Перечитав содержимое моей страницы в ВК за последние несколько лет, я пришел к выводу, что событиям общественно-политической жизни уделялось на ней чрезмерно большое внимание. Речь не о том, что политика «не важна»; напротив, как было неоднократно замечено задолго до меня, она имеет неприятное свойство догонять и раздавать подзатыльники не только тем, кто ею интересуется, но и всем остальным. Речь о другом: уж слишком самоочевидно все (ну, почти все), что в настоящее время можно на эту тему сказать. Процитирую по этому поводу любимого Пелевина: «Мы живем в эпоху, когда все настолько ясно, что спорить о чем-то с пеной у рта можно разве что в телестудии за деньги ». И все же, прежде чем закрыть эту тему на долгие месяцы или даже годы (а в идеале – и окончательно), я хочу напоследок более четко сформулировать то, что я думаю о политической жизни современной РФ, а также о тех, кто более или менее добросовестно (об остальных нет смысла и говорить) освещает ее в публичном пространстве.
Когда-то я уже обращал внимание на неожиданные параллели между футболом и всем остальным (прежде всего общественно-политической жизнью), присущие современной России. Сегодня мне захотелось продолжить эту мысль сопоставлением российской профессиональной футбольной журналистики и профессиональной политологии.
В отличие от советских времен, когда футболу уделялось в СМИ минимальное время и пространство, а трансляции матчей были зажаты между обязательными сеансами пропагандистской накачки, сейчас этот вид спорта никак не может пожаловаться на недостаток внимания. На общедоступном Матч ТВ (да и не только на нем) промежутки между играми заполняются нескончаемыми ток-шоу и бодрыми обсуждениями – того, что уже произошло на поле и того, что участники обсуждений ожидают увидеть. И это в общем неплохо. Я бы даже сказал, что смотреть и слушать такие обсуждения обычно интереснее, чем смотреть и слушать ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ. Но именно потому, что о российском футболе стали публично говорить очень много (а местами – даже интересно), все чаще бросается в глаза кричащее несоответствие между уровнем обсуждения и уровнем самого футбола. Потому что когда разговоры умолкают и начинается сам футбол, становится как-то очень уж ясно, что все те нюансы, которые с таким жаром и так профессионально обсуждали обозреватели перед матчем – какая тактическая модель была/будет избрана, на сколько процентов готов тот или иной игрок, кого и на какой минуте следовало/следует поменять и т.д. в большинстве случаев не столь уж важны. Другими словами, когда российский клуб выходит на поле против даже не топ-клуба, а просто против хорошо организованного, мотивированного и амбициозного европейского «середняка», то результат с высокой вероятностью окажется не в нашу пользу вне зависимости от избранной тактической схемы и решения всех прочих поставленных выше вопросов.
Но обозреватели – особенно работающие на спортивном телеканале – разумеется, не могут признать, что большая часть их рассуждений и обсуждений – в сущности, ни о чем. Потому что платят им не за то, чтобы они гасили интерес к нашим командам и нашему чемпионату, честно признавая, что смотреть в нем (ну, не без редких исключений, конечно) по большому счету не на что. Им платят за прямо противоположное – за то, чтобы они всячески привлекали к ним интерес. Создавали впечатление, что там очень даже есть на что посмотреть.
Так вот – профессиональная российская политология в некотором смысле находится в том же положении, что и профессиональная российская футбольная журналистика. Политолог, который прямо и честно заявит, что в комментариях по поводу российской политической жизни он не видит большого смысла в силу отсутствия этой самой политической жизни, прямо-таки напрашивается на встречный вопрос: «А за что ты тогда получаешь деньги?» По этой простой причине он вынужден делать вид, что она, эта самая политическая жизнь, не просто существует, но и исключительно интересна. И полна интригующих загадок.
Понятно, что в решении этой задачи российская политология не может позволить себе идти проторенными и опробованными на Западе путями. Ведь там политическая аналитика вертится вокруг результатов выборов (уже состоявшихся или предстоящих), а что неожиданного или любопытного может быть в результатах российских выборов? Получит ли ЕР 75 процентов голосов или 76 с половиной? Во-первых, получит она столько, «сколько надо», а во-вторых, какая, в сущности, разница?
