Всему этому был положен конец в июле 1914 года, когда в далеком Сараеве раздался выстрел Гавриила Принципа, а затем всю Европу охватил пожар войны, и с него началась та трагическая эпоха, которую мы переживаем по сею пору.
Патриотический порыв тогда охватил все русское общество. Но едва ли не единственный среди сколько-нибудь видных русских писателей, Гумилев отозвался на обрушившуюся на страну войну действенно, и почти тотчас же (24-го августа) записался в добровольцы. Он сам, в позднейшей версии уже упоминавшихся "Пятистопных ямбов", сказал об этом всего лучше:
И в реве человеческой толпы,
В гуденьи проезжающих орудий,
В немолчном зове боевой трубы
Я вдруг услышал песнь моей судьбы
И побежал, куда бежали люди,
Покорно повторяя: буди, буди.
В нескольких стихотворениях Гумилева о войне, вошедших в сборник "Колчан" (1916) - едва ли не лучших во всей "военной" поэзии в русской литературе: сказалось не только романтически-патриотическое, но и глубоко религиозное восприятие Гумилевым войны.
Н. А. Оцуп в своем предисловии к "Избранному" Гумилева (Париж, 1959) отметил близость военных стихов Гумилева к стихам французского католического поэта Шарля Пеги, который так же религиозно воспринял войну и был убит на фронте в 1914 году.
В приложении к настоящему очерку читатель найдет "Послужной описок" Гумилева. В нем в голых фактах и казенных формулах запечатлены военная страда и героический подвиг Гумилева. Два солдатских Георгия на протяжении первых пятнадцати месяцев войны сами говорят за себя. Сам Гумилев, поэтически воссоздавая и переживая заново свою жизнь в замечательном стихотворении "Память" (которое читатель найдет во втором томе нашего собрания) так сказал об этом:
Знал он муки голода и жажды,
Сон тревожный, бесконечный путь,
Но святой Георгий тронул дважды
Пулею нетронутую грудь.
В годы войны Гумилев выбыл из литературной среды и жизни и перестал писать "Письма о русской поэзии "для "Аполлона" (зато в утреннем издании газеты "Биржевые Ведомости" одно время печатались его "Записки кавалериста"). Из его послужного списка вытекает, что до 1916 года он ни разу не был даже в отпуску. Но в 1916 году он провел в Петербурге несколько месяцев, будучи откомандирован для держания офицерского экзамена при Николаевском кавалерийском училище. Экзамена этого Гумилев почему-то не выдержал и производства в следующий после прапорщика чин так и не получил.
Снова в эмиграции
Как отнесся Гумилев к февральской революции, неизвестно. Может быть, с начавшимся развалом в армии было связано то, что он "отпросился" на фронт к союзникам и в мае 1917 года через Финляндию, Швецию и Норвегию уехал на Запад. По-видимому, предполагалось, что он проследует на Салоникский фронт и будет причислен к экспедиционному корпусу генерала Франше д-Эспере, но он застрял в Париже. По дороге в Париж Гумилев пробыл некоторое время в Лондоне, где Б. В. Анреп, его петербургский знакомец и сотрудник "Аполлона", познакомил его с литературными кругами. Так, он возил его к лэди Оттолине Моррелл, которая жила в деревне и в доме которой часто собирались известные писатели, в том числе Д. X. Лоуренс и Олдус Хаксли. В сохранившихся в лондонском архиве Гумилева записных книжках записан ряд литературных адресов, а также много названий книг - по английской и другим литературам - которые Гумилев собирался читать или приобрести. Записи эти отражают интерес Гумилева к восточным литературам, и возможно, что-либо в это первое пребывание в Лондоне, либо в более длительное на обратном пути (между январем и апрелем 1918 года) он познакомился с известным английским переводчиком китайской поэзии, Артуром Уэли(Waley), служившим в Британском Музее. Переводами китайских поэтов Гумилев занялся в Париже. О жизни Гумилева в Париже, продолжавшейся шесть месяцев (с июля 1917 по январь 1918 года) известно мало. По словам известного художника М. Ф. Ларионова (в частном письме ко мне) самой большой страстью Гумилева в этот его парижский период была восточная поэзия, и он собирал все до нее касающееся. С Ларионовым и его женой, Н. С. Гончаровой, жившими в то время в Париже, Гумилев много общался, и принадлежащий мне сейчас лондонский альбом стихов Гумилева иллюстрирован их рисунками в красках (есть в нем и один рисунок Д. С. Стеллецкого). Вспоминая о пребывании Гумилева в Париже, М. Ф. Ларионов писал мне: "Вообще он был непоседой. Париж знал хорошо и отличался удивительным умением ориентироваться. Половина наших разговоров проходила об Анненском и Жерар де Нервале. Имел странность в Тюильри садиться на бронзового льва, который одиноко скрыт в зелени в конце сада, почти у Лувра".
Из других русских знакомств Гумилева известно об его встречах с давно уже жившим заграницей поэтом К. Н. Льдовым (Розенблюмом), письмо которого к Гумилеву из Парижа в Лондон с вложенными в него стихами сохранилось среди бумаг, переданных мне Б. В. Анрепом.
Но хотя Ларионов говорит о восточной литературе, как главной страсти Гумилева в Париже, известно и о другой его парижской страсти - о любви его к молодой Елене Д., полу-русской, полу-француженке, вышедшей потом замуж за американца. Об этой "любви несчастной Гумилева в год четвертый мировой войны", как он сам охарактеризовал ее, говорит целый цикл его стихов, записанных в альбом Елены Д., которую он называл своей "синей звездой", и напечатанных по тексту этого альбома - уже после его смерти - в сборнике "К синей звезде"(1923 Многие из этих стихотворений были записаны Гумилевым и в его лондонский альбом, иногда в новых вариантах.
Короткий заграничный период оказался творчески продуктивным в жизни Гумилева. Помимо стихов "К синей звезде" и переводов восточных поэтов, составивших книгу "Фарфоровый павильон", Гумилев задумал и начал писать в Париже и продолжал в Лондоне свою "византийскую" трагедию "Отравленная туника". К этому же времени относится интересная неоконченная повесть "Веселые братья", хотя возможно, что работу над ней Гумилев начал еще в России. Может показаться странным, что в то время как и Швеция, и Норвегия, и Северное море, которые он видел проездом, навеяли ему стихотворения (эти стихотворения вошли в книгу "Костер", 1918), ни Париж ни Лондон, где он пробыл довольно долго, сами по себе не оставили следов в его поэзии, если не считать упоминаний парижских улиц в любовных стихах альбома "К синей звезде".
Гумилев в январе 1918 года покинул Париж и перебрался в Лондон. У него было, невидимому, серьезное намерение отправиться на месопотамский фронт и сражаться в английской армии. В Лондоне он запасся у некоего Арунделя дель Ре, который позднее был преподавателем итальянского языка в Оксфордском университете, письмами к итальянским писателям и журналистам (в том числе к знаменитому Джованни Папини) - на случай, если ему придется по пути задержаться в Италии: письма эти сохранились в записных книжках в моем архиве. Возможно, что к отправке Гумилева на Ближний Восток встретились какие-то препятствия с английской стороны вследствие того, что к тому времени Россия выбыла из войны. При отъезде из Парижа Гумилев был обеспечен жалованьем по апрель1918 года, а также средствами на возвращение в Россию. Думал ли он серьезно о том, чтобы остаться в Англии, мы не знаем. Едва ли, хотя в феврале 1918 года он, по-видимому, сделал попытку приискать себе работу в Лондоне. Из этой попытки, очевидно, ничего не вышло. Гумилев покинул Лондон в апреле 1918 года: среди его лондонских бумаг сохранился датированный 10апреля счет за комнату, которую он занимал в скромной гостинице неподалеку от Британского Музея и теперешнего здания Лондонского университета, на Guilford Street Вернуться тогда в Россию можно было лишь кружным путем - через Мурманск:. В мае 1908 года Гумилев уже был в революционном Петрограде.
В том же году состоялся его развод с А А. Ахматовой, а в следующем году он женился на Анне Николаевне Энгельгардт, дочери профессора-ориенталиста, которую С. К. Маковский охарактеризовал, как "хорошенькую, но умственно незначительную девушку". В 1920 году у Гумилевых, по словам А. А. Гумилевой, родилась дочь Елена. О ее судьбе, как и о судьбе ее матери, мне никогда не приходилось встречать никаких упоминаний. Что касается сына А. А. Ахматовой, то он в тридцатых годах стяжал себе репутацию талантливого молодого историка, причем специальностью своей он как будто выбрал историю Средней Азии. Позднее, при обстоятельствах до сих пор до конца не выясненных, он был арестован и сослан.
Отношение к революции
Вернувшись в Советскую Россию, Н. С. Гумилев окунулся в тогдашнюю горячечную литературную атмосферу революционного Петрограда. Как многие другие писатели, он стал вести занятия и читать лекции в Институте Истории Искусств и в разных возникших тогда студиях - в "Живом Слове", в студии Балтфлота, в Пролеткульте. Он принял также близкое участие в редакционной коллегии издательства "Всемирная Литература", основанного по почину М. Горького, и вместе с А. А. Блоком и М. Л. Лозинским стал одним из редакторов поэтической серии. Под его редакцией в 1919 году и позже были выпущены "Поэма о старом моряке" С. Кольриджа в его, Гумилева, переводе, "Баллады" Роберта Саути и "Баллады о Робин Гуде". В переводе Гумилева с его же коротким предисловием и введением ассириолога В. К. Шилейко, который стал вторым мужем А. А. Ахматовой, был выпущен также вавилонский эпос о Гильгамеше. Вместе с Ф. Д. Батюшковым и К. И. Чуковским Гумилев составил книгу о принципах художественного перевода. В 1918 году, вскоре после возвращения в Россию, он задумал переиздать некоторые из своих дореволюционных сборников стихов: появились новые, пересмотренные издания "Романтических цветов" и "Жемчугов"; были объявлены, ноне вышли "Чужое небо" и "Колчан". В том же году вышел шестой сборник стихов Гумилева "Костер", содержавший стихи 1916-1917 гг., а также африканская поэма "Мик" и уже упоминавшийся "Фарфоровый павильон". Годы 1919 и 1920 были годами, когда издательская деятельность почти полностью приостановилась, а в 1921 году вышли два последних прижизненных сборника стихов Гумилева - "Шатер" (стихи об Африке) и "Огненный столп".
Кроме того, Гумилев активно участвовал и в литературной политике. Вместе с Н. Оцупом, Г. Ивановым и Г. Адамовичем он возродил Цех Поэтов, который должен был быть "беспартийным", не чисто акмеистским, но ряд поэтов отказался в него войти, а Ходасевич кончил тем, что ушел. Уход Ходасевича был отчасти связан с тем, что в петербургском отделении Всероссийского Союза Поэтов произошел переворот и на место Блока председателем был выбран Гумилев. В связи с этим много и весьма противоречиво писалось о враждебных отношениях между Гумилевым и Блоком в эти последние два года жизни обоих, но эта страница литературной истории до сих пор остается до конца не раскрытой, и касаться этого вопроса здесь не место.
Гумилев с самого начала не скрывал своего отрицательного отношения к большевистскому режиму.
Едва ли правильно думать, как утверждали многие, что дело было в "наивном" и несколько старомодном, традиционном монархизме Гумилева. Отрицательное отношение к новому режиму было общим тогда для значительной части русского интеллигентного общества, и оно особенно усилилось после репрессий, последовавших за покушением на Ленина и убийством Урицкого, совершенным поэтом Леонидом Каннегиссером. Но многими тогда овладел и страх. Гумилева от многих отличали его мужество, его неустрашимость, его влечение к риску и тяга к действенности. Так же как неверно, думается, изображать Гумилева как наивного (или наивничающего) монархиста, так же неправильно думать, что в так называемый заговор Таганцева он оказался замешанным более или менее случайно. Нет оснований думать, что Гумилев вернулся весной 1918 года в Россию с сознательным намерением вложиться в контрреволюционную борьбу, но есть все основания полагать, что, будь он в России в конце 1917 года, он оказался бы в рядах Белого Движения. Известно, что с одним из руководителей "заговора", профессором - государствоведом Н. И. Лазаревским, Гумилев был знаком еще до отъезда из России в 1917 году.
