Кэтрин Ливингстон Гарретсон

МИЛОСЕРДНАЯ ХОЗЯЙКА

Почти вся семья Ливингстонов была возмущена! Подумать только, какой-то невзрачный и убогий странствующий методистский проповедник дерзнул предложить руку и сердце представительнице одно­го из самых блестящих семейств в ранней амери­канской истории! Это не могло не вызвать их него­дования. И естественно никого не удивило, что мать Кэтрин ответила категорическим отказом на пред­ложение, сделанное Фриборном Гарртсоном ее доче­ри. Это означало, что пара молодых людей, которым в ту пору было по тридцать шесть лет, вынуждена была терпеливо ждать еще пять лет, прежде чем им удалось преодолеть предрассудок матери Кэтрин и добиться ее согласия на их брак. Но ценность хоро­шего лишь возрастает от его ожидания. В этом, в скором времени, убедился и Фриборн Гарретсон. Как часто мы упускаем самое лучшее, потому что не же­лаем ждать часа исполнения Божьего замысла! Воис­тину, “благословенны ожидающие Его”.

Какой же путь прошла Кэтрин Ливингстон до встречи с одним из избранных Богом людей? Ли­вингстоны были знатным и заметным в ранней ис­тории США семейством. Кроме того, эта семья была самой состоятельной в штате Нью-Йорк и одной из наиболее уважаемых в американских колониях.

Судья Ливингстон, отец Кэтрин, был высоко ува­жаемым человеком, благодаря цельности своей нату­ры. Он мог по праву гордиться своей родословной, корни которой восходят к благочестивому шотланд­скому пресвитерианскому священнику Джону Ли­вингстону, молитвы и проповеди которого, стали бес­ценным вкладом в духовное пробуждение 1600-х годов, о котором так часто говорится в анналах Бо­жьих дел в Шотландии. Его жена также достойна упоминания как истинная “матерь Израиля”. Она даже представляла опасность для членов парламента. Вместе с четырнадцатью другими женщинами, при­держивавшимися одинаковых с ней взглядов, она подстерегла лорд-канцлера и архиепископа Шарпа, когда их повозка приближалась к центральному вхо­ду в здание парламента. Там она со всей категорич­ностью вручила им петицию в защиту служителей Бога, которые были отстранены от исполнения свое­го священного долга из-за вмешательства со стороны правительства. Граф Ротса на ходу снисходительно выслушал это ходатайство, в то же время продолжая торопливо двигаться к входу. Он вздохнул с облегче­нием лишь тогда, когда за ним закрылась тяжелая дверь, отгородив его от этой назойливой группы жен­щин. Ничуть не взволнованный этой петицией, он с остальными парламентариями в течение шести ме­сяцев непреклонно противостоял этим просительни­цам, а их лидер была выслана из Эдинбургз.

Таковы были предки Кэтрин со стороны ее отца. По материнской же линии ее родство восходило к полковнику Бикману, одному из первых поселенцев и крупнейшему землевладельцу Райнбека на Гудзо­не. Кроме того, Бикман был губернатором штата Де­лавар, имея полномочия от Швеции. Как человек, он отличался цельностью своей натуры.

Брат Кэтрин, канцлер Ливингстон, пользовался ши­рокой известностью; он был связан с Робертом Фул­тоном, назвавшим свой корабль “Клермонт” в честь дома Ливингстонов в Клермонте. Старший брат Кэт­рин, Роберт, был одним из создателей Декларации Независимости и стал первым канцлером штата Нью-Йорк. Именно ему выпала честь председательство­вать на церемонии по случаю вступления в долж­ность президента Соединенных Штатов и контроли­ровать принятие клятвы его администрации в Ва­шингтоне. Позднее он назначался на должность ми­нистра иностранных дел и советника посольсгва во Франции. Младший брат Кэтрин, Эдвард, занимал множество постов: мэра города Нью-Йорка, сенато­ра от Луизианы, министра иностранных дел при президенте Джексоне и посланника во Франции. Благодаря составленному им Уголовному Кодексу Луизианы, он стал известен всему миру, как побор­ник справедливости.

Кроме братьев, у Кэтрин было четверо сестер, на­деленных от природы красивой внешностью и пре­красными умственными способностями. Одна из них стала женой генерала Ричарда Монтгомери, другая вышла замуж за генерала Революционной Армии Джеймса Армстронга. Еще одна сестра, состоявшая в браке с доктором Томасом Тиллотсоном, прожива­ла в Райнбеке. Именно в их доме Кэтрин впервые услышала проповедование Фриборна Гарретсона. И с самого начала оба они явно и определенно почув­ствовали взаимное влечение друг ко другу.

