Яков Ямиев
ОРЬЯ
Рассказы
дедушки Яши
„Я, конечно, не думаю написать книгу,
это уж слишком громко для меня.
Но было очень приятно, когда ко мне в деревню пришло письмо, в котором вы пишете, что нашему внуку понравились мои рассказы.
Если вы сейчас не имеете возможности
быть рядом со мной, то я вам с удовольствием могу кое-что ещё написать...
ваш дедушка Яша
из деревни Старая Орья"
Яков Ямиев
Рассказы дедушки Яши
Орья
Рассказы-воспоминания о военном детстве, народное предание уральского рода, история деревни Орья.
Книга составлена по письмам и дневниковым записям Якова Ямиева.
© Ямиев Яков Ямиевич (1936-2006), автор
© Рисунки Юрия Ямиева-Яшина
Содержание
| стр. | |
| 1. Древние дороги………….………….. | |
| 2. Язык природы………….……………. | |
| 3. Орья……………………...……………. | |
| 4. Буй-голова…………………………… | |
| 5. Черемисы……………..….………….. | |
| 6. Два брата…………………………….. | |
| 7. Таинственное притяжение………… | |
| 8. Живая память предков…………….. | |
| 9. Клочок соломы ……………………… | |
| 10. Следы древности…………………… | |
| 11. Главное – есть вы ………………….. | |
| 12. Честный ……………………………… | |
| 13. Мастер ……………………………….. | |
| 14. В голодный год ……………………… | |
| 15. Вкус военного хлеба ……………….. | |
| 16. Моя первая сестрёнка …………….. | |
| 17. Быть глазами ……………………….. | |
| 18. Горох в шапке ………………………. | |
| 19. Холодные военные зимы …………. | |
| 20. Вокзал ………………………………… | |
| 21. Кизяки ………………………………… | |
| 22. Картофельные кружочки ………….. | |
| 23. Огуречная корзина …………………. | |
| 24. Последняя гусыня ………………….. | |
| 25. Сушёная картошка………………….. | |
| 26. Заплатка для котла ………………… | |
| 27. Староста деревни ………………….. | |
| 28. Не хватало силёнок ………………... | |
| 29. Не вошёл во вкус …………………… | |
| 30. Лапти ………………………................ | |
| 31. Коньки ………………………………… | |
| 32. Ледянки ………………………………. | |
| 33. Мельница из старого котла ………. | |
| 34. Эвакуированные ……………………. | |
| 35. Шофёрская мечта ………………….. | |
| 36. Дрова …………………………………. | |
| 37. Сеятели ………………………………. | |
| 38. На молотилке ……………………….. | |
| 39. Веяльщица …………………………... | |
| 40. Смелый человек ……………………. | |
| 41. «Ачай толын!» ………………………. | |
| 42. Трофей ………………………………. | |
| 43. Жили мы очень бедно …………….. | |
| 44. Наростик …………………………….. | |
| 45. Самое обыкновенное дело….......... | |
| 46. По лошадиному усмотрению......... | |
| 47. Независимость…………………….… | |
| 48. Собачий долг ………………………… |
Древние дороги
У нас всё ещё холодно.
Цыплята мои сидят под полом, а взрослые куры в сарае мёрзнут. В эти морозные дни я часто приезжаю к ним в деревню из нашей тёплой городской квартиры.
От перекрёстка, куда меня довозит автобус, я иду шесть привычных километров. Шагается бодро, приятно дышится морозным воздухом, а перед глазами из памяти оживает прошлое...
В моём детстве эта дорога, по которой я сейчас иду, была совсем другой – не по насыпи, а прямо по полю. Да и дорогой-то её назвать было нельзя. Зимой, где лошадь с санями прошла – там и дорога – лошадь чует старую колею под мягкой порошею. А летом посреди пахотного поля оставляли межу, нетронутую плугом. Но к середине осени такая дорога сильно размокала, ноги вязли в грязи, идти по ней было совсем невозможно... И только в непаханых полях и по лесам дороги всегда постоянные.
В ту пору, когда я был маленьким, бабушка мне рассказывала много всяких историй, передаваемых из поколения в поколение. Она говорила, что в далёком-далёком прошлом здесь всюду простирались дремучие непроходимые леса. В те древние времена даже тропинку в зарослях проторить было сложно, а о таких дорогах, по которым мы ездим и ходим сегодня, люди даже и мечтать не могли!
В таёжных дебрях наши предки, промышляя охотой, пробирались сквозь густой бурелом по звериным тропам. Но всё же легче было идти по ручьям и мелким речкам, где вода своим потоком как бы специально прочистила путь и выровняла дно слоем песка.
Моя бабушка ещё маленькой девочкой слышала от стариков, что когда-то очень-очень давно наш древний народ жил на Уральской возвышенности, спасаясь от Великого потопа. А когда большая вода стала уходить, люди постепенно отправлялись водными путями в дальние странствия осваивать новые земли. Они строили плоты и лодки и спускались вниз по течению ручейков и речек. Малые воды сливались в бурные потоки, ворочающие тяжёлые камни и разбивающие в щепки упавшие деревья. Конечно, плыть по таким рекам, нужна была сноровка…
Наконец, узкие пути расступались большими водными просторами с синими лесными горизонтами, где наши предки бережно обживали райские уголки земли. Они сооружали в землянках укромные жилища, промышляя охотой и сбором лесного урожая. Жили они так в ладу с матерью-Природой много веков. Так и жили бы, наверное, и по сей день.
Но наступили времена Великого переселения народов. Тогда с южной стороны пришли на больших лодках иноземные завоеватели. Они начали вытеснять наши племена, одни из которых сразу ушли вниз по течению Большой реки, а другие – обратно, уходя вверх по впадающим речным притокам, спрятались в глубине тайги. Пробираясь по замысловатым руслам речек, речушек и ручейков в приволье ещё никем не тронутых земель, оседали наши предки в неприметных заводях и широких излучинах, у дальних истоков и озёр, укрытых в холмистых долах и складках неохватной ни взором, ни разумом бесконечной лесной стороны.
 |
Язык природы
Когда долго идёшь по дороге, вместе с тобою идут мысли... С ними незаметно проходит и путь, как с хорошим попутчиком, с которым только разговорился, а он уже остаётся в первой деревне.
А ты идёшь дальше.
Далеко по дороге кто-то идёт навстречу. Обычно я издали пытаюсь узнать идущего по походке… Но оказалось, молодой человек мне не знаком. Приближаясь, вижу, что он тоже внимательно вглядывается в меня и за несколько шагов по давнему марийскому обычаю с улыбкой приветствует:
– Ка́ет мо?.. [1]
– Кае́м [2], – радостно отвечаю ему, и душа наполняется какой-то необъяснимой силой, раскрывающейся в этих простых родных словах, объединяя нас с далёкими предками!
Если прислушаться к марийской речи, можно услышать в ней мелодии ветра и всплески речной волны, шелест листьев и "говор" лесных обитателей… Марийцы говорят на одном языке с Природой.
Они и сейчас чем-то неуловимо выделяются в современном многонациональном обществе – не только некоторой наивной доверчивостью, но и чутким вниманием, особой природной слаженностью в движениях и словах.
Орья
Занятый течением мысли я и не заметил, как дорога открыла далеко передо мной широкую, всхолмлённую долину, ослепительно сверкающую серебристым снегом…
Отсюда начинается моё детство.
По всему горизонту словно Кто-то гигантской рукой своею по-сгрудил края протяжённого лесистого воротника, будто заслоняясь от ветра… Склоны полей в волнистых полах сказочного тулупа заиграли на солнце радужными искорками белого пушистого меха. По далёким впадинам меж складок холмов, косогоров и ложбинок – заиндевелые ивы и тополя искусно украсили извилистую кайму оврага. Там под толстым снеговым одеялом, прячется речка. А в её долгом изгибе, как в большом кармане, лежит скромной вышитой рукавичкой моя родная тёплая деревенька.
У неё, такое же, как и у речки, не совсем обычное для расхожего слуха, но свойственное марийской речи, говорливо-мягкое название – Орья́.