Гибель поэта
Гумилев был арестован 3-го августа 1921 года, за четыре дня до смерти А. А. Блока. И В. Ф. Ходасевич, и Г. В. Иванов в своих воспоминаниях говорят, что в гибели Гумилева сыграл роль какой-то провокатор. По словам Ходасевича, этот провокатор был привезен из Москвы их общим другом, которого Ходасевич характеризует как человека большого таланта и большого легкомыслия, который "жил... как птица небесная, говорил - что Бог надушу положит" и к которому провокаторы и шпионы "так и льнули". Гумилеву "провокатор", называвший себя начинающим поэтом, молодой, приятный в обхождении, щедрый на подарки, очень понравился, и они стали часто видеться. Горький говорил потом, что показания этого человека фигурировали в гумилевском деле и что он был "подослан". Г. Иванов связывал провокатора с поездкой Гумилева в Крым летом 1921 года в поезде адмирала Немица и так описывал его: "Он был высок, тонок, с веселым взглядом и открытым юношеским лицом. Носил имя известной морской семьи и сам был моряком - был произведен в мичманы незадолго до революции. Вдобавок к этим располагающим свойствам, этот "приятный во всех отношениях" молодой человек писал стихи, очень недурно подражая Гумилеву". По словам Иванова, "провокатор был точно по заказу сделан, чтобы расположить к себе Гумилева". Хотя в рассказе. Иванова есть подробности, которых нет у Ходасевича, похоже, что речь идет об одном и том же человеке.
С рассказом Ходасевича расходится рассказ Георгия Иванова. По словам Иванова, Гумилев в день ареста вернулся домой около двух часов ночи, проведя весь вечер в студии, среди поэтической молодежи. Иванов ссылается на студистов, которые рассказывали, что в этот вечер Гумилев был особенно оживлен и хорошо настроен и потому так долго засиделся. Провожавшие Гумилева несколько барышень и молодых людей якобы видели автомобиль, ждавший у подъезда Дома Искусств, но никто не обратил на это внимания - в те дни, пишет Иванов, автомобили перестали быть "одновременно и диковиной и страшилищем". Из рассказа Иванова выходит, что это был автомобиль Чеки, а люди, приехавшие в нем, ждали Гумилева у него в комнате с ордером на обыск и арест.
Н. Н. Берберова в частном письме к Б. А. Филиппову относит арест Гумилева к 4 августа и вспоминает, что 3-гоавгуста она гуляла с Гумилевым по Петербургу до восьми часов вечера (они познакомились лишь за девять дней до того, когда Берберова была принята в кружок молодых поэтов "Звучащая Раковина", которым руководил Гумилев).
