Февраля.
Разрешение министра на перевозку — в руках. Весь день те же мытарства: румыны водят за нос, нет до сих пор допуска к бензину, нет разрешения на снаряды, инженерное имущество, снаряжение. Все время только и делают — ездят к Презано и в Главную румынскую квартиру. Галиб[11] пакостит, просил Авереску нас обезоружить. Составы есть, но нет еще разрешения грузить, а уже больше 18 часов. Очевидно, погрузимся только завтра. Да и не могли бы — не хватает запряжи взять все имущество. Страшный кавардак и хаос, над всем царит страх отмены нашего выпуска с оружием (румынам верить нельзя) или занятия австрийцами Дубоссар.
Весь день мечусь как угорелый, ездил в Соколы, нервы раздергались, становлюсь невыдержанным в разговоре. Обещались завтра примкнуть от 70 до 110 человек чехо-словаков и человек 60 запорожцев.
Февраля.
Вчера до поздней ночи читал описание района предстоящего перехода — страшно; время разлива, ряд речек, мостов нет. Через Днепр у Берислава они могут быть разведены. Трудность предприятия колоссальна.
Узнал утром о пожаре складов в Скентее. Назначено разследование.
10.30 утра. Запрет румынским кабинетом министров перевозки и вообще выхода с оружием. Мотивы: предстоящий мир Румынии[12], а главное — Украина заключила мир[13] и объявила нейтралитет; без ее разрешения нельзя. Кельчевский поехал немедленно к главнокомандующему. Мое решение — в 10 — 11 вечера отправить в Унгены 3 роты (на подводах), эскадрон, легкую батарею и взвод (горную бросить — снаряды подмочены), пулеметные команды, штатный обоз; колебания некоторых начальников — офицеры 26-й артиллерийской бригады. Идти силою через мост — в кармане пропуски и разрешение министра, способ — сам в голове колонны и на огонь — огонь.
Предположение, что перевозка была ловушкой — всего можно ожидать.
Весь день беготня по ликвидации вещей.
В 6 вечера — перемена, разрешение; подали новый список подлежащих выходу частей, вооружение материальной части, требование на снаряды, патроны и оружие новое, прежние аннулированы. Разрешение Авереску. Не верю — опять игра. А время бежит, нужны спешные распоряжения. Добавление артиллерии в расчет на кишиневцев[14]. Им придется идти пешком — нужно увеличить обоз.
Прибытие двух рот румын днем в Соколы. Демонстрация — узнав, приказал ответить тем же.
Разговор с Бологовским.
Обед в миссии. Опять бессонница.
Февраля.
Переделка мешка вещевого. Предложение 60 сербов Поездка в Соколы. Погрузка — отсебятина, много лишнего. 48-линейных снарядов еще нет. Возвращение. История с деньгами — нам 600 тысяч, а 200 тысяч кишиневцам за февраль и март; их запрос об активной группе; острый разговор с Алексеевым в раздраженном тоне, с моей стороны — горькие истины, накипевшие в душе.
Обед в миссии; весть о движении немцев — Белград прошли, двигаются на автомобилях и конно на Бендеры: положение становится крайне тяжелым, время идет, эшелоны еще не начали ухода. Вероятно, румыны нарочно тянут, чтобы немцы обезоружили сами.
Опять плохо спал. Вернулся около двух; встал в 8.
Февраля.
Надо ускорить перевозку: набросал новый план — тот сделали без моего утверждения. Опять караул не дает бензина; на остатки еду с штаб-ротмистром Преображенским Выбрасываем 4 эшелона. Артиллерия пойдет походом, кроме мортир. Эскадрон и часть обоза под командой Феду-лаева. Остается 3 эшелона — почти мой расчет. Издевательства продолжаются — не дают ни снарядов, ни инженерного имущества, ни оружия, ничего; что Главная румынская квартира разрешила — не дают караулы. Прямо саботаж; эшелоны погружены, стоят, вечером спрашивали, можно ли ехать, но так и не тронулись. Сегодня уезжают миссии — опять жди. Весь день состояние озлобления, нервность крайняя, офицеры все издерганы; решение горняков[15].
Опять пишем в Главную румынскую квартиру, а также о пропуске федулаевской колонны — только к чему пропуски непропускающие! Около 8 вечера бензин и инженерное имущество даны; снаряды и пропуски обещаны. Эшелоны двинутся завтра; поживем — увидим Распоряжение Синедриона о праве не идти[16]. Положение у нас.
Февраля.
Поездка в Соколы около 2.30 дня. Все по железной. Утром узнал, что в Александрии всего 6 эшелонов. Наконец все выдано — днем получали снаряды, патроны, гранаты ручные, ружья и т.п. Конец. В полдень отошел один эшелон. Сегодня должны отойти еще два. Разговор с Яцевичем (движение немцев), около 300 офицеров у него в районе Галаца, спрашивал, как присоединиться. Поздно!! Конная дивизия идет — части Грикопуло должны присоединиться; разговор с ним — указал сбор в районе Устья.
