Содержание
ПЛОТНОСТЬ НАСЕЛЕНИЯ В ГЕРМАНИИ
КНЯЗЬЯ И ХУННИ
СМЕНА ПОСЕЛЕНИЙ И ПАШЕН
ВЕЛИЧИНА ДЕРЕВЕНЬ
ТУНГИН
НОВЕЙШАЯ ЛИТЕРАТУРА
Чтобы понять организацию военного дела германцев, необходимо сперва изучить социально-политические условия жизни этого народа.
Германцы, подобно галлам, не знали политического единства. Они распадались на племена, из которых каждое занимало в среднем область с площадью, равной приблизительно 100 кв. милям1. Пограничные части области не были населены из опасения неприятельского нашествия. Поэтому можно было даже из самых отдаленных поселков достигнуть расположенного в центре области места народного собрания в течение однодневного перехода.
Так как очень большая часть страны была покрыта лесами и болотами и поэтому жители ее лишь в очень незначительной степени занимались земледелием, питаясь главным образом молоком, сыром и мясом, то средняя плотность населения не могла превышать 250 человек на 1 кв. милю. Таким образом, племя насчитывало приблизительно 25.000 человек, причем более значительные племена могли достигать 35.000 или даже 40.000 человек. Это дает 6.000—10.000 мужчин, т.е. столько, сколько в самом крайнем случае, учитывая 1.000—2.000 отсутствующих, может охватить человеческий голос и сколько может образовать целостное и способное обсуждать вопросы народное собрание. Это всеобщее народное собрание обладало высшей суверенной (верховной государственной) властью.
Племена распадались на роды, или сотни. Эти объединения называются родами, так как они были образованы не произвольно, а объединяли людей по естественному признаку кровной связи и единства происхождения. Городов, в которые могла бы отливать часть прироста населения, образовывая там новые связи, еще не было. Каждый оставался в том союзе, внутри которого он родился. Роды назывались также сотнями, ибо в каждом из [10] них насчитывалось около 100 семей или воинов2. Впрочем эта цифра на практике часто бывала больше, так как германцы употребляли слово “сто, сотня” в смысле вообще большого округленного числа. Цифровое, количественное наименование сохранялось наряду с патриархальным, так как фактическое родство между членами рода было очень далеким. Роды не могли возникнуть в результате того, что первоначально жившие по соседству семьи в течение столетий образовали крупные роды. Скорее следует считать, что слишком разросшиеся роды должны были разделиться на несколько частей для того, чтобы прокормиться на том месте, где они жили. Таким образом, определенный размер, определенная величина, определенное количество, равное приблизительно 100, являлись образующим элементом объединения наряду с происхождением. И то и другое давало свое название этому союзу. Род и сотня тождественны.
Род (или сотня), в состав которого входили, как мы можем предположить, от 400 до 1000, а иногда, может быть, и до 2000 человек, владел округом площадью, равной одной или нескольким кв. милям, и населял деревню. Германцы строили свои хижины не стена к стене, не фасадом к фасаду, а так, как они это находили удобным, в зависимости от места расположения леса или ручья. Но в то же время это не были и отдельные хутора, подобно тем, которые теперь преобладают во многих частях Вестфалии. Это были скорее общие поселки с отдельно стоящими и широко разбросанными постройками. Земледелие, которым главным образом занимались женщины и те из мужчин, которые не годились для охоты и для войны, имело очень незначительное распространение. Чтобы иметь возможность обрабатывать нетронутую и плодородную почву, германцы часто переносили свои поселки с одного места на другое внутри своего округа. Даже в более поздние времена германское право относило дом не к недвижимости, а к движимому имуществу. Хотя, как мы это уже видели выше, на 250 человек населения приходилось в среднем 1 кв. миля площади, а на одну деревню с населением в 750 человек3 приблизительно 3 кв. мили, тем не менее не было никакой возможности использовать очень много пахотной земли иначе, как посредством этих переносов. Германцы не были уже кочевниками, но все же они были очень слабо связаны с землей и с почвой.
Члены рода, являвшиеся в то же время соседями по деревне, образовывали во время войны одну общую группу, одну орду. Поэтому еще теперь на севере называют военный корпус “thorp”, а в Швейцарии говорят “деревня” — вместо “отряд”, “dorfen” — вместо “созывать собрание”, да и теперешнее немецкое слово “войско”, “отряд” (Truppe) происходит от этого же самого корня. Перенесенное франками к романским народам, а [11] от них вернувшееся в Германию, оно до сих пор хранит воспоминание об общественном строе наших предков, уходящем в такие древние времена, о которых не свидетельствует ни один письменный источник. Орда, которая шла вместе на войну и которая вместе селилась, была одной и той же ордой. Поэтому из одного и того же слова образовались названия поселения, деревни и солдат, войсковой части4.
Таким образом, древнегерманская община является: деревней — по типу поселения, округом — по месту расселения, сотней — по своим размерам и родом — по своим внутренним связям. Земля и недра не составляют частной собственности, а принадлежат совокупности этой строго замкнутой общины. Согласно более позднему выражению, она образует областное товарищество (Markgenossenschaft).
Римляне не имели в своем языке соответствующих слов, которые могли бы целиком выразить все эти понятия, поэтому они были принуждены прибегать к описательным оборотам. Латинское слово “род” (gens), которое ближе всего подошло бы для этой цели, уже превратилось в почти лишенную всякого содержания форму и потому не могло вызвать в римлянах никакого представления. Поэтому германские роды Цезарь называет “роды и родственные союзы людей, совместно обрабатывающих землю”, для того чтобы выразить мысль, что в этих поселениях имеется налицо подлинная кровная связь. Тацит говорит, что “семьи и близкие родственники” стояли в поле всегда рядом и что “совокупности” (universi) совместно владели пахотной землей. Равным образом и Павел Диакон еще ясно чувствовал, что это явление германской жизни не может быть точно передано никаким латинским словом. Поэтому он сохранил германское слово “fara” (род, того же корня, что латинский глагол “pario”, “peperi” — рождаю) в своей книге, написанной по-латински, причем он прибавил к нему три латинских перевода: “роды”, “линии родства”, “фамилии” (generationes, lineas, prosapias)5. Также трудно было перевести и германское слово “деревня”. Римская деревня была маленькой и замкнутой, построенной наподобие города. Поэтому, для того чтобы дать представление о более разбросанных и более обширных германских поселениях, занимающих большую территорию, Тацит называл их “деревни и сельские округа”.
Во главе каждой общины стоял избираемый чиновник, который носил название “альдерман” (старейшина), или “хунно”, подобно тому как община называлась либо “родом”, либо “сотней”. Ульфила называет евангельского сотника (центуриона) “хундафