В.С.КРЖЕВОВ
Кандидат философских наук, доцент кафедры
социальной философии философского факультета МГУ
Природа информации и её роль в деятельности человека.
Вопросы о возникновении и сущности жизни как особого вида бытия, а также о природе человека и человеческого мышления очевидным образом принадлежат к числу фундаментальных проблем философского знания. Поэтому уже самый способ их постановки, а равно и методология исследования определяются типом философского мировоззрения. Так, например, с точки зрения последовательного материализма в решении этих проблем не может использоваться ни допущение о сверхъестественном акте творения, ни постулаты об изначальном существовании неких имматериальных субстанций, вроде «жизненного начала» или «разумной души» – все искомые ответы должны оставаться в пределах понимания мира как движущейся материи. Вместе с тем, неоспоримое качественное своеобразие жизни вообще и особенно жизнедеятельности Человека разумного требует дать внятный и чёткий ответ на вопрос – каким образом возможна трансформация явлений чисто физических в явления более высокого порядка, какова природа, пути и способы подобных преобразований.
С этих позиций важнейшей задачей становится объяснение наблюдаемой у некоторых материальных образований способности к самоподдержанию посредством упорядоченного взаимодействия с окружающей средой. Предпринятые в этом направлении исследования показали, что появление объектов с подобными свойствами связано с особенностями их структурной организации. Рассмотренная с позиций термодинамики, жизнь представляет собой неравновесный (диссипативный) процесс обмена веществом и энергией между органическими структурами и средой обитания, в котором живые организмы меняют энергетический баланс в свою пользу, «откачивая» энтропию вовне и сохраняя и даже приумножая запасы собственной энергии. Этот принцип является фундаментальным принципом всякой жизнедеятельности. Исходя из него, мы получаем возможность уяснить пути возникновения и развития всего многообразия органических форм. Сопоставление фактов, наблюдаемых в этой сфере бытия, показывает, что негэнтропийная направленность поведения организма в существенной мере обеспечивается благодаря способности к упреждающему реагированию на внешние воздействия. Такая способность, в свою очередь, предполагает, что органические системы могут тем или иным образом распознавать характеристики идущих вовне процессов, сообразуя с ними своё поведение. Для этого система должна быть в состоянии «интерпретировать» какую-то часть получаемых извне импульсов, придавая им качество «сигналов», обладающих определёнными «значениями». [i]
Так мы оказываемся перед вопросом о том, каковы истоки и сущность того специфического отношения, в котором одна из сторон обретает качество «означающего», а другой, соответственно, «означаемого». Предлагаемые решения этой проблемы нередко сталкиваются с затруднениями, истоки которых – в том специфическом понимании природы знаковых отношений, какое принято в некоторых версиях современной философии языка. Общий принцип подобного подхода раскрывается, в частности, в нижеследующем рассуждении С.С.Аверинцева. Размышляя о соотношении физического и духовного в человеке, он справедливо не приемлет сведе́ния мышления к органическому субстрату, замечая, что все решения этого рода основаны «...на одном весьма сомнительном методологическом допущении – будто все более высокие и сложные формы бытия непременно должны быть без остатка редуцированы к некоему простейшему началу и тем самым «разоблачены» в качестве иллюзии. <...