Буй – голова
Старые люди говорят, что деревня Орья названа по имени вождя племени наших далёких предков... Если посмотреть на карту здешней местности, то можно увидеть, как во времена освоения земель люди называли своими именами реки и селения: Орья, Ошья, Буй, Кама, Черемиска...
А прислушаться к названиям рек, берущих начало ещё со склонов Уральской возвышенности – Пильва, Колва, Яйва, Косьва, Усьва, Сылва …, –явно услышишь в них далёкий финно-угорский выговор, и понимаешь – откуда берут свои корни наши родственные народы.
Тогда многочисленные племена обживали свои первые реки, по которым постепенно вышли и на самую большую в этой земле реку, которую так и прозвали: "Большая вода", что на древнем уральском наречии звучит удивлённо-широко: "Ка-ма".
Реки в те времена были намного полноводнее и шире, чем теперь. Кама своим раздольем, словно морем, разделяла землю на две невидимые друг другу стороны и поэтому наши предки, путешествуя по Большой воде, обычно держались на лодочках "своего" берега.
Одно небольшое марийское племя, сплавляясь по своему левобережью Камы в поисках "райского" места, остановилось у широко разлитого ветвистого устья неизвестной впадающей реки. Тихая заводь манила множеством таинственных протоков, заросших камышом и кипевших от обилия рыбы – будто говорила им: «Отдохните от могучего течения на берегах моей спокойной и богатой воды…». И как бы вторя ей, рыжие стволы сосен и берёз в лучах закатного солнца склонили свои вершины с гнёздами птиц, приглашая утомлённых путников под свой покров.
Марийцы-охотники осторожно прислушались к голосу Природы… и, услышав одобрительный рык медведя – хозяина тайги, расположились на ночлег у гостеприимного устья. А на утро внимание первых людей привлекли клубящиеся по воде золотистые струйки тумана, устремлённые к расплавленному в речной протоке восходящему Солнцу... Люди увидели, что щедрая Вода здесь истекает от восхода Солнца. Для марийцев это был знак соединения двух стихий, где река разумно управляет окружающей природой, словно голова – жизнью человека.
Основав на этом месте большую стоянку, марийцы стали уважительно обращаться к своей реке – "Голова", что на языке мари звучит коротко и величественно – "Вуй". Хотя, в этом слове у марийцев звук первой согласной более сложен – состоит из вибрации недосомкнутых губ, образуя звучание среднее между "В" и "Б". Отсюда и современное русское – "Буй".
Но есть у этого названия и другая история – военная…
Черемисы
Когда на Каме появились иноземные завоеватели, вольнолюбивым марийцам пришлось защищать водные пути к своим потаённым селениям и стать лесными воинами – черемисами. Так их прозвали иноземцы за некую таинственную связь с силами Природы и умение использовать окружающие условия. Об этом говорит следующий по течению Камы левый приток – небольшая речка Черемиска.
Узкое и труднопроходимое русло этой речушки, по-видимому, служило черемисам для отвлекающих манёвров. Черемисы могли заманивать завоевателей бегством в этот приток, заваленный буреломом. А, растворившись в медвежьих тропах, они были совершенно неуязвимы. Захватчики же вместо своих рабов находили там погибель, побитые копьями и стрелами...
Поэтому нашим предкам в те суровые времена пришлось искать более спокойные места для жизни. Многие, кто ушли дальше, вниз по течению Камы на вольные просторы Волги, какое-то время скрывались в холмах лесов. Но в продолжение нескольких веков были вынуждены с оружием в руках отчаянно бороться за свою свободу. Это позволило им впоследствии создать на берегах "Вольной реки" собственное государство Марий-Эл.
Иные же племена большого уральского рода – финны, угры, чудь, сету, вепсы, эсты … уходили от притеснений ещё дальше. Укрываясь за более суровым климатом, за болотами и озёрами – у самых северных и западных морей – некоторые из этих народов образовали свои государства.
Два брата
А наше марийское племя осталось, укрывшись глубиною тайги за извилистым руслом Буя.
