«ее
Той же весной должен был идти в Царском Селе, в Китайском театре, спектакль «Измайловского досуга». Измайловские офицеры, и в их числе мой отец, должны были играть «Принцессу Грезу» Ростана. Я тоже должен был играть в этой пьесе и изображать «рыцаря зеленых лат». Я участвовал в репетициях, но потом заболел корью и не мог принять участие в самом -91- спектакле, который, впрочем, пришлось отменить по случаю смерти мужа сестры моей матушки.
Когда я выздоровел, меня отправили на кавказские минеральные воды, в Ессентуки: Перед отъездом я зашел к ген. П. Е. Кеппену проститься. Он был очень болен, еле держался на ногах. У него был рак, от которого Он и умер в августе месяце. Очень тяжело было видеть нашего дорогого Павку в таком состоянии. Это оказалось нашим последним свиданием на этом свете.
В Ессентуках я поселился в санатории Азау, во главе которой стоял доктор с польской фамилией. Он запретил мне курить и назначил воды, которые я должен был пить. У меня была прекрасная комната с балконом и спальня. Кормили нас очень недурно. По утрам я ходил в парк, в котором были источники, и проделывал курс лечения. Автомобиль мне сильно облегчал передвижения и я делал большие и интересные прогулки.
Одно время в нашей санатории жил ген. Рузский с женой. Через шесть лет он принял участие в отречении Государя. Тогда же он мне скорее нравился. Он рассказывал много любопытного о русско-японской войне и очень критиковал ген. Куропаткина, которого недолюбливал.
Приезжал со своей молодой женой и бывший военный министр ген. Редигер, рассказывавший тоже много интересного. Так, между прочим, он вспоминал, что когда бывал у Государя с докладами, то Государь, куривший папиросы в мундштуке, клал конец мундштука на особую бумажку перед пепельницей, чтобы выходящий из мундштука дым не портил письменного стола,— до такой степени он был аккуратен.
Относительно аккуратности Государя я вспоминаю рассказ моей матушки о том, как Государь ей однажды сказал, что у него такой порядок в письменном столе, что он может в темноте найти любую вещь, лежащую в ящиках,
В санатории, в Ессентуках, я познакомился с известной артисткой Петербургского Александрийского театра, Марией Александровной Потоцкой. Она долгое время жила с великим князем Николаем Николаевичем и очень страдала, когда он ее бросил. Это была красивая и интересная женщина и прекрасная артистка.
Там же я познакомился с известной исполнительницей русских песен Н. В, Плевицкой и с ее тщедушным мужем. Она была очень популярна в Петербурге. По происхождению она была простой крестьянкой, сумевшей, благодаря своему большому таланту, пробить себе дорогу. Кто мог в то время предположить, что она сыграет такую печальную роЛь в эмиграции в Париже и умрет в тюрьме!
В Ессентуках была станица Терских казаков, и каждый день ко мне назначался казак-ординарец, который исполнял мои несложные поручения и носил телеграммы на почту. Тогда же -92- я получил известие от Иоанчика и сербской принцессы Елены об их помолвке,— телеграмма была из Италии, из королевского замка Ракониджи. Иоанчик поехал в Италию в сопровождении Стюкера, бывшего воспитателя греческого королевича Христофора. Иоанчик и он несколько дней погостили у итальянских короля и королевы, где также гостила родная племянница королевы, дочь сербского короля Петра.
Итак, в нашем доме стали готовиться к двум свадьбам: сестры Татианы с кн. Багратионом и Иоанчика с принцессой Еленой.
***
В то время заболела в Петербурге моя бабушка Александра Иосифовна. 23-го июня пришла телеграмма, что бабушка скончалась. С ней ушла в вечность целая эпоха. В России она прожила с 1847 года, то есть 64 года; она была на трех коронациях: Александра II в 1856 г., Александра III в 1883 г. и Николая II в 1896 г. Она застала конец славного царствования Николая I, который ее очень любил, и была близкой свидетельницей великих реформ Александра II.