О том, что последовало за арестом, есть несколько рассказов, но все они из вторых или третьих рук. Георгий Иванов в уже упомянутой статье, ссылаясь на поэта-футуриста Сергея Боброва, которого он называет "полу-чекистом", и на настоящего чекиста, следователя петербургской Чеки Дзержибашева, рассказывает о том, как смело держал себя Гумилев на допросах и как мужественно он умер. Оцуп эти рассказы называет рассказами "таинственных очевидцев", прибавляя: "и без их свидетельства нам, друзьям покойного, было ясно, что Гумилев умер достойно своей славы мужественного и стойкого человека". Оцуп входил в группу четырех человек, которые, узнав об аресте Гумилева и о том, что его не выпускают, на похоронах Блока сговорились идти в Чекуи просить о выпуске арестованного на поруки Академии Наук, "Всемирной Литературы" и других организаций, не очень "благонадежных", говорит Оцуп, но к которым в самую последнюю минуту прибавили и благонадежный Пролеткульт. В эту группу входили еще непременный секретарь Академии Наук С. Ф. Ольденбург, известный критик А. Л. Волынский и журналист Н. М. Ролковысский. Они не только ничего не добились, но и ничего не узнали. Им сказали, что Гумилев арестован за "должностное преступление". Когда на это последовало замечание, что Гумилев ни на какой должности не состоял, председатель петербургской Чеки проявил, по словам Оцупа, неудовольствие, что с ним спорят, и сказал: "Пока ничего не могу сказать. Позвоните в среду. Во всяком случае ни один волос с головы Гумилева не упадет". В среду, когда Оцуп позвонил, ему ответили: "Ага, это по поводу Гумилева, завтра узнаете". После этого Оцуп и молодой поэт бросились искать Гумилева по всем тюрьмам. На Шпалерной им сказали, что Гумилев ночью был взят на Гороховую. По словам Оцупа, в тот же вечер председатель Чеки на закрытом заседании Петербургского Совета сделал доклад о расстреле осужденных по делу Таганцева. Как дату расстрела Гумилева разные источники называют и 23, и 24, и 25, и 27 августа. Сообщение о "деле Таганцева" и список осужденных по нему и расстрелянных был напечатан в "Петроградской Правде" только 1-го сентября. Когда был приведен в исполнение приговор, в сообщении не было сказано, но дата постановления Петроградской Губернской Чрезвычайной Комиссии о расстреле была дана как 24 августа. Список расстрелянных "активных участников заговора в Петрограде" содержал 61 имя. Об одном из трех лиц, возглавлявших комитет "Петроградской Боевой Организации", бывшем офицере Юрии Павловиче Германе, было сказано, что он оказал вооруженное сопротивление при аресте на границе Финляндии и был убит. Гумилев фигурировал в списке под №30, и о нем было сказано в этом длиннейшем официальном сообщении:
Гумилев Николай Степанович, 33 лет, б. дворянин, филолог, поэт, член коллегии "Изд-во Всемирная Литература", беспартийный, б. офицер. Участник Петроградской Боевой Организации, активно содействовал составлению прокламации контр-революционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, которая активно примет участие в восстании, получал от организации деньги на технические надобности.
В числе расстрелянных было довольно много представителей интеллигенции. Но наряду с ними и с офицерами (главным образом морскими) было несколько матросов, по большей части участников кронштадтского восстания в том же году, крестьян, мещан и рабочих. В списке фигурировало 16 женщин; большая часть их обвинялась как активные соучастницы мужей. Но был и один случай, когда 25-летнийучастник заговора ("беспартийный, крестьянин, слесарь" - сказано было в официальном сообщении) был назван" прямым соучастником в делах жены".
В воспоминаниях о Гумилеве не раз цитировалась фраза из письма его к жене из тюрьмы: "Не беспокойся обо мне. Я здоров, пишу стихи и играю в шахматы". Упоминалось также, что в тюрьме перед смертью Гумилев читал Гомера и Евангелие. Написанные Гумилевым в тюрьме стихи не дошли до нас. Они были вероятно конфискованы Чекой и, может быть - кто знает? - сохранились в архиве этого зловещего учреждения. И Гумилев- первый в истории русской литературы большой поэт, место погребения которого да- же неизвестно. Как сказала в своем стихотворении о нем Ирина Одоевцева:
И нет на его могиле
Ни холма, ни креста - ничего.