> Все подобные умонастроения апеллируют к тому – по видимости непререкаемому – факту, что биологические элементы человеческого существования предшествуют мировоззренческим и потому якобы более реальны, чем последние». Контраргумент Аверинцева следующий: «Ещё никто не видел человека, способного съесть кусок хлеба или удовлетворить своё сексуальное влечение, не вводя этого акта в сплетение хотя бы сколь угодно элементарных символических цепочек. Но если это так, не нужно искать для внутреннего человеческого универсума тот абсолютный вещественный центр, который мы не ищем для универсума космического, иначе говоря, некоторое предметное последнее «значение», которое само не может обозначать что-то другое. На деле различные стороны человеческого бытия могут взаимно обозначать друг друга таким образом, что нельзя сказать, какой из двух полюсов А и Б является обозначающим, а какой – подразумеваемым: в конечном же счёте «имеется в виду» не какой-то один из этих двух полюсов, но факт их соотнесённости». (Выделено мною.-В.К.)[ii]
Однако признавая справедливость возражений против тривиального сведения символического к органическому, следует отметить уязвимость позиции С.С.Аверинцева, в сущности, также лишенной прочного основания. Отношения «знака» и «означаемого» с самого начала рассматриваются им только как некая специфическая область, совершенно чуждая миру материальных процессов. Важнейшей отличительной особенностью структур этого «виртуального» бытия предлагается считать чисто условный характер связи между их элементами. Тем самым конститутивное свойство «знака»: способность «представлять», служить условным заместителем чего-то такого, что им «означается» – будь то «предметы» или «события» – здесь только констатируется. Однако никакого объяснения этого феномена не предлагается, а вся дальнейшая аргументация отправляется от этой первичной констатации. Дело, однако, в том, что тезис о принципиальной обратимости «обозначающего» и «обозначаемого» молчаливо отсылает к допущению о некоем изначальном «соглашении» относительно того, какую функцию выполняет каждая из сторон в каждом отдельно взятом случае. Иначе говоря, всякий раз предполагается, что «позиции сторон» в данной конкретной комбинации заранее известны. При этом источник такой осведомлённости явным образом не проясняется. Тем самым ясно, что ограничившись простым признанием наличия в знаковых структурах «конвенции о значении», мы не в состоянии ни постичь истоки и механизмы формирования таких отношений, ни ответить на вопрос о причинах устойчивой возобновляемости некоторых их форм.
На этом примере можно вновь оценить значение философской рефлексии, позволяющей обнаружить несомненную связь между способом постановки познавательной задачи и мировоззренческими установками мыслителя. Так, например, задаваясь вопросами об истоках бытия, причинах упорядоченности космоса, возникновения жизни и мышления, религиозно-мифологическое миропонимание последовательно сводит все объяснения к постулату о присутствии в мире высшей, изначально разумной творящей силы. Отсюда же выводится представление о «материи» как о начале косном, инертном, принципиально лишённом созидательной потенции и способности смыслообразования. Тем самым и мыслительные способности человека, включая способность постигать значение символов, долгие века понимались как проявление активности особой внетелесной субстанции – «индивидуальной души», по природе своей «сопричастной» надмирному разуму. При этом очевидно нерасторжимую при жизни связь «духа» и «тела» большей частью трактовали как непостижимое, но до времени неизбежное обременение, своего рода кару, обрекавшую «совершенный-в-себе дух» на соединение с «низменной материей». Вместе с тем, такое понимание без особых усилий укладывалось в картину повседневной жизни с её хорошо знакомыми человеку заботами, тяготами и страданиями. Теперь все негативные стороны человеческого существования можно было отнести на счёт заведомой «греховности» тела, «несовершества» его природы. Связь с телом мыслилась главной преградой на пути за пределы бренного мира, где, сбросив чуждую оболочку, душа могла бы слиться с одноприродной ей «духовной субстанцией».
