1074
Феодосий Печерский — второй русский святой и первый её преподобный. Его почитание опередило канонизацию его учителя св. Антония. Нестор говорит об Антонии: «Бе обыкл един житии и не терпя всякого мятежа и молвы».
До нас дошло обширное и богатое содержанием житие св. Антония, написанное Нестором лет через 10 после его кончины. В лице св. Феодосия Древняя Русь нашла свой идеал святого, которому оставалась верна многие века. Феодосий — отец русского монашества, и все русские иноки, его дети, носят на себе его фамильные черты. Труд Нестора лёг в основу всей русской агиографии.
Однако одних жизненных подробностей было недостаточно для создания первого на Руси преподобнического жития, необходима была литературная традиция. В отличие от жития «страстотерпцев», она была тщательно разработана в Греции и Нестор воспринял её опыт. Он обильно использовал фрагменты житий св. Антония, Иоанна Златоуста, Феодора Эдесского, Феодора Студита и особенно Саввы Освящённого и св. Евфимия. Этот выбор не случаен и не обусловлен одной личной оценкой Феодосия: русское монашество подражало на Руси не Антонию, а Савве. Подвиги древних египетских и сирийских отцов поражают героической аскезой, даром чудес и возвышенностью созерцаний, у палестинских же больше чувства меры, духовного такта, по выражению св. Антония Великого, «рассудительности». Палестинское монашество стало русской школой спасения: преимущественно лаврский, полуобщежительный тип жизни (наряду с чисто киновийным, св. Феодосий Киновиарх), время для служения миру — устроение больниц и страннопримных домов, участие в церковной борьбе против ересей. Этот идеал для подражания и поставила себе Святая Русь.
Для организации жизни в Киево-Печерском монастыре был взят Константинопольский Студийский общежительный устав, который впоследствии теоретически всегда признавался нормой на Руси. И тем не менее не у афонитов и не у студийцев больше всего училась монашеская Русь, а у палестинцев.
Св. Феодосий — единственный древнерусский святой, детство и юность которого мы знаем очень подробно. Нам известна кроткая борьба Феодосия с деспотической матерью за своё духовное призвание.
Книголюбие Феодосия, возникшее ещё в детстве, сохранилось и в монастыре. Он часто бывал в келье инока Илариона, «писавшего книги день и ночь», то сам смиренно прял нить для переплетов для книжного мастера Никона. Заслуга Нестора в том, что он передал в русский агиографический канон книголюбие и любовь к духовному просвещению, пресекая с самого начала на Руси соблазн аскетического отвержения культуры.
Св. Феодосий с детства возлюбил худость риз и передал эту любовь всему русскому монашеству. Но у него она была лишь частью целостного жизненного поведения. После смерти отца он избрал особый подвиг: «выходил с рабами на село и работал со всяким смирением», что уже не могло быть подсказано никакой традицией. В этом социальном уничижении и единственно в нём проявилась аскетическая изобретательность первого русского подвижника. В крестьянских работах, как позже в ремесле просвирника, мать Феодосия видит социальную деградацию, поношение родовой чести. Выбрав себе убогую профессию просвирника, он оправдывает ее перед матерью не любовью к храмовому служению, а опять-таки любовью к телу Христову. С необычайной остротой выражает он это религиозное отношение: «Лепо есть мне радоватися, ясно содельника мя сподоби Господь плоти Своея».
Один раз в истории детства Феодосия суровая острота аскезы вторгается в его кроткое и смиренное трудничество. Это эпизод с веригами, которые открывает мать по пятнам крови на одежде. Они были лишь временным орудием борьбы со страстями юности. Не раз его биограф, следуя и здесь житию св. Саввы, настаивает на силе и крепости его тела. Нестор обходит молчанием плотские искушения юного Феодосия, и это целомудренное молчание сделалось традицией русской агиографии. Но сильное тело требовало укрощения: отсюда вериги. Вериги свои преподобный Феодосий, быть может, помимо воли (если сам бросил их) завещал позднейшему русскому подвижничеству.
Третье бегство Феодосия – в Киев – приводит его в пещеру преподобного Антония. Там его и нашла мать, но он отказывался с ней встретиться. То, что Феодосий в конце концов склоняется на мольбы матери (или её угрозы) и выходит к ней, тоже для него характерно. Он не радикал, не ригорист, и выше объективной нормы поведения для него закон любви. Побежденный в этой борьбе, он на самом деле оказывается победителем. Не он возвращается к матери, а мать постригается в одном из киевских монастырей.
Трудовая, деятельная жизнь Феодосия больше всего бросается в глаза, она заполняет преимущественно страницы пространного его жития. Но святой сохраняет равновесие духовной жизни: в молитве почерпает источник сил. Молитве, помимо церковно-уставной, посвящены его ночи. Молитве исключительно отдано время великого поста, когда преподобный удаляется в пещеру.
Едва ли не на каждой странице Нестор подчеркивает «смиренный смысл и послушание», «смирение и кротость» Феодосия. Всем известен рассказ о княжеском вознице, который заставил святого слезть с повозки и сесть верхом на коня, приняв его за одного «от убогих». Приближающееся к юродству социальное опрощение остается самой личной (и в то же время национальной) чертой его святости.
