К. Чапек в своем цикле довольно часто обращался к античности, однако чаще всего он использовал в качестве героев исторических деятелей (Александр Македонский, Архимед) или литературных персонажей (Терсит). И только в апокрифе «Наказание Прометея», датированном 1932 г., Чапек обращается к вечному образу титана, принесшего людям огонь. Этот сюжет разрабатывался как античными авторами (Эсхил, Аристофан), так и позднейшими литераторами (Байрон, Шелли, Шевченко), став символом истинного человеколюбия и самопожертвования. Однако Чапек использовал совершенно иную сторону этого мифа. В интерпретации Чапека суд над Прометеем осуществляет не божественная сила (Зевс), а человеческий орган судопроизводства - сенат. Это не только позволяет лишить апокриф мистической окраски, но дает право писателю насытить произведение совершенно новым содержанием. Не показывая читателю образ самого Прометея, автор в сатирическом ключе изображает современный ему судебный процесс. В этом апокрифе ярко раскрывается талант Чапека как мастера художественной детали. Так, его «чрезвычайное совещание» происходит после «длинного, скучного судебного разбирательства». Председатель Гипометей в начале своей речи опасается, чтобы не возникли «формальные придирки». Таким образом, уже в нескольких первых строчках автору удается создать образ громоздкого бюрократического судебного аппарата, который, несомненно, характерен не для той, описываемой эпохи, а для современного Чапеку мира. Таким образом, мы видим, что писатель использует вечный сюжет как средство описания актуальной ситуации. Писатель критикует не только затянутость и формализм судебного разбирательства, он поднимает более важные проблемы. Проследим за развитием обсуждения вины Прометея. Перед нами - три варианта обвинения, градация которых происходит от «злостного надругательства и святотатства» и «причинения людям тяжких физических увечий» до «государственной измены». Следовательно, варьируется и степень наказания, от пожизненного заключения до смертной казни. При этом, несмотря на подробность и аргументированность речи каждого из выступающих сенаторов, истинная суть дела остается в стороне, и обвинения выглядят комичными и нелепыми. Однако, несмотря на всю их несуразность, они приводят Прометея к страшному наказанию, которое у Чапека не отличается от мифологического: «приковать Прометея пожизненно к скале и… пусть коршуны клюют его безбожную печень» [1, c. 319]. Таким образом, Чапек критикует не только формальное проявление косности судебной системы, но и сущностные её пороки. Б. Брэдбук отмечает: «В «Наказании Прометея» его главной целью является обнажить… судебный процесс как он есть, затемненный людским консерватизмом» [3, c. 141].
Обратимся к стилевой стороне произведения. Высмеивая бюрократизм, Чапек насыщает текст терминами и оборотами официальной речи («резюме», «судебная ответственность», «показания допрошенных нами свидетелей» и др.) Особенно ярок этот прием в сочетании со словами, описывающими реалии античного мира («Чрезвычайное совещание, происходившее в тени священных олив » [1, c. 317], «наших национальныхбогов » [1, c. 318] и др.). Подобные анахронизмы ясно демонстрирую то, что Чапек описывает ситуацию, характерную для настоящего времени. Стоит отметить также умение писателя передать живую речь сенаторов. Так, председатель сената, который в связи со своей должностью обязан быть хорошим оратором, запинается и часто употребляет ненужные обороты, характерные для канцелярской речи («как бы», «так называемого», «так сказать» и др.). Встречается и излюбленный прием чапековского «обмирщения» путем введения реалистической детали: «Вот все, что я хотел сказать, - закончил Аметей и громко высморкался в подол своей хламиды» [1, c. 318].
Стоит отметить также композиционную особенность этого апокрифа. Произведение тематически делится на две части, неравные по размеру. Большую часть занимает описание совещание сенаторов, а последние несколько абзацев посвящены разговору Гипометея с сыном. В них тема апокрифа расширяется, выводится на новый уровень. Гипометей объясняет причины такого жестокого приговора: «Мы же считались с общественными интересами, понимаешь? Куда бы это привело, если бы всякий проходимец осмелился безнаказанно открывать что-нибудь новое и великое!» [1, c. 320]. Писатель вводит тему узости мышления обывателя, его ограниченность и косность, его неподготовленность к новым открытиям и неумение их оценить. Хорошо это иллюстрируют и последние слова Гипометея: «Жареную ножку нужно бы посолить и натереть чесноком! Вот в чем дело! Это тоже открытие, мой мальчик! Прометей бы до этого не додумался» [1, c. 320].
Итак, учитывая все вышесказанное, можно обнаружить, что целью Чапека в этом апокрифе было не развенчание легенды - образ Прометея и украденного огня остается своеобразной декорацией - а демонстрацией реальных тенденций, современных читателю. Отсюда язык произведения целиком реалистичен, изобилует терминами, канцелярскими оборотами, примерами просторечной лексики. Апокриф развивает две темы, более узкую - изобличение недостатков судебной системы, и более широкую - осуждение косности взглядов общества, их страха перед новым. Это демонстрирует как вторая часть апокрифа, так и тексты обвинения в первой. В свете второй темы становится более понятным выбор писателем человеческого суда для наказания Прометея. Помимо указанных выше художественных задач, Чапек недвусмысленно указывает на то, что значение поступка титана не оценили в первую очередь те, ради кого он жертвовал. Столкновение одиночки, желающего спасти человечество, и массы обывателей будет подробно рассмотрено в цикле апокрифов на библейские сюжеты.
3. Интерпретация библейских вечных образов
«Кредо Пилата»
Библейские апокрифы Чапека представляют особую часть цикла. Они интересны хотя бы тем, что максимально приближены к литературному определению жанра апокрифа как такового. Более того, это единственные апокрифы, к которым Чапек в некоторых случаях добавляет эпиграфы, указывающие на источник. Однако главным является то, что именно в этих апокрифах Чапек выражает свои главные идеи. Наиболее примечателен в этом отношении апокриф «Кредо Пилата», датированный 1920 г. В нем Чапек излагает свою идею «многих истин», которая господствовала в его творчестве до середины тридцатых годов. По словам В.Е. Харкинса, «В «Кредо Пилата» правда видится в многообразии явлений, а не в каком-либо абстрактом идеале, далеком от мира фактов».
Апокриф начинается с эпиграфа из Евангелие от Иоанна: «…Иисус отвечал:…Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать о истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего. Пилат сказал Ему: Что есть истина? И, сказав это, опять вышел к Иудеям и сказал им: я никакой вины не нахожу в Нем».
Однако сюжет разворачивается уже после казни Христа. Отдавая ученику тело Иисуса, Пилат повторяет слова о его невиновности и мотивирует необходимость приговора. При этом он отвергает предположение о том, что оставил в живых Варавву, подчиняясь велению толпы («Послать бы на них пяток солдат ― живо бы присмирели» [1, c. 329]). Мотивы Пилата совсем иные: «…Вот когда я беседовал с ним, увидел ― недалеко то время, когда его ученики будут распинать других: во имя его, во имя его истины распинать будут и мучить всех прочих, убивать другие истины и поднимать на плечи других Варавв [1, c. 329]. ».
Так впервые вводится понятие «другая истина», противопоставленное заблуждению. Устами Пилата автор сравнивает веру разных людей с обыденными вещами: стулом, странами, предметами с высоты, пытаясь доказать, что нет абсолютно правильного мнения, нет одной правды - есть лишь множество взглядов на нее. Чапек находит часть истины и в заблуждении, утверждая, что не только верные суждения могут характеризировать человека, но и его ошибки. («И если б ты просто ошибся ― я сказал бы себе, что в ошибке столько же твоей души, сколько в твоей истине» [1, c. 330] ). Пилат отрицает восприятие истины как повеления, обязательного для выполнения, на чем настаивает Иосиф Аримафейский. Истина представляет собой не приказ, а личностное переживание, субъективное для отдельно взятого человека. И её Пилат ставит выше объективно истины, своего рода «приказа разума». Личностное для него значимее абстрактного: «в людях больше истины, чем в словах» [1, c. 331]. Однако вводя понятие «многих истин». Пилат осознает хрупкость созданной им хаотичной картины мира и для её упорядочения вводит метафору горизонта: «Мир должен быть безгранично велик, просторен и волен, чтоб вместились в него все подлинные истины… Взойди на очень высокую гору ― с вершины ее увидишь, как сливаются предметы, как бы уравниваясь в единую плоскость. Так и истины сливаются, если смотреть на них с некоей высоты. Однако человек не живет и не может жить на вершинах; ему довольно видеть вблизи дом свой или поле, полные истин и осязаемых предметов…» [1, с. 330]. При этом Пилат предлагает программу жизни человека в мире «многих истин»: «возлюбить этот широкий образ и при этом возделывать свою маленькую ниву» [1, с. 330]. Это принятие «широкого образа» необходимо потому, что, по мнению Пилата, полностью правдивая картина может сложиться только тогда, когда все носители личных истин смогут объединиться, а главное, быть понятыми друг другом.
Композиционно апокриф представляет собой диалог Пилата и Иосифа из Аримафеи, однако значительно больше внимания уделяется словами Пилата. По сути, мы можем утверждать, что его словами Чапек выражает свою позицию, свое кредо. Автор представляет Пилата человеколюбивым философом, ответственным за свои решения. Таким образом, слова эпиграфа «Я никакой вины не нахожу в Нем», относятся не только к Христу, но и к Пилату, которого автор полностью оправдывает хотя бы тем, что избирает его носителем своей концепции. В то же время, вопрос «Что есть Истина?», поднятый в эпиграфе, остается нерешенным, и выносится автором в конец повествования, что подталкивает читателя к дальнейшим размышлениям.
Это произведение по-своему развенчивает устоявшееся представление о взятом за основу сюжете, однако в этом апокрифе Чапек сознательно избегает сатирических приемов «обмирщения», сохраняя высокий стиль изложения и раскрывая психологическое состояние героев. Здесь новый взгляд на ситуацию подается в содержательном плане произведения, не затрагивая языковой. Два участника полемики на этот раз представляют не защитников «реального» и «вымышленного», а носителей двух противоположных идей, в равной степени имеющих право на существование.
«Лазарь»
Говоря о библейском цикле в апокрифах Чапека, мы должны отметить его смелость в толкованиях священных книг. Во многих своих апокрифах Чапек предстает как скептик по отношению к христианской морали. Для того чтобы правильно истолковать его позицию, нужно выйти за пределы цикла апокрифов и обратиться к другим сочинениям. В.Е. Харкинс одной из своих работ замечает: «Его неприязнь к традиционной доктрине христианства, возможно, была причиной частого, иногда искаженного использования библейских тем», - и приводит цитату из одного из эссе Чапека: «Человечество нельзя спасти, но человеку можно помочь. Возможно, это и есть базовый идеал: только помогать, вместо того, чтоб спасать; помогать кому-то одному именно в этом месте и именно в этот крошечный момент времени, вместо того, чтобы спасать весь мир на веки вечные…» («Zhlamal nás rozum?» Přitomnost, 11:28, июль 1, 1934) [9, c. 160]. Этот скептицизм гуманен по своей сути, он характерен вниманием к каждому человеку в отдельности и близок к идее «многих истин». Это стоит помнить при анализе следующего апокрифа на библейскую тематику - «Лазарь» (1932 г.)
Апокриф построен по уже описанному выше принципу продолжения сюжета. Семья Лазаря показана в тот момент, когда до них дошел слух о пленении Христа. В центре внимания писателя - главный герой апокрифа, а также его сестры, Марфа и Мария. Характерной чертой библейских апокрифов Чапека является то, что образ Христа почти не появляется на их страницах, хотя его учение присутствует на них как объективная реальность, как обстоятельство, в котором функционируют персонажи. Это может объясняться как вниманием к второстепенным героям, так и стремлением показать чуждость идеи христианства действительности, невозможность её существования в этом мире. Продолжая характеристику образной системы произведения, стоит отметить образы сестер Лазаря, весьма сходные с описанными в другом библейском апокрифе «Марфа и Мария». В нем, вопреки библейской традиции, Чапек трактует образ Марфы как трудолюбивой хозяйки дома, понимающей и заботливой, в то время как Мария представляется легкомысленной и ленивой. Однако в «Лазаре» негативная характеристика Марии смягчается, она представляется просто свято верящей в идеал, в чудо, в веру Христа. Она собирается в дорогу не для того, чтобы помочь ему, она жаждет увидеть чудо. Иисус для нее - идол, символ поклонения, ему не страшны тюрьмы и казни. В то же время Марфа видит в Христе прежде всего человека. Так же, как и в «Марфе и Марии», она заботится о нем как о человеке, а не как о Божьем сыне (Зачем Он пошел в Иерусалим, зачем не остался здесь! Здесь бы никто не узнал о Нем… Он мог бы спокойно плотничать… устроил бы мастерскую у нас во дворике … [2, с. 540] ). Именно она первой заговаривает о том, что спасти Христа должны те, кому помог он. Однако сама Марфа не идет в Иерусалим, хотя горячо поддерживает брата и сестру. Причина этого проста: «Кто-то должен остаться стеречь дом… и кормить кур и коз…» [2, с. 541]. Домовитость Марфы, её забота о доме и семье не раз подчеркивается в тексте («Сейчас я приготовлю вам одежды и хлебцы на дорогу» [2, с. 541], «вернулась, раскрасневшись от кухонного жара» [2, с. 541], «Марфа, против ожидания, не бросила им зерен» [2, с. 542] ). Марфа - образец заботливой хозяйки, любящей и понимающей сестры, но этот образ целиком реален. Её поступки продиктованы действительным положением вещей, а не абстрактной моралью.
Однако обратимся к центральному персонажу апокрифа - Лазарю. В этом персонаже Чапек смог воплотить свое представление об обычном человеке с его мировоззрением и психологией. Лазарь первым говорит о великой миссии Христа, отстаивает его право на борьбу (Он должен был идти в Иерусалим. Должен был восстать против этих… этих фарисеев и мытарей, должен был сказать им в глаза, что и как… [2, с. 540] .), но сам бороться не может. Страх перед смертью сильнее абстрактной идеи. Человеческая слабость оказывается сильнее веры. И Чапек не осуждает своего Лазаря, потому что его поступок типичен, он характерен для любого простого человека. Это понимает и Марфа, которая, услышав жалобы Лазаря, не уговаривает его все же идти в Иерусалим, а соглашается с тем, что он должен остаться дома.
В этом произведении мастерство Чапека-психолога проявляется особенно ярко. Мы не видим описания мыслей и чувств героев, но их жесты и мимика полностью передают психологическое состояние персонажей. Удивительной находкой для произведения являются и попытки Лазаря найти причину своего отказа идти в Иерусалим. В них можно заметить не только желание оправдать себя, но и стремление, чтобы запрет исходил от другого лица, в данном случае, от Марфы. И сестра понимает это и, не осуждая Лазаря, дает ему право остаться, несмотря на то, что это ей очень тяжело дается («она смотрела в пространство сухими неподвижными глазами; руки ее были сложены, но она не молилась », «у Марфы сжалось сердце», «с трудом вымолвила»).
Таким образом, мы видим, что Чапек создает иллюстрацию того, что христианская мораль - это удел избранных и их последователей (образ Марии), в то время как обычному человеку она непонятна и недосягаема.