При ее кончине присутствовало всё наше семейство и дяденька. Ген. Кеппен, узнав, что бабушке очень плохо, потребовал, чтобы его, умиравшего от рака, принесли в бабушкины комнаты. Он сидел рядом с ее спальней, в Малиновой столовой — он был ей предан буквально до гроба. Пока силы ему позволяли, он каждый день, даже по два раза в день, приходил к бабушке. С 1903 г. он так же, как и бабушка, безвыездно жил в Мраморном дворце, в служебном доме. До этого он всюду, но только в России, сопровождал бабушку. Когда она переезжала, в. Стрельну или в Павловск, он следовал за нею. За границу же с бабушкой ездили или ее шталмейстер бар. К.К. Буксгевден, или ген. А. А. Киреев. Ген. Киреев умер незадолго перед бабушкой в Павловском дворце, генерал же Кеппен — через полтора месяца после. Таким образом, одновременно с бабушкой отошли в вечность преданные ей люди, которые состояли при ней в продолжение многих лет.
Бабушку похоронили в Петропавловской крепости рядом с дедушкой, великим князем Константином Николаевичем. По другую сторону лежит великая княгиня Александра Николаевна, его любимая сестра. Дедушка завещал похоронить себя подле нее.
***
Вернувшись из Ессентуков и пробыв несколько дней в Стрельне, я поехал в Сестрорецк и поселился там в пансионе, так как близ него жил на даче проф. Б. В. Никольский, при помощи которого я собирался писать свое лицейское сочинение. -93-
Питался я у Никольских. Профессор был женат на дочери долголетнего редактора журналу «Исторический вестник» Шубинского. У них было два сына и одна дочь, которых родители воспитывали в вере, благочестии и монархических принципах. Все семейство было очень дружное.
Я провел недели две в Сестрорецке и уехал оттуда, сперва в Павловск, а затем — в Красное Село, на высочайший смотр войскам, стоявшим в Красносельском лагере.
На высочайшем смотру я впервые был в свите Государя. Днем, после завтрака, были скачки на Красносельском скаковом круге в высочайшем присутствии. В одном из заездов участвовал великий князь Михаил Александрович, в том же заезде участвовал и кавалергард Косиковский, на родной сестре которого Михаил Александрович хотел когда-то жениться. Бедную Косиковскую отправили за границу. Михаил Александрович не выиграл скачки. Он вообще хорошо скакал и, будучи наследником, взял много первых призов (тогда у него была дивная лошадь), но уступал их, приходившим вторыми. Конечно, злые языки говорили, что он приходил первым потому, что был наследником престола, и что, стало быть, скакавшие уступали ему место. Но это неправда. Я знаю случай, когда с ним скакал конно-гренадер Шульц, который очень хотел его обогнать, но при всем своем желании не мог этого сделать. Михаил Александрович был вообще большим любителем спорта и гимнастики.
***
Я приехал в Петербург в день смерти ген. П. Е. Кеппена. Не стало нашего дорогого Павки! Более преданного и верного человека, каким был для нашего семейства Павел Егорович, я не встречал. Его отпевали в нашей домовой церкви, в Мраморном дворце, в которую он ходил в продолжение стольких лет. Мои братья и я сам несли его гроб по Мраморной лестнице.
Отец, дяденька и я с братьями провожали гроб пешком до самой могилы на Смоленском кладбище. Вместе с нами за гробом шли жених моей сестры кн. Багратион-Мухранский, Тинтин, служащие Мраморного дворца, родственники Кеппена и его Друзья.
Во дворе Мраморного дворца я увидел старого служащего ювелира Фаберже с большой белой бородой, который пришел проводить Павла Егоровича. Он пользовался уважением у всех наших поставщиков. Но не только у них. Когда граф И. И. Воронцов-Дашков ушел с поста министра Двора, он приехал к Павлу Егоровичу с прощальным визитом.
Павел Егорович завещал похоронить себя без всяких воинских почестей, хотя он и был генералом от артиллерии, но ничего общего со строевыми частями не имел. Он также просил, чтобы не было венков и цветов. Это был глубоко принципиальный -94- человек. Когда гроб опускали в могилу, принесли венок от великого князя Петра Николаевича, который часто бывал и жил в нашем доме в молодости, и поэтому знал Павла Егоровича. Нас очень тронуло внимание дяди Петюши.
***
21 августа состоялась свадьба Иоанчика в большом Петергофском дворце. За два дня до свадьбы, то есть 19-го, приехал в Петергоф принц Петр Черногорский, двоюродный брат невесты Иоанчика. Отец, по приказанию Государя, встречал его на станции царской ветки. Я поехал в Петергоф на встречу вместе с отцом.