Однако нетрудно показать, что в общем плане концепция «творящего духа» не выдерживает логического анализа, ибо содержит в себе неразрешимые противоречия. Ведь мыслимый таким образом «материальный мир» в сущности оказывается логическим нонсенсом – несовершенным творением совершенного творца. (Уверения в обратном в духе философии Лейбница нельзя признать состоятельными, ибо они, увы, очевидным образом голословны и тавтологичны). Отсюда подобного рода понимание сути бытия почти всегда сопровождалось признанием тщетности усилий разума в попытках его постижения: «Тайна сия велика есть». ненияосвобождения и ию вооссоединению ное обременение
Альтернативное положение – о том, что в вечности пребывает не вне мира сущий творец, но сам материальный мир, приводило к мысли о возможности возникновения разума как результата спонтанной эволюции материи. Однако в силу прочно утвердившегося представления о её «косности» большинство мыслителей прошлого отказывались рассматривать такое предположение, расценивая его как заведомую нелепость, очевидное contradictio in subjecto. И только развитие науки позволило, наконец, подкрепить умозрительные предположения немногих прозорливых философов-материалистов стройной, хорошо разработанной и обоснованной теорией естественного возникновения органической жизни и рождённого по ходу её эволюции мыслящего существа – человека. Вместе с тем, весьма характерно, что уже в наши дни некоторые богословы, не имея более возможности игнорировать данные, полученные на сей счёт наукой, но, желая во что бы то ни стало сохранить привычные догматы, прибегают к заведомо эклектическим построениям. Не смущаясь очевидными противоречиями, они стремятся любыми средствами соединить несоединимое. Так, весьма нередко можно теперь встретить тексты, авторы которых пытаются в терминах физической науки описывать события, традиционно мыслившиеся как акты сверхъестественного творения. Характерный образец такого рода попыток являют собой размышления известного богослова и священника А.Меня, стремившегося представить наблюдаемые в живой природе и социуме негэнтропийные процессы как неоспоримое свидетельство присутствия в мире сверхразумного «конструктора». Перетолковывая на свой лад понятие «информация», А.Мень акцентирует внимание на искусственном характере «информационных машин», замыкая анализ на том, в общем-то, частном и преходящем обстоятельстве, что все известные нам устройства этого рода в конечном счёте выполняют программы, заложенные человеком. Отсюда он заключает, что «… разум человека как бы материализуется, претворяя свои законы в вещественных конструкциях. …логически напрашивается вывод: …мировые закономерности и эволюция, тайны жизни и мышления есть «объективизация», воплощение высшей мысли, возвышающейся над природой. Как в начале цепи искусственных систем стоит разум человека, так и в начале цепи «естественных систем» должен стоять вселенский творческий разум».
Объединив таким образом христианское учение о сотворении мира и человека с идеями и методами кибернетики, автор далее формулирует положение, очень похожее на очередное «научное» доказательство бытия Божьего. Отправляясь от уравнений, вытекающих из второго начала термодинамики, он утверждает, что «…чем больше отрицательная энтропия в Х, тем меньше цифра, выражающая его термодинамическую вероятность. <…> Там же, где мы имеем вероятность, равную нулю, мы сталкиваемся с чем-то или с Кем-то, обладающим бесконечной полнотой творческого могущества. <…> Это определение удивительно совпадает с рассмотренным нами …понятием об Абсолюте. <…> Здесь мы видим …как пути науки и религии пересекаются на подступах к последней Истине». [iii]
Как можно видеть, Х – это предполагаемый Творец. В рассуждении А.Меня он предстаёт как средоточие отрицательной энтропии. Тогда ключевым становится выражение: «разум …претворяя свои законы …». Речь, т.о., идёт о собственных законах разума, полностью ему имманентных. Тем самым разум мыслится как совершенно независимое от материального мира суверенное начало, свободно направляющее движение вещества по своему благоусмотрению. Но тогда непонятно, причём здесь второе начало термодинамики – ведь Творец, характеризуемый как «бесконечная полнота творческого могущества», вместе с тем оказывается вынужденным ограничить свой потенциал, реализуя его в строгом соответствии с законами физических процессов. Приходится признать, что независимый от материи Абсолют, извне предписывающий миру законы его бытия, вместе с тем сам непреодолимо связан этими же законами. Таким образом, попытка рассуждать о Боге на языке физики оборачивается вполне узнаваемым и в истории мысли давно отвергнутым построением – в силу непреодолимого противоречия и умножения избыточных сущностей.
