Мебель я заказал красного дерева, обтянутую голубой кожей с зеленым отливом, вроде павлиньего пера. Вдоль стены, против окон, я поставил большой книжный шкаф, а посреди комнаты — большой письменный стол.
Мои комнаты были невероятно высокие. В углу кабинета висела икона Божьей Матери с лампадой. Она далеко не доходила до потолка, и, несмотря на это, приходилось брать лестницу, чтобы зажигать лампаду. Оконные рамы были бронзовые, должно быть, еще с Екатерининских времен. Двери из кабинета з гостиную и из гостиной в спальню были сплошного красного дерева с рисунком из черного дерева.
Мебель гостиной я заказал ореховую, обтянутую красной кожей с черными жилками. В углу я поставил большой диван, перед ним — круглый стол, покрытый зеленой с золотом скатертью — подарок матушки. На поле стояла огромная пепельница из зеленого стекла.
Спальню я оклеил белыми обоями с розами. Они не понравились моему отцу: он нашел, что они дамские. Я оставил в комнатах большие старые некрасивые люстры, которые висели в них раньше.
Мраморный дворец построила Екатерина II, Она начала его строить для своего любимца графа Григория Орлова, но он умер, когда дворец не был еще готов. Когда великий князь Константин Павлович женился, Екатерина подарила ему Мраморный, но молодой Константин Павлович вел себя неподобающим образом: он стрелял из пушки в большом коридоре дворца и, чтобы не убить свою жену, сажал ее в большую вазу. За такое поведение Екатерина выселила внука из Мраморного дворца. Затем в нем жил польский король Станислав Понятовский, когда вынужден был покинуть Польшу. В Мраморном Понятовский и умер. Великий князь Борис Владимирович говорил мне, что видел однажды гравюру, изображавшую Понятовского на смертном одре в Мраморном зале Мраморного дворца. Эта зала была на втором этаже. По смерти короля поляки вывезли всю мебель. В Мраморном же жил и пленный Костюшко, когда его навестил Павел I.
Когда цесаревич Константин Павлович приезжал из Варшавы в Петербург, он останавливался в своем Мраморном дворце. Он жил в первом этаже, в комнатах, выходивших на Дворцовую набережную. Он был дружен со своим младшим братом, -117- Михаилом Павловичем. Они просиживали в Мраморном ночи напролет, причем цесаревич рассказывал своему брату о Суворовском походе, в котором он принимал участие, и о Наполеоновских войнах, в которых он командовал гвардией.
По смерти Константина Павловича Мраморный перешел к моему деду, Константину Николаевичу. В Высочайшем указе от 20 декабря 1849 года сказано:
«Предназначенный Указом моим 6 марта 1832 года Департаменту Уделов данным любезнейшему сыну моему его императорскому высочеству великому князю Константину Николаевичу и ныне вновь перестроенный Мраморный дворец со всеми убранствами и принадлежащим к нему служебным домом всемилостивейше жалую в дар его императорскому высочеству в вечное и потомственное его высочества владение. Повелеваю дворец сей именовать Константиновским и о сдаче оного с планами и описями сделать с вашей стороны должное распоряжение».
* Дорогой Костя!
Спасибо за милое письмо и я прошу прощения, что задержалась с ответом. Мне все хотелось самой приехать, так как очень хочется видеть тебя; я всегда думаю о тебе и рада, что ты, наконец, чувствуешь себя лучше.
Это ужасно, как ты должен был мучиться, бедняга. Может быть, я смогу приехать на этой неделе — мне так хочется увидеть вас обоих.
Твой сын Гавриил принесет тебе эти строки, написанные в театре.
Целую тебя и Елизавету. Господь да благословит тебя.
Твоя любящая
Минни.