Допустив ряд событий в ее жизни, Бог, подгото­вил эту весьма одаренную женщину для призвания к христианскому служению. Ее преображение от мра­ка тьмы к свету произошло благодаря горничной, служившей в доме ее матери в Клермонте. Кэтрин воочию могла наблюдать красоту жизни во Христе, свидетельством которой была жизнь этого человека. С возрастающим интересом она слушала, как эта молодая христианка открывала перед ней те духов­ные ценности вечного и живого Евангелия, которые окропляли животворной влагой неутолимую жажду ее сердца. В скором времени Кэтрин узнала, что эта девушка принадлежала к непопулярному в Нью- Йорке методистскому собранию. Движимая жела­нием узнать как можно больше, Кэтрин приобрела книгу проповедей Джона Уэсли и прилежно стала изучать ее наряду с усердным чтением Библии. Че­рез участие в христианском общении, ей было от­крыто Духом Святым, что и она является дитем Бо­жьим. Она приняла Искупителя!

Некоторым из нас сложно понять, что значило для Кэтрин присоединение к столь презираемым лю­дям. Ведь она принадлежала к высшему обществу и была лояльна Вашингтону. Ее семья заняла крайне непримиримую позицию, однако младший брат, ко­торого привлекала независимость сестры, занял ее сторону. Но даже он не мог удержаться от того, что­бы не сказать: “Кэтрин, наслаждайся своей религией здесь, дома, сколько твоей душе угодно, но только, во имя Неба, не имей ничего общего с этими методис­тами! Ведь ниже переправы нет никого, кто принад­лежал бы им, разве только три рыбака и какой-то негр”.

В ответе Кэтрин была похожа на своего предка, которого не страшили шотландские лорды. “Хоро­шо, пусть, как ты говоришь, сейчас никто не принад­лежит к этим методистам, но я присоединюсь к ним, и тогда ты скажешь, что кто-то уже там есть”, — именно таким был ее решительный ответ. Когда она уже собиралась присоединиться к собранию в Райнбоке, ее шурин стал увещевать ее, говоря, что там пока всего лишь один член и что ей стоит подождать, “пока их число увеличится”.

“Мистер Тиллотсон, я присоединюсь к ним, что­бы их стало больше”, — с твердой решимостью от­ветила Кэтрин.

В скором времени ей пришлось подвергнуться су­ровым испытаниям, когда ее общественное положе­ние потребовало от нее исполнения норм светской жизни. Она была приглашена на бал к друзьям. Сама только мысль о ее присутствии там вызывала у нее отвращение, поскольку она ощущала, что ушла от мира и его развлечений. Но, не желая обидеть се­мью, она в то же время чувствовала, что ей необходи­мо преодолеть свои сомнения и уйти. Однако Свя­той Дух забрал у нее мир и радость, которые были в ее душе с момента возрождения. Так молодая леди почувствовала полное опустошение. И тогда она дала обет никогда впредь не подвергать опасности свою душу и полностью отрешилась от мирских удоволь­ствий.

Приблизительно в это время методистский стран­ствующий проповедник Гарретсон был назначен в округ Нью-Йорка. Их встреча и знакомство с Кэт­рин произошли, когда он был приглашен проповедо­вать в доме доктора Тиллотсона, который, в свою очередь, дал ему рекомендательное письмо к Ливин­гстонам в Клермонте. Его появление не произвело большого впечатления. В то утро, сидя за завтраком, миссис Ливингстон объявила, что всю предыдущую ночь находилась под впечатлением следующего тек­ста из Священного Писания: “Ныне пришло спасе­ние дому сему”. И когда же в тот же день в их доме появился странствующий проповедник, они обрати­ли внимание на выражение его лица и манеру дер­жать себя. Тогда же кто-то из присутствующих ска­зал: “Ему нет необходимости менять свою внешность, чтобы быть ангелом”. Другая сестра сердечно при­гласила его вновь посетить их дом, если он когда- либо снова окажется в их местах.

Однако, обстоятельства совершенно изменились, когда они узнали, что их сестра Кэтрин стала прояв­лять особый интерес к этому странствующему про­поведнику. Некоторые даже перестали разговаривать с ней. Ее уговаривали отказаться от посещения про­ходящих раз в три месяца собраний, где должен был присутствовать Гарретсон Фриборн. И хотя ей не запрещали посещать эти собрания, но фактически ее лишили средств, на которые она могла добраться туда. Она была лишена возможности общаться со своим возлюбленным, и написала ему: “Мое положение мучительно. Это вводит меня в смущение, которое я не в состоянии преодолеть, но я никогда не прими­рюсь с этим”.