Но тут, к радости профессиональных политологов, постепенно начинает приближаться к концу очередной и формально последний срок «Нашего Всего», как ярко выразился когда-то нынешний спикер Госдумы, и у политологов появляется наконец желанный повод для интервью и глубокомысленных рассуждений. Хотя здесь трудно не вспомнить канун 2018 г., когда те же «политологи» усердно создавали и раскручивали мнимую интригу вокруг вопроса, пойдет ли действующий президент на следующий срок. Разумеется, для всех, кто хоть чуть-чуть представляет себе, как функционирует власть в России, этого вопроса не существовало. Но политологи (не все, но очень многие) ссылаясь на всевозможные неведомые и жутко секретные источники, продолжали рассуждать о неких «сомнениях» и даже «глубоких душевных переживаниях», будто бы терзавших по этому поводу носителя верховной власти. (Разумеется, в нужный момент эти терзания благополучно и волне предсказуемо завершились).
И вот этот «судьбоносный», но временно отошедший на второй план вопрос начинает медленно, но верно возникать снова. Подключился даже главный телепропагандист современной РФ (и, разумеется, тоже «политолог») Дм. Киселев, в интервью «МК» оповестивший общественность, что «преемник» обязательно будет (хочется добавить слово «назначен», но воздержимся – ведь первое лицо нашего государства не устает повторять, что «все решит народ». Ну конечно, он ведь у нас уже сто лет что-то «решает»).
Так вот: в преддверии грядущих лет, когда по мере приближения конца очередного президентского срока в официальных и квазиофициальных СМИ начнется массовый плач на тему «На кого ты, отец родной, нас оставляешь?» (сравнимый по интенсивности эмоций разве что со всенародным воплем ужаса после псевдоотречения Ивана IV в январе 1565 года), хочу успокоить тех немногих, кого этот вопрос волнует (или будет волновать) искренне: никто никого не оставит. А если и «оставит», то вы вряд ли это заметите.
А вот в каких формах будет осуществляться «присутствие» - это уже несколько другой вопрос. Здесь есть немало вариантов. Полагаю, окончательное решение по поводу ФОРМЫприсутствия будет принято не ранее, чем за полгода, максимум – за год до истечения срока, и каким оно будет, сейчас точно не может сказать никто. Тем не менее, основываясь не на слухах или утечках, а исключительно на голой логике, я бы высказал одно предположение. Если я был беспринципным и циничным придворным политологом (впрочем, не знаю, могут ли в принципе при «дворе» быть иные?), я бы непременно обратил внимание заказчика на то, как задача преемственности линии власти была основательно и надолго решена в государствах у южных границ России. Ну, во-первых, есть интересный опыт Казахстана – но не уверен, что он для Кремля стопроцентно убедителен, тем более, что прошло слишком мало времени, чтобы оценить его эффективность.
Зато еще южнее расположено другое государство - то самое, которое в последние месяцы по разным причинам было в центре внимания СМИ и которое чрезвычайно ценимо и уважаемо нынешней российской властью за верность «духовным скрепам» (время от времени проявляющуюся в нападении на иностранные посольства – вспомним здесь Грибоедова), а главное – за его неистощимый антиамериканизм.
Огромное достоинство этой модели, которое не может быть не оценено в Кремле, заключается в том, что она «гармонично» совмещает два принципа: демократию и управляемость. Отрицать демократию как принцип государственного устройства в современном мире неудобно и даже неприлично; в Иране, как известно, регулярно проводятся выборы (включая выборы президента страны), и они достаточно демократичны (российским не уступают уж точно). В то же время над всенародно избранным президентом, воплощающим волю народа, возвышается еще более могущественная, несменяемая и в чем-то даже немного зловещая фигура: фигура духовного лидера. Ведь власть последнего основана не на воле народа (народ может ошибиться или передумать!), не на каких-то там бюллетенях (еще неизвестно, что они там насчитают!), а на авторитете и воле Всевышнего, в силу чего противиться его распоряжениям – значит противиться воле Всевышнего, а о том, что полагается делать с противниками воли Всевышнего, в мусульманских странах даже не спорят. Ответ на этот вопрос усваивается с младенческих лет.