Сведения с Дона большевистских искрограмм: Ростов и Новочеркасск пали. Какие же у нас тогда цели, как искать соединения? Страшная трудность задачи. Время покажет, а пока по намеченному пути, лишь бы немцы пропустили.
Февраля.
Утром в 10.30 — в банке, в 2 часа — в управлении. Горные снаряды разрешены. С поездом сегодня трудно, но ответ в 5 часов. Разговор с Алексеевым — освобождение офицеров от обязательства идти. Раскол среди офицеров. По какому праву эти случайные люди — генералы — делают такие распоряжения; он обиделся: назвал мой проект фантазией.
В 2 часа поехал в Соколы. Встреча автомобиля с броневиками — пришли румыны (взвод роты) обезоруживать; разговор с румынским капитаном — предложение спросить по телефону свою Главную квартиру или того же Стефанеско (предписание было штаба местной дивизии); пошли разговаривать.
5 часов. Все письменные разрешения в руках: броневая батарея, аэропланы, автомобили. Поезда: сегодня в 18, 27-го числа в 11 часов и в 16 часов. Каждый по 30 крытых и 15 платформ. Поездка с Василеско в Соколы для получения разрешения на горные снаряды. Оказалось, напрасно, уже все соглашено; однако застряли — не хватило бензина. Попытка поехать на “пакаре” броневиков.
Лейтенант Василеско много и энергично работает.
Хлопоты с автомобилями — все стремятся недодать, офицеров не известили, что никто потом догонять не будет, штаб и роты остаются — когда все это разъяснилось, большинство роты уходит. Завтра получка денег, и завтра же и послезавтра — поход. Погода сухая и жаркая.
Немцы не идут пока на Бендеры, у Лейпцигской оказался взорван или поврежден путь, сильно полагаем, что это румыны для облегчения ухода французов.
Февраля.
В начале 15-го часа еду в Соколы — еще ни 4-й, ни 5-й эшелоны не ушли и даже не кончили погрузки: румыны ли поздно, мы ли медленно грузились — черт знает, а время идет — несомненно, причина — неправильное соотношение платформ и вагонов. Румыны выдали не то, что мы просили; это задержало погрузку. В 16 часов 6-й эшелон еще не начинал грузиться. Арест самозванца в горной батарее. Распоряжение продать лишние автомобили в броневом взводе. Бензину мало — предназначалось 400 пудов, а Преображенский все старается недодать. Гаражные комбинации, торговля автомобилями (тайная). Вообще последние дни (2 — 3) сплошная борьба с нашей авточастью за бензин и машины, затягивание выдачи денег, задерживающее офицеров, хотя, может быть, и не нарочно.
Вообще страшно изнервничался за последние две недели: борьба с начальством, румынами, а под конец и авточастью.
На душе тяжело — если правда потеря Ростова и Новочеркасска, то трудность соединения почти неодолима; вообще задача рисуется теперь все более и более тяжелой. Как ни мрачно — борьба до конца, лишь бы удрать от немцев за линию Слободка — Раздельная и дальше сохранить в целости полную организацию отряда, а там видно будет — может, и улыбнется счастье. Смелей вперед!
Успеем ли, сумеем ли проскочить?
Около 19 часов получил телеграммы от 26 числа. 2-й эшелон прибыл, Войналовича[17] нет, не знают — что им делать. Сильно встревожен. Недавно пропал автомобиль с тремя офицерами неизвестно где, а тут у Войналовича все инструкции, сам по себе он очень нужен и трудно заменим, да с ним интендант с 50 тысячами рублями.
После 20 часов разъяснилось, приехал офицер из Кишинева за деньгами для 2-й бригады — он уже видел там Войналовича; очевидно, выехав на ночь, где-нибудь застрял.
Завтра в 14 решил уходить с автоколонной, задерживает получка офицером денег для 2-й бригады — надо взять его с собой.
До 3 часов ночи писал письма.
Февраля.