** Великая княгиня Анастасия Михайловна — великая княгиня Мекленбург-Шверинская.
Глава двадцатая
15 ноября 1912 года Олег достиг совершеннолетия — ему исполнилось 20 лет. Он сам описал это событие в своем письме к нашему отцу, помещенном в книге «Князь Олег». Я помещаю здесь это письмо:
«День моего совершеннолетия был одним из самых радостных дней всей моей жизни: твои и мама подарки, чудный молебен, завтрак со всеми старыми и наличными служащими Мраморного и Павловска, икона, которой благословил меня митрополит Флавиан (Киевский), икона от служащих, икона от прислуги, картина Шишкина, которую мне подарили братья, удавшийся вечером реферат, представление «Севильского цирюльника» и, наконец, телеграмма от Государя — все это меня так радовало и трогало, что и сказать трудно. Я получил много приветствий и милых поздравлений, между которыми трогательные письма от Труханова и Базыкина (переплетчик и книгопродавец). Накануне пришлось целый день сидеть дома и готовиться к реферату, который был назначен как раз на этот день. Мне отчего-то казалось, что реферат сойдет хорошо, и потому я не просил начальство Лицея перенести его на другой день, решив, что он доставит мне лишнее удовольствие. Так, к счастью, и вышло. Для реферата надо было прочитать несколько книг на заданную тему и потом докладывать их профессору в продолжение 40 минут. Моя тема была: «Феофан Прокопович и правда воли монаршей».
Кроме учебных занятий, мне надо было заказать завтрак и разослать приглашения. Я даже в тот день не ужинал, что-118- иногда приятно. В 11 '/г часов ночи пришли ко мне Н. Н. (Ермолинский), Гаврилушка, Костя и Игорь. Иоанчик явился позже. Я немного волновался, сам не знаю отчего. Двадцать лет жить, ни о чем не думать, ни о чем не беспокоиться — это так хорошо, что казалось жалко с этим расставаться. Вообще довольно много думал, думаю и, дай Бог, всегда буду думать о том, как мне лучше достигнуть моей цели — сделать много добра родине, не запятнать своего имени и быть во всех отношениях тем, чем должен быть русский князь. Я стараюсь всеми силами бороться со своими недостатками и их в себе подмечать. А это так трудно. Боюсь, что тебе кажется, что я — «пипс», но вместе с тем уверен, что ты меня поймешь.
Когда пробило 12 часов ночи, мы перекрестились и пошли в столовую, где было приготовлено шампанское. В то же время я распечатал заветный пакетик, в котором лежало кольцо Анпапа (нашего деда) и, придя от него в восторг, надел его на левый мизинец. Оно очень красиво и нравится мне особенно тем, что камни расположены в том порядке, как ты хотел. Мы заставили Макарова (камердинер Олега) надеть его новый костюм к его большой радости. Он мне спек очень вкусный хлеб-соль, мы с ним целовались и обнимались, как полагается. В это время пришло известие по телефону, что барон Менд (адъютант нашего отца) меня поздравляет. Было уже за полночь, но, несмотря на это, мы его позвали к себе и оставили довольно долго. Братья ушли, а мы втроем продолжали разговаривать.
Наконец, мы разошлись и улеглись спать. Проснулся я довольно поздно. Макаров вошел в спальню и вслед за неизменным «Здравия желаю, ваше высочество!» стал меня поздравлять. Я вскочил с кровати и в одной рубашке долго стоял в кабинете и смотрел на ваши портреты. Мне твой портрет больше нравится, ты поразительно похож, многие говорят только, что голова слишком велика по туловищу. Остальное все хорошо, кроме, пожалуй, фона. На фоне виднеется какая-то дверь с золотыми полосками. Портрет Мама еще не совсем высох, и потому трудно отдать отчет в его достоинствах и недостатках. Мне сперва показалось, что она непохожа, но теперь больше и больше кажется, что сходство есть и даже очень большое. Войдя в кабинет, я увидел еще две вазочки из вещей Анпапа...
Пришлось торопиться, чтобы не опоздать к церемониям.
В церковном зале было много приглашенных. Мы прошли мимо них прямо на свое место. Все было очень красиво: и церковь с новым ковром, и алтарь, по-новому освещенный, и пение хора.
Митрополит благословил меня иконой и сказал несколько слов. Н. Н. в удобную минуту меня поймал и тоже сказал трогательную речь.-119-
Потом мы пошли вниз. Иоанчик позвал своих трубачей. Они заиграли по его приказу гусарский марш для меня.
Завтрак был очень веселый в Мраморном зале. Выглянуло солнце. По Неве тянулись льдины.
После завтрака я пошел к себе и приводил в порядок реферат, но мне мешали: звонили по телефону, приходили. Реферат начинал меня волновать. Появилось сразу много народа.
Н. Н. запретил мне, наконец, заниматься. Перед отъездом в Лицей я получил телеграмму от Царя: «Поздравляем тебя и шлем наилучшие пожелания ко дню твоего двадцатилетия».