Используя полуострова, образованные изгибами реки, наши предки устраивали в них скрытые засады. Это была мудрая военная тактика, которую позднее стали применять на Руси в крепостной обороне – поворотные "захабы", т.е. рукава-ловушки. Попав в такой захаб, враг оказывался под перекрёстным обстрелом, а изогнутый путь и встречное течение реки мешали его передвижению.
Но, пожалуй, самым неожиданным стратегическим превосходством реки оказалась возникающая на расстоянии дневного пути от "Большой воды" необычайная для этих мест возвышенность – лесистая гора-голова. Русло реки перед горою расходится на север и на юг, словно раскинутые по сторонам могучие руки Великана, прилёгшего отдохнуть.
Это был особый для наших предков природный знак "Кýрык вуй" – голова Великана. Возможно отсюда и происходит название реки.
Вожди нашего племени, два брата – Ошья и Орья – устроили на этой горе охранную заставу, которая потом выгодно и надёжно защищала всю остальную территорию, лежащую выше течения притоков Буя. С её вершины далеко просматривается входящий водный путь из Камы, обеспечивая безопасность племени. Отсюда можно было незаметно наблюдать за появлением и передвижением незваных "гостей".
Здесь мудрые вожди разделили мирных людей надвое и увели их по петляющим руслам своих рек-рук: Ошья – на север, Орья – на юг. И каждый из них на расстоянии ещё одного дневного пути облюбовал себе во глубине лесного безграничья никем не тревожимые райские уголки земли, питаемые чистыми родниками и щедрыми дарами Природы.
Потомки назвали эти селения и реки именами своих основателей: Ошья и Орья.
Историческое притяжение
Я подхожу к деревне по основной дороге.
А в жаркое лето люблю свернуть на тропинку, ведущую к оврагу, чтобы освежиться водичкой из деревенского родника. Можно прийти в деревню и другой дорогой – через лес, по которой мы когда-то ходили со своими детьми. Перед лесом на опушке, в тени от палящего зноя мы делали маленький привал в окружении лугов и дальних перелесков. Пожуёшь с устали ржаного хлеба, сорвёшь земляники из-под ног и свалишься в высокую траву или на край стога душистого сена. И задремлешь под монотонное стрекотание кузнечиков, мягкий шелест берёз и журчание трелей полевых жаворонков, растворившихся где-то в небе.
Всё это я сейчас вижу перед собой или ощущаю – как часть меня и моих предков. И всё же не случайно они выбрали эти места для нас! Отсюда они ходили по Орье на слияние рек – для обмена товарами с другими племенами. Там, на далёкой отсюда горе до сего дня сохранилось поселение "Ошья-Тау", что в переводе с татарского означает – Гора Ошья.
К северу от той Горы, примерно на том же расстоянии, что и до нас, находится село Ошья. Оно располагается на одноимённой реке и в такой же укромной долине, как и мы. Только село это выросло в волостной центр, и в нём даже возведён храм и существует герб, на щите которого изображены наши древние марийские стихии: роза Ветров, лучистое Солнце, Берёза и Медведь.
А наша Орья разрослась, образовав на другом берегу Новую Орью, что видно уже на картах 1802 года. Старая же Орья, насчитывая около сорока дворов, и по сей день имеет некое таинственное к себе притяжение.
Весною окрестные леса невестами наряжаются в прозрачную дымку цветущей черёмухи. Холмистые дубовые боры так же, как и в старину, богаты орешником, устланы грибными коврами и сдобрены калиново-малиновыми рощами. Крупная полевая ягода, которая в детстве казалась с птичью голову, каждое лето обильно и дружно высыпает вместе с жителями ближних и дальних деревень на холмы и косогоры, опьяняющие ковром разнотравья!
Войдёшь в деревню, захмелевший от лесных и луговых ароматов, и обязательно встретишь приветливые лица орьинских марийцев. А там и не заметишь, как окажешься в гостях. В избе за столом так хорошо сделается на душе, когда услышишь родные песни наших предков! И закружатся орнаменты на сарафанах, а чьи-то тёплые руки и добрые глаза вдруг затянут тебя в хоровод «верёвочки» [3]. И ты уже со всеми вместе движешься приставными шажочками, словно капля тёплого дождя в живом потоке истории, обжигая обветренные Временем щёки…
Вот и местные власти видимо неслучайно решили построить здание Культурного Центра именно в Старой Орье – пусть административно рядовой, но исторически главной!