Уже не раз отмечалось, что именно при рассмотрении проблемы соотношения бытия и мышления весьма наглядно проявляется логическая уязвимость идеалистического и последовательность материалистического миропонимания. Ведь постулат об управляющей миром самодостаточной «духовной субстанции» вопреки всем декларациям обрекает идеалистическую философию на дуалистическое объяснение бытия, тогда как материалисты развивают строго монистическую концепцию. При таком подходе нет никакой нужды включать в систему миропонимания допущение об имматериальном «Абсолюте», определяющем всё, в этом мире происходящее. е молчаливые
В связи с этим следует заметить, что последовательно научный метод постижения мира должен быть избавлен от таких обременений, поскольку они полностью противоречат самому его существу. Ведь достаточно очевидно, что все апелляции к Абсолюту как последнему звену в цепи рассуждений являют собой не столько объяснения наблюдаемых событий, сколько тавтологии, призванные создать впечатление «неоспоримых», «согласуемых с наукой» подтверждений чудесного присутствия в мире сверхприродной творческой силы. Однако принципы подлинно научного миропонимания очевидным образом исключают такие истолкования – допущение сверхъестественного в науке является логическим нонсенсом и потому заведомо неприемлемо. И более всего это требование значимо в области постижения явлений жизни и разума. Поэтому любые попытки видеть в целесообразном поведении материальных образований свидетельство присутствия в них некоей особой «разумной субстанции» должны быть отвергнуты как логически несосостоятельные, ибо в любых вариантах являют собой тавтологичные квазиобъяснения, очевидным образом нарушающие «правило Оккама».[iv]
Развивая этот подход, следует прежде всего отметить, что граничным условием возникновения систем с целенаправленным поведением является известная регулярность (законосообразность) процессов движения материи. Подтверждаемая множеством независимых наблюдений и экспериментов, законосообразность предстаёт как фундаментальная черта этого движения. В противном случае – то есть при допущении полной хаотичности, иррегулярности физических процессов – жизнь была бы в принципе невозможна. Вместе с тем, признание принципа законосообразности движения материи – в отличие от философских воззрений прежнего времени – не влечёт вывода о его фатальной предопределённости. Современной физикой микромира со всей непреложностью установлена вариативность исходов взаимодействия его элементов. Как раз с этим обстоятельством и связывается самая возможность возникновения объектов с относительно устойчивой организацией, способных к активному самоподдержанию. Наблюдения свидетельствуют, что по ходу движения материи могут возникать объекты со значительным перепадом энергий. Таким образом формируются системы с «сильно неравновесными связями», характеризуемые И.Пригожиным как «диссипативный хаос». Существующая в них разность потенциалов как бы «выталкивает» определённые комбинации молекул в состояние большей устойчивости, существенно ограничивая количество возможных исходов взаимодействия. С течением времени воспроизводство определённой последовательности изменений такой системы становится более вероятным, нежели иные, хаотичные трансформации. Пригожин особо подчёркивает, что устойчивые системы создаются «по ходу своей собственной истории», в силу чего нельзя сказать, какая из случайно возникших в некоторый момент времени комбинаций окажется стабильно воспроизводимой структурой.[v]
При этих условиях серии повторяющихся однотипных воздействий производят своего рода селекцию – на множестве разнообразных комбинаций со временем «отбираются» структуры со стабильными внутренними связями. Первый принцип функционирования таких структур состоит в том, что часть получаемых извне импульсов инициирует изменения, идущие в той последовательности, какая задана ранее устоявшимся порядком внутренних связей между элементами. Тем самым способ организации придаёт «поведению» всей структуры определённую направленность, позволяя избегать или противодействовать разрушительным воздействиям. Следует сразу подчеркнуть, что сохраняющее поведение реализуемо лишь в известных пределах – пока энергия внешних воздействий не слишком разнится с энергией внутренних связей структуры. При более значительных перепадах последняя неминуемо утрачивает способность избирательного реагирования и распадается. Это уточнение показывает, что процессы самоорганизации (самоподдержания) возможны лишь в определённом диапазоне энергий взаимодействия системы и среды. Другим непременным условием осуществления активного сохраняющего поведения является наличие у структуры достаточного запаса внутренней энергии. Этим обуславливается важная составляющая поведения живых организмов – все они так или иначе вынуждены периодически пополнять свой энергоресурс за счёт внешних источников.