На станции собрались лица свиты и был выстроен почетный караул. Принц Петр был небольшого роста, с черными усиками и довольно красивый. Он очень скромно себя держал. Отец вместе с принцем и мною поехал к Государю во дворец, в Александрию. Они поднялись к Государю, а я остался ждать внизу. Прием у Государя продолжался недолго, и мы вдвоем с отцом вернулись обратно в Стрельну.
Того же числа днем приехал в Петергоф сербский король Петр вместе с невестой Иоанчика принцессой Еленой Петровной, и с наследником королевичем Александром, будущим королем-героем Александром Югославским.
Отец, матушка, тетя Оля, мои братья и я поехали встречать его на ту же станцию. На станции собралось все Семейство и много народа. На платформе был выстроен караул от лейб-гвардии Измайловского полка, который был как бы нашим семейным полком.
Государь был в сербской ленте с бриллиантовой звездой. Иоанчик выехал заранее навстречу королю и своей невесте и приехал вместе с ними, в царском поезде.
Король вместе с Государем обошел караул и поздоровался с ним. Иоанчик в поезде учил короля, как надо обходить караул и как с ним здороваться. После взаимных приветствий и представлений Государь сел с королем в коляску и поехал в Александрию в Готическую церковь на молебен в сопровождении собственного его величества конвоя. Командир конвоя кн. Ю. Трубецкой ехал подле колеса царского выезда с вынутой шашкой.
Государыня поехала вместе с принцессой Еленой за Государем и королем, в коляске. Мы все поехали за ними в своих автомобилях, что было некрасиво и нарушало торжественную картину въезда. Иоанчик ехал один в своем открытом сером автомобиле. По дороге стояли шпалерами нижние чины Конвоя собственного его величества Сводного пехотного полка и петергофского гарнизона, без оружия.
В тот же день вечером состоялся в большом Петергофском дворце торжественный обед в честь сербского короля. -95-
Сербский король пожаловал дяденьке, Косте и мне орден Карагеоргиевичей 1-ой степени, то есть красную ленту с белыми каймами и звезду.
Обед был в Петровском зале. Как всегда в таких случаях, стол, стоящий покоем, был замечательно красиво накрыт; играл придворный оркестр. Государь и король обменялись речами. Мне кажется, что Государь говорил по-русски, как всегда очень просто, без всякой позы, но с громадным достоинством. Он упомянул в своей речи Иоанчика, что мне было очень приятно.
За каждый членом Семейства стоял паж,
В день семейного обеда я был дежурным флигель-адъютантом. В этот день утром к Государю приезжал с докладом военный министр ген. Сухомлинов, а также кн. А. Г. Романовский, герцог Лейхтенбергский, по случаю своего приезда из-за границы. Он специально приехал на свадьбу Иоанчика, который пригласил его своим шафером. В ожидании приема мы сидели втроем в гостиной рядом с кабинетом Государя.
Как всегда, я был приглашен к высочайшему завтраку, за которым, кроме царской семьи, был гостивший у их величеств принц Коннаутский. Он был рыжий, хромал на одну ногу и не производил симпатичного впечатления. Он был очень хорошо одет в синий костюм с белой полоской. Кажется, он приезжал свататься к одной из великих княжен, но из этого ничего не вышло: царские дочери были глубоко русскими и не желали выходить замуж за иностранцев, В 1914 г. приезжал с этою же целью румынский наследник, но также не имел успеха.
После завтрака Государь с детьми, Коннаутский и я вышли в сад и пошли на мол, который был перед дворцом. В сущности, дворец Государя скорее походил на частный дом — небольшой и скромно обставленный.
Наконец, наступил день Иоанчиковой свадьбы. Она назначена была на 21 августа в три часа дня. Отец, Иоанчик и я приехали вместе в большой Петергофский дворец и вышли у маленького подъезда со стороны верхнего сада. Все семейство собралось в Белом зале, рядом с которым Государь и тетя Оля благословили Иоанчика. Императрица Александра Федоровна плохо себя чувствовала и не могла присутствовать при венчании, но все же она присутствовала при благословении. Она была в диадеме с жемчугами, в широком кружевном платье, и, как всегда, была замечательно красива. Императрица Мария Федоровна не была на свадьбе, потому что находилась за границей.
Великие князья Николай и Петр Николаевичи, как и их жены, не были на свадьбе и ни на одном из связанных с нею торжеств, так как они не хотели встречаться с сербским королем по политическим причинам.
