимназий, которые всегда стояли на страже прошлого. Многие мои друзья, эмигрировавшие в Америку, рассказывали мне о том, какое огромное значение для них имело фундаментальное образование, полученное в классической австрийской гимназии. Это и изучение древних языков и, конечно же. в огромной степени общее стремление к универсальности образо­вания. Отголоски Ренессанса с его универсальной открытостью и уникальным гуманизмом были усвоены новым поколением и вызвали к жизни огромную творческую энергию и продуктивность молодежи.

И, разумеется, бережное отношение и максимально полное отображение культуры вчерашней и сегодняшней будет важнейшим фундаментом и движущей силой европейской культуры завтра. При этом всегда должны быть открыты двери в будущее.

Я хотел бы особо подчеркнуть одно обстоятельство, которое сегодня нередко за­малчивают, то ли намеренно, то ли бессознательно оставляя в тени тот факт, что европейская культура немыслима без Библии и ее учения о человеке, как части библейской истории (с ее раем и адом, Богом и дьяволом). Это может нравиться или нет, но наша культура немыслима без таких христианских ценностей, как вера, надежда, любовь, кото­рые составляют неизбывный источник силы (сдерживаемой логосом и самаритянским состраданием); она немыслима также без объединяющей аристотелевской логики, ориен­тированной на деятельность каждого индивида.

Из этих фактов следует с очевидностью, что при попытке объединения Европы речь идет о гораздо более серьезных проблемах, чем сельское хозяйство, рыболовство и тран­зитные перевозки. Практические шаги, конечно, важны, однако все они должны предпри­ниматься с учетом главной перспективы - перспективы создания истинно культурной Европы, то есть достижения в Европе высочайшего уровня духовной культуры. Любые материальные меры сами по себе не в состоянии обеспечить мир и социальную спра­ведливость, не говоря уже о личном счастье каждого человека.

По-моему, людей, которые, действуя в интересах культуры будущей Европы, страшатся ставить перед собой социально-психологические проблемы, воспитательные задачи и цели, можно по меньшей мере назвать близорукими. Как раз путем осмысления таких социально-психологических проблем мы получаем возможность не только понять категории и ценности прошлого, но и способствовать утверждению духа творчества в наступающем веке При этом я хочу напомнить о том, что вначале я уже попытался в самых общих чертах обозначить значимость такого феномена, как культура, и намекнуть об истинном объеме этой категории, когда говорил, что она занимает центральное место в чело­веческой жизни и определяет все мысли, решения и поступки человека. При таком подходе она далеко выходит за рамки искусства и наук о духе - тех сфер, которыми было принято ограничивать культуру, начиная с XIX в.

Культура будущей Европы, которая станет преемницей самых последних достижении нашего века, пока еще не имеет четких очертаний, но некоторые штрихи уже заметны. Они просматриваются на том огромном пространстве, которое становится доступным взору, когда взбираешься на огромную высоту и смотришь вниз. Такой высочайшей вершиной является европейская культура прошлых веков. Ее фрагменты проявляются уже в том, что мы оказываемся в состоянии адекватно оценить многие события прошлого и квали­фицировать их как акты безумия. Угроза хаоса достаточно страшна, будущее от него не застраховано. И ближайшие десятилетия напрямую зависят от того, насколько значи­тельны, активны и умны будут те силы, которые решатся вступить в бой за культуру и против хаоса.

Перевод с немецкого Э.М. Телитниковой