Дальнейший анализ показывает, что учёт одного лишь порядка связей элементов структуры при всей своей важности не позволяет ещё понять, каким образом у неё развивается способность к самосохранению. Исходя из вышесказанного, становится ясно, что самоподдерживающиеся процессы осуществимы лишь постольку, поскольку обеспечивается известное соответствие между последовательностью и темпом изменений в организме и динамикой среды обитания. При этом не только направление, но и скорость протекания сохраняющих реакций системы должны быть такими, чтобы обеспечить решение двух основных задач – получения энергии извне и противостояния разрушительным внешним воздействиям. В целом же постоянно возобновляемая активность систем sui generis направлена к поддержанию своей организации, что и является их «последней целью». Присущие разным типам таких систем особенности структурной композиции определяют характер «промежуточных целей», или, что тоже самое, определяют характер и последовательность подлежащих решению «задач» и способ соотвествующего «поведения» в динамичной среде. При этом важно, что сохраняющий эффект может быть достигнут лишь при том непременном условии, что некоторое полученное структурой «стартовое» воздействие вызовет в ней цепь реакций, в какой-то мере сообразных будущему ходу внешних событий. Это соображение возвращает нас к общему тезису о законосообразности движения материи, поскольку достаточно очевидно, что подобное требование выполнимо лишь тогда, когда события эти совершаются с известной регулярностью. Отсюда следует хорошо известное биологам правило, согласно которому строение и свойства организма так или иначе связаны с устойчивыми характеристиками той «ниши», какую он занимает в среде обитания. На нём же основано действие главного механизма эволюции – отбора, когда изменение значимых параметров среды обитания позволяет сохраняться только тем видам жизни, чья структурная организация и поведение обеспечивают адаптацию к новым условиям.
Здесь мы подошли к важному моменту – достаточно очевидно, что для выработки приспособительного поведения регулярный характер процессов внешней среды есть условие необходимое, но недостаточное. Понятно, что самоподдержание возможно ещё и постольку, поскольку организм будет в состоянии «распознавать» получаемые воздействия, отделяя «нейтральные» от «значимых», т.е. таких, что способны положительно или отрицательно повлиять на достижение нужного результата. Чтобы удовлетворять этим требованиям, его структура должна функционировать в качестве своего рода «запоминающего устройства». Это свойство обретается благодаря тому, что со временем связи элементов в ней выстраиваются сообразно периодически получаемым внешним воздействиям, как бы сохраняя их «след». В результате структура развивает способность «сравнивать» и «распознавать» вновь полученные импульсы, первоначально дифференцируя их по принципу «сигнал/шум». В следующем шаге на множестве отобранных «значимых» сигналов различаются «благоприятные» и «несущие угрозу». Разумеется, в такой способности нет ничего мистического – как уже неоднократно подчёркивалось, система лишь реагирует на получаемые импульсы тем способом, какой обусловлен её структурной организацией. Потоки интерпретированных таким образом импульсов-«сигналов» стали называть информацией, а корректируемое (управляемое) с их помощью поведение – поведением информационно-направленным.[vi]
Вместе с тем, нельзя упускать из вида, что как получаемые организмом «сигналы», так и ответные «возбуждения» непременно сохраняют качество материальных событий («субстратные характеристики» воздействующих импульсов, а также сенсоров, проводящих путей и центров оценки и принятия решений самого организма, их энергетические потенциалы, сопротивление, и т.п.). В органической ткани формируются таким образом устойчивые связи, способные образовывать достаточно сложные соподчинённые субструктуры, функционирующие в режиме перманентно осуществляющихся субстратно-энергетических трансформаций своих элементов.