Живая память предков
...Из-за покатой спины дороги показалась моя родная деревня – Старая Орья.
Она каждый раз встречает меня вкусным ароматом печного дыма и пристально вглядывающимися окнами. Улица шумит радостной ватагой дружелюбных собак, которые, завидев меня, ещё издали узна ю т, весело помахивая хвостами, и я иду по улице, поскрипывая от удовольствия искристым снегом.
Навстречу на подъёме дороги с коромыслом на плечах и полными вёдрами ключевой воды идёт незнакомая молодая женщина. Поравнявшись со мной и слегка замедлив шаг, она приветливо улыбается:
– Сай улда́! [4]
– Айбя́т кяна́… [5] – отвечаю.
Скрип утреннего снега под её мягкими валенками удаляется, и на душе становится тепло и радостно: не забыта память предков – моя деревня живёт и, я уверен, жить будет вечно!
Клочок соломы
Вчера, когда я шёл в деревню по заснеженной дороге, у обочин заметил небольшие клочки соломы. Это трактор волоком перетаскивал стог из поля к ферме.
Как только я пришёл в деревню, попросил у соседей большие сани, специальные для перевозки сена и, вернувшись обратно, собрал приличный возок. Привёз во двор, уложил по всем углам сарая, чтобы курицам и кроликам уютнее было. Они у меня вместе живут – куры и кролики. Теплее от этой соломы им, конечно, не стало. Но как они обрадовались! Тут же стали копошиться в ней, купаться и гнездиться, квохча и угукая от удовольствия.
Глядя на них, я вспомнил, как в детстве мы с бабушкой в поле подбирали зёрнышки... И даже небольшой клочок соломы для нас был очень ценным.
Следы древности
Помню, мальчишками мы любили бегать за деревню к широкому оврагу, который за долгое время вырыла река Орья. В обрывах этого оврага стрижи устраивают себе гнёзда. Мы прыгали с этих круч, представляя себя на какое-то мгновение птицами, падая на крутые склоны мягкой пыли, смешанной с глиняной крошкой, и кубарем катились в мелкую по колено речку, где плескались вместе с любопытными, щекочущими за ноги рыбёшками!
А дальше, в двадцати минутах ходьбы вверх по течению устроена большая глубокая запруда, разлившаяся в продолговатую и ветвистую заводь, называемую марийцами Отро ́. Поутру в туманной тишине сидят здесь рыбаки с удочками, а днём до самого заката не смолкают резвящиеся на воде ребячьи голоса.
Есть у нас ещё один водоём – небольшой пруд в конце деревни по дороге на кладбище, где любят проводить всё дневное время деревенские гуси и утки. Вытекающий из этого пруда ручей под мостом впадает в Орью. А питает его тонкая серебристая жилка древнего родника, прячущегося в глубоком и узком овраге, который начинается у опушки "святого" леса. Если постараться найти место безопасного спуска, то на самом дне этого оврага можно обнаружить останки толстых окаменевших стволов доисторического леса. На этих каменных стволах я находил тонкие рельефные рисунки отпечатавшихся листьев и причудливых насекомых…
Сюда сквозь густые заросли репейника и пижмы, ивняка и черёмушника даже не проникает луч солнца. Вдоль затенённого склона этого древнего оврага пласты потемневшего снега с зимы лежат до самого конца жаркого августа.
Главное – есть вы
Когда я нахожусь в своём родном доме, где каждая вещь помнит меня ещё с детства и где теперь уже никто не живёт, меня посещает много разных воспоминаний, о которых мне хочется вам рассказать.
Я не учился складно излагать свои мысли. Вот если бы сейчас моя бабушка была рядом... Как хорошо было с ней! Она так много знала и так интересно рассказывала! Она многое могла бы рассказать…
В нашей деревне её считали самой мудрой. Даже из соседних деревень приходили к ней за советом в трудные минуты. Видимо, её советы помогали, потому что люди ещё и ещё раз приходили. Старики и сейчас помнят мою бабушку и с уважением произносят её имя – Назю́к.