После этого я, опять не ужинавши, поехал в Лицей. Профессор опоздал и это меня волновало. На реферате были, кроме профессора Нольде (энциклопедия права), директор и два лицеиста, которые должны были читать после меня. Вначале у меня дрогнула нога, а потом я совсем успокоился и говорил около часу совсем спокойно. Профессор во всем, за исключением одной подробности, со мной согласился и поставил «весьма» (для рефератов нет баллов, есть только «весьма», «хорошо» и «неудовлетворительно»).
После этого я поехал слушать «Севильского цирюльника». Играл Шаляпин. Весь театр и мы хохотали. За целый день я так устал, что не велел себя будить и, улегшись в 12 часов ночи, проснулся только около часу дня».
Так писал брат Олег нашему отцу. В каждой фразе этого юношеского письма сквозит его возвышенная, прекрасная душа, которой суждено было так скоро уйти от нас.
***
Зимой 1913 года праздновалось трехсотлетие царствования Дома Романовых. По этому случаю было много торжеств. В первый день торжеств, перед выходом, когда все Семейство собралось в комнатах Государя и Государыни, Борис Владимирович спросил Государя, можем ли мы носить только что утвержденный знак в память юбилея. Государь сказал, что можем. Знак этот был в виде герба Романовых, окруженный венком. Я стоял рядом с Борисом и слышал как Государь сказал, что получил множество телеграмм из всевозможных углов России, от совершенно незнакомых ему людей. Мне кажется, что Государь сам отвечал на все эти телеграммы.
Очень было интересно смотреть на принесение поздравлений их величествам свитой, придворными и разными депутациями. Поздравление происходило в зале рядом с Малахитовой гостиной. Семейство стояло за Государем и Государынями. Мы делились друг с другом впечатлениями. Поздравляющих.было очень много; каждый из них подходил сначала к Императрице Александре Федоровне, делая поклон, целовал ей руку и снова делал поклон. Затем он таким же образом подходил к Императрице -120- Марии Федоровне и затем уже к Государю. Александра Федоровна сидела, но Мария Федоровна все время стояла.
В один из дней юбилейных торжеств была торжественная обедня в Казанском соборе в присутствии их величеств. Обедня была архиерейская и потому продолжалась очень долго.
Великая княгиня Мария Павловна приехала в Казанский собор вместе с великой княгиней Марией Александровной, герцогиней Кобург-Готской, прибывшей из Германии на юбилей. Она была единственной дочерью Императора Александра П. Они приехали в парадной карете цугом с форейторами. Выезд был русский. Форейторы были одеты, как кучер, который сидел на больших малиновых с золотом козлах. Мария Павловна придерживалась старых традиций и в такой торжественный день, как юбилей Дома Романовых, пожелала выехать цугом. Мне это очень понравилось.
По случаю юбилея Дома Романовых был парадный спектакль в Мариинском театре. Публика была допущена только по приглашениям, театр был полон. Флигель-адъютантам, как, например, Багратиону, пришлось сидеть где-то на самом верху. Их величества и Семейство подъезжали к боковому подъезду и собирались в аван-ложе. Дяденька приехал с Татианой: он вывозил ее на придворные торжества, потому что муж ее, не будучи «высочайшей особой», не мог сидеть в царской ложе и участвовать в высочайших выходах вместе с ней. Камер-пажи со своим ротным командиром стояли подле аван-ложи в ожидании выхода Государя, Государынь и великих княгинь, чтобы следовать за ними. Государь, Государыни и старшие члены Семейства сидели на этот раз в большой центральной ложе. Остальные заняли обе боковые царские ложи. Шла опера Глинки «Жизнь за царя». В первой паре мазурки, во втором действии, танцевала Кшесинская. По случаю юбилея было разрешено в последнем' действии изобразить царя Михаила Федоровича,— вообще же царей и цариц запрещено было изображать на сцене. Михаила Федоровича изображал известный на всю Россию тенор Леонид Собинов. Роль его была безмолвная. Он только прошел по сцене в крестном ходе.
По случаю Романовского юбилея петербургское дворянство дало большой бал в Дворянском собрании. На балу были их величества со старшими великими княжнами, вся Императорская Фамилия и масса приглашенных. Бал начался с полонеза. Государь шел с женой петербургского губернского предводителя дворянства Сомовой, а Государыня — с Сомовым. За ними тли великие князья с женами петербургских дворян и великие княгини с петербургскими дворянами.