Около 12 приехал в Соколы. Одну броневую сдали румынам, продали три броневых машины, но дешево — за бензин и деньги. Зато имеем не менее 200 пудов запаса только в батарее. Эшелоны 4-й и 5-й ушли, грузится 6-й. По-видимому, не все поместится в эшелон — дал указание все худшее и менее нужное продать. Вернулся в 12.30 в управление — сведение, что немцы заняли Раздельную и станции дороги; украинцы пристально следят — сказал Федоров. Просил распустить завтра слух, что, сосредоточившись на северо-востоке от Кишинева, пойду на Рыбницу, Балту, Ольвиополь на соединение с поляками. Авось надую немцев, хотя сомнительно; положение, в общем, тяжелое — слишком поздно уходить. Офицер 2-й бригады не может сегодня ехать и, чтобы не задерживать уход, взял 75 тысяч рублей за 120 тысяч рублей для уходящих с собой. Выехали из общежития в 2.30. Мигай остался, чтобы взять “лаурин-клемент”, — будет нагонять. Я с Невадовским[18], Храповым и помощником шофера пошли вперед на “пирсе”. До границы раза три останавливали с пропусками. В Унгенах нагнали броневиков на переправе; возня с комендантом, детально проверяющим машины. Ступин, наскочив на “пакаре” на переднюю машину, разбил фонари, помял крыло; с машиной что-то не в порядке — ее буксировали; остался сзади еще и грузовой “пакар”. Погода хмурится, начинает накрапывать. Дорога дрянь, ухабы.
От Унген на “пирсе” ушли значительно вперед. Хотели сегодня попасть в Кишинев (остальные решили ночевать в дороге), но остановки с пропусками, две лопнувших шины и плохая дорога задержали — уже темнело, часов в 8 — 8.30 приехали в Калараш; фонари не горят, ночевать в Кишиневе негде. Решили искать приюта у священника (благочинный), там ликвидационная комиссия 27-го тяжелого дивизиона; напоили чаем, покормили, устроили на ночлег на походных кроватях. Разговоры на темы пережитого, хозяйничание большевиков, приход румын.
Дождик, дорога немного грязнится.
Марта.
Насморк и бессонница продолжают изводить. Хозяева-артиллеристы напоили чаем. Выехали около 11. На подъеме в Калараше долго возились по скользкой мокрой дороге, буксовали колеса, долго надевали цепи, в остальном добрались до Кишинева без приключений около 2 часов дня. Прямо в штаб 2-й бригады. Сдал деньги; по-видимому, присоединится мало, несколько десятков — результат работы руководителей, и прямо отговаривающих, и затрудняющих, и всячески работающих против (особенно, говорят, Астащев и РакитинХ вообще состав оставляет желать лучшего — распущены, разболтаны. В 6-м часу узнал о прибытии горного и кавалерийского эшелона — было столкновение на одной станции, кажется, Калараше, с румынами, выславшими роты, выставившие пулеметы; у нас ответили1 тем же — выставлением пулеметов с лентами; одному румынскому офицеру дали затрещину, разошлись миром; румыны ушли и больше не занимались провокацией.
Марта.
Утром в 11.30 в помещении 4-го полка собрались офицеры — говорил о том, что обязаны прийти все, но что не гонюсь за числом, нужны только мужественные, твердые, энергичные, нытикам не место; кто идет — пусть поторопится присоединиться сегодня и завтра утром.
К утру собрались на вокзале все эшелоны окончательно. Вчера вечером пришли автомобили, сегодня днем броневой взвод. Заглянул к автокоманде представитель “Сфатул Цэрия”[19], хотел реквизировать — указали, что 1-я Добровольческая бригада, и выставили. Шакалы!
Войналович уехал днем на “пирсе” (“кейс” неисправен), боюсь, чтобы без него не вышло скандала. Кажется, под давлением румын должны были первые роты (1-я и 2-я) перейти в Дубоссары при неизвестной обстановке и могли быть отрезаны немцами, а мост закрыт румынами. Сказал, во что бы то ни стало сидеть на переправе верхом, обеспечив обратный уход передовой части через мост.
На вокзале склад имущества; не на чем вывозить; продовольствие, обмундирование, оружие, боевые припасы; распоряжений ясных не оставлено, вообще с грузами хаос; приказал, что возможно, поднять, отобрав необходимейшее, прочее уничтожить или продать, поручить это старшему из оставшихся при обозах офицеров, капитану Соболевскому. Некогда тут заниматься устройством складов и их перевозкой в несколько оборотов.
Агитация против похода изводит, со всех сторон каркают представители генеральских и штаб-офицерских чинов, вносят раскол в офицерскую массу. Голос малодушия страшен, как яд. На душе мрачно, колебания и сомнения грызут, и на мне отразилось это вечное нытье. А все же тяжелые обстоятельства не застанут врасплох. Чем больше сомнений, тем смелее вперед по дороге долга...
Только неодолимая сила должна останавливать, но не ожидание встречи с ней. А все же тяжело. К 5 часам все части, кроме обоза, ушли вперед. Завтра повожусь с уходом местных офицеров, увозом грузов, а там утром 4-го и сам вперед.
Марта.