Разумеется, никто не забывает о том, что РФ в отличие от Ирана – не монорелигиозная и (большей частью) не мусульманская страна. Но в данном случае вовсе не это является решающим обстоятельством. Конечно, для самих иранцев (вернее, для их подавляющего большинства) критически и принципиально важно, что их «духовной скрепой» является именно ислам, а не что-то еще. Но с точки зрения политического анализа это (в контексте устройства власти) как раз не принципиально. Принципиальным является то, что есть некие заранее установленные «вечные» идеологические и мировоззренческие рамки, выйти за которые не может никто, будь этот «никто» даже десятикратно избранным президентом. И что в стране есть кто-то, кто осуществляет личный контроль за невыходом из этих рамок и обладает достаточными возможностями для того, чтобы при необходимости подобные действия пресечь.
Для любой страны, считающей себя богоизбранной и провозглашающей примат духовного над материальным, вполне естественной и логичной представляется и модель двухступенчатого государственного устройства, на нижнем уровне которого всенародно избранное лицо осуществляет повседневное руководство экономикой – т.е. промышленностью, сельским хозяйством, торговлей, социальным обеспечением и прочими скучными и не обязательными для морального здоровья нации вещами (и которому население даже может время от времени высказывать претензии по поводу того, как он это руководство осуществляет), а не верхнем находится парящий большую часть времени где-то в небесах несменяемый верховный правитель, беседующий главным образом с Богом (принадлежность Бога той или иной конкретной религии лучше не будем уточнять!), но вместе с тем прекрасно осведомленный о всех земных делах и всегда готовый в нужный момент обрушить на головы провинившихся свою карающую длань. Собственно говоря, контуры такой модели просматриваются уже сейчас и даже – более того – были заметны еще в Советском Союзе (сколько-нибудь значимые и принципиальные решения принимались Политбюро ЦК КПСС, в то время как правительство лишь проводило в жизнь эти решения). Однако недостатком советской системы было то, что, пытаясь контролировать абсолютно все на свете, власть обрекла себя на то, что и претензии ей рано или поздно будут предъявлены за все сразу (что в конечном счете и произошло). Поэтому существующая система (где функции прежнего Политюро фактически перешли к Администрации Президента, а РПЦ во многом унаследовала функции бывшего Идеологического отдела ЦК КПСС) должна быть «модернизирована» и перестроена таким образом, чтобы все шишки (по поводу повышения пенсионного возраста, невыплаты зарплат и всего прочего в этом духе) валились на исполнительную фигуру (как она будет называться, совершенно неважно), в то время как фигура еще более высокого уровня обеспечивала бы незыблемость «духовных скреп» (а заодно, естественно, и безопасность тех, кто в последние 20 лет очень хорошо устроил под сенью этих «скреп» свою собственную жизнь и жизнь своих родственников).
Предвижу вопрос: а как же демократическая (и даже не очень демократическая) общественность? Да никак. Как в том же Иране. Или – если подобное сравнение вдруг кого-то заденет - так же, как и до этого, разве что методы подавления и выдвигаемые обвинения обещают стать еще более суровыми. Почему же все это работает (и будет работать по крайней мере до тех пор, пока не в верхушке правящей «элиты» не произойдет раскол)? Почему обращения честных и хорошо известных граждан (ученых, писателей, артистов) с призывами к элементарной честности и здравому смыслу властью попросту игнорируются, а в широких массах находят столь слабый и явно недостаточный отклик? Чтобы найти ответ, нам надо посмотреть, как вообще организовано и функционирует российское общество.
Зрители т.н. «информационных программ» российского ТВ наверняка обратили внимание на то, с какой интенсивностью там в последние годы «полоскали» недавнего (отправлен в отставку в декабре 2019 г). губернатора Иркутской области Причина этого проста – то был едва ли не единственный в стране деятель, победивший на выборах главы региона кандидата ЕР, да еще действующего губернатора. Но в данном случае речь совершенно не о том, хороший это губернатор или нет. Дело в другом: история его победы на выборах осенью 2015 г. словно лакмусовая бумажка раскрывает психологию основной части российского «электората». Когда-то я написал по этому поводу небольшую заметку и теперь просто воспроизвожу здесь ее основное содержание (поскольку с тех пор принципиально ничего не изменилось).
Казалось бы, кандидату от «партии власти», лидировавшему с ошеломляющим (по западным меркам) перевесом и не добравшему до абсолютного большинства какие-то десятые доли процента, не должно составить труда одержать победу во втором туре. По крайней мере именно такой выглядела ситуация между двумя турами тех выборов с точки зрения обычной, стандартной логики. На деле же кандидат-единоросс со своим пресловутым «административным ресурсом» не только не улучшил свои показатели, но и потерял во втором туре значительную часть голосов, в итоге уступив сопернику с огромным отрывом в 15% голосов. Политологические комментарии по этому поводу сводились главным образом к указаниям на конфликтные отношения бывшего фаворита с бизнесом, местной «политической элитой» и т.д. – как будто в России есть регионы, где такие отношения, по определению подразумевающие дележ властных полномочий и распил многомиллионных сумм, строятся беспроблемно.