Поставленный во главе монастыря, Феодосий не изменил своего нрава. Святой старался соблюсти строгость монастырского быта. С этим студийским бытом связан рассказ о ночных обходах игумена. Слушая у ворот кельи, как монахи беседуют после вечерней молитвы, святой ударяет рукой в дверь, а наутро, призвав виновных, отдаленными «притчами» старается довести их до раскаяния. Он дорожит, бесспорно, и внешней дисциплиной. Он хочет, чтобы все в монастыре совершалось по чину и с благоговением и не любит прибегать к наказаниям. Его мягкость к беглым овцам своего стада изумительна. Он плачет о них, а возвращающихся принимает с радостью. Был один брат, который «часто бегал» из монастыря и всякий раз, возвращаясь, находил радостную встречу.
Единственный образ некоторой игуменской строгости связан с хозяйственными отношениями монастыря. От келаря Феодора Нестор слышал множество рассказов о том, как святой игумен своею верой спасал монастырь от нужды. Эти «игуменские чудеса» наряду с даром прозрения – единственные, которые творит преподобный: он не исцеляет больных при жизни. Большинство из чудес в Печерском монастыре происходят в порядке природной закономерности: то боярин, то неизвестный благодетель привезет в монастырь возы хлеба и вина в тот день, когда эконом уже отчаялся изготовить обед или найти вино для литургии. Но вот что проходит красной нитью чрез эти игуменские чудеса: запрет святого «печься о завтрашнем дне», его расточительное милосердие, не останавливающееся перед тем, чтобы отдать бедному священнику для его церкви последние остатки монастырского вина. Это уже прямая противоположность началу хозяйственности, которое мы видим столь ярко выраженным во многих позднейших русских монастырях. Из Нестерова жития получается впечатление, что Печерская обитель существует милостыней мира, и приток этой милостыни не оскудевает, пока излучается живая святость.
Более всего святой печется об уставной бедности, отбирая по кельям все лишнее из одежды или снеди, чтобы сжечь это в печи «яко вражию часть». Кроткий и всепрощающий игумен становится суровым перед неповиновением, проистекающим из хозяйственного расчета. Замечательно, что и здесь он не наказывает виновных, но уничтожает материальные блага, которые, как бы впитав в себя демоническое начало алчности и своеволия, превращаются во «вражию часть».
Кротким остается Феодосий всегда и ко всем. Таков он и к разбойникам, пытающимся ограбить его монастырь, таков он и к грешным и слабым инокам. Мы не особенно удивлены, слыша от Нестора, что ему случалось «от ученик своих многажды укоризны и досаждения приимати». Понимаем, почему после смерти святого строгий уставный быт не удержался в монастыре, и Печерский патерик уже не помнит о киновийной жизни.
Игумен Феодосий не только не изолировал своего монастыря от мира, но поставил его в самую тесную связь с мирским обществом. В этом состоял его завет русскому монашеству. Самое положение монастыря под Киевом как бы предназначало его для общественного служения.
Живя милостыней мира, монастырь отдает ему от своих избытков. Близ самого монастыря Феодосий построил дом «нищим, слепым, хромым, трудоватым» (больным) с церковью во имя св. Стефана, и на содержание этой богадельни шла одна десятая всех монастырских доходов. Каждую субботу Феодосий посылает в город воз хлебов для заключенных в тюрьмах. Одно из слов святого – «О терпении и любви» – написано в поучение ропщущей братии, недовольной его неумеренной благотворительностью: «Лепо бо бяше нам от трудов своих кормити убогия и странныя, а не праздным пребывати, преходити от келии в келию».
Преподобный Феодосий был духовником многочисленных мирян. Князья и бояре приходили к нему исповедывать свои грехи. После его кончины мы видим игумена Стефана в том же качестве духовного отца среди киевского боярства. Св. Феодосий положил начало традиции, по которой в Древней Руси миряне избирали своими духовными или «покаяльными» отцами преимущественно монахов. Духовничество, конечно, было могущественным средством нравственного влияния на светское общество.
Но преподобный Феодосий не только встречает мир у врат своей обители, но сам идет в мир: мы видим его в Киеве, на пирах, в гостях у бояр. И мы знаем, что он умел соединять со своими посещениями кроткое учительство. Кто не помнит его тихого вздоха по поводу княжеских скоморохов? (Будет ли так на том свете)
Но тихий наставник мог быть неотступным и твердым, когда дело шло о борьбе за поруганную правду. Последний рассказ Нестора, перед самой кончиной преподобного, повествует как раз о такой защите обиженной вдовы. Увидя игумена на постройке новой церкви, вдова не узнала его в убогой одежде и просит: «Черноризец, скажи, дома ли ваш игумен?» – «Зачем он тебе, он человек грешный». – «Грешен ли он, не знаю, знаю только, что многих избавил от печали и напасти. Затем и я пришла, чтобы он помог мне, обижает меня без правды судья». Беседа преподобного с судьей восстановила попранную справедливость. «Отец наш Феодосий многим заступник бысть пред судьями и князи, избавляя тех, не бо можахуть в чем преслушати его».
Мы видим: святой не считает мирских и политических дел неподсудными своему духовному суду. В стоянии за правду он готов идти в изгнание и на смерть. Но он не ригорист, и подчиняет в конце концов закон правды закону любви и жизненной целесообразности. Он считает своим долгом поучать князей, а их – слушать поучения. Но в отношении к ним он выступает не как власть имеющий, а как воплощение кроткой силы Христовой.
Таким остался преподобный Феодосий в истории русского подвижничества, как его основоположник и образ: учитель духовной полноты и цельности там, где оно вытекает, как юродство смирения, из евангельского образа уничиженного Христа.