Заключение
В сталинские времена физическая смерть расстрелянного поэта - не говоря уж о том, что о ней даже не сообщили бы - означала бы и его литературную смерть. В те времена это было не так, или не совсем так. В 1921-22 годах памяти Гумилева посвящались вечера, кружок "Звучащая Раковина" приготовил посвященный ему сборник стихов. В 1922 году выходили еще в России сборники стихов Гумилева и его переводы, в том числе посмертный сборник стихотворений с предисловием Г. Иванова, дополненный в 1923 году. В 1923 году вышел, также с предисловием Г. Иванова, сборник статей Гумилева "Письма о русской поэзии". В 1922 году драма Гумилева "Гондла" была поставлена на петроградской сцене. Она имела успех, и на первом представлении из публики стали кричать: "Автора! Автора!" После этого пьеса была снята с репертуара. Здесь не место говорить о влиянии Гумилева на ряд молодых послереволюционных поэтов (например, на Багрицкого, на Антокольского): об этом влиянии много и тогда и потом писалось в советской прессе. О влиянии акмеизма на советскую поэзию писал еще в 1927 году поэт Виссарион Саянов и даже в 1936 году об этом говорил известный критик-коммунист А. Селивановский, погибший в конце тридцатых годов при чистках оппозиции. С течением времени однако вокруг имени Гумилева образовалась завеса молчания. Но читатели и почитатели у него оставались. Стихи его распространялись в рукописи, заучивались наизусть; по его строкам, говоря словами поэта Николая Моршена, выросшего под советским режимом и оказавшегося в эмиграции во время войны, узнавали друг друга единоверцы.
Íèêîëàé Ãóìèëåâ áûë äàëåêî íåçàóðÿäíîé ëè÷íîñòüþ ñ óäèâèòåëüíîé è âìåñòå ñ òåì òðàãè÷íîé ñóäüáîé. Íå ïîäëåæèò ñîìíåíèþ åãî òàëàíò êàê ïîýòà è ëèòåðàòóðíîãî êðèòèêà. Åãî æèçíü áûëà ïîëíà ñóðîâûõ èñïûòàíèé, ñ êîòîðûìè îí ñ äîáëåñòüþ ñïðàâèëñÿ: íåñêîëüêî ïîïûòîê ñàìîóáèéñòâà â þíîñòè, íåñ÷àñòíàÿ ëþáîâü, ÷óòü ëè íå ñîñòîÿâøàÿñÿ äóýëü, ó÷àñòèå â ìèðîâîé âîéíå. Íî îíà îáîðâàëàñü â âîçðàñòå 35 ëåò, è êòî çíàåò, êàêèå áû ãåíèàëüíûå ïðîèçâåäåíèÿ Ãóìèëåâ áû åùå ìîã ñîçäàòü. Ïðåêðàñíûé õóäîæíèê, îí îñòàâèë èíòåðåñíîå è çíà÷èòåëüíîå íàñëåäèå, îêàçàë íåñîìíåííîå âëèÿíèå íà ðàçâèòèå ðîññèéñêîé ïîýçèè. Åãî ó÷åíèêàì è ïîñëåäîâàòåëÿì, íàðÿäó ñ âûñîêèì ðîìàíòèçìîì, ñâîéñòâåííà ïðåäåëüíàÿ òî÷íîñòü ïîýòè÷åñêîé ôîðìû, òàê öåíèìàÿ ñàìèì Ãóìèëåâûì, îäíèì èç ëó÷øèõ ðóññêèõ ïîýòîâ íà÷àëà XX âåêà.
Список литературы.
1. В.В. Бабайцева, Л.Ю. Максимов - «Современный Русский язык». ч.3. Синтаксис. Пунктуация.; М., 1987 г
2. В.В. Виноградов «Поэтика русской литературы», М.: Наука, 1976 г
3. В.И. Даль «Толковый словарь живого великорусского языка», в 4 т. М.: 1978-1980 г.
4. В.М. Жирмунский, «Теория литературы. Поэтика. Стилистика». Л.: Наука, 1977 г.
5. С.И. Ожегов «Словарь русского языка» М.: 1985 г
6. Словарь современного русского литературного языка. В 17 т. М.:, Л.: 1950-1965 г
7. Н.К. Соколова «Слово в русской лирике начала XX века» Воронеж: Издательство ВГУ 1980 г
8. Ю.С. Степанов «В трехмерном пространстве языка» М.: Наука 1985 г