В действительности главную причину того, что в действительности поменялось эти две недели, стоит искать вовсе не в личности предыдущего губернатора, не в гениальной избирательной компании кандидата от КПРФ и уж, конечно, не в агитации со стороны приехавшего в Иркутск лидера КПРФ, органически не способного, на мой взгляд, воодушевить кого бы то ни было на что бы то ни было. Ответ совсем в другой плоскости – в той, которую я бы охарактеризовал как психология быд.. нет, мне не хочется использовать вертящееся на языке слово, поскольку оно сразу придаст рассмотрению излишне эмоциональный характер. Воспользуемся лучше термином «агрессивно-послушное большинство» (далее сокращенно АПБ), который когда-то ввел в оборот Юрий Афанасьев (правда, он имел в виду делегатов съезда, но мы имеем все основания предположить, что эти делегаты были «плоть от плоти избравшего их народа», а потому основные психологические характеристики вполне применимы и к их «избирателям»).
Так вот. Поведение на выборах АПБ, составляющего основную массу избирателей, невозможно ни предсказать, ни понять без учета того, что в его основе лежат две противоположных (на первый взгляд) программы подсознания. Первая и отчетливо доминирующая – это программа поддержки власти, основывающаяся на представлении о ее сакральности и несокрушимой силе. «Включение» этой программы позволяет ее обладателям существенно повысить свою самооценку, ощутить себя частью этого самого могучего «мы», идущего от победы к победе под руководством непобедимой партии и очередного гениального вождя (причем совершенно неважно, как называется партия и каково имя вождя, главное – чтобы они соответствовали образу, т.е. не проявляли никаких сомнений в правильности своей линии и уж не дай бог, не выносили бы эти сомнения на общественное обсуждение) и с наслаждением участвовать в травле несогласной с «генеральной линией» «кучки отщепенцев». Что здесь особенно важно: практически любые правонарушения и даже преступления, совершаемые людьми «во власти» не только не подрывают данную программу, но, как ни парадоксально, скорее ее укрепляют (о причинах этого будет сказано ниже). Основных психологических отмазок здесь две: 1) «Значит, так было надо» и 2) «Но меня же не тронули!». Ну, а если копнуть еще чуть глубже, то вылезает идущее вообще с незапамятных времен «Чувствует, что ПРАВО ИМЕЕТ! Значит, настоящий царь!»
Именно по этой причине трогательные попытки оппозиции поставить в центр политической предвыборной дискуссии многочисленные и порой совершенно вопиющие нарушения закона со стороны действующей власти обречены на крайне ограниченный успех. Такого рода факты воздействуют почти исключительно на тех, кто в любом случае не стал бы голосовать на действующую власть. Что же касается АПБ, то его не надо особо убеждать в злоупотреблениях со стороны власти – оно и так о них знает (во всяком случае догадывается). Просто оно считает их совершенно естественными, поскольку оно (АПБ) именно так и вело бы себя, случись ему получить к этой самой власти доступ.
Но! Эта доминирующая программа подсознания работает только до тех пор, пока власть ведет себя так, как (с точки зрения АПБ) должна вести себя власть. Власть, которая – правдами или неправдами – не в состоянии обеспечить себе победу на выборах в первом туре – это не власть. Проведение второго тура означает появление реальной (а не формально-декларативной) альтернативы, а это в свою очередь означает, что власть обращается к нему (АПБ) за поддержкой, проявляя (опять таки с точки зрения АПБ) непростительную слабость. Для ГРАЖДАН естественно состояние, когда власть зависит от них; для АПБ же такое ощущение неприятно и противоестественно, поскольку оно лишает его возможности комфортно примкнуть к привычному монолитному «мы», создающему иллюзию силы и придающему некоторый смысл его (как правило, достаточно бессмысленному) существованию.
