Христианство принято относить к "авраамическим" традициям, и, следовательно, оно должно носить креационистский характер. Действительно, в никейском символе Веры прямо говорится о "Боге, Творце небу и земли", что однозначно подтверждает приверженность христианства иудейской теории Творения. Пояснение в первом пункте символа Веры относительно того, что Бог-Отец, первое лицо святой Троицы, является одновременно Творцом, т.е. тем самым Богом, о котором идет речь в "Ветхом Завете", было принято именно как антигностический аргумент, так как христианские гностики (в частности, Маркион) часто противопоставляли христианского Бога-Отца иудейскому Богу-Творцу.
Но на самом деле вопрос относительно креационизма христианской традиции является более сложным. Многие проницательные историки раннего христианства -- в частности, Ю.Николаев, В.Лосский, о. Г.Флоровский и т.д. -- ясно показали, что сам процесс становления сугубо православной христианской догматики проходил в жестокой борьбе двух идейных течений. Эти два течения можно определить как "иудео-христианство" и "эллинохристианство". Флоровский говорит о "антропологическом максимализме" (="иудео-христианство") и "антропологитческом минимализме (="эллино-христианство"). Можно сказать, что вся полемика относительно догмата о Троичности, о христологических дефинициях, о Воплощении, о совмещении в Христе двух природ и двух "воль", о "теотокос" (Богородице) и т.д. протекала именно между д в у м я крайними полюсами христианской доктрины, и в каждый последующий момент истории догматических постановлений каждая из этих двух позиций принимала новую форму в зависимости от конкретного богословского вопроса, выступавшего на передний план. Собственно говоря, эта борьба была ничем иным как борьбой манифестационистского и креационистского подхода в рамках одной и той же традиции, стремившейся с о в м е с т и т ь обе позиции без того однако, чтобы ясно разграничить сферу их иерархической соподчиненности.
Прежде чем, продолжить разбор догматических споров в раннем христианстве, укажем на то обстоятельство, что в рамках самих откровенно креационистских традиций всегда существовали особые течения, называемые эзотерическими или инициатическими, где, как правило, доминировал именно манифестационистский подход. Однако, такой подход не выражался как особая религиозная доктрина, противопоставленная внешнему креационистскому богословию. Речь шла скорее о манифестационистской и н т е р п р е т а ц и и внешних религиозных догм, и эта интерпретация открывалась не всем верующим, но лишь избранным, прошедшим особые инициатические ритуалы и допущенным до тайного знания. В исламе совокупность таких эзотерических организаций получило название "суфизм", а точнее "ат-тасаввуф". Кроме суфийского эзотеризма в исламе существовало и особое экзотерическое направление, в котором многие основы мусульманской традиции истолковывались также в манифестационистском ключе. Речь идет в данном случае о шиитском исламе, и особенно о исламе иранском. В данном случае логично отнести этот факт за счет специфики арийской ментальности иранцев, резко отличающейся от общесемитского мышления. (В принципе, можно предположить, что суфийские ордена также определенным образом связаны с наличием в рамках семитского, африканского, тюркского и др. населения, исповедующего ислам, определенных групп, имеющих древнее арийское, индоевропейское происхождение или, по меньшей мере, групп, затронутых в предшествующие эпохи спецификой арийского спиритуального влияния.) Но во всех случаях манифестационизм локализован в исламе в области эзотеризма и практически никогда за границы этой области он не выходит (единственное исключение -- крайние шииты, исмаилиты, у которых эзотеризм тяготеет в внешнему альтернативному общепринятому догматическому выражению)(2).