В моём детстве люди вообще часто ходили друг к другу. И не только в деревне, но и в городе. А сейчас всё больше сидят у телевизоров, слушают и смотрят рекламы.
Вот мне, например, телевизор совсем не нужен. Если вспомнить, без чего мы жили раньше, то можно удивиться – да безо всего! О том, что мы сегодня имеем, тогда и мечтать не могли.
Но человеку всегда будет мало: когда у него что-то есть, хочется ещё. А потом всё больше и больше... Просто надо вовремя остановиться и спросить себя: «А нужно ли это?»
У меня, например, всё есть для жизни. Хотя, может, кто-то посмотрит со стороны и скажет с усмешкой: «Разве это – всё?..»
А мне большего и не надо. Главное – есть вы.
Честный
Здравствуйте, мои дорогие!
Сейчас время половина первого ночи. После разговора с вами по телефону что-то не спится. В голове всякие мысли вертятся – сон не идёт. Решил написать вам немного о том, что вспомнилось из рассказов моей бабушки.
Примерно сто лет назад, когда река у начала деревни была запружена и на том месте стояла мельница нашего последнего помещика Потеряева, картина этой местности выглядела совсем не так, как сейчас. Крестьяне ездили к нам со всей округи не только с зерном, но ещё и просто отдохнуть и полюбоваться на красивый пруд, искупаться в нём.
Потеряев был умным помещиком и любил красоту. Хотя и жил он в сорока верстах отсюда, в волостной Николо-Берёзовке, что на Каме, а из нашего пруда с мельницей устроил своеобразный парк для отдыха. Сюда частенько приезжали и его сыновья с компаниями своих друзей. Бывало, оставят беззаботно свои вещи на берегу и катаются на лодочке. Говорили, что случались и пропажи оставленных ценностей.
В то время управляющим мельницей был брат моего деда, Шамрат. Лет ему было около тридцати. Он, говорят, был настолько честным, что, увидев без присмотра оставленные на берегу вещи богатых людей, садился рядом и дожидался хозяев. Те, когда подплывали, удивлялись: «Чего тебе тут надо?». А порой и угрожали: «А ну, выворачивай карманы!»
Он же, бывало, открыто и честно выворачивал карманы и, представляясь управляющим мельницей, отвечал: «Вот, охраняю – вдруг, кто украдёт. У нас такое бывает…». И, предлагая убедиться, что всё на месте, шёл по своим делам.
Мастер
После революционных событий нашему помещику пришлось уехать в Сибирь. Но брат моего деда ещё несколько лет содержал мельницу в исправном состоянии.
И только когда в одну из вёсен вода размыла берега, а восстанавливать запруду было некому, пруд опустел и со временем от него остался лишь глубокий овраг. Хозяйство это пришло в запустение, и Шамрат наиболее ценные вещи из мельницы перевёз в наш дом. Среди них были большие подвесные рычажные весы с чашами и гирями, а также рабочий тумбовый стол с выдвижным ящичком, сделанный им самим ещё в те времена, когда я не родился.
Этот стол, до сих пор прочный и крепкий, стоит теперь в сенях моего дома, и я храню в нём продукты. А те мельничные весы всё ещё висят на стене в амбаре.
Шамрат мастерил тележные колёса, телеги и сани, делал бочки и рубил дома на заказ. Он был мастером на все руки. Вставал задолго до восхода солнца, шёл пешком за 30 километров в другую деревню, где работал на строительстве дома, и к вечеру возвращался обратно.
Однажды на стройке он упал с крыши и сломал руку. После этой травмы он уже конечно не мог работать плотником.
Имея после этого лишь одну здоровую руку, Шамрат уже в старческом возрасте мог ещё ставить на стол большущий кипящий самовар! А вот как он это делал, бабушка всегда с удивлением рассказывала: через одну ручку самовара пропустит полотенце, зажмёт его концы в зубах, а за вторую ручку берётся здоровой рукой. И таким вот образом пышущий жаром и бурлящий кипятком тяжёлый самовар аккуратно занимал своё почётное место на столе.