Необходимая для жизни сообразность хода внутренних и внешних процессов обеспечивается функционированием элементов органической структуры, согласованным в двух планах: дешифровки (распознавания, интерпретации) потока поступающих «сигналов», и их переработки в импульсы, управляющие соответствующими «выходными» реакциями. Нужные последовательности «команд» (управляющих воздействий) формируются на основе полученной системой управления информации о: (1) состоянии среды и (2) своём собственном состоянии на данный интервал (момент) времени. В сложных системах важная роль принадлежит особой субструктуре, входящей в обособившийся «блок управления» – каналам т.н. «отрицательной обратной связи», благодаря которым центр отслеживает изменения, наступившие в ситуации вследствие реализации ранее выданной серии команд. Это позволяет в случае необходимости ввести необходимые корректировки, направляющие процесс к заданному в «программе управления» результату. [vii]
Поскольку, как мы видели, воздействие «входящих сигналов» всякий раз опосредуется композицией элементов функциональной системы, постольку её поведение не может быть описано простой линейной функцией от значений полученных импульсов. Другими словами, энергия на «входе» отличается от энергии на «выходе». Исполнение команд основывается на принципе редуктора – с переходом на соответствующие уровни исполнения каждая последующая группа команд активирует действие с нарастающим энергопотенциалом. Это давало живым организмам существенные преимущества – расходуя относительно малые количества энергии, можно было получить нужные результаты. Важнейшая роль здесь принадлежала накопленной в системе информации, поскольку рост её общего объёма и разнообразия позволял организму понижать уровень собственной энтропии.
Прежде чем вновь обратиться к поставленному в начале статьи вопросу о природе знаковых отношений, резюмируем, что отнюдь не привнесённая извне разумная «субстанция», а созданная спонтанной эволюцией форма внутренней организации позволяет живым организмам поддерживать неравновесный обмен веществом и энергией со средой обитания. Необходимая для этого способность «придавать значения» получаемым воздействиям обусловлена всё той же структурной композицией, поскольку именно она функционирует в качестве «дешифратора» сигналов. Исходя из этого, мы можем теперь уяснить глубинную внутреннюю природу знаковых отношений, показав наиболее в них существенное – принцип формирования самого механизма «означения». Он «срабатывает» отнюдь не только там и тогда, когда известны и применяются некие усвоенные извне формальные «правила интерпретации», полностью индифферентные к материальной организации и субстратным характеристикам соотносимых сторон. Как будет показано ниже, подобные сложные процедуры считывания значений реализуемы только при операциях с формализованными знаковыми массивами высших степеней абстракции (знаками знаков), тех, что развились в процессе многоэтапной эволюции функциональных систем – от простейших организмов к человеку. Если же мы стремимся постичь природу эффекта «означения» в его сущностных определениях, следует прежде всего изучить его первоначальные простейшие проявления. И тогда выявляется охарактеризованная выше обусловленность «первичного смысла» знаков структурной композицией воспринимающей системы, устремлённой к самосохранению. Тем самым очевидно, что, вопреки тезису С.С. Аверинцева, «знаки» не могут рассматриваться лишь в качестве единиц особого виртуального мира, а дешифрующая «система отсчёта» не может считаться зависимой исключительно от ситуативно заданного угла зрения.[viii]
Особо подчеркнём, что из всего сказанного следует, что создаваемые всеми типами организмов «информационные модели» всегда так или иначе отображают реальные характеристики внешней среды. Это отображение может осуществляться в разных формах и с разной степенью адекватности, но оно всегда должно быть достаточным для «программирования» сохраняющего поведения организмов данного вида. Таким образом, и с этой стороны находит подтверждение уже отмеченное обстоятельство – смыслы знаков, т.е. содержание информации, определяется двусторонним, а лучше сказать, двуединым образом. С одной стороны, оно необходимо связано с особенностями строения воспринимающей системы, способной «распознать», «отфильтровать» лишь воздействия, значимые для её специфической организации. Но, с другой стороны, в потоке информации обязательно присутствует и то, что известным образом представляет черты и свойства, присущие самим воздействующим объектам – в противном случае, как уже было сказано, приспособительная реакция оказалась бы невозможной.