Слова Лазаря: «Мне очень хочется пойти с ней, Марфа, но я так боюсь… еще раз умереть!» [2, с. 543]становятся идейным центром всего произведения.Чапек показывает, что обыватель, даже желая жить по доктринам христианства, не способен на это. Проповедуемое Христом слишком идеально, слишком далеко от реальности. Поэтому именно это место и именно этот крошечный момент времени становятся более значимыми, чем вечное, воплощенное в Иисусе.
Апокриф написан простым повествовательным языком, что характерно для общения в семье. Встречаются уменьшительно-ласкательные обращения (Марфочка), синтаксисвоспроизводит живую речь. Однако десакрализация библейского текста производится Чапеком для того, чтоб «очеловечить» своих героев. Это совсем не тот принцип «обмирщения», о котором мы упоминали, говоря об литературных апокрифах. Здесь Чапек пытается приблизить описываемые характеры к действительным, человеческим, не используя иронию и другие сатирические приемы. Чапек не смеется над своим простым человеком, он понимает и принимает его.
Заключение
Цикл апокрифов постепенно создавался из появляющихся в периодической печати единичных произведений на протяжении нескольких десятилетий, и смог отразить как актуальные для того времени вопросы, так и глубокие проблемы общечеловеческого характера, волновавшие Чапека во все периоды его творчества. Избранный «вечный образ» позволял опираться на общекультурный контекст, не давая лишних пояснений, и вкладывать в малые по размеру произведения важные и неоднозначные суждения, способные подвергаться многочисленным трактовкам. По степени интегрирования образа в произведение мы можем разделить апокрифы на три группы:
1) Герой является активным действующим лицом, на нем концентрируется основное внимание читателя. («Лазарь», «Кредо Пилата», «Гамлет, принц Датский»)
2) Герой присутствует в произведении, но играет второстепенную роль («Исповедь дона Хуана»)
) Герой не присутствует в произведении, читатель узнает о нем от третьих лиц («Ромео и Джульетта», «Наказание Прометея»).
Вводом в произведения «вечных образов» автором решались следующие творческие задачи:
1) Разрушение легенды, протест против предрассудков;
2) Демонстрация психологии обычного человека, обывателя;
) Противопоставление мифа реальной жизни;
) Критика современных писателю реалий;
) Выражение авторской позиции, объяснение ключевых позиций его мировоззрения.
Первые три задачи тесно связаны друг с другом. Их решение производится с помощью таких художественных средств, как сатирический портрет, реалистическая деталь, речевая характеристика, контраст, ирония и др. Вечный образ становится объектом «обмирщения», известной легенде Чапек находит парадоксальное толкование, иллюстрирующее ту проблему, которую он закладывает в тот или иной апокриф. Две последние задачи более широкие, в процессе их реализации Чапек комбинирует вышеуказанные средства с приемами тонкого психологизма, реже, чем в других апокрифах, использует иронию (особенно это относится к пятому пункту) и элементы пародии. «Вечный образ» в таких произведениях - лишь средство для раскрытия основной идеи, его легенда не поддается демифологизации.
Творчество Чапека исследовалось как в Чехии (Ф. Бурианэк), так и за рубежом (В.Е. Харкинс), включая СССР (С. Никольский). Каждый исследователь рассматривал апокрифы в своем ключе, выделял в них некоторые характерные особенности, однако наиболее полным мне кажется высказывание А. Яцкевича: «Скептик и реалист, который приправляет свое творчество глубоким гуманизмом - это все Карел Чапек… Его апокрифы не имеют ничего общего с рассказами для малышей. Писатель любит сильные контрасты, любит хорошую шутку, сдобренную иронией высшего сорта. Он знает историю от корки до корки. И не боится её серьезности. И история, кажется, тоже его любит. За сатирическими, бывает что и гротескными картинами, повестями, философскими новеллами виден взгляд писателя, ищущего выход из тупика сомнения. Когда стихают шутки и смех, книга становится грустной, настолько грустной, что достигает в этом некоторых сторон нашей жизни…» [10, c. 21].Действительно, Чапек в своем цикле возносится далеко над жанром пародии, создавая свою концепцию реальности, балансирующую на грани иронико-сатического и трагического видения мира. Его апокрифы - это конденсированные в нескольких страницах вечные проблемы человека и человечества, заключенные в оболочку локального конфликта. И для глубины их раскрытия как нельзя лучше подходит выбор «вечных образов» в качестве отправной точки сюжета.