Великий князь Михаил Александрович не был на семейном обеде потому, что Николай Николаевич запретил начальникам частей отлучаться с бывших в то время маневров. Поэтому -96- на свадьбе было меньше офицеров, чем обыкновенно бывало на придворных свадьбах. Присутствовал между прочим среди гостей принц сиамский Чакрабон, как раз в то время приехавший в Россию. Орден Андрея Первозванного, висевший на надетой на нем Андреевской цепи, был без изображения св. Андрея Первозванного, и потому странно выглядел. Объясняется это тем, что Чакрабон не был христианином.
Семилетний наследник Алексей Николаевич был в этот день в первый раз в офицерском мундире. Он был прелестен в форме Стрелков Императорской Фамилии. Младшие великие княжны, также в первый раз надевшие русские придворные платья, — белые с розовыми цветочками, но без шлейфов, и розовые кокошники — были очаровательны.
Невеста была, как полагалось, в русском платье из серебряной парчи, но без традиционной бриллиантовой короны, потому что Иоанчик не был великим князем. Не понимаю, почему надо было делать такую разницу. В церковь мы пошли торжественным шествием. Маленький, прелестный наследник шел с одной из своих маленьких сестер. Их пара была обворожительна и трогательна,
В церкви Государь встал, как всегда в Петергофе, у окон, с левой стороны. Мои родители и я стояли справа. Шаферами у Иоанчика были: великие князья Михаил Александрович, Дмитрий Павлович, Сергей Михайлович, Сандро Лейхтенбергский и я; у невесты — сербский наследник Александр, принц Петр Черногорский и мои братья Константин, Олег и Игорь.
По церковным правилам жених во время венчания должен быть без оружия, но на придворных свадьбах оружие почему-то не снималось. Иоанчик, желая точно придерживаться церковных правил и, должно быть, с разрешения Государя, снял палаш. Я его подал Иоанчику перед выходом из церкви.
Во время пения «Тебе Бога хвалим» у Елены Петровны очень сильно заболела спина, должно быть, от тяжелого подвенечного убора. Она даже вся скривилась. Я боялся, что ей станет дурно, но всё сошло благополучно. Вечером в тот же день в Стрельне был обед, на который приехал сербский король и королевич, а также шафера.
Обед был в Турецком зале. В Стрельне не было электричества и потому в люстры, висевшие в зале были вставлены свечи. Во время обеда свечи стали падать на пол, одна за другой. Нам это было очень неприятно. Попадало много свечей. Теперь, после того, как произошла революция и Иоанчик пал одной из ее многочисленных жертв, можно считать падение свечей плохим предзнаменованием, но вряд ли тогда это приходило кому-нибудь в голову.
После обеда я с родителями, сестрой Татианой и братьями уехал обратно в Павловск. Молодые поехали вдвоем, В Павловске, на большом подъезде дворца, была устроена торжественная -97- встреча молодых. На подъезде собралось много народа и управляющий Павловском ген. Геринг поднес Иоанчику и Елене хлеб-соль. Во втором этаже, в ротонде, был красиво накрыт чай. Он продолжался недолго, и вскоре мы разошлись по своим комнатам. Молодым отвели помещение в одной из двух квартир под куполом.
24 августа все Семейство во главе с их величествами и царскими дочерьми приехало на свадьбу Татианы и Багратиона. Кроме Семейства, на свадьбе было много приглашенных. Семейство собиралось в кабинете Императора Павла.
Татиана была в красивом белом платье с серебром и шлейфом, в Екатерининской ленте и с бриллиантовой звездой. На голове у нее, вместе с «fleurs d'orange", была надета бриллиантовая диадема. Татиана прекрасно выглядела.
Когда ее благословили, причем как принято, мы на благословении не присутствовали, все Семейство, во главе с их величествами, пошло по залам в церковь. Это было вроде выхода. Так как свадьба была полувысочайшая, великие княгини и дамы были не в русских платьях, а в городских. Но мужчины были в парадной форме.
Во время церковных служб мы обыкновенно стояли на хорах церкви, а посторонняя публика внизу. Но во время свадьбы мы все стояли внизу, посторонней же публики не было. Мои братья — Константин, Олег, Игорь и я — были шаферами Татианы, а шаферами Багратиона были кавалергарды во главе с полк. Араповым (Анди).