Вечером разговор у Кейданова с офицерами 2-й бригады и Трахтенбергом, что много, почти все пошли бы, если бы приказали, но когда начальство объявило, что подписки уничтожаются, свободны не идти с нами, а одиночно пошло очень мало... Все наделал главным образом наш штаб и штаб 2-й бригады; впрочем, все к лучшему — рвани не нужно. Сильная мысль — всех на подводы, а на многих подвод не хватит. Получил донесение, что Дубоссары заняты нами. Об австро-германцах ни слуху. Большевики бежали, 4 захватили из комитета, один из коих раньше хвастался, что убил 10 офицеров и 1 архиерея. Верстах в 45 севернее Дубоссар — есть сведения — поляки. Пошел разыскивать, чтобы связаться. Днем хлопоты с отправкой обоза, румыны требовали в 12, ругался, злился, выторговал в 2 часа. Остатки продуктов и вещей продаем.
Часов с 5 шла нагрузка камионов (грузовиков), кончившаяся в темноте. Завтра будет окончательная продажа оставшегося.
Вечером собираюсь быть в оперетке, отдохнуть, “Цыганская любовь”. Когда еще придется!
А сомнения грызут, чем бодрее дух идущих офицеров, чем больше обрисовывается разница между нашими и кишиневцами, тем больше жжет ответственность. Туда ли и так ли веду их? Можно возгордиться — как боятся нас и румыны и “Сфатул Цэрий” — смешно: мы — кучка людей, никогда нельзя бы подумать.
Марта.
С утра заботы о ликвидации запасов — интендант заболел, поручил его помощнику, поездка на вокзал, приказ снять караул и присоединяться. Продали “пакар” и “кейс” за 12 тысяч рублей. Только в 16 часов выступила колонна. “Минеры” с помощником интенданта и тремя чинами, караула нет. Вытянув колонну, ушли вперед. Прибыли в Дубоссары в 18 — здесь все части отряда, на правом берегу ничего. В Криулянах обогнал наш обоз (6-й эшелон) и скот. В Дубоссарах разместились хорошо. О немцах ни слуху. Несколько большевиков арестовано. Жители довольны, из Григориополя накануне присылали от сельского управления с просьбой их освободить; послали несколько человек — большевики бежали. Настроение хорошее, и себя чувствую бодрей — бодрей смотрю на будущее.
В 11 — ужин. Артиллеристы чествовали Невадовского, своего училищного офицера, — засиделись до двух часов.
5 марта, Дубоссары.
Проснулся рано, яркое солнце. Австрийцев нигде не обнаружено. Все улыбается. В 11 часов собрание старших начальников для реорганизации отряда, обоза (все на повозки); сокращение числа автомобилей — командировка продать часть и на это купить бензин; пьянство офицеров, попытки насилий, самочинные аресты; сепаратические течения: в артиллерии, у конно-пионеров[20] и т.п. — непривычка, вернее, отвычка повиноваться.
К вечеру вести о разъездах австрийцев, человек в 20 — 25, в Ягорлыке и у Окны. Положение затрудняется нежелательностью столкновений. Сведения от жителей (может, и врут), но про разъезд у Ягорлыка очень достоверное изложение факта. Около 23 часов приказал послать взвод на Ягорлык немедленно. В бой не ввязываться, а если пойдут в Дубоссары, заманить. Решил приготовить все к выступлению 6-го вечером. Поживем, увидим — утро вечера мудренее.
Марта.
Утром донесение от разъезда, что в Ягорлыке был австрийский офицер с двумя всадниками, который тогда же вечером ушел. Разъезд остался в Ягорлыке, выслав дозоры. По словам жителей, верстах в 20 севернее Ягорлыка есть человек 300 австрийцев.
Все утро хлопоты с отсылкой лишних автомобилей на продажу, подготовкой частей к выступлению; упорная борьба с сепаратистами, желающими все делать по-своему, не привыкшими к точности. Приучаю к исполнительности. В 4 часа дня посылаем конницу и броневики вперед с целью разведки и обеспечения; Войналович упорно хотел придать горный взвод, проявил феноменальную настойчивость; все же не согласился — сейчас он там как пятая нога собаке. Главное — еще не сформировался.
Услали в Кишинев обе легковых и два грузовика продавать и достать бензин. Два грузовика продали здесь за 6 с половиной тысяч.
Утром уехал Козлов — долго вчера с видом побитой собаки объяснял, что он не боится, а только ему с нами нечего делать и стыдно брать жалованье, а из Ясс он поедет в Сибирь с той же идеей, что и наша. Не огорчен — и слава Богу. Говорил с ним кисло, и он это чувствовал.
Весь день сборы, организация обозов. Удрал Борзаков. До поздней ночи танцы в здании кино с местным обществом — вид местных здорово демократичный. Наши в походной форме. Наблюдал до 1.30 ночи.
Марта.
В третьем часу донесение от Гаевского — ничего серьезного, стал на ночлег.
Выступление затянулось, сборный пункт Семенов назначил в стороне, в Лунке; тронулась колонна в 9.20. Неслаженность движения, страшная растяжка, вообще чудовищный обоз, надо энергично сократить, чем займемся на дневке; крутые подъемы и спуски также увеличивали растяжку и разрывы. На привал голова колонны пришла около 3.15. На привале двух отправили в дальнюю командировку.
Погода почти жаркая, солнце светит во все лопатки, дорога хороша. Донесения от конницы утешительные — из Окны ушли на север.
Выступили с привала в 5.45.
Только в 11-м часу голова колонны прибыла в деревню, почти 3 часа шли при луне; поэтично, но неприятно и невыгодно: опрокинули один ящик и две или три повозки поломалось.
Штаб в имении Анатра и в деревне Кошарка, приняты очень любезно; легкая батарея и обозы в Слободке, прочие в Кошарке.
Прочли о себе в одесских газетах о Дубоссарах: беглые евреи пропечатали и все наврали — ни слова правды.
Побег поручиков Ступина и Антонова на “пакаре”; украли 10 пудов бензина.
Марта.
В 7 часов на ногах, устал сильно, и хотелось спать: полубессонные ночи сказались — увы, теперь некогда высыпаться. Выступление назначено на 10 часов в три колонны.
Выступили около 10. Крутые подъемы с горы на гору, колонна растягивалась страшно, мортиры никак не шли, обоз растягивался, автомобилям часто помогали руками. Средняя колонна при переходе дважды пересекалась австрийскими эшелонами — мирно. Один офицер сломал ногу, отправил на Мардаровку, сказав, что из ликвидационной комиссии в Баделове, австрийцы спрашивали, не из проходившей ли колонны. Рассказывали, что австрийцы кричали “счастливой дороги” — они там пересекали колонну у самого разъезда, австрийские офицеры приветствовали отданием чести. На разъезде до встречи с эшелонами получены донесения, что в Вальгоцулове австрийский батальон с пулеметами. Решил остановить и сосредоточить колонны в Николаевке и в Борисове, где ждать дальнейшего от разведки. Получение донесения по прибытии в деревню, что австрийцы ушли. Остановка на ночлег — устали, уже было около пяти, ждать точных донесений еще часа 2. Получил донесение об украинцах. Решение завтра идти в Вальгоцулово всем, где дать дневку. Решение расформировать мортиры и сократить обозы. Ходатайство командира мортирного дивизиона — решение сократить вдвое ящики и за их счет 8-ю упряжку и заводных.
Хозяева чудно приняли, заботились, накормили лошадей даром. Деревня тихая, хорошая, избы хорошие. Присоединились к коннице два офицера-добровольца, сыновья соседнего помещика.
Марта, Валъгоцулово.
Выступили в 9 часов, правая по большой дороге на Вальгоцулово, левая со мной по кратчайшей на западную окраину; пехота пешком. Вскоре по прибытии разъезда на Мардаровку в Плоское обстрелян австрийцами, легко ранившими одного; по получении донесения решил выслать броневик, усилить заставу и приказал собрать подводы для приготовления к походу, это было часа в 2. Вскоре прибыли оставшиеся в Дубоссарах кавалеристы и грузовой автомобиль, все вооруженные. Австрийцы их любезно пропустили, говорили, что ранили двух большевиков, которые грабили жителей — оказывается, это реквизиция моею конницей, потом долго шли с австрийцами разговоры по телефону с Мардаровкой, из коих выяснилось, что они нас не преследуют, но им жалуются жители на насилия, и они, как прибывшие для защиты, должны принимать меры. Зная, что мы нейтральны (мы это им говорили), они против нас ничего не имеют, предлагают свободный путь, лишь бы не обижали жителей; много лжи, больше все евреи клевещут, но много самоуправствует конница. Сегодня я очень ругал конницу, грозил судом, потребовал окончательного прекращения реквизиций. Австрийцы обвиняли также, что наш разъезд первый открыл огонь — возможно; эта буйная публика может только погубить дело, пока налаживающееся ввиду нейтралитета немцев. Из Ананьева прибыли 4 офицера узнать, что у нас, говорят: там много офицеров и решили вернуться с группой желающих присоединиться; австрийцев там нет. Броневик по выяснении дела возвратился. В связи со всем решил пока, тщательно охраняясь, если возможно, сохранить дневку, а потом сразу быстро уходить. Приказал, во всяком случае, ликвидировать все лишнее в обозе спешно, завтра утром посылаем еще 2 грузовика в Ананьев для продажи и один за бензином. Таким образом, опять целый день волнений — слишком близко австрийцы; евреи крайне враждебны, крестьяне за нас, озлоблены на евреев, приветствовавших австрийцев, и недоброжелательны последним.
Успокоимся, когда вглубь заберемся.