В рамках иудаизма также можно встретить эзотерические организации, чьи взгляды резко контрастируют с ортодоксальным креационистским подходом экзотерического иудаизма. Это круги -- "Меркаба-гностики" (последователи пророка Иезекииля), ессейские общины, средневековые каббалисты, восточно-европейские секты хасидов и т.д. Хотя в иудаизме нет такого гармоничного сочетания между эзотеризмом и экзотеризмом как в исламе, и соответственно, нет такой строгой иерархии между креационистским и манифестационистским подходами, все же нечто аналогичное присутствует и здесь: эзотеризм тяготеет к манифестационистской перспективе, а экзотеризм настаивает на радикальном креационизме. Еще одна особенность иудейского эзотеризма в том, что манифестационизм практически никогда не доходит даже до "эманационистской" модели, и привкус креационизма, восприятие Вселенной, как хитроумного механизма встречается даже в самых радикальных и схожих с манифестационизмом пассажах каббалы. Иудаизм является креационизмом по преимуществу, и поэтому даже самые эзотерические его аспекты не доходят даже приблизительно до полноценного и ясно сформулированного манифестационизма. В частности, и в каббале и в меркаба-гнозисе практически отсутствует инициатическая идея тождества Субъекта и Бога, выраженная как в адвайто-ведантистской формуле "Атман есть Брахман", так и в суфийской максиме "тот, кто знает самого себя, знает своего Господа". Трансцендентное измерение субъекта вообще никогда не затрагивается в иудаизме, и даже в его наиболее внутренних и инициатических аспектах.
Теперь вернемся к христианской догматике. Дело в том, что становление этой догматики никогда четко не различало эзотерический и экзотерический уровень, и все споры в отношении формулировок символа Веры носили некий смешанный характер, где эзотерические и экзотерические мотивы переплетались между собой настолько плотно, что часто разделить их было довольно трудно. На это обстоятельство неоднократно указывал Рене Генон, утверждавший, в частности, что христианская традиция вообще изначально была чисто эзотерической (в отличие от ислама и иудаизма), и следовательно, в тот момент, когда по провиденциальным и циклическим законам христианство должно было выступить на историческую арену в качестве экзотерической традиции, оно вынуждено было привлечь в качестве экзотерических норм элементы иных нехристианских традиций -- в первую очередь традиций римской империи, романское право, совместив их с некоторыми аспектами ветхозаветных норм, и адаптировав всю совокупность к основополагающей сугубо христианской духовной ориентации. Кстати, такое объяснение, предложенное Геноном, делает многие темные моменты становления христианской традиции как исторической традиции Запада вполне логичными и понятными.
Итак догматические споры в ранне-христианской церкви постоянно возобновлялись в связи с метафизическим конфликтом между сторонниками манифестационизма и сторонниками креационизма.
4. "Эллинское" христианство
В книге Ю.Николаева "В поисках за божеством" (С.П. 1913)(3) дан блестящий и объективный анализ этой важнейшей метафизической полемики, начавшейся с гностиков и закончившейся утверждением никейского символа (хотя, на самом деле, это метафизическое противостояние продолжается подспудно и до сих пор). Николаев противопоставляет "эллинскую" линию в христианстве линии "иудейской". Главной символической фигурой "эллинской" линии являлся св. апостол Павел, называемый в традиции "апостол языков", так как он проповедовал Евангелие преимущественно среди неиудеев. Но не просто факт обращения к неиудеям сделал его "апостолом языков". Само богословие Павла решительным образом порывало с иудейской метафизической традиции, объявляя о начале совершенно новой метафизической эпохи, "эры Благодати", которая сменила собой ветхозаветную "эру Закона". При этом апостол Павел утвердил совершенно отличную от иудаизма религиозную онтологию, новое христологическое видение Вселенной, которое имело в себе черты эсхатологического возрождения Изначальной Традиции, и фактически восстанавливало все пропорции, свойственные сугубо "манифестационистскому" видению. Богословие Павла было совершенно арийским по своему духу. Согласно его интерпретации Воплощения Бога-Слова, этот спасительный для мира и человечества факт означал "усыновление Творения", т.е. переход от отношений "Тварь-Творец" (свойственного креационистской оптике иудаизма, "эры закона") к отношениям "Сын-Отец". Сущность Вселенной в теологии Павла божественна, так как Вселенная есть ничто иное как манифестация Слова, а Слово само есть Бог. Единственной особенностью "эллинской" метафизики христианства Павла было то, что оно не отрицало креационистскую перспективу как таковую (как, к примеру, индуистская или языческая традиции), но считало эту традицию исторически и эсхатологически п р е о д о л е н н о й. Видение сакральной истории у Павла таково: вначале мир создается Словом и Святым Духом как райское проявление (манифестационистская перспектива). Потом наступает период отчуждения и "эра Закона", "сень законная". Это -- пост-райские состояния онтологии, эпоха "отчуждения", для которой справедливо креационистское соотношение Вселенной и Бога. И наконец, в конце времен, приход Слова во плоти восстанавливает изначальные пропорции, на место Ветхого Адама становится Новый Адам, и все человечество и вся Вселенная, облекшись в Христа, возвращается в мир благодати, во Вселенную Святого Духа, неотчужденную и неотчуждаемую от Принципа. В такой особенности христианской диалектики заложена основа всего гностического понимания мира. Гностики, в полном соответствии с богословием Павла, признают справедливость креационистской перспективы (в отличии от тех манифестационистских традиций, которые остались в стороне от тесного контакта с креационистской догматикой), но при этом оценивают "эру Закона" как нечто негативное, ненормальное, патологическое. Эта ненормальная ситуация отчужденных отношений "Творец-Творение" должна окончиться в конце времен, когда Божественный Спаситель отменит креационистскую "концентрационную вселенную" и установит новую манифестационистскую реальность, "эру благодати". Гностики доводили эту диалектическую картину до предельного выражения, утверждая различие и даже антагонизм между "Богом-Творцом" ("злым демиургом", "демоном-узурпатором") и "Богом-Отцом", "Благим Богом", пославшим своего Сына, Христа Спасителя для избавления "сынов света" из темницы "злого демиурга". Конечно, у крайних гностиков -- Маркиона, Валентина, Василида и т.д. -- критика креационизма была радикальной и непримиримой, в отличие от самого апостола Павла и других христианских богословов, остававшихся в лоне ортодоксии, но важно отметить сущностное единство манифестационистского мировоззрения в рамках христианской доктрины. Причем то, что было в последствии признано "ересью", являлось, как правило, лишь радикальным и бескомпромиссным выражением и изложением тех тенденций, которые существовали и в рамках ортодоксии, в более сглаженном и менее акцентированном виде. Итак одной из доминирующих тенденций в раннем христианстве была "эллинско-манифестационистская" линия. После разгрома гностицизма она отнюдь не исчезла, проявляясь сначала в монофизитских, а позднее монофелитских тенденциях. Монофизиты считали, что божественная природа Сына поглощает и целиком растворяет в себе человеческую природу Иисуса-человека, подчеркивая сугубо божественную сторону Воплощения(4) (тем самым, весомость и самостоятельность "тварной", "человеческой" стороны Христа умалялась и сводилась почти на нет в соответствии с общей логикой манифестационистов, отказывающихся, в конечном итоге, строго разделять Божественный и Вселенский принцип, так как Вселенский принцип -- в христологических спорах его замещает человеческая природа Спасителя -- с их точки зрения не имеет самостоятельного существования). Монофелиты позднее, признавая в отличие от монофизитов, две природы в Христе, выражали ту же манифестационистскую тенденцию, утверждая наличие в Нем е д и н о й, божественной воли.
Помимо апостола Павла гностические и манифестационистские доктрины выбирали своими предпочтительными авторитетами апостола Иоанна Богослова и апостола Андрея. Некоторые гностические круги выделяли также апостола Филиппа, апостола Фому и Марии Магдалену в качестве носителей особой закрытой линии христианского эзотеризма. Позже именно к этим фигурам обращались те христианские эзотерики, религиозные реформаторы и ересиархи, которые и после утверждения никейского символа продолжали явно, тайно или полутайно отстаивать те же самые манифестационистские принципы, что и их "отлученные" и "анафемствованные" предшественники.
"Эллинское" христианство особенно широко развивалось на Ближнем Востоке, в Каппадокии, Анатолии, Александрии и Греции. То есть там, где в той или иной степени существовала развитая "эллинская" культура, вбиравшая в себя местные сакральные формы в поисках синтеза. В христианском богословии Павла множество спиритуальных и инициатических течений "эллинского" мира нашли свое богооткровенное завершение, подтвердившее и "опечатавшее" божественной Благой Вестью духовные чаяния и эсхатологические ожидания представителей многих древних традиций, большинство которых прямо или косвенно имело гиперборейское, арийское происхождение (либо через Индию и Иран, либо через греков, либо через более древние волны миграции арийских племен на Ближний Восток) (5).
6. Иудео-христианство
Противоположной линией в христианской догматике была иудео-христианская тенденция, получившая свое наиболеее полное выражение в течении "эбионитов". Основной акцент "эбионитские" христиане делали на креационистском истолковании пришествия Христа, который с их точки зрения был последним из череды пророков, т.е. боговдохновенным человеком, посланным Богом-Творцом для исправления нравов избранного народа и для объявления о спасении Израиля. Эбиониты были очень близки к зелотам, иудейской националистической группировке, стремившейся освободиться от политического контроля Рима.
Эбиониты или иудео-христиане полностью отрицали все богословие апостола Павла. Они считали, что иудейский закон не отмененен, что спасение предназначено только иудеям и никак не "эллинам" (т.е. всем неиудеям), что необходимо соблюдение всех иудейских обрядов (начиная с обрезания), что Христос не Бог и не Сын Божий, а человек, что Бог един, и никак не троичен, что реальность остается принципиально той же самой, несмотря на пришествие Христа и т.д. В целом к эбионитам были близки "ессеи", крайняя аскетическая иудейская секта.
Фактически иудео-христианство ничем не отличалось от ортодоксального иудаизма, кроме утверждения, что мессия, обещанный пророками уже пришел и что эсхатологическая эпоха для Израиля уже началась.
Эбионитская община состояла из учеников Иоанна Крестителя (позже они отделились в особую секту -- мандеев, почитающих Иоанна Крестителя и отвергающих Христа), зелотов, ессеев и некоторых апостолов. Центральной фигурой креационистского направления в раннем христианстве был апостол Иаков, брат Господень, бывший главой иерусалимской христианской общины. Именно Иаков в "Деяниях Апостолов" укоряет апостола Петра в том, что он согласился с мнением апостола Павла о возможности принятия в христианскую церковь неиудеев. Именно к этой иудео-христианской тенденции примыкал и апостол Петр (Симон Зелот), ставший основателем Римской церкви и центральной фигурой католической традиции.
В отношении апостола Петра Ю.Николаев приводит крайне важную деталь из ранне-христианской жизни. По его утверждению многочисленные раннехристианские легенды, которые повествуют о о духовном противостоянии апостола Петра и Симона Мага, о обоюдных чудесах и финальной победе Петра, в изначальном варианте вместо фигуры Симона Мага говорили об апостоле Павле, противопоставлявшемся апостолу Петру. В первые века церкви Петр и Павел рассматривались как антагонисты, как выразители противоположных метафизических и онтологических взглядов, и лишь впоследствии церковь по историко-политическим соображениям постаралась скрыть и замаскировать это противоречие, перенеся всю тяжесть анафемствования на заведомых еретиков, таких как Симон Маг или гностики. Как бы то ни было, само сочетание Петра и Павла, которое часто повторяется в названии соборов, мест и городов, с точки зрения христианской догматики говорит о совмещении, наложении друг на друга манифестационистской (апостол Павел) и креационистской (апостол Петр) точек зрения. Кстати, именно такое решение закреплено и в никейском символе Веры, где Первое лицо Троицы именуется и Творцом (иудео-христианское понимание) и Отцом ("эллинское", гностическое понимание). Но тем не менее, искусственное примирение этих двух позиций ничего не изменило в напряженности внутренней духовной борьбы.
Эбионитская линия позже воплотилась в арианской ереси. Арий утверждал как и иудео-христиане лишь человеческую природу Христа, хотя и не настаивал на необходимости соблюдения иудейских обрядов. Как бы то ни было, дух арианства основывался на креационистском видении Вселенной, где человеку отводилась роль духовного восхождения по тварным степеням и достижения аскетического самосовершенствования б е з возможности радикального преображения человеческой природы в Природу Божественную. Арианство отрицало Троичность Божества и примыкало к общей иудео-христианской метафизике унитаризма, креационистского семитского Единобожия.
Позже смягченный вариант арианства воплотился у ересиарха Нестория, который соглашаясь со многими постулатам "тринитаристов" и "эллинохристиан" отказывался все же от использования термина "теотокос", "Богородица" применительно к Деве Марии. Несторианство было одним из последних ярких проявлений эбионитского, иудео-христианского духа, но уже вынесенного за рамки чисто иудейского контекста.
От эбионитов до несториан развивалось в раннем христианстве чисто креационистская линия, противопоставляемая радикальным манифестационистам -- от гностиков до монофелитов.
7. Никейский символ и продолжение противостояния
Эпоха догматических споров христианской церкви закончилась принятием никейской редакции символа Веры, где нашли свое выражение базовые формулы христианской религии, ставшие отныне непоколебимой реальностью ортодоксии. В никейском символе закреплены основные постулаты "эллинской" линии богословия, идущей от апостола Павла -- догмат о божественности Сына, о его нетварности, об Отечестве первого лица Святой Троицы, о нераздельной и неслиянной Троичности Божества, о достаточности крещения для воцерковления и т.д. Но все же есть в нем и некоторые ограниченные компромиссы с иудео-христианской линией -- Бог-Отце назван также "Творцом", акцентируется человеческая природа Христа ("и вочеловечшася..., и страдавша...") и т.д. Отныне христианской ортодоксией стало считаться только такое вероучение, которое соответствовало никейским формулам, а любое отклонение и в"эллино-гностическую" и в "эбионитско-арианскую" сторону автоматически попадало в разряд ересей.
Основной дух посленикейской церкви католической и православной был в целом "эллинским". Христианство получило распространение особенно среди арийских народов, и география христианизации континента почти точно (за исключением Ирана и Индии) совпадает с зоной обитания индо-европейской расы. Именно там, где дохристианские традиции были по преимуществу манифестационистскими, христианство получало признание и становилось главенствующей религией. Более того, часто дохристианские арийские традиции гармонично сочетались с новой верой, вплетая свои инициатические сакральные сюжеты в конкретную историю церкви. Ветхозаветные тексты по указаниям святоотеческой традиции толковались церковью в сугубо христианском, т.е. с и м в о л и ч е с к о м и даже м а н и ф е с т а ц и о н и с т с к о м ключе, и наиболее общее христианское богословие в метафизических вопросах проделывало с ветхозаветным преданием ту же операцию, что и эзотерическое толкование "Корана" суфиями.
В качестве экзотерической части церковь приняла римское право и традиции сакральной империи, так что креационистская перспектива, свойственная иудео-христианству была вытеснена на периферию христианского мира. Фактически никейская догматика и имперская этика "христианского мира" означала триумф манифестационистского, арийского духа, и некоторый компромисс с иудейским началом, заложенный в символе Веры, до поры до времени не играл существенной роли для христианской истории белых народов.
И однако, то, что заложено в потенции рано или поздно должно было реализоваться, и иудео-христианская линия, линия "христианского креационизма" должна была проявиться в истории. Впервые это сказалось в расколе западной католической и восточной православной церквей. Церковь святого Петра, Рим, в этой полемике символически воплощал в себе "иудео-христианский" аспект, противопоставленный православной церкви святого Андрея, одного из высших авторитетов "эллинской" линии. Более того, Православная церковь была генетически связана с созерцательной традицией "восточных отцов", которые изначально тяготели к гностической перспективе в противоположность более практическим и бытоустроительным устремлениям "западных отцов". Рим начиная с определенного момента вступил в борьбу с империей, и такое противопоставление реальностей, которые должны в нормальном случае быть иерархически соподчиненными, привело постепенно к акцентированию католицизмом креационистских и отчасти иудейских элементов, противопоставляемых "языческой", имперской сакральности. (Это противоречие вылилось в знаменитую борьбу гвельфов и гибеллинов, т.е. сторонников чистой теократии и сторонников священной империи). На востоке в землях православия ничего подобного не происходило, и духовная власть митрополитов и патриархов никогда не вступала в конкуренцию со светским могуществом царей, властителей империи.
Но скрытая войны между манифестационизмом и креационизмом никогда не прекращалась и после принятия никейского символа веры. Иногда она проходила тайно, в рамках акцентов, расставляемых в догматах, признанных ортодоксальными. В самые резкие моменты она выливалась в восстание ересей, в реформы, расколы, секты и религиозные сражения. Ересь "жидовствующих" в России или кальвинизм в Европе были всплеском "эбионитской" линии в ее крайних формах. Альбигойство и богомильство, напротив, представляли собой радикально "эллинскую", гностически-арийскую реакцию на метафизическую "иудаизацию" христианства. Как бы то ни было, в рамках христианского мира, в отличие, к примеру, от исламской цивилизации или иудаизма диаспоры, противостояние креационистского и манифестационистского метафизических подходов было драматическим и постоянным процессом, не прекращающимся ни на мгновения. И именно диалектика этого процесса как нельзя лучше объясняет тайную историю двух тысячелетнего христианского мира, историю, пронизанную невидимой и яростной борьбой д в у х непримиримых противников, стремящихся утвердить свою истину через хитросплетение теологических формул, через конвенции исторических и национальных интриг, через войны и заговоры, через культурные диверсии и военные репрессии, через провокации расколов и организации крестовых походов, через мученичество и обман, мужество и прямодушие, через ограниченность масс и гениальность элиты, через грех и святость, через добро и зло...
8. Лунный череп Адама
В ходе изучения противостояния манифестационистской и креационистской позиций мы натолкнулись на любопытную деталь, касающуюся альбигойской доктрины. Альбигойцы (или катары), напомним, были средневековыми еретиками, исповедующими крайнюю гностическую теорию "злого демиурга" и отрицающими римскую церковь как предавшую заповеди истинного христианства, христианства апостола Павла и Иоанна Богослова. Любопытно, что у некоторых направлений альбигойцев существовала идея относительно того, что Иоанн Креститель был на самом деле "посланником злого демиурга", и его миссия заключалась в фальсификации учения Христа, посланника "доброго бога" и в конечном отрицании спасительной Благой Вести Сына Божьего. Такое отношение к Иоанну Крестителю имеет несколько объяснений, каждое из которых освещает тот или иной аспект эзотерического понимания важнейших метафизических проблем. Перечислим наиболее интересные интерпретации альбигойской неприязни к Иоанну.
1) Клаудио Мутти, известный итальянский эзотерик, выдвинул гипотезу, что альбигойцы так относились к Крестителю, поскольку существует этимологическая и сакральная двусмысленность в термине "антихрист". Это слово писалось и как "антихрист" ("противохристос") и как "антехрист" ("предшествующий Христу"). Иоанн Креститель, действительно, "предшествовал Христу", следовательно по-гречески он может быть назван "антехрист". Выдвинув это остроумное объяснение, профессор Мутти добавил, что в вопросах ересиологии часто мы сталкиваемся с искаженным и превратным толкованием символизма. (Иными словами, он не придал данному факту серьезного эзотерического значения).
2) Если вспомнить отношение гностиков к богу "Ветхого Завета" как к "злому демиургу", то Иоанн Креститель, который согласно официальной догме церкви являлся последним из пророков, Илией, замыкающим цикл ветхозаветной сакральности, также попадает в разряд теологически негативных фигур. В таком случае, объяснение Клаудио Мутти из чисто этимологического смешения переходит в разряд богословской догмы, свойственной гностическому пониманию священной истории. Иными словами, последний ветхозаветный пророк становится для радикально антииудейских альбигойцев последним воплощением метафизической лжи, проистекающей из "злого демиурга", т.е. настоящим "антихристом".
3) Как подтверждение альбигойского гностицизма можно привести в пример ближневосточную секту мандеев, которая до сих пор почитает Иоанна Крестителя как высшего из пророков и как "подлинного мессию", духовный свет которого был затемнен "лжемиссией Иисусом". Таким образом, симметрично "эллинскому" эксцессу катаров существует иудейский, эбионитский эксцесс мандеев, что доказывает неслучайность и осмысленность такого толкования фигуры Иоанна Крестителя.
4) Есть и еще одна символическая деталь. В православном (и католическом) церковном календаре праздник Иоанна Крестителя празднуется 24 июня, т.е. в непосредственной близости с днем летнего солнцестояния. Этот день в индуистской традиции назывался "питри-яна", "путь предков", так как солнце, начиная с этого момента отправляется по нисходящей, в мир мертвых. Римляне называли этот день Janua Inferni, дословно нижняя дверь" или "адская дверь". И в соответствии с этим символизмом некоторые западные герметические организации напоминали изречение самого Иоанна Крестителя "ему должно расти, мне умаляться". ("Ему", т.е. Христу, чье рождество совпадает с противоположной точкой года, с зимним солнцестоянием, которое называлось у индусов "дева-яна", "путь богов", а у римлян "Janua Celesti", "небесная дверь".) В масонстве существует выражение праздники "двух Иоаннов", где "летний Иоанн" -- Иоанн Креститель и день летнего солнцестояния, а "зимний Иоанн", Иоанн Богослов, чей праздник располагается близко к зимнему солнцестоянию. И недаром "летний Иоанн", Иоанн Богослов считался покровителем манифестационистских, гностических, "эллинских" течений в христианстве, а "летний Иоанн", Иоанн Креститель, напротив, является патроном иудео-христианских кругов.
5) И наконец, последний важный эзотерический момент, связанный с Иоанном Крестителем, заключается в символизме его мученической смерти через д е к а п и т а ц и ю, т.е. отрубание головы. В некотором смысле в христианском символизме голова Иоанна Крестителя стала основной характеристикой в его иконописных и скульптурных изображениях. В православном литургическом календаре празднуются три дня "обретения головы Иоанна Крестителя", что подчеркивает сакральную значимость и особость его смерти. На первый взгляд, можно соотнести символизм декапитации с началом движения солнца вниз -- солнце, как отрубленная голова святого, катится все ниже и ниже к горизонту, а в полярных регионах даже зрительно исчезает "под землей", в темноте полярной ночи. Но существуют и иные более глубокие толкования этого символизма.
В христианской традиции есть еще один важнейший сюжет, связанный с головой или с "мертвой головой", "caput mortuum". Речь идет о Голгофе, холме, на котором был распят Спаситель. Имя этого холма в переводе с древне-еврейского означает "череп" или "мертвая голова", так как по преданию именно там была захоронена голова первого человека, Адама. Этот "череп Адама" фигурирует на традиционном изображении распятия п о д крестом с телом (или одним ликом) Иисуса Христа. В этом и историческое указание на Голгофу и элемент христианской доктрины, утверждающей, что Христос есть Новый Адам (он изображен на кресте), пришедший спасти Ветхого Адама (он изображен в виде черепа под крестом). Иными словами, череп, отсеченная голова или мертвая голова ассоциируется в христианском символизме с "Ветхим Адамом", "Ветхим Человеком", т.е. с тем состоянием человечества, в котором оно пребывало до прихода Мессии, Христа-Спасителя. Но если теперь мы вспомним метафизическое трактование миссии Воплощения Сына в богословии апостола Павла, где Ветхий Адам соотносится с "эрой Закона", т.е. реальностью, подчиненной логике "Творец-Творение", а Новый Адам, Христос, с переходом к логике "усыновления", т.е. манифестационизма, станет совершенно ясно, что "голова", "череп" служит отличительным образом именно "тварной Вселенной", символом креационизма по преимуществу, печатью мировоззрения, основанного на принципе семитского, "эбионитского" отношения к реальности.
В принципе изображение Иоанна Крестителя с отрубленной головой (на некоторых новгородских иконах Иоанн Креститель написан с головой на плечах, но созерцающим при этом свою собственную отрубленную голову!) точно соответствует его позиции п о с л е д н е г о ветхозаветного пророка, последнего звена в цепи людей, принадлежащих "сени законной", но предвещающих приход "благодати". Голова первочеловека Адама и отрубленная голова Иоанна Крестителя суть две символические точки сакральной истории, протекающей б е з прямого участия божественного присутствия, б е з Сына. Эти две головы суммируют эпоху под знаком "Творец-Творение".