Поздравление происходило в Большом зале. Государь разговаривал с приглашенными. Он подошел к старой княгине Багратион-Мухранской, тетке Кости Багратиона. Она всегда жила в Тифлисе, была богата, всеми уважаема и строга: ее побаивались. Государь, разговаривая с ней, стоял, а она сидела на диване, подле окна, конечно, с разрешения Государя. Я никогда не забуду этой картины, как дама сидела, а Самодержец Всероссийский в белом Кавалергардском мундире стоял перед ней. Государь был с ней очень любезен и обворожителен.
Свадебный обед был в Греческой зале. Я сидел рядом с моей свояченицей Еленой Петровной. Она была очень изящна в золотом платье декольтэ и в диадеме. На обеде, кроме нашей семьи и самых близких нам людей, были семья Багратиона и его шаферы.
Подавали, между прочим, трюфели в шампанском, любимое блюдо отца. Редко приходилось, даже в те счастливые времена, обедать в такой обстановке. Такого красивого дворца, каким был Павловский, я никогда не видел.
Татиана с мужем поместились в Татиановых же девичьих комнатах, подле зала с пилястрами. -98-
Глава пятнадцатая
Живя в Павловске, я часто бывал у Васильковского на одной из Матросских улиц, на которой он жил со своей женой, тестем Губовичем и свояченицей, Васильковский дал мне мысль поехать в Крым, на виноградное лечение. Перед нашим отъездом произошло убийство в Киеве председателя Совета Министров П. А. Столыпина. Смерть Столыпина была громадной потерей для России. Останься он жив, не было бы, по всей вероятности, революции. Потому-то и убили его революционеры, что он вел Россию по пути процветания. В Екатерининском соборе, в Царском Селе, была отслужена торжественная панихида, на которой я присутствовал. Было очень много народа и священник сказал трогательное слово.
Итак, я поехал с Васильковским в Мисхор, в пансион, где мы наняли несколько комнат. Предварительно я отправил в Севастополь свой автомобиль. Как приятно подъезжать к Севастополю после двух ночей, проведенных в поезде, когда показывается Черное море и светит южное солнце. На душе становится так легко и весело.
В прежнее время, когда мы ездили в Крым под началом полк. Бородина, мы из Севастополя отправлялись в Ливадию на лошадях и приезжали вечером, в темноте, очень усталые. Но теперь, благодаря автомобилю, мы часа через три были уже на месте. Большое удовольствие во время пути очутиться у Байдарских ворот, откуда совершенно неожиданно открывается чудный вид на море.
Император Александр II, уезжая из Крыма осенью 1880 года, завтракал у Байдарских ворот с кн. Юрьевской, на которой только что женился. Он в последний раз в своей жизни любовался дивным видом. Через полгода он был убит революционерами.
Когда мы приехали с Васильковским в Мисхор, Государь был в Ливадии, поэтому на следующий день я поехал явиться. Государь жил в только что выстроенном новом Ливадийском дворце.
Он встретил меня очень ласково: «Какой сюрприз!» — сказал он. Я никогда, ни до, ни после, не видел Государя в таком хорошем настроении. Государь принял меня в своем большом новом кабинете с балконом, очень светлом и с видом на море. Большой письменный стол стоял посреди комнаты. Государь вышел со мной на балкон,и показал мне, какой с него открывается чудный вид.
Новый Ливадийский дворец был довольно красивый и очень светлый; к сожалению, он был некрасиво меблирован.
Мне было приятно снова побывать в Ливадии, в которой я провел два учебных года, и увидеть знакомые места. В общем, все оставалось по-старому, кроме нового дворца, который Ливадию -99- только украсил. Управляющий имением был тот же, ген. Янов, и сторож у ворот, со стороны Ореанды, с большой рыжей бородой, был тот же, который был и при нас.
Мисхор находится рядом с Алупкой, которую я так люблю. Конечно, я снова осматривал Алупкинский дворец, и показывал его все тот же пожилой татарин, у которого были часы с портретом великого князя Николая Николаевича Старшего, Мы с Васильковскими, очень часто гуляли по дивному Алупкинскому парку, и я от души наслаждался. Погода стояла чудесная.
Мы ездили с визитом к княгине Зинаиде Николаевне Юсуповой, в тот самый дом, в котором Татиана была объявлена невестой кн. Багратиона.
Мы как-то обедали у Юсуповых. Они жили по-царски. За стулом княгини стоял расшитый золотом татарин и менял ей блюда. Мне помнится, что стол был очень красиво накрыт, и что были очень красивые тарелки датского фарфора. В столовой было большое зеркальное окно с прекрасным видом на Ай-Петри.