А тут еще уже поздно вечером по телефону говорил комендант Мардаровки, прося не стрелять по их отдельным небольшим группам, если будут проходить, — не ловушка ли, накапливание... Войналович все считал пустяками, был против моего желания отмены дневки, а теперь и сам поколебался; но теперь я все же склоняюсь подождать сведений, à при первых тревожных признаках — уходить. Послезавтра же, во всяком случае, начать спешный уход. Распускаю слухи, что здесь останемся еще дня 4 — 5, а потом перейдем в Ананьев.
Прибыли три замосца из Одессы: Ляхницкий, Кулаковский и Чупрынов. Отчет о положении дела в бюро, Кулаковского решил послать в Одессу, закрыть бюро и взять кого можно, ловить нас в пути, ожидая посыльного в Кантакузенке.
Погода все время чудная, сегодня хорошо было идти, не жарко — ветерок; вся природа, казалось бы, улыбается, а на душе тревога за отряд.
Подлость масс, еще вчера буйных и издевавшихся, сейчас ползающих на коленях при одной угрозе; снимают шапки, кланяются, козыряют — вызывают в душе сплошное презрение.
Остановились у С.; приняли очень любезно, кормили, поили, заботились. Газетная травля (еврейская) “Одесских новостей” и других социалистических листков (прапорщик Курляндский), желание вооружить всех — впереди нас идет слава какого-то карательного отряда, разубеждаются потом, но клевета свое дело делает, создает шумиху и настораживает врагов. А ведь мы — блуждающий остров, окруженный врагами: большевики, украинцы, австро-германцы!!!
Трудно и тяжело! И тревога живет в душе, нервит и мучает.
Марта, Святотроицкое.
Около двух донесение мардаровского разъезда о том, что около 18 часов в Мардаровке высадилось два эшелона австрийцев, которые как будто ожидают боя с нами; в третьем часу донесено, что якобы жителям Плоское приказано оставить их деревню, так как ожидается бой; сведение довольно странное — почему Плоское, ведь не мы же будем вступать в бой... Во всяком случае, решил выступать, как только успеем, и отдал приказ немедленно собираться в поход. Обоз впереди.
К выступлению луна зашла — темно, запряжка и кормежка лошадей трудна, уход затянулся, только в 7.30 хвосты колонны (арьергард) — конница и горная артиллерия — вышли из деревни; утро холодноватое, туман — все равно наблюдение австрийцам, бывшим далеко, невозможно, только секретные агенты могли видеть.
Шли спокойно, на 18-й версте привал — покормить и напоить лошадей, частью некормленых и непоеных. В 18 часов прибыли в Святотроицкое. Стали довольно хорошо, жители-крестьяне благоприятны; наша хозяйка и хозяин хаты очень радушны, заботливы, даже сахар выставили. Холодновато только в хате, спали на кроватях, крестьяне состоятельные, взяли за все недорого, по-божески. Страшно устал, глаза смыкаются, волнения и бессонные ночи сказывались еще на походе, не раз начинал засыпать в седле; часам к 22 сон совсем разобрал — улегся — и как камень в воду.
Марта.
День тоже пасмурный, холодный ветер! Выступление в 9 часов. Дорога среди степи, на десятки верст ни селения, только изредка отдельные хутора. Довольно крутые овраги, дорога гладкая, твердая, но тучи грозили не раз перейти в дождь, а тогда — невылазная грязь вместо асфальта. Начинало накрапывать, но ветер, дувший как сумасшедший, до боли в глазах, разогнал тучи; когда пришли в Веселое в пятом часу, уже было голубое небо.
Пыль и ветер стали угнетать на ходу.
При уходе из Святотроицкого арестовали солдата (уволенного) из местных, агитировавшего в нашем обозе против офицеров; в Новопавловке арестовали еще 6 человек из большевистских заправил, список коих был получен полковником Лесли в Ананьеве от местной офицерской организации. Сидят пока у нас под арестом. Нескольких, однако, не успели захватить — удрали заблаговременно. Крестьяне посолиднев очень довольны арестами. Чем дальше на восток, тем, видимо, сильнее дух большевизма — уже не так радушно встречают, замечается иногда враждебное отношение: “буржуи, на деньги помещиков содержатся, отбирать землю пришли”. Есть, однако, очень немало и на нашей стороне, но они терроризированы; например, хозяин нашей избы, даже не из богатых, подтвердил все данные леслевского списка, жаловался на террор большевиков, указал и на новых, передал, что наш конюх (штабной) собирается сегодня бежать, что он сочувствует большевикам (сам проговорился перед женой хозяина), но все это говорил наш хозяин шепотом, умоляя его не выдавать. И вообще нередко являются с петициями — убрать большевиков. Увы, не можем много шуметь, дабы не губить свое дело соединения с Корниловым.
Конюха пока арестовал.