Подробный анализ композиционных приемов и языковых средств, представленный выше, дает нам основание полагать, что столь тщательной проработке не могли подвергаться тексты исключительно развлекательного характера. Соответственно, мы должны признать важность и значительность этого жанра в творчестве Чапека, его глубину и многоплановость, нуждающуюся в тщательном изучении. Затронув лишь некоторую часть цикла, мы настаиваем на более полном включении апокрифов в парадигму творчества К. Чапека, как произведений, в которых отразились как основные концепции его мировосприятия, так и характерные творческие приемы.
Список литературы
1. Чапек К. Война с саламандрами, рассказы / К. Чапек. - Минск: Народная асвета, 1986. - 400 с.
2. Чапек К. О падении нравов / К. Чапек. - Москва: ЭКСМО, 2007. - 652 с.
3. Bradbrook B.R. Karel Čapek. In Pursuit of Truth, Tolerance and Trust / B.R. Bradbrook. - Eastbourne: Sussex Academic Press, 1998. - 258 c.
. Buriánek F. Čapkovské variace: eseje o Karlu Čapkovi a literatuře / F. Buriánek. - Praha: Československý spisovatel, 1984. - 127 c.
. Buriánek F. Česká literature 20. století / F. Buriánek. - Praha: Orbis, 1968. - 400 c.
6. Buriánek F. Karel Čapek / F. Buriánek. - Praha: Melantrich, 1978. - 299 c.
7. Černý V. Karel Čapek / V. Černý. - Praha: Frant. Borový, 1936. - 36 c.
. Halík M. Karel Čapek: život a dílo v datech / М. Halík. - Praha: Academia, 1983. - 88 c.
. Harkins W.E. Karel Čapek / W.E. Harkins. - New York: Columbia University Press, 1962. - 194 с.
. Jackewitch A. O «Apokryfach» Karola Čapka / A. Jackewitch // Kuznica. - 1949. - №10. - С. 15 - 21.
11. Janaszek-Ivaničková H. Karel Čapek / H. Janaszek-Ivaničková. - Warszawa: Czytelnik, 1985. - 148 c.
12. Klíma I. Karel Čapek / I. Klíma. - Praha: Československý spisovatel, 1962. - 152 c.
13. Kudělka V. Boje o Karla Čapka / V. Kudělka. - Praha: Academia, 1987. - 175 c.
14. Matuška A. Karel Čapek, An Essay, Man against destruction / A. Matuška. - Brno: Tisk, 1964. - 425 с.
. Nikolskij S. Fantastika a satira v díle Karla Čapka / S. Nikolskij. - Praha: Československý spisovatel, 1978. - 332 c.
16. Opelík J. Čapkovské drobinky / J. Opelík //Zpravodaj Společnosti bratří Čapků. - 2002. - №41. - С. 38 - 43
. Růžička K. Na okraj Čapkovy ¨Knihy apokrifů / K. Růžička //Kritický měsíčník. - 1946. - №7. - С. 84 - 89
18. Vášová V. Karel Čapek s hlediska náboženského / V. Vášová. - Praha: YMCA, 1930. - 39 с.
19. Бернштейн И.А. Карел Чапек: Творческий путь / И.А. Бернштейн. - Москва: Наука, 1969. - 198 с.
. Литературный энциклопедический словарь /ред.: В.М. Кожевников, П.А. Николаев [и др.]. - Москва: Советская энциклопедия, 1987. - 752 с.
. Малевич О.М. Карел Чапек. Критико-биографический очерк / О.М. Малевич. - Москва: Художественная литература, 1968 г. - 208 с.