После обеда мужчины сели играть в бридж, а я остался разговаривать с княгиней и другими дамами. Я томился, потому что все темы быстро были исчерпаны.
В это время в Ялте жил эмир Бухарский который ходил в халате с генеральскими эполетами и свитскими аксельбантами. Я поехал к нему с визитом на его собственную дачу, посидел у него и пригласил его к себе в Мисхор. В условленный день я послал за эмиром автомобиль и, для торжественности, посадил рядом с шофером моего камердинера Рымаря. Эмир приехал со своим доктором, худым стариком, и с состоявшим при нем офицером. Последний произвел на меня отвратительное впечатление. Не помню, чем я угощал эмира, полагалось его угощать «дастарханом». Мои камердинер и шофер получили от эмира медали и были очень этим довольны.
В Симеизе, вблизи Мисхора, жил престарелый генерал-фельдмаршал граф Милютин, пробывший военным министром в течение почти всего царствования Императора Александра II. Мне очень хотелось с ним познакомиться. Я написал ему письмо, прося его меня принять. В назначенный день мы с Васильков-ским явились к графу Милютину. Ему было девяносто слишком лет, но он был еще бодр и, к моему большому смущению, сам пододвинул мне кресло. Он был седой, как лунь, с небольшой бородкой, в новой генерал-адъютантской тужурке с вензелями Императора Александра II и фельдмаршальскими жезлами на погонах. Мы сидели у него в кабинете-библиотеке. Мне помнится, что говорили мы и о моем дяде, которого он прекрасно знал, заседая много лет подряд в Государственном Совете под его председательством.
Я сидел, устремив глаза на Милютина, чтобы как следует его рассмотреть: ведь я сидел перед начальником штаба Кавказской армии, который в 1859 году взял Гуниб и пленил Шамиля -100-, перед деятельным сотрудником Царя-Освободителя, реорганизовавшего нашу армию, перед человеком, которого не сможет обойти историк царствования Александра II!
Через месяц после моего визита Милютина не стало. Как я счастлив, что мне удалось его повидать и перекинуться с ним несколькими словами! Милютин умер одновременно со своей женой и их хоронили вместе. После смерти Александра II Милютин ушел с поста военного министра и с тех пор безвыездно жил в своем имении в Симеизе. Обстановка его дома была очень скромная. Он приезжал в Москву на коронацию Императора Николая II и на открытие памятника Александру II в Москве в 1898 году и тогда был произведен в генерал-фельдмаршалы.
Перед отъездом из Крыма следовало откланяться Государю. Я поехал в Ливадию и просил доложить о себе, но Государя не было дома, он совершал большую прогулку. Меня позвала к себе Государыня и оставила завтракать. Никогда еще со мной не случалось, чтобы Государь или Государыня оставляли меня завтракать невзначай. Поэтому я был чрезвычайно тронут вниманием царицы. Она была очень в духе и очень мила со мной. Мы завтракали наверху, в маленькой столовой. Я помню, что в столовой, над дверью висела гравюра, изображавшая встречу Царя Соломона с царицей Савской.
На обратном пути из Мисхора в Севастополь мы ехали очень быстро. В Севастополе отправились в гостиницу Киста, в которой позавтракали. Там мы встретились с полк. Генерального Штаба Одинцовым, начальником авиационной школы в Севастополе. Он предложил нам осмотреть его школу. Я охотно согласился. Школа была за городом. После осмотра мне предложили полетать на аэроплане. Я с радостью принял это заманчивое предложение.
Пришлось снять саблю и, вместо фуражки, надеть шлем. Аэроплан был совсем открытый, и меня привязали к сиденью. Пилотом был известный летчик Ефимов. Было немножко страшно, но очень приятно. Мы поднялись на шестьсот метров и пролетели над кладбищем, по направлению к которому двигалась похоронная процессия. Я хотел перекреститься, но было страшно отнять руку от жердочки, за которую я держался, но я все-таки перекрестился. В воздухе мы встретились с другим аэропланом, на котором летел флигель-адъютант Е. К- Арсеньев. Он приехал в Севастополь, чтобы ехать в Ливадию дежурить. Ему, как и мне, предложили попробовать полетать на аэроплане. Я вижу его сидящим на аэроплане в красных флигель-адъютантских лампасах. Когда Ефимов стал спускаться, у меня захватило дух, как на качелях. Я был в восторге, что мне удалось полетать.