Отряд стал в деревне Веселая, автомобили — в соседней деревушке (не имеется на карте), а конница — в колонии Веселая, 3 версты восточнее деревни. Там, между прочим, произошел комичный эпизод: в имение, что рядом, приехал наш офицер-фуражир, а в это время туда явилось 8 франтов пограбить, очевидно, еще не слышавших о нашем прибытии в здешние края.
Наш фуражир, закупив фураж у помещика и увидев, что эти 8 франтов желают грабить, заставил их всех грузить им закупленное на подводу, доставить в эскадрон, выгрузить, а потом крепко друг друга выпороть... Потом их выгнали. Жаль...
В 23 часа кончали ужин, явился офицер от Жебрака[21], тот идет из Дубоссар более чем со 100 добровольцами и массой (чуть не втрое) лошадей и с обозом; 10-го должен был выступить из Дубоссар. Это очень ценное прибавление, сам Жебрак очень ценный, как человек воли; решил задержать свой марш на правой стороне Буга лишних 1 — 2 дня, выждать присоединения. Вот люди, которые хотят прийти! Начинаю бояться за погоду, уж больно много зависит от нее — и проходимость дорог, и, главное, глубина бродов, а погода капризничает, и зловеще...
марта. Веселая (на реке Столбовой).
Дневка.
Шли работы по проверке, организации и сокращению обоза: пока все совершается в частях, а затем проверено будет особой комиссией.
Вели стрельбу из пулеметов, бросали ручные гранаты, производили ученье — рассыпной строй. С погодой нехорошо — ветер по-прежнему дует изрядный, тучи бродят угрожающие — того и жди, будет дождь. Решил еще один день стоять — тут спокойнее ждать Жебрака. Высланы шесть тайных разведчиков в Кантакузенку, Акмечеть и Константиновку. Вечером узнал у искровиков тяжелую вещь: немцы сообщают о большой победе на Западном фронте — 45 тысяч пленных, 600 орудий и массы запасов; указывают пункты, представляющие прорыв фронта. Подействовало ужасно — ведь только победа союзников могла быть для нас надеждой на спасение. Тоска, безнадежность, тоска...
Марта, Веселая.
Ночью приехал Жебрак — его отряд должен ночевать сегодня в Новопавловке. С ночи погода испортилась вполне, ветер стих, но пошел дождик, потом мокрый снег. Путь, начавшийся под таким благоприятным знаком, стал осложняться; трудности переправы велики, только броды, и, вероятно, не мелкие (а тут дождь), вода холодная; в Вознесенске, несомненно, австрийцы —: трудно будет проскользнуть через этот рубеж, по боевым условиям трудней, пожалуй, чем через Днепр (потом выскажу свои соображения почему). Но надо всем доминируют вести с запада — это, пожалуй, уже катастрофа, угнетающая меня до основания; неужели Россия погибла?? И все-таки вперед; потеряно все, остается только возможность выиграть, помочь несчастной стране. Нам осталось только — дерзость, наглость и решимость.
Около 16 часов поехал в Новопавловку, куда на ночлег прибыл отряд Жебрака; переговоры с Жебраком — соединение не состоялось, опять наследие.
Завтра выступаем; дорога хотя и не вязкая, но верхний слой подмок и уже труден для автомобилей и неприятен пешеходам, на полях редкий снег, к ночи определенно холодно, подмерзает: тяжелые условия для переходов вброд, если даже последние окажутся довольно мелкие. В общем, переход Буга — один из самых трудных барьеров.
Марта.
Все вокруг в белом саване — за ночь выпал снег, окна замерзли, определенно холодно — мороз 2 — 3 градуса и холодный ветер, земля подмерзла. Условия переправы складываются все суровее и труднее.
Колонна выступает в 9 часов.
Вначале было холодно идти, постепенно к концу марша потеплело, мороз окончился. На большом привале зашли в соседнюю избу пообедать молоком и яйцами, солдатка — муж в плену, она и ее квартиранты жалуются на современные “свободы”. “Раньше было лучше” — приходится слышать очень часто, но полная неспособность бороться, одни сетования; запуганность, забитость, а охотно сообщают имена зачинщиков и комитетчиков, если только рассчитывают, что их не выдадут. Пришли в Домашевку часов в 4.30. История с квартирами 2-й роты — в ее район понасадили сестер, начальствующих лиц, всем хорошие квартиры. Это недовольство высказал генерал Семенов.
Вернулась разведка (тайная) и разъезды.
Сведения о переправах — хороший паром у Акмечети, бродов нет; у Кантакузенки мост не охраняется, но в Вознесенске батальон австрийцев с 4 орудиями, проходившие большевистские части через брод Мертвоводы были ими обстреляны — я этого не хочу!
Марта, Домашевка.