Когда Государь и Государыня вошли в залу, заиграл кантату большой струнный оркестр графа А. Шереметева, под его личным управлением. Странно было видеть свитского генерала па месте дирижера, с дирижерской палочкой в руке. -121-
Бал открыла великая княжна Ольга Николаевна со светлейшим князем Салтыковым; говорят, что он, танцуя забыл снять шашку. Я тоже танцевал и, между прочим, с одной из великих княжен. Бал был очень красивый и оживленный, но менее красивый, чем дворянский бал в Москве, той же весной. Государь и Государыня с великими княжнами уехали до ужина.
На время торжеств Государь и Государыня с детьми переехали из Царского Села в Петербург, в Зимний дворец. Живя в Зимнем, великая княжна Татиана Николаевна заболела.рюшным тифом и очень скоро их величества вернулись в Царское. Татиане Николаевне остригли волосы, как полагалось при тифе, и сделали из них парик, который она носила, пока волосы не отрасли.
Я вынес впечатление, что юбилей Дома Романовых прошел без особого подъема и объясняю это тем, что революция уже начинала чувствоваться в воздухе.. Конечно, в театре приглашенная публика кричала «ура», оркестр играл гимн, но настроения не было. Все было по-казенному, не чувствовалось, что вся Россия единодушно празднует юбилей своей династии.
***
Весной 1913 года А. Р. ездила в Павловск нанимать дачу. Она сняла ее у вдовы профессора Фойницкого, на Новой улице, с большим садом и с островом посреди пруда. Остров соединялся с берегом деревянным мостиком. Это была та самая дача, на которой, в моем детстве, жил германский посол гр. Радолин с женой и дочерью, и на которой бабушка, матушка и мы с Иоанчиком были однажды с визитом.
В начале мая я окончил курс Императорского Александровского Лицея и 6-го мая получил лицейский диплом. Я торжествовал и спешно достал себе лицейский знак, о котором я давно мечтал, так как он носился с правой стороны, как ученый знак, указывавший на то, что тот, кто его носит, имеет высшее образование. Я боялся, что из-за своего слабого здоровья я, может быть, не смогут продолжать служить на военной службе, имея же высшее образование, я мог со временем получить гражданский пост. В тот же день, по случаю дня рождения Государя, был высочайший выход в Большом Царскосельском дворце. Семейство собралось в комнатах в первом этаже справа от церковной лестницы. Когда Императрица Мария Федоровна со мной здоровалась, она сказала мне несколько любезных слов по поводу того, что я успешно окончил Лицей. Императрица Мария Федоровна была его попечительницей и ей поэтому было доложено о моем окончании курса. Я выдержал трехгодичное испытание и. прошел три старших университетских курса Лицея. Это было нелегко и требовало большого терпения -122- и усидчивости. Олег это понимал и прислал мне очень лестную поздравительную телеграмму.
Глава двадцать первая
Весной 1913 года Романовский юбилей праздновался в Москве. Снова большинство Императорского Дома собралось в Первопрестольной. Иоанчик с женой, Костя и я снова жили в Нескучном, как весной 1912 г. На юбилей приехала из Швеции великая княгиня Мария Павловна со сроим мужем герцогом Зюдерманландским и малолетним сыном Ленартом.
Государь Император въезжал в Москву верхом. Мы все поехали встречать их величества. Перед вокзалом стояла рыжая чистокровная лошадь Государя, внук известного производителя Гальтимора. Лошади всех нас стояли справа от подъезда по нашему старшинству.
Сев на лошадей, мы поехали за Государем. Дяденька был на своей неизменной кобыле Штокрозе Деркультского конного завода, а я на своем Парнеле. Непосредственно за Государем ехало дежурство (Генерал-Адъютант, Свиты Генерал и флигель-адъютант). За ними ехали старшие по престолонаследию — великий князь Кирилл, Борис и Андрей Владимировичи с герцогом Зюдерманландским, а за ними — все остальные.
Государыня ехала с наследником, а великая княгиня Елизавета Федоровна с великими княжнами. Толпа их приветствовала. Бедная Государыня, очень красивая, в большой белой шляпе с перьями, сидела с серьезным лицом, покрытым от волнения красными пятнами.
Перед Государем шел взвод Собственного его величества Конвоя, в конном строю. Войска стояли шпалерами; Тверская улица, по которой двигалось шествие, была посыпана желтым песком, а столбы украшены горшками с цветами, везде были вывешены флаги, с балконов спускались материи и стояли царские бюсты. Народ восторженно приветствовал царя.