В течение пяти долгих лет продолжалось это от­крытое противостояние со стороны матери, и хотя двое возлюбленных встречались в доме сестры Кэт­рин, они не хотели делать это тайно. Именно по этой причине их дальнейшее общение состояло в основном из переписки. Позже она писала своему другу с чувством вновь обретенной уверенности:

“Я принципиально против излишеств и рос­коши в жизни; с тех пор, как я отказалась от них, я поняла, что они являются препятстви­ем для души, стремящейся в вечность”.

Как раз перед наступлением облегчения, испыта­ние Кэтрин, казалось, стало особенно тяжелым. Ей угрожали даже лишением наследства. Однако, нахо­дясь под бременем этих обстоятельств, она написала своему возлюбленному.

“Счастливого пути, наилучший из людей; Бог любит нас, и этого достаточно. Я убедилась в Божьей милости, которая делает нас бесстраш­ными перед обстоятельствами. Я принадлежу своему возлюбленному, и мой возлюбленный принадлежит мне”. В другом письме она вос­клицает: “О, когда же исчезнут черные тучи отчаяния? Почему Господь допускает это про­тивостояние Его воле? Я все еще люблю и мо­люсь о твоей любви. Кэтрин Ливингстон”.

Несомненно, каждый желанный Богом союз муж­чины и женщины подвергается особенному испыта­нию через столкновение с трудностями, чтобы опре­делить силу веры. Так было и в этом случае. Но как раз тогда, когда все представлялось безнадежным, мать Кэтрин неожиданно дала свое согласие на этот брак. И их свадьба состоялась 30 июня 1793 года в Пер­вой методистской епископальной церкви Райнбека, штата Нью-Йорк.

Вскоре Гарретсону представилась возможность убе­диться, что он женился на необыкновенно храброй и решительной женщине. Несмотря на то, что его пер­вым местом назначения после женитьбы была Фила­дельфия, где в то время свирепствовала эпидемия желтой лихорадки, молодая жена бесстрашно сопро­вождала своего мужа.

Фриборн Гарретсон сам обеспечивал себя и по­этому после покупки фермы в Райнбеке, новобрач­ные быстро обзавелись своим домашним хозяйством. Старый голландский фермерский дом стал их пер­вым скромным жилищем. Там в 1794 году родился их единственный ребенок, дочь, Мэри Рутерфорд Гар­ретсон. Родителям пришлось нелегко, когда обнару­жилось, что их единственная дочь страдает дефектом позвоночника.

Финансовое положение семьи улучшилось, был по­строен новый дом, который стал красивейшим мес­том на реке Гудзон. В течение того года, пока стро­ился Уайлдерклиф, их новый дом, мистер Гарретсон временно отказался от поездок, поскольку вел на­блюдение за строительством. Как только оно было завершено, новый дом сразу же стал пристанищем для многих странствующих проповедников, где они неизменно находили убежище, и ощущали мощный духовный подъем. Воистину, это была настоящая “Обитель странников”. Так стали называть этот дом. Эсбери всегда останавливался только там, и говорил об этом райском уголке, как о месте, наполненным присутствием Божьим.

Поначалу этого скромного и полного самоотрече­ния проповедника несколько смущали размеры и об­становка дома Гарретсонов, но он предал все это мо­литве и обрел мир. Это не было роскошно, но “удоб­но и привлекательно”. Комнаты украшала старин­ная мебель; перед взором всякого, кто входил в про­сторную библиотеку, представало обширное собра­ние книг, среди которых было немало исторических реликвий. Там бывали занимавшие высокое положе­ние государственные деятели, солдаты и ученые того времени, и всякому из них радушное гостеприим­ство оказывала хозяйка дома, миссис Гарретсон. До настоящего времени это место для методистов все еще является священным. Здесь находится много представляющих живой интерес реликвий: писем, рисунков, портретов самих Ливингстонов, а также многих известных методистских проповедников.

Те, кто видел Фриборна Гарретсона лишь на ка­федре проповедника, часто считали его суровым и строгим человеком, тогда как гостям своего дома он в скором времени открывался с совершенно иной стороны. Один епископ, который познакомился с ним именно таким образом, затем писал: “Мне выпало счастье видеть брата Гарретсона под кровом его дома и наблюдать там совершенный порядок, радостное настроение обитателей, и то, с какой теплотой они относятся к своим друзьям и гостям. Все мои преду­беждения развеялись, и теперь я уверен, что истин­ные достоинства этого христианина не были оцене­ны в должной мере”.