Утром собрал все донесения — принял окончательное решение: переправляться у Александровки с автомобилем — паром подъемностью 800 пудов. Делает рейс в одну сторону 3 — 4 минуты; переправу начать сразу с подхода, ночью, когда спят, для чего выступить в 18 часов, причем конница с конно-горной вперед переменным аллюром для начала переправы. За ними вся пехота с пулеметами, затем артиллерия, потом обозы; автомобили в конце, так как нужно особое оборудование парома. На всякий случай легкая батарея при начале переправы будет оставлена на правом берегу на позиции (опять же практика).
Все время до похода прошло у меня в налаживании отношений старших начальников к добровольцам, по устранению впредь квартирных трений, по ликвидированию сестер, из коих оставлено пока только 4 (из 11); указал, чтобы, не исключая и жены Лесли, все жили вместе при отрядном лазарете — это не свадебное путешествие; пришлось выдержать сильную атаку ликвидируемых сестер, но устоял, разрешив довезти только до Александровки, откуда ближе к железной дороге. Наладил связь с ожидаемым Кулаковским — все благополучно, он прибыл еще с четырьмя; отличный, редкий офицер.
Днем работала комиссия по проверке и сокращению обоза — некоторые результаты дала.
В Домашевке по авточасти крупная удача — у местной помещицы в соседней экономии купили до 250 пудов бензину, который она охотно продала, и недорого: по 20 рублей за пуд. Она сильно опасалась, что большевики или иная нечисть заберут даром. А нам торжество — на все машины теперь бензину хватит верст на 500, если не больше.
Выступили в 18 часов.
Семь человек отправлено в дальнюю командировку.
В дороге мысль настойчиво вертелась вокруг прошлого, настоящего и дней грядущих; нет-нет да и сожмет тоской сердце, инстинкт культуры борется с мщением побежденному врагу, но разум, ясный и логичный разум, торжествуй над несознательным движением сердца!.. Что можем мы сказать убийце трех офицеров или тому, кто лично офицера приговорил к смерти за “буржуйство и контрреволюционность”? Или как отвечать тому, кто являлся духовным вождем насилий, грабежей, убийств, оскорблений, их зачинщиком, их мозгом, кто чужие души отравлял ядом преступления?! Мы живем в страшные времена озверения, обесценивания жизни. Сердце, молчи, и закаляйся, воля, ибо этими дикими, разнузданными хулиганами признается и уважается только один закон — “око за око”, а я скажу: “два ока за око, все зубы за зуб”, “поднявший меч...”
В этой беспощадной борьбе за жизнь я стану вровень с этим страшным звериным законом — с волками жить...
И пусть культурное сердце сжимается иногда непроизвольно — жребий брошен, и в этом пути пойдем бесстрастно и упорно к заветной цели через потоки чужой и своей крови. Такова жизнь... Сегодня ты, а завтра я. Кругом враги... Мы, как водою остров, окружены большевиками, австро-германцами и украинцами. Огрызаясь на одних, ведя политику налево и направо, идешь по пути крови и коварства к одному светлому лучу, к одной правой вере, но путь так далек, так тернист...
Холод усиливается — почти мороз; полная луна холодным светом освещает пустынные ровные пашни, изредка прорезанные узкими полосками снега. Большинство идет пешком почти весь переход. Слезли с подвод — все же теплее. Холод проникает всюду...
12-й час, вот и река.
Марта, Александровы.
В половине двенадцатого, когда голова нашей колонны подошла к парому, уже началась переправа горной батареи; эскадрон был уже на левой стороне. Переправа тянулась долго — только в 6 часов переправил части, и началась переправа обозов.
Чем дальше к утру, тем становилось холоднее — усиливался ветер; грелись у костров из камыша, соломы, сухой травы и бурьяна — дров нет; в домике паромщика битком набито греющимися.
Вернувшись в штаб, пил чай. Почти совсем не заснул. Днем от заставы донесение о приходе на станцию Трикраты эшелона, донесение, до крайности не вязавшееся с обстановкой, по выяснении оказалось мифом — пришел поезд с товарными вагонами.
День опять ветреный и холодный.
Бессонная ночь сказалась, устал, хочется спать — лег в начале 10-го.
Марта, Петропавловка.
С утра пурга; с выступлением задержались, и колонна двинулась только в 7.30 вместо 7. Ветер восточный — северо-восточный, холодный, гнал тонкую снежную пыль, резал лицо; коченели руки, отмораживались уши, лед нависал на усах и бороде, на ресницах и бровях... Дорогу плохо видно. Снег слепит чем дальше, тем больше. Идти очень тяжело, в особенности артиллерии и кавалерии — мерзнут руки и ноги. Мортирщики стонут, много добровольцев-полумальчишек — ясно, что 45 верст им было бы не под силу в таких условиях. Сократил переход, остановившись в Спасибовке и Петропавловке вместо Еланца. Бежал прапорщик, летчик Бербеко