Именно это и произошло в 2015 г. в промежутке между первым и вторым турами выборов в Иркутской области. Власть, не пожелавшая или не способная (с точки зрения АПБ это неважно) обеспечить себе победу в первом туре, сразу же утратила в его глазах сакральность, а потому ей были тут же предъявлены все претензии, которые АПБ всегда в изобилии имеет к любой власти, но обычно благоразумно держит при себе (допускается лишь униженное высказывание скромных пожеланий в духе «общения доброго барина с крепостными» и слезные жалобы на совсем уж зарвавшихся мелких чиновников). Лишившись возможности триумфально отождествить себя с могучей всепобеждающей властью, АПБ задало себе резонный вопрос: «А что, собственно, эта власть для меня сделала, чтобы я добровольно стал ее поддерживать?» И в силу очевидности ответа проголосовало во втором туре за альтернативного кандидата. Политическая позиция альтернативного кандидата в данном случае не играла решающей роли – на его месте мог вполне мог оказаться и ЛДПР-овец, и человек из «Справедливой России» и просто независимый самовыдвиженец. (Вот только представителю какой-либо из партий либерального спектра это было бы намного труднее, поскольку к таким партиям, как и вообще к любым политическим силам, обращающимся к избирателям именно как к ГРАЖДАНАМ, АПБ чувствует сильнейшую неприязнь. Особенно в провинции).
С точки зрения массового политического сознания иркутская история для России абсолютно не уникальна. Более того: то же самое, что случилось осенью 2015 г. в Иркутске, едва не произошло некоторое время спустя в Москве. Как известно, ведущий оппозиционный кандидат был допущен там к выборам исключительно с целью продемонстрировать полное отсутствие у него (как и у либеральной оппозиции вообще) какой-либо поддержки со стороны народных масс. Однако Москва – это город, где ментальность населения несколько отличается от общероссийской, да и возможности использования «административного ресурса» там ниже (что, конечно, не означает, что их нет вообще). В итоге по мере того, как поступали все новые сообщения о результатах подсчета голосов, шансы на второй тур из призрачных становились все более реальными, и лишь благодаря «героическим усилиям» организаторов выборов тенденция к снижению процента голосов, полученных кандидатом от «партии власти», была в самый последний момент переломлена и он был провозглашен победителем. Не случись этого, во втором туре с немалой вероятностью произошло бы то же, что случилось в Иркутске.
Теперь, после того, как мы в первом приближении ответили на вопрос «Как?», наступает очередь еще более интересного вопроса: «Почему?»
Несколько лет назад в интеллектуальных российских СМИ промелькнуло несколько статей, посвященных механизмам функционирования того, что исследователи назвали «примитивной группой». Не то, чтобы сделанные в результате выводы были чем-то принципиально новым; специалистам по этологии (социальному поведению высших стадных животных) они были знакомы достаточно давно. Новым было то, что эти выводы на какое-то (весьма непродолжительное) время попали в спектр внимания широкой публики. Которая, примерив их на российскую общественно-политическую жизнь, поразилась точности описания. Чего стоят, например, такие слова: «Просто выиграть выборы для власти недостаточно… надо показать, что власть сменить невозможно, и не важно, каким способом… Для примитивной группы средства значения не имеют, а уровень цинизма действия только повышает статус действующего в глазах группы ».
https://republic.ru/posts/l/1119610
В той же статье мне показалась совершенно великолепной вступительная фраза: «Президент, СМИ, чиновники, интернет-тролли и интернет-протестующие, интеллигенты и «простой народ» заняты придумыванием бесконечных оправданий чему-то, что не называется вслух ». Исключительно точная формулировка! Вот к тому, что «не называется вслух», мы сейчас и перейдем.
Например… В какой-то никому не известной глубоко провинциальной газете фотография депутата местного уровня оказалась помещенной на странице выше фотографии более высокого по рангу (областного или даже федерального) депутата, после чего последний почувствовал себя оскорбленным», а главный редактор был незамедлительно уволен (в последнем известном примере такого рода его в результате широкой огласки пришлось восстановить, но нас интересует не конкретный случай, а то, отчего такое вообще возможно). Многие жали плечами и изумлялись – а между тем в примитивной группе такое поведение абсолютно логично. В такой группе любой субъект, считающий, что его амбиции как-либо задеты и имеющий возможность безнаказанно продемонстрировать свое превосходство над другими, «обязан сделать это, иначе его сочтут слабым. Реальное выдвижение – вплоть до ранга Авторитета или претендента на роль Главаря – возможно только для тех, кто неуклонно следует этому правилу. Никакие способности… не вынесут его «наверх», если он не склонен им пользоваться. Напротив, при такой «слабой» позиции его способности и успехи будут вызывать лишь неприязнь группы и могут скорее привести к его гонению. Зато бестрепетное следование «правилу силы» выдвигает на ключевые места в группе даже того, кто, собственно, ничем и не одарен, кроме такой бестрепетности. Субъект, который демонстрирует свои особые дарования, но лишен возможности или желания унижать нижестоящих… становится в группе гонимым ».