Знание этих принципиальных положений позволяет должным образом поставить важнейший вопрос о сущности мышления человека. Следует отметить, что избранная философская позиция и в этом случае требует отказаться от постулата о некогда произошедшем сверхъестественном событии – чудесном сотворении разумного существа, впоследствии уже «естественным» путём рождавшего себе подобных. Вместо этого мы должны установить, какими путями и способами возникает и развивается принципиально новый тип поведения живых существ в среде обитания. Первой предпосылкой объяснения подобной метаморфозы является рассмотрение «Человека разумного» на базе общих принципов изучения явлений жизни, что как раз и позволяет уяснить те специфические особенности, которые присущи лишь ему одному.
При таком подходе люди рассматриваются как высокоорганизованные живые существа, а их деятельность – как особого рода процесс, основным содержанием которого, как и во всех других формах жизни, является самоподдержание. Но поскольку теперь нас интересует именно выяснение качественного своеобразия жизнедеятельности людей, мы должны сосредоточить своё внимание на тех моментах, которые создают это новое качество. При этом во избежание возможных недоразумений стоит сразу заметить, что, во-первых, сколь бы значительным не было своеобразие человеческих существ, оно не может выходить за пределы, заданные охарактеризованными выше фундаментальными принципами. Иными словами, никакие действия людей не могут совершаться с нарушением общих законов движения материи, а в более специальном плане – законов динамики самоорганизующихся систем. Во-вторых, выражение «поддержание жизни» подразумевает не только органическое существование индивидов, но также и воспроизводство всего спектра необходимых надорганических составляющих их существования. Иными словами, нормальное развитие и функционирование организма являет собой абсолютно необходимый, однако сам по себе недостаточный компонент человеческого бытия. Не менее существенным здесь является обретение и сохранение каждым индивидом собственно человеческих качеств. Ниже мы увидим, что они формируются и сохраняются у индивидов только посредством включения в социально-организованное предметно-практическое взаимодействие и знаково-символическую коммуникацию с другими людьми. Все они выступают как субъекты производства комплекса необходимых средств жизнеобеспечения – вещественно-энергетических и информационных. Это значит, что организованные человеческие коллективы являют собой не просто популяции, но особого рода надорганические образования – социальные организмы, стабильно воспроизводимые в процессе жизнедеятельности входящих в них индивидов. В свою очередь жизнедеятельность каждого из этих последних имеет своим непременным условием и предпосылкой устойчивое функционирование социального организма как целого.ида
В основу дальнейшего изложения положен тезис, согласно которому важнейшее место в жизнедеятельности человека занимает информация, по своим основным характеристикам существенно отличная от той, что наличествует в органическом мире. Отличия затрагивают формы и способы фиксации (кодирования), а также хранения и трансляции данных. Ключевой особенностью является присущая только человеку способность сохранять, накапливать и передавать нужные для поддержания жизни данные не только на основе и в пределах человеческого организма (генома, а также специализированных тканей мозга и нервной системы), но и с использованием искусственно созданных объектов – предметных средств деятельности. (Заметим попутно, что эти последние подразделяются на три функциональных подкласса – в зависимости от характера использования это либо орудия – проводники активного воздействия человека на объекты труда, либо знаки – носители и трансляторы информации, либо, наконец, средства прямого жизнеобеспечения). Целенаправленно перерабатывая материалы природы в разнообразные средства поддержания жизнедеятельности, человеческие коллективы создают для себя новую, искуственную среду обитания. Её вещественные компоненты становятся частью социума, столь же неотъемлемой, как и сами человеческие существа. Развиваясь в условиях социокультурной среды, каждый индивид посредством перманентного предметно-практического взаимодействия и общения с другими людьми овладевает навыками использования некоторого множества особых «информационных кодов» – специфических знаково-символических структур, выступающих в качестве основных носителей смысловых значений и посредников коммуникации.