Когда мы подъехали к часовне Иверской Божьей Матери, Государь сошел с лошади, чтобы приложиться к образу. Нам нельзя было задерживаться, и дяденька крикнул братьям и мне: «Сыпь!» Мы рысью выехали вперед.
Все ехавшие за Государем выстроились в одну шеренгу против часовни и затем снова последовали за ним. Проезжая Спасские ворота, мы, как полагается, сняли шапки. За воротами пас встретило духовенство. Сойдя с лошадей, мы пошли за ним и Успенский собор на молебен.
В Москве было много богослужений, завтраков и обедов. Их величествам подносили иконы; московское дворянство поднесло -123- Государю очень красивый стяг, при этом Самарин сказал замечательную речь. Это тот самый Самарин, который впоследствии был обер-прокурором св. Синода.
Московское дворянство дало совершенно исключительный по красоте бал в Благородном собрании. В собрании был зал с колоннами и этот зал был украшен растениями и цветами, которые были привезены из подмосковных дворянских усадеб. Специально для Императрицы был сделан лифт, потому что из-за больного сердца ей было трудно подниматься по лестнице.
Всем этим устройством заведывал гр. Мусин-Пушкин, женатый на гр. М. И. Воронцовой-Дашковой.
Как и в Петербурге, бал начался с польского. Государь шел с женой московского губернского предводителя дворянства Базилевской, увешанной замечательными изумрудами, а Государыня — с Базилевским. Бал был очень оживленный и я сам тоже много танцевал.
Государь и Государыня смотрели на танцующих из открытой ложи, которая была в конце зала и примыкала к смежным с ней комнатам.
Великий князь Дмитрий Павлович танцевал вальс-бостон, т. е. вальс с фигурами, со своей сестрой Марией Павловной. Он был очень красив и изящен в красном конногвардейском мундире, который украшала голубая Андреевская лента, а Мария Павловна — в белом платье, бриллиантах и с бриллиантовой диадемой в виде лучей. Я никогда не забуду этой картины.
Как и в Петербурге, Государь, Государыня и великие княжны уехали до ужина. Ужин был очень красиво устроен. Мы с братьями ужинали целой компанией. Великий князь Николай Николаевич сидел рядом с Базилевской, муж которой когда-то был лейб-гусаром и служил под его командой.
***
А. Р. тоже приехала в Москву и остановилась у знаменитого тенора, Леонида Собинова. Она смотрела на въезд из одного дома на Тверской.
Я часто бывал на Моховой, в квартире Собинова, чтобы видеться с ней. Она была поражена московскими обычаями, чисто русскими, которые в чиновном Петербурге больше не существовали. Завтрак, как она заметила, накрывался всегда на большое число людей — не потому что было много приглашенных, а потому что ждут неприглашенных, которые приходят каждый день в большом количестве. И действительно: сперва садилось за стол немного людей, но постепенно собиралось их изрядное количество, и к концу завтрака все места бывали заняты. Завтраки были обильны и разнообразны. После завтрака прислуга накрывала чай, и весь день самовар не сходил со стола, который ломился от пирогов, тортов и пр., и так шло -124- до обеда, за который тоже садилось множество гостей. Такова была наша матушка-Москва, широкая и гостеприимная!
После московских торжеств мы все отправились по Волге в Кострому, живя в которой Михаил Федорович Романов был избран на царство. Лицам Императорской Фамилии были предоставлены два парохода. В Костроме они стояли вплотную один у другого, у самого берега. На пароходе, на котором помещался Иоанчик с женой, Костя и я, жили также дяденька, Сергей Михайлович, А. П. и А. А. Ольденбургские и другие великие 'князья и княгини. На другом пароходе размещались «Владимировичи» и Виктория Федоровна, а также Петр Николаевич с семьей, Дмитрий Павлович и др.
По утрам все обитатели нашего парохода пили вместе кофе в столовой. Сергей Михайлович почему-то был все время не в духе и мрачно сидел один за столом в старой генерал-адъютантской фуражке. Он вообще плохо одевался. Когда он бывал в таком настроении, с ним лучше было не разговаривать из опасения получить неприятную реплику.
Старый дядя Алек Ольденбургский находил, что я очень худ и усиленно поил меня черным пивом с какой-то примесью, что было очень невкусно, но я подчинялся из уважения к нему.