https://republic.ru/posts/l/1119610
Отсюда вытекают ответы на многие часто задаваемые вопросы: например, почему даже при самом жестком поведении власти (самые нелепые и трудноисполнимые запретительные законопроекты, самое хамское «авторитетное» поведение по отношению к «обычным» гражданам, подмена решения проблем грубой пропагандой, рассчитанной на идиотов) от тех, кто во власти занимает ничего не решающее положение, или вообще к власти прямого отношения не имеет, исходят яростные требования еще больше унижать, наказывать, ограничивать в правах? Да по той же причине, по которой участники митингов конца 30-х годов (далеко не всегда неискренне) требовали «расстрелять обвиняемых, как бешеных собак». Это следствие «инстинкта отвода агрессии»: «Участвуя в групповом гонении жертвы, субъект демонстрирует свою солидарность с группой и тем самым отводит ее агрессию от себя. Этим объясняется необыкновенная истовость, с которой иные члены примитивной группы выполняют «карательные» функции в отношении провинившихся» (тот же Дроганов). При этом власть, естественно, использует таких идеологов-угодников для демонстрации своей «справедливости и умеренности».
Что же представляет собой политическая система, основанная на психологии «примитивной группы», и каковы ее перспективы? Анализируя ее реальное (а не декларативное!) функционирование (в основном в «посткоммунистических» государствах, хотя и не только в них), политолог Генри Хейл заключил, что президенты там, если они, конечно, вообще чем-то управляли, неизменно опирались на личный “клан” — собственную пирамидально-иерархическую пирамиду, основанную на ментальности «примитивной группы», и подобную описанной выше. А также - что более или менее удовлетворительно она работала тогда и только тогда, когда президенту удавалось выстроить “единую политическую пирамиду”, объединив чужие “политические пирамидки” под своим контролем. Хейл назвал это явление «патрональной политикой».
Подчеркнем еще раз: власть лидера в "пирамиде" держится на его способности вознаграждать лояльность и карать нелояльность по собственному усмотрению, — "холопьев своих мы казнить и миловать вольны". До тех пор, пока лидер имеет такую власть, его приказы выполняются, поскольку исполнители боятся ослушаться, чтобы не быть наказанными, и стремятся выслужиться, чтобы получить поощрение. Это "самосбывающиеся ожидания": лидер имеет власть до тех пор, пока он имеет власть. Соответственно, каждый член иерархии подчиняется своему начальнику до тех пор, пока видит перспективы системы и надеется от нее и в дальнейшем получать выгоды.
Такая политическая пирамида рушится по тем же законам, что и финансовая, в момент, когда у подданных появляются сомнения в том, что лидер и дальше останется при власти. В этот момент "пирамида" уже обречена, поскольку каждый (как и в финансовой пирамиде) пытается унести все, до чего может дотянуться, и как можно скорее. В частности, как доказывает Хейл, это случается, когда совпадают два фактора: лидер — "хромая утка", и с его популярностью все так плохо, что никакого админресурса не хватит, чтобы это компенсировать. Тогда, по Хейлу, у оппозиции есть шанс свергнуть лидера в ходе успешной революции, которая, впрочем, не обязательно знаменует собой конец патрональной политики. До тех пор, пока формальные институты (особенно верховенство права) не заработают, победитель удерживается у власти, только если успешно строит собственную "пирамиду", и процесс повторяется вновь и вновь …
Власть лидера "пирамиды" несовместима с верховенством права потому, что стоит передать полномочия решать, кого казнить, а кого — миловать, внешнему, независимому, суду, как лидер этой власти лишается, и "пирамида" рассыпается. Именно поэтому независимый суд — это последнее, на что согласится по доброй воле любой представитель старой элиты, умеющий управляться только с инструментами "патрональной политики" и инвестировавший уйму ресурсов в построение своей личной "пирамиды".