Хозяйка же этого дома была не только радушна, но, кроме того, проявляла участие в нуждах тех, кто, подобно ее мужу, проводил большую часть своего времени в дороге. Глубоко вникая в их нужды, она шила им одежду. Она также посылала посылки сво­ему мужу во время его месяцами длящихся поездок. В этих посылках были вещи, которые, как она знала, были ему необходимы во время странствий.

Любовь Кэтрин проявлялась и в том, как мягко старалась она исправить недостатки своего самого дорогого друга, о которых, она считала своим долгом говорить ему. В ее письме мы читаем:

“Могу ли я снова, как сестра, позволить себе указать тебе на недостаток твоей речи? Ког­да ты стараешься быть убедительным, ты теряешь естественный тон. Все, что не явля­ется естественным, представляется ущербным.

Я постоянно думаю, какой ты бред наносишь себе перенапряжением, сам того не чувствуя. Это производит на твоих слушателей непри­ятное впечатление, так как это выглядит как проявление гнева. Употребляй сильные слова, они уместны, часто они бывают необходимы, но пусть это будет произноситься твоим ес­тественным, нормальным голосом, мягким и достаточно убедительным”.

Точно так же, как и ее муж, она посвятила себя Божьему делу. Многие жены начинают жаловаться, если их мужья отсутствуют дома хотя бы несколько ночей. Но эта женщина, отличавшаяся внутренним благородством, стойко переносила трех или даже че­тырехмесячное отсутствие своего супруга, в то время как Фриборн исполнял Божье предназначение. Мно­гочисленные записи в дневнике ее мужа свидетель­ствуют, насколько счастливым был их союз, как он тосковал по любимой жене, когда уезжал из дома. Мы приводим лишь малую часть цитат, чтобы пока­зать вам, чего стоили разлуки этой пары, связанное с почти постоянным пребыванием в пути ради спасе­ния человеческих душ.

“У меня прекрасная семья и есть все, что только можно пожелать для домашней, счастливой и тихой жизни. Но я чувствую на себе бремя и не желаю жить, таким образом, когда думаю о Господе, Кото­рый все перетерпел ради меня и поддерживал меня на протяжении многих лет. Я ищу, уединяюсь и раз­мышляю; мои мысли направлены на поиски драго­ценных душ”.

“Во мне есть надежда на то, что я могу вверить свою семью защите доброго Отца Небесного, ибо чувствую свой крест в том, чтобы расстаться с ними надолго. Чувство долга побуждает меня совершить это. Разумеется, я иду на это не ради свободы, богат­ства или почестей. Прежде всего, я хочу провести то время, которое у меня осталось, в усердном служе­нии интересам Церкви”.

“Я чудесно устроен в жизни, семья живет в пол­ном согласии, есть все, что делает жизнь желанной. Но чем дольше я остаюсь дома, тем более значитель­ным и призывающим мне представляется мой крест - я должен уезжать и проповедовать Евангелие”.

“Несколько недель и даже несколько месяцев теп­лого сезона я провел вблизи от дома. Я проповедовал лишь дважды в неделю в церкви по воскресеньям, не считая одной поездки по Коннектикуту, где у меня были прекрасные собрания, дневные и вечерние, а также нескольких посещений Нью-Йорка... За пе­риод с 20 июня по 9 декабря 1817 года я проехал расстояние около одной тысячи миль, выступая с проповедями всегда и везде, где только появлялась такая возможность. Кроме этого, я нес регулярное служение в церкви в Райнбеке по воскресным дням, когда случалось бывать дома.

“9 декабря 1817 года. Испытывая побуждение в Духе, хотя в этот раз мне было чрезвычайно тяжело оставить дорогих моему сердцу жену и дочь, я отпра­вился для проповедей в южную часть страны. Перед этим я старался критически осмыслить свои мотивы, чтобы понять, был ли этот шаг моим долгом на ше­стьдесят шестом году жизни, когда уже серьезно дава­ла о себе знать старческая немощь. Стоило ли мне оставлять тихую, обеспеченную и размеренную жизнь в кругу бесконечно дорогой для меня семьи, чтобы лицом к лицу встретиться с зимними бурями и тра­тить свои личные средства? Перед самым заходом солнца я тепло распрощался со своими друзьями, се­мьей, своим домом и взошел на борт готового к от­плытию судна; утренняя заря следующего дня застала меня уже за сто миль от дома, в Нью-Йорке”.

“Я написал домой письмо, спросив совета у моей дорогой жены относительно того, стоит ли мне про­должить свой путь на юг. В своем ответе она не пы­талась противодействовать мне в исполнении Божь­ей воли, и я решил отправиться дальше”.

Иногда, когда он бывал дома, они с женой, совер­шали пешие прогулки, чтобы полюбоваться красота­ми природы. Однажды, любуясь окрестностями, он сказал ей: “О, да, все это удивительно и прекрасно; и Бог бесконечно щедр к нам, моя дорогая. Но я чув­ствую бремя Господа! Души погибают, и эта деревня - не место для меня”. Именно поэтому, снова эти двое любящих людей должны были расстаться. Гар­ретсон вновь отправился в свои одинокие странствия, а его жена осталась исполнять свой долг дома, чтобы молиться, писать письма и посылать посылки с едой и одеждой своему супругу. И вместе с тем, она все­гда была милостивой хозяйкой для очень многих странствующих служителей Божьих, которые искали и находили покой в ее доме. Они всегда были благо­дарны Господу за благодать и добродетель, изливав­шиеся через эту женщину.

Бог снова и снова, через Кэтрин, являл Свою волю членам ее семьи. Часто это случалось у их постели во время болезни. Она всегда указывала им на Спасите­ля. Особенным благословением оказалась Кэтрин и для своего брата, канцлера, который перед тем, как оставить этот мир, испытал необыкновенную свобо­ду и наслаждение в Господе.

Бог подарил миссис Гарретсон тридцать пять сча­стливых лет совместной жизни со служителем Бога. Когда же Господь забрал его в небесную обитель, она глубоко оплакивала свою утрату, говоря:

“Какая же это для нас потеря!” Спустя не­сколько лет она написала: “Какая же горькая пустота осталась в этом когда-то наполнен­ном радостью доме... Лишь только Бог спосо­бен исцелить рану, нанесенную этой смертью... Скоро исполнится пять лет с тех пор, как это бесконечно глубокое горе обрушилось на меня... сильнейшее испытание, самая прискор­бная сцена в моей жизни... Последовавшая вслед за этим зимняя стужа была самой ужасной, какую мне только приходилось видеть”.

Тем не менее, эта мужественная вдова продолжа­ла оказывать гостеприимство, и благодаря ее мило­сердному и исполненному любви христианству, она заслужила уважение многих людей. Действительно, многие известные и состоятельные семьи последова­ли ее примеру и открыли двери своих домов для методистов.

После двадцати двух лет вдовства наступил день, когда Кэтрин была призвана в Небесный дом. Когда ее конец приблизился, она молилась: “Приходи, Гос­подь Иисус! Приходи, Господь Иисус! Приходи ско­рее!” Потом подняла к небу глаза и вытянула вверх руки; вскоре в святой радости она стала хлопать в ладоши и три раза воскликнула: “Он идет! Он идет! Он идет!”

Миссис Гарретсон умерла, когда ей было девянос­то шесть лет. Доктор Олин, впоследствии ставший президентом университета Уэсли, в проповеди по слу­чаю ее похорон отметил: “Я не знаю другой христи­анки, которая была бы так скромна, столько време­ни проводила в молитве, и вместе с тем, была бы так отважна и преданна Господу”.

Обитель странников не закрыла свои двери, когда Кэтрин Гарретсон перестала быть там хозяйкой. В течение следующих тридцати лет дочь Кэтрин Гар­ретсон — Мэри, продолжала поддерживать тради­цию открытого дома, оказывая радушное и щедрое гостеприимство многим странствующим служителям Бога.

Джон Госснер

НЕУСТРАШИМЫЙ ИСКАТЕЛЬ ПРИКЛЮЧЕНИЙ В ВЕРЕ И МОЛИТВЕ

Ранним воскресным утром много лет тому назад можно было наблюдать сгорбленную фигуру старого человека, торопливо идущего по одной из улиц Бер­лина. Его белоснежные волосы выбивались из-под темной, почти черной шапочки, едва прикрывавшей его голову. Его жизненная энергия противоречила его девяностолетнему возрасту, вместе с тем в его манере держаться и говорить присутствовало небес­ное достоинство. Этот человек был не кто иной как “отец Госснер”, приехавший в столицу Германии по приглашению.

В течение своего недолгого пребывания в этом сто­личном городе по его молитвам появились больницы, потому что, когда он приезжал туда в первый раз, они еще не были организованы. Своей верой и мо­литвой он стремился пробуждать бездействующую общину для оказания помощи бедным людям. Он собрал для молитвы ослабевших, но продолжавших свою борьбу немногих оставшихся христиан, в то время как над всей Германией нависла черная туча ужасающей тьмы неверия, материализма и рациона­лизма.

Воистину удивительно, что Джон Госснер прибыл в эту страну именно в такое время. Бог устроил все так, чтобы на протяжении всей истории Церкви последнее слово оставалось за Ним. Для каждого конкретного периода Им создается необходимый Ему инструмент, который Он мог бы использовать имен­но в это время. Джону Госснеру было 56 лет, он был ведом Святым Духом и поселился в Берлине. Преж­де ничего подобного в его жизни не случалось. Обыч­но лишь несколько недолгих лет ему удавалось про­жить на одном месте, а затем его учение, благочести­вая жизнь или его неортодоксальные методы приво­дили его к преследованиям со стороны римской ка­толической церкви, после чего ему снова приходи­лось отправляться в дорогу. Удивительно то, что он, с самой своей юности обучаясь и готовясь стать священником-иезуитом, пришел таки к познанию Ис­тины. Медленно, шаг за шагом, он в мучительных поисках подошел к тому периоду в своей христиан­ской жизни, когда перед ним открылось так много тайн. При чтении его биографии мы изумляемся тому множеству истин, которые открылись ему благодаря откровениям Божьим.

Мы предлагаем проследить весь путь этого благоче­стивого человека от каменистых уступов ритуалов и традиционализма к прямому пути святости, следуя по которому он стал духовным отцом для многих душ не только в Берлине, но и во многих странах мира.

Его земная жизнь началась в маленькой деревуш­ке Хаусей в Баварии 14 декабря 1773 года. Свои ранние годы он провел в школе иезуитов, а затем изучал канонический закон в георгианском коллед­же в Ингслштадте. Он чувствовал удушающую ат­мосферу институтского образования и был несказан­но счастлив, что после окончания этого обучения смог свободно дышать, наслаждаясь чистым воздухом Бо­жьим. В возрасте двадцати трех лет он был рукопо­ложен в духовный сан пресвитера и определен в свой первый приход в 1797 году.

Печатное слово всегда являлось решающим фак­тором в просвещении темноты фанатизма и суеве­рия. Так было и в жизни Джона Госснера. Однажды другой священник рассказал ему о только что про­читанной им книге, в которой на каждой странице говорилось об Иисусе. После этого, стремящийся к знаниям молодой священник, оставил все свои пре­жние книги, где не было Христа ради одной этой публикации, автором которой был Лаватер. Эта кни­га стала первой из многих истинно духовных книг, которые были у него. Ему также рассказали о Мар­тине Бусе, который, как вынуждены, были признать священники, хотя и был еретиком, но обладал чем- то особым, чего у них не было. В скором времени Госснер приобрел написанную Бусом книгу, которая называлась “Христос для нас и Христос в нас”.

Следующим важным для него открытием явился Терстиген, о котором он узнал благодаря Зоммеру, служившему священником в соседнем приходе. Не теряя времени, он погрузился в чтение трудов Терстигена, и это способствовало его дальнейшему про­свещению. Слово Божие, которое он внимательно изучал в течение трех лет, теперь предстало перед ним уже не в свете традиций, а в свете Истины. Он изучал Писание, стоя на коленях. После своего обра­щения он признался: “Библия явилась тем, что от­крыло мои глаза и сердце”. Его друг Зоммер так описывает Госснера в этот период: “Он все время проводил у ног Иисуса, ударяя себя в грудь и сокру­шаясь о грехах, совершенных человечеством со вре­мен Адама”. Уже весь его вид свидетельствовал о состоянии его души. Говорили, что его лицо было подобно лику ангела; ради Господа он был готов идти в тюрьму и даже на смерть.

“Умри во мне, ветхий Адам! Живи, Господь Иисус!” — восклицал он снова и снова. Он сознавал, что, если Господь Иисус воцарился на престоле его сердца, то от ветхого Адама необходимо отречься, а он совершенно не был к этому готов. Мысль о том, что в нем, пребывает живой Христос, потрясала его.

“Господи, можешь ли Ты быть со мной и во мне? Господь Бог жив, и я ношу Его в своем сердце! Адам, умри! Иисус, живи во мне! Я от­даю себя Тебе, чтобы во мне мог умереть вет­хий Адам'.

Он был ведом таким образом, чтобы увидеть соб­ственное ничтожество. “Я есть ничто, — говорил он, - и Ты принимаешь всего лишь кучу грехов”. Его покаяние было полным.

Он жаждал братства со своими единомышленни­ками. Находясь под сильным впечатлением от про­поведей Фенеберга, он, не теряя даром времени, по­спешил посетить его. Приход в его разум евангельс­кого света стал началом долгого периода его жизни, связанного с преследованиями инквизицией. Он был вызван в Аугсбург и заключен в тюрьму. Но Бог ис­пользует человеческие немощи для нашего высочай­шего блага. Возмущенный, он был помещен в одну камеру с Мартином Бусом, у которого уже был тю­ремный опыт.

Мы располагаем крайне скудными сведениями о том, как провел Госснер те три года в Аугсбурге. Мы знаем только то, что ему было крайне трудно полно­стью отказаться от традиционализма. Истина порой становится жестокой, ибо она требует, чтобы мы при­няли ее полностью, не взирая ни на какие послед­ствия. Госснер увидел справедливость этого утверж­дения в своей жизни, и, тем не менее, никогда не сожалел о своем выборе. Мы можем прочесть в его дневнике следующие слова:

“Ни дух времени, ни философия той или иной эпохи не в состоянии искупить грехи людей. Ни господствующие религиозные пред­рассудки, ни суеверие, ни механизм народного поклонения или ежедневные священнические об­ряды не искупают человеческого греха. Каж­дый может убедиться в этом. Какая же сила призвана это совершить? На этот вопрос я все еще не готов ответить. Ни Рим, ни его святость, ни папа римский не освобождают нас, поскольку они являются всего лишь кошель­ком своих пустых милостей, навязывая нам бесчисленные условности и приводя нас под ярмо, которое мы уже больше не в состоянии выносить”.

Впоследствии Госснер переехал из Аугсбурга в не­большое селение под названием Дирлеванг. И имен­но с этим местом связана значительная часть его обучения в школе молитвы. В то время ему было тридцать восемь лет, и он начал собирать вокруг себя Арузей-единомышленников. Их у него было пятеро. Они встречались, чтобы укрепляться и возрастать в любви ко Христу, а также чтобы молиться и ходатай­ствовать за своих братьев и друзей.

“Воистину, Господь замечательным образом благословлял наши молитвенные собрания ”, — отмечал он. — Как же верно, писал апостол Иаков — “Много может усиленная молитва праведного”. Насколько же те переживания, которые я испытал в то молитвенное время, превосходили все мои ожидания. Содержание их было гораздо глубже нашего понимания”.

В Божьем предвидении не существует случайных собраний избранных душ. Все происходящее ведет их к зрелости и соответствию образу Христа, к кото­рому мы были предопределены прежде сотворения мира. Бог провел много благочестивых людей путем Джона Госснера. Он слышал о Цинцендорфе и читал его книги. В то время квакер Стивен Греллет, ведо­мый Господом, путешествовал по всей Европе для насыщения агнцев стада Божьего. В Баварии, среди сорока священников, которые, как он чувствовал, ос­новывались на путях Господа Иисуса, он встретил отца Госснера, заинтересованного в издании его пе­ревода “Нового Завета” для своих собратьев священ­ников. Греллет отпечатал шесть тысяч экземпляров этого издания, оказав Госснеру финансовую помощь в этом деле.

Тем временем его по пятам преследовала злобная оппозиция. Он был вынужден уехать и поселиться в Мюнхене, где вел уединенный образ жизни. Там он написал некоторые из своих сорока шести книг и брошюр, куда входили отрывки сочинений многих протестантских авторов. Он глубоко сознавал всю важность христианской литературы, которая так по­могла ему. Его имя стало ассоциироваться с христи­анской литературой Германии. Вокруг него собирал­ся небольшой кружок, где он давал необходимые наставления. Кроме того, он организовывал в своем доме молитвенные собрания и служил Телу Христа в ближайших районах. Весть о его служении распрос­транилась до Берлина, и многие обеспокоенные и ищущие пути познания истины души спешили к нему. В скором времени Госснер стал лидером ду­ховного движения.

Однако он отнюдь не успокаивался на достигну­том. В своих служениях он стал применять публич­ное пение. Эта форма богослужения была объявлена новой и некатолической. Тогда же ему предъявили обвинение в издании брошюр протестантских авто­ров. Одна из брошюр, повествующая о человеческом сердце, называлась “Храм греха, или поклонение дья­волу”.

И вновь этот скиталец был вынужден уехать, по­кинув Мюнхен. Он отправился на север, где его про­поведи имели особенный успех. Люди, когда он про­поведовал, рыдали и сокрушались, чувствуя свою гре­ховность. Но враги Евангелия нашли его, и ему при­шлось уехать в Санкт-Петербург, в Россию, где он принял церковь от Линдла, своего единомышленни­ка, уехавшего из города,на следующий день после приезда Госснера.