Неприятно возвращаться осенью из Крыма в Петербург. Из тепла — в сырой хмурый петербургский климат. -101-
Мне снова надо было приниматься за ученье, Олег очень успешно перешел с первого курса на второй и продолжал по-прежнему заниматься с профессорами в Павловске. Мне же нужно было сдать еще много экзаменов из-за кори, которой я болел весной и которая помешала мне их сдать своевременно.
Поэтому, по рекомендации проф. Никольского, я пригласил себе репетитора, бывшего правоведа Н. М. фон Мензенкампфа, который каждый день приезжал ко мне в Павловск. Таким образом, я успешно сдал все экзамены за первый курс Лицея. Когда я бывал готов к очередному экзамену, я телеграфировал директору Лицея ген. Шильдеру, и он назначал мне день экзамена. Перед экзаменом и после я каждый раз заезжал в часовню Спасителя на Петербургской стороне.
Перейдя, таким образом, на второй курс, я и дальше придерживался той же системы, то есть просто готовился к экзаменам с Мензенкампфом в то время, как Олегу профессора читали лекции. Я сдавал экзамены среди учебного года, когда хотел, а Олег в положенное время, вместе со своим курсом.
В это время к Олегу приезжал читать лекции министр юстиции Щегловитов. Он завтракал вместе с нами у моих родителей. Я помню, что однажды за завтраком, он показывал нам фотографию убийцы Столыпина Богрова, снятого во фраке, то есть в том виде, в каком он совершил убийство в театре, в Киеве.
Мензенкампф приезжал ко мне по утрам, а остальное время я был свободен. Обыкновенно я каждый день ездил завтракать в полк, куда меня очень тянуло. Мои мысли и интересы были в полку. Но я твердо решил дотянуть лямку до конца, то есть окончить курс Императорского Александровского Лицея. После завтрака я всегда ездил верхом. Часто я отправлялся в Петербург, бывал у Васильковских и в театрах.
Бывая ежедневно в полку, я ближе подошел к своим товарищам и вопреки моим прежним взглядам перешел с ними на «ты». Я почувствовал, что иначе и быть не может, что, если я хочу быть действительно близок к ним, я должен быть с ними на «ты», чтобы не было между нами никаких преград: все они были на «ты» между собой. В полку решили, что младшим я сам буду предлагать выпить на «брудершафт», а старшие будут мне предлагать. Таким образом, в скором времени я со всем полком был на «ты» и почувствовал себя гораздо лучше и свободнее. Я как бы стал полноправным членом полковой семьи.
Глава шестнадцатая
Каждое воскресенье в ту зиму я бывал в Мариинском театре, в балете. Мне очень нравилась артистка А. Р. Нестеровская (в дальнейшем я буду называть А. Р. Нестеровскую просто А. Р.). В антрактах я приходил на сцену с ней разговаривать и скоро стал бывать на ее маленькой квартире, в которой она жила со своей матерью, очень почтенной женщиной из дворянской семьи родом с Кавказа. Таким образом между нами завязались дружеские отношения.
Зимой этого же года я стал членом Императорского Яхт-Клуба. Произошло это следующим образом: у великого князя Андрея Владимировича в его дворце, на Адмиралтейской набережной, был концерт, играл какой-то знаменитый скрипач. Много было гостей из высшего петербургского общества. Я обратился к бывшему на концерте генерал-адъютанту Николаеву, завсегдатаю Яхт-Клуба, с просьбой устроить так, чтобы меня записали в члены, что и было сделано. Я был страшно рад вступить в Яхт-Клуб, но не смел сказать о том, что я сделал это, ни отцу, ни дяденьке, потому что они оба были противниками клубов, а на Яхт-Клуб смотрели, как на рассадник сплетен и интриг, что, конечно, было правдой. Когда же отец об этом узнал, то выразил свое неудовольствие матушке. Она ответила, что я совершеннолетний и если поступил в Клуб, то это мое личное дело. По-видимому, отец на этом успокоился, но не так было с дяденькой. Он узнал о моем вступлении, по-видимому, от ген. Ольхина, с которым был в хороших отношениях. Как-то, сидя у отца в кабинете в Павловске, дяденька начал рассказывать, что делается в Яхт-Клубе, с явным намерением вызвать -104- меня на реплики и, таким образом, заставить обнаружить, что я тоже состою в Клубе. Но я молчал, как рыба, и дяденькин маневр не удался.