Образующим центром всей совокупности используемых сообществом систем хранения и передачи данных становится общий всем его членам язык (первичной формой которого является звучащая речь). И теперь уже не только биофизическая организация, а словарь и грамматическая структура языка существенно определяют способы кодирования и расшифровки всей циркулирующей в человеческих коллективах информации. В этой связи нужно особо подчеркнуть, что человеческая речь, обладая общими всем знаковым системам родовыми свойствами, вместе с тем радикально отличается от тех «языков», что наблюдаются в органическом мире. Это видно из сравнения результатов наблюдений за процессами коммуникации у людей и групповых животных. Повторим ещё раз, что между теми и другими несомненно наличествует родовая общность, поскольку в обоих случаях известная соупорядоченность действий достигается благодаря использованию определённых наборов сигналов. Однако были установвлены и существенные различия, главное из которых состоит в семантике сигнальных систем. Выяснилось, что знаки, образующие «языки» животных (последовательности звуков, жестов, поз, даже физиологические выделения), в большинстве своём не столько характеризуют внешние для особи объекты, сколько выражают динамику внутренних состояний организма, включая и реакции на полученные воздействия. Другими словами, «термины» этих языков не содержат непосредственного описания предметов внешнего мира, поскольку, как говорят лингвисты, они «не отнесены к объективному референту». (Исключения из этого правила есть, но их крайне мало).
Так, у высоко развитых органических видов, ведущих групповой образ жизни, развивается способность использовать разного рода сигналы для весьма дифференцированных «сообщений» о наличных «переживаниях» отдельных особей – страхе, ярости, удовольствии. Всякий раз особым образом выражая их «вовне», животное тем самым сигнализирует другим членам своей группы (или иным существам, оказавшимся в поле восприятия) о возникшей ситуации и о том, какого рода действия нужно совершить в данном случае. Но хотя «значения» сигналов позволяют влиять на поведение других животных, важно помнить, что они остаются теснейшим образом привязанными к конкретным состояниям каждого в отдельности организма. Коммуникация и упорядоченные при её посредстве действия многих особей возможны лишь постольку, поскольку сходная биофизическая организация позволяет им адекватно «прочитать», «дешифровать» получаемые сигналы – в противном случае организмы разных видов обречены на «непонимание».екватно " возможна лишь постольку, поскольку организацияле восприятия особи)
Не вызывает сомнений, что на уровне индивидуальных восприятий способность выражать эмоциональные состояния присуща и языку человека. Вместе с тем для него характерен и качественно иной способ формирования связи между означаемым и означающим. Термины языка людей, выстроенные в разнообразных сочетаниях, способны не только «сигнализировать» партнёрам по коммуникции об индивидуальных реакциях на воздействие разнообразых объектов, но и «описывать» эти объекты – описывать в самом точном значении этого слова, выражая присущие им признаки и свойства и моделируя существующие между ними связи, зависимости и отношения. Такое свойство развивалось в языке благодаря использованию принципиально нового способа создания и хранения информации, в свою очередь коренящегося в особенностях процесса жизнедеятельности человека.
Как видно из вышесказанного, понятие «язык», взятое самым общим образом, – это понятие широкое, обнимающее множество разнообразных форм знаковых систем. Членораздельная звуковая речь Homo sapiens несомненно являет собой одну из разновидностей таких систем, развившуюся на основе предшествующих более простых форм коммуникации. Но важно понимать, что хотя язык человека исторически формировался именно как звучащая речь, то сущности вербализованной речи (иначе – речевого мышления) именно это обстоятельство никак не проясняет. Иначе говоря, качественные отличия языка людей не объясняются особенностями человеческой вокализации. Дело здесь не в звуках, как таковых, а в тех специфических содержаниях, которые выражались посредством звучащего слова. Известно, например, что у некоторых органических видов наблюдается весьма дифференцированная звуковая коммуникация, но, свидетельствуя о высоком уровне психической организации, этот признак всё же не позволяет считать представителей этих видов разумными существами. Дело в том, что характеристики сенсорного аппарата, как и нервной системы в целом, сами по себе ещё не позволяют объяснит