Несколько раз мы сходили с пароходов и ездили в придворных колясках в Кострому на разные торжества. Мы были вместе с Государем в Ипатьевском монастыре, в котором когда-то жил Михаил Федорович со своей матерью, перед избранием на царство.
Главным торжеством в Костроме было открытие памятника трехсотлетию царствования Дома Романовых, На площади перед памятником был выстроен 13-ый гренадерский Эриванский полк, получивший вензеля царя Михаила Федоровича, и сотня казаков Терского Казачьего войска в черных черкесках с светло-синими башлыками. Это было замечательно красиво.
Командир Эриванского полка флигель-адъютант полк. Мдивани обратился к великому князю Александру Михайловичу г просьбой посодействовать тому, чтобы ему, Мдивани, было разрешено пронести на руках перед фронтом полка наследника Алексея Николаевича, но Александр Михайлович отсоветовал ему это делать.
Костромское дворянство дало бал, на котором присутствовало большинство из нас. Я танцевал с местными дамами и барышнями и остался с Иоанчиком и Костей ужинать. На пароход мы вернулись очень поздно, когда уже все спали,
Мы уехали из Костромы на наших пароходах одновременно с их величествами; когда пароходы отходили, на высоком берегу Волги, со стороны города, стояла в конном строю сотня казаков Терского Казачьего войска, это было очень замечательно красиво. -125-
В Москве мои братья и я были очень обрадованы известием о производстве Олега в корнеты лейб-гвардии Гусарского его величества полка. Олег прекрасно окончил Александровский Лицей и должен был поступить в лейб-гусары эстандарт-юнкером, Эстандарт-юнкеров больше уже тогда не существовало, но так как Олега не хотели почему-то делать вольноопределяющимся (должно быть, считая, что высочайшей особе не подходит быть таковым), решили сделать его эстандарт-юнкером. Но Государь сразу произвел его в корнеты. Олег совсем не знал военной службы и потому ротмистру Зякину поручено было учить его уставам. Олег, как в высшей степени добросовестный человек, рьяно принялся за учение.
В день последнего лицейского экзамена, Олег узнал, что его напряженные труды нашли себе справедливую оценку: он кончил Лицей с серебряной медалью, а выпускное сочинение «Феофан Прокопович, как юрист», было удостоено Пушкинской медали, что особенно его порадовало, так как Пушкинская медаль давалась не только за научные, но и за литературные достоинства сочинения.
С 18 до 23 мая Олег каждый день ожидал высочайшего приказа о назначении его в Гусарский полк эстандарт-юнкером, но дни текли, а ожидаемое известие не приходило. Он нервничал, тосковал и не знал, чем объяснить такое промедление. Наконец, в день Вознесения пришло радостное известие, на которое Олег совершенно не рассчитывал. Вот как описано это событие самим Олегом в «Сценах из моей жизни»:
«Наступил праздник Вознесения. Уже за несколько дней перед ним Игорь и я были приглашены ехать с Романом и Надей (сын и дочь великого князя Петра Николаевича) в Знаменку, играть в теннис. Предполагалось собраться у них после 12-ти и выезжать из Петербурга на моторах. В этот день меня как-то особенно тянуло в церковь. Я как будто предчувствовал, что со мной должно произойти что-то необыкновенное, и перед этим мне хотелось помолиться. Подчиняясь этому влечению, я направился утром в храм-памятник (храм на месте покушения на Александра II), пришел к началу, стал в толпе, но постоянная давка, входящие и выходящие мешали мне сосредоточиться. Я давно был знаком сторожу и он меня охотно впустил" в алтарь, где я и простоял обедню.
Служба приближалась к концу. Священник, причастив детей, повернулся и вошел царскими вратами в алтарь. Заметив меня, он сказал: «Нагните голову». Я послушался, хотя и не отдавал себе отчета, почему это нужно. Священник подошел и, держа чашу над моей головой, медленно благословил меня ею...
Когда мы приехали в Знаменку и вошли в дом, то увидали, что в столовой уже наливала чай Анна Алексеевна. Все садились, -126- двигали стульями, смеялись, разговаривали. Как всегда в подобных случаях, шум был невероятный:
— Вам сколько кусков сахара? Два.
— Мне не чаю, а шоколада.
— Пожалуйста, не говорите все разом!