Исследуя символизм "головы", "отрубленной головы" или "черепа" мы собрали довольно много мифологических сюжетов, касающихся декапитации, "говорящих голов" и т.д. Анализ этих сюжетов завел нас довольно далеко в хитросплетения традиционного символизма, так как в каждой конкретной традиции сходный сюжет имеет свою собственную мифологическую и инциатическую нагрузку. Так черепа неизменно присутствуют в Шиваистских культах, особенно у шакти Шивы -- Дурги, Парвати, Кали, а также в тибетском буддизме и ваджраяне, где "отрубленные головы" означают инициатический переход от профана к посвященному, символизируя "инициатическую смерть". Таков же смысл черепа и при посвящении в первую степень "ученика" в масонском обряде. Клаудио Мутти заметил со своей стороны, что в некоторых суфийских тариках видение собственной декапитации во сне является знаком достижения одной из первых мистических "стоянок" ("макам"), т.е. эзотерических степеней духовной реализации посвященного. Аналогичные темы встречаются и в шаманских инициациях.
Явно архаическим инициатическим сюжетом, связанным с головой, является индуистский миф о декапитации Дакши разъяренным Рудрой во время жертвоприношения на горе Химават, символизирующей Ось Мира и точку зимнего солнцестояния (кстати, миф уточняет, что голову Дакши боги так и не нашли и были вынуждены приставить ему голову антилопы(6). Так же важен скандинавский миф о говорящей голове великана Мимира, с которой советуется Один(7). Но самый простой и естественный аспект символизма головы долгое время ускользал от нас, несмотря на его очевидность и даже банальность.
Евгению Головину мы обязаны указанием на этот забытый нами аспект символизма "головы". Он обратил наше внимание на тот простой факт, что голова символизирует "мозг", ментальность, т.е. рациональную способность индивидуума. Если учесть такое простое соображение мы придем к тому, что говорили несколько выше о вырождении креационистского мировоззрения вплоть до профанического рационализма. Если в своем "высшем" измерении символизм головы относится к Ветхому Адаму, т.е. к полноценной и завершенной креационистской метафизике, свойственной полноценной иудейской традиции, то в "низшей" своей проекции тот же символ означает предел десакрализации креационизма и его вырождение вплоть до чисто рассудочного, аналитического, вивисекторского отношения к реальности, свойственного современной профанической цивилизации. Иными словами, отрубленная голова может быть взята как образ десакрализированного, рассудочного мира, как образ царства человеческого разума, объявленного Французской революцией и эпохой Просвещения. И в данном случае декапитация короля в ходе Французской революции, и вообще изобретение гильотины в эту эпоху, приобретают сугубо символическое значение, связанное с последними количественными и чисто негативными интерпретации традиционного символизма.
Заметим, что в эзотерической традиции голова однозначно соотносится с луной, с лунным принципом, так как в согласии с сакральной анатомией человека, мозг лишь отражает (как луна отражает лучи солнца) свет идей, бьющий из центра человеческой души. Значит символ головы должен иметь л у н н ы й, отражающий характер, описывающий те реальности, которые существуют не сами по себе, а в качестве отражений, в качестве теней.
Символизм Луны как нельзя лучше соответствует креационистскому взгляду на Вселенную, так как Творение понимается здесь именно как о т р а ж е н и е Творца, сущностно отличное от Него и следовательно, всякая трансформация лунной реальности в солнечную заведомо исключается.
Итак можно утверждать, что печатью креационистского мировоззрения должны являться символы "головы", "черепа" и "луны". В выборе именно этих знаков нет ничего случайного, так как они точно выражают метафизический смысл креационизма. И показательно, что одна из однозначно креационистских (на экзотерическом уровне) традиций -- ислам -- своим основным знаком имеет именно полумесяц, знак Луны.
Переходя теперь на собственно конспирологический уровень, можно утверждать, что все сознательные носители креационистского подхода объединяются в некоторое тайное общество, в "О р д е н М е р т в о й Г о л о в ы", цели и задачи которого заключаются в утверждении примата именно такого метафизического взгляда на природу реальности. Особенно активен этот "Орден Мертвой Головы" в христианском мире, где догматический компромисс никейской формулы оставляет теоретическую возможность для акцентирования креационистской теории и где отсутствует строгое деление на эзотерическую и экзотерическую области, что позволяет вести идеологическую работу в креационистском ключе на самых различных уровнях -- от церковных постановлений и инспирации ересей до политико-государственных интриг и культурных и на