Госснер же усвоил секрет апостола Павла относи­тельно водительства Святого Духа и решил не ис­пользовать привлекательных слов человеческой муд­рости в своих проповедях. “Он был прост в речи, мужественен и силен, — отмечал его биограф. — Но, наряду с этим, неловок, и, возможно, порой ре­зок в поведении. Однако его речь лилась в точности по тексту, слова текли спокойной, чистой водой, сквозь которую можно было видеть весь смысл. В его речи не было никаких прикрас, но его слова были очень осмысленными и глубокими. К нему шли толпы, стре­мящиеся к очищению душ; знатные господа, в ожи­дании, сидели рядом с уличными нищими.

Других священников, при виде его переполнен­ной церкви, охватило чувство зависти. Они стреми­лись найти хоть какой-то предлог, чтобы изгнать че­ловека, который поверг их в такой стыд. Таким по­водом стала его книга, отрицающая вечную девствен­ность Марии, матери Христа. Неужели он уже тогда знал об открытии относительно существования не­видимой церкви в пределах видимой?

Когда в следующее воскресенье поднялся на свою кафедру, чтобы произнести проповедь, его глазам предстал приказ, запрещающий его проповедничес­кую деятельность. Император стремился как-то смяг­чить происходившее, заверяя его в полном уваже­нии, и предложил ему в качестве компенсации неко­торую сумму денег. Госснер отказался и вернул их, сказав, что “Господь, которому он служил, богаче императора”. Некоторые из его сочинений были сожжены, другие конфискованы. Так преследуемый посланник Христа вновь отправился искать себе зем­ное пристанище. Сопровождаемый эскортом каза­ков, Госснер с некоторыми своими духовными уче­никами пересек границу.

Его въезд в Берлин не был отмечен торжествен­ной игрой духовых инструментов и поступью завое­вателя. Как точно он отметил: “Я был подобен отцу, которого в один день лишили всех его детей”. Дру­зья увидели, что чувство печали наложило неизглади­мый отпечаток на его лицо.

Биограф Госснера рассказывал: “Преследователи не оставили его до самой смерти: синод, обществен­ные и официальные учреждения всячески старались уличить проповедника, преследуя от одного места слу­жения к другому, от Дуная до Невы. Он испытывал ужас и тревогу от названия, какого бы то ни было официального учреждения ’ ’.

После недолгого пребывания в Берлине Госснер направился в Гамбург, а оттуда, в конце концов, в Лейпциг, где он оставался в течение двух лет. Это был период кажущейся пассивности, который пре­доставил ему возможность писать еженедельную про­поведь и отсылать ее в церковь в Санкт-Петербурге. Кроме того, будучи в Лейпциге, он написал свои ра­боты “Духовная шкатулка”, “Жизнь Мартина Буса” и “Семейная кафедра”. Он привлекался к ответствен­ности полицией, выдвинувшей ему обвинение в том, что “не принадлежа к какой бы то ни было конфес­сии, он говорил о себе как о христианине”. Его ответ они признавали неудовлетворительным.

Но этот прилежный ученик школы Божьей был полон намерений, довести свое обучение до конца. Его биограф рассказывает: “Это образование было сопряжено с болью и муками. На каждом шагу ему приходилось останавливаться и взывать: “Умри, Адам! Живи, Иисус!” Это было полное уничтожение чело­веческого “я”; постижение уроков, которые были повторены до того, как они были изучены. Жизнь веры вовсе не является простой вспышкой; эффек­тивная молитва — это не легкий и непрерывный поток первой любви. Все это приходит в результате длительного, терпеливого и в какой-то степени даже сурового обучения. Чему бы ни учился Госснер, он всегда преследовал одну и ту же цель — приблизить­ся к Господу”.

Во время своего пребывания в Лейпциге Госснер из католической церкви окончательно перешел в про­тестантскую веру. Это явилось лишь внешним ак­том, свидетельствовавшим о том, что происходило у него в душе на протяжении тридцати лет. Его друг Сэйлер научил его, как уберечь духовную истину от мертвых форм. Он высоко ценил братство, о кото­ром узнал, даже будучи в римской католической цер­кви. Он взял много хорошего оттуда, о чем никогда не сожалел. Он понимал, что и там были истинные члены Церкви Христа. Он понимал, что те же самые узы братства существовали и в Гернгуте, и в Базеле, и в Нюрнберге. Он видел, что у протестантов есть не­большая горстка верных людей, и то же было среди католиков; для них, этих людей, Иисус, воистину, яв­лялся “всем во всем”. Совершенно необходимо было признать, что он своим взглядом проникал за грани­цы видимой Церкви, однако в то же время сознавал, что в ее лоне находилось истинное тело верующих. Другими словами, он видел Церковь внутри церкви.