— Ваше высочество! Вас просят к телефону из Петербурга генерал Ермолинский,— сказал подошедший к столу лакей.
Сердце у меня екнуло. Я поспешно встал, прошел маленький коридорчик и очутился в комнате, где был телефон.
— Барышня! — говорил лакей.-— Со мной говорят из Петербурга, а вы меня разъединили. Пожалуйста... так точно. Его высочество у телефона... Сейчас будут говорить.
Я взял трубку.— Николай Николаевич, это Вы?
— Да, получена телеграмма от князя Орлова, что Государь Император зачислил вас корнетом в лейб-гвардии Гусарский полк.
— Что?
— Корнетом в Гусарский полк. Поздравляю!
— Ничего не понимаю. Какой Гусарский полк?
— Государь вас зачисляет корнетом в Гусарский полк.
— Не может быть! Неправда! Ура-а-а!
При этих радостных криках влетают в комнату Роман и Надя.
— Что? Что такое? Что случилось?
— Государь меня зачислил в Гусарский полк корнетом... Только это ошибка, нечему радоваться,— и, обратившись к телефону, я спросил:— Николай Николаевич, кем я зачислен?
— Корнетом.
— Эстандарт-юнкером? — Корнетом, кор-не-том.
— Это ошибка!
— Никакой ошибки. Сущая правда.
Надя и Роман стояли в дверях, изумленные не менее моего.
— Только, ради Бога,— сказал я им,— не говорите никому про то, что слышали... О своем производстве я решусь сказать только Игорю. Пойдем его искать.
Игорь, только что приехавший, стоял в это время в уборной спиной ко мне и мыл руки.
— Господин паж,— обратился я к нему строго,— Позвольте пас спросить, по какому праву вы стоите ко мне спиной?
— Что? Ты с ума,..
— Потрудитесь молчать! С вами говорит корнет Гусарского полка.
— Что? Неправда!
— Нет, правда. Получена телеграмма от Орлова.
— Ну?..
Сердце мое было переполнено. Я бросил всю компанию а ринулся в сад... Перескочив разом несколько ступеней крылечка -127- флигеля, я побежал по дорожке, вдоль чудных кустов сирени, которая была в полном цвету»...
На следующий день Олег, переодевшись в военную форму, явился в полк, а пять дней спустя, 29 мая 1913 года, состоялся высочайший приказ, по которому все, окончившие в этом году лицеисты, утверждались в соответствующих гражданских чинах. Олег утверждался в чине титулярного советника. Приказ этот вышел, следовательно, тогда, когда Олег уже числился корнетом.
Олег начинал совершенно самостоятельную жизнь, которой, однако, не суждено было оказаться продолжительной.
Когда мы вернулись в Петербург, я поехал с Олегом в Петергоф являться к Государю. Олег — по случаю производства в офицеры, а я — по случаю возвращения в полк, после окончания Лицея. Мы ехали с Олегом в его автомобиле. Государь принял нас в своем кабинете, и, как всегда, был очень ласков. Продержал он нас очень недолго.
***
Я не пропускал почти ни одного спектакля в Красносельском театре. Ставились веселые пьесы, оперетки и красивые балеты, в которых неизменно принимала участие балерина Кшесинская, восхищавшая всех своими танцами.
***
Под конец лагеря приезжал в Петербург председатель французского Совета министров Раймонд Пуанкарэ, а также генерал Жоффр. Жоффр предназначался, в случае войны, в Главнокомандующие французской армии. Его возили по маневрам и смотрам, а жена его гостила в имении Николая Николаевича под Петербургом. Этот последний показывал Жоффру в присутствии Государя учение всей кавалерии, бывшей в лагере под Красным Селом; он сам командовал ученьем. Кроме Гвардейской кавалерии, были еще Вознесенский уланский и Елизаветградский гусарский полки, прибывшие из своих стоянок в лагерь под Красное Село.
12 кавалерийских полков построились в одну линию для встречи Государя. Линия построения была так велика, что я, бывший на первом взводе 4-го эскадрона, не видел из-за складки местности Николая Николаевича, который стоял впереди, перед серединою всей этой массы конницы. Он был на своей новой чистокровной гнедой лошади, на которую он в первый раз сел в тот день. Хотя она была прекрасно выезжена выдающимся наездником Андреевым, я все же не понимаю, как Николай Николаевич рискнул выехать на высочайший смотр на лошади, которой совсем не знал. -128-