В голодный год
В первые годы после революции мой дедушка по отцу Гайний какое-то время был назначен старостой деревни. К нему каждый день обращались с разными вопросами все местные жители и тогдашние власти. Прожил он недолго и умер, когда ему исполнилось 40 лет, в голодном 1921 году. Я тогда ещё не родился. А вот деда Шамрата не стало ещё раньше…
Моя бабушка, тогда ещё молодая, с тремя детьми осталась одна. Её старшему сыну Ямию было всего десять лет. Это мой отец.
А ещё двое сыновей, что помладше – шести и четырёх лет – в тот год не выжили… Тогда же у неё родился ещё один мальчик – Ондрий. Моя бабушка одна в те голодные годы сумела сохранить двух сыновей и лошадь. Она твердо знала, что крестьянину без лошади в следующем году не выжить, всё у крестьянина держалось на этой неутомимой труженице.
Нашу лошадь в ту пору несколько раз пытались украсть. Бабушка обвязывала ей на ночь передние ноги железными цепями, цепь закрывала на большой амбарный замок, а отец мой десятилетним мальчиком ходил сторожить её. Так они и выжили.
Вкус военного детства
Детство моё закончилось за месяц до того, как мне исполнилось 5 лет.
Было это 24 июля 1941 года.
В тот день мы провожали отца на войну.
Я сидел у него на руках, обхватив за шею, и мы заходили ко всем нашим родственникам, а когда дошли до конного двора, там было уже много народу. Мобилизованных на войну было человек пять, поэтому их провожали всей деревней. Все плакали и прощались. Отец же не спускал меня с рук, и мне казалось, что и со мной тоже прощаются...
Он чуть сильнее прижал меня к себе, уколол колючей щекой и поставил на землю. Кажется, что-то сказал, но я уже не помню. Потом сел в кожаное кресло какой-то чудной колесницы. Их там было несколько, и назывались они новым и необычным для нас русским словом – тарантас. Над колёсами тарантаса были чёрные блестящие щитки, амортизирующей платформой служили толстые упругие вязовые шесты, на которые поставлены сиденья для пассажиров, а извозчик сидел впереди на отдельном высоком кресле.
Я наверно считал, что отец должен был взять меня с собой. Поэтому, когда тарантас тронулся с места и отец стал махать рукой, мне показалось, что он не успел взять меня, и я побежал за ним, думая, вот он сейчас остановится…
Но они быстро удалялись, а я всё бежал и бежал, пока, устав, не остановился в поле. Запыхавшийся и обиженный, размазывая по щекам грязь от пыли и слёз, я глядел им вслед, пока повозки совсем не исчезли за холмом, и заплаканный вернулся к маме.
Из районного центра отца сразу не отправили на фронт. Я хорошо помню, как мы с мамой и другими женщинами ездили на лошади за 15 километров на железнодорожную станцию Янаул. Я до этого никогда не ездил так далеко. Мы остановились у двухэтажного деревянного дома – таких домов, поставленных один на другой, я ещё не видывал! Мы стояли в большой толпе приезжего народа, у палисадника перед окнами этого большого дома. В открытых окнах второго этажа к нам были устремлены лица мобилизованных. В одном из них я узнал моего отца. Видимо, их не отпускали и мы близко подойти не могли, все громко говорили, и невозможно было разобрать слов.
Вдруг отец окликнул меня и что-то кинул из окна через забор, прямо в дорожную пыль. Я быстро подобрал... Это оказался кусочек чёрного казённого хлеба с несколькими вдавленными в него круглыми конфетками бирюзового цвета.
Ох, каким вкусным тогда показался тот хлеб! А конфетки... Я такого ещё никогда не пробовал! Для меня это было большое событие, которому вот уже исполнилось 60 лет.
А мне кажется, что всё это было совсем недавно. Я даже ощущаю вкус того хлеба с конфетками…
И всё-таки, как удивительно устроена жизнь! Через 10 лет после окончания войны отец стоял на этом же самом месте у здания янаульского военкомата, провожая меня в армию. Я испытывал, наверное, те же чувства, что и мой отец тогда, в сорок первом.
Из окна второго этажа я, побритый наголо, смотрел на провожающих меня родителей. И невольно вспомнился тот кусочек чёрного довоенного хлеба, который, может быть, вот с этого самого окна мой отец бросил мне через забор… И, кажется, я забыл даже, как дышать, глядя в заблестевшие от влаги глаза моих дорогих родителей.
Сейчас ни этого дома, ни моих родителей уже нет. И только пыль на том месте осталась той же… Можно бросить в неё кусочек чёрного казённого хлеба с вдавленными круглыми конфетками, поднести ко рту и… ощутить вкус военного детства.
Моя первая сестрёнка
Война...
Это страшное и непонятное для нас слово.
Первая зима войны оказалась неожиданно суровой. Наша семья не готова была к таким холодам. До этого я, можно сказать, и не знал, что такое настоящая зима. Хотя в моей жизни их было целых пять!
В ноябре 1941 года мама родила девочку. В то время было нелегко родить, не говоря уже о том, чтобы вырастить ребёнка и выжить. Беременные женщины ходили на работу до последней минуты. Рожали там, где они находились в тот момент. Хорошо, если дома, а то – на ферме или в поле.
Тогда не было в нашей деревне ни врачей, ни акушеров. Принимала роды бабка-повитуха, которая жила по соседству. Все называли её кугу́-кова́й – “старшая бабушка”. А по имени её никто не называл.
Мама родила дома. Принесли сучьев, веток, растопили печь, накипятили воды. Несколько женщин суетились в избе.
Кугу́-кова́й властным голосом отдавала распоряжения. Меня выставили на улицу.
А через некоторое время я услышал незнакомый плач… Так родилась на свет моя первая сестрёнка Ната.
Быть глазами
В ту зиму ослепла моя бабушка.
Поблизости не было больниц. И чтобы лечиться, надо было ехать на поезде в ближайший город – это Сарапул. Мы же в то время не различали, какие бывают поезда, и понятия не имели ни о пассажирских вагонах, ни о том, что, оказывается, нужно покупать билеты, чтобы ехать в таких вагонах.
Тогда деревенские обычно цеплялись за любой поезд, лишь бы он остановился, а выпрыгнуть можно было и на ходу. Поезда ходили не очень быстро и через каждые 10-15 километров останавливались, пропуская на разъездах встречные составы, так как железные дороги были однопутными.
Конечно, ослепшую бабушку невозможно было отправить одну до Сарапула, а я был ещё мал для помощника в такой дальней дороге. Хотя бабушка и оставалась незрячей, но по-прежнему продолжала быть самой незаменимой в семье. Мне же приходилось помогать ей во всех работах – быть её глазами.
Горох в шапке
Зима, как я уже говорил, застигла нас врасплох. Мы были без единого полешка дров! Вначале мы крепились, топили соломой. В огороде и по оврагам я собирал подсолнуховые стебли, камыш, сухую траву, высохший кустарник. Я таскал домой всё, что могло гореть и что было мне под силу. Да и не я один был таким сборщиком – вся деревня жила так.
У детских впечатлений есть и приятные моменты. Сидим, бывало, с бабушкой на куче соломы перед большой печкой, а мама поджаривает сушёный горох на сковородке, пока горит солома. Потом высыпает его мне в шапку. После мороза уставшему и голодному так приятно было сидеть на мягкой соломенной подстилке и смотреть, как в огне быстро тают соломенные снопики. А гороховые шарики в шапке такие кругленькие, горяченькие и от них струится такой аппетитный аромат! Я с удовольствием грызу жареные горошины... Но и они тоже быстро кончаются.
Холодные военные зимы
Поглатывая слюнки, мы косимся на печку, где стоит чугунок с картошкой в мундире. Правда, иногда картошка не успевала свариться, пока горит наше соломенное топливо, но мы на это не особо обращали внимания. Было бы что поесть. А картошка у нас ещё была.
Поужинав, мы ложились спать на высокие полати, на пуховые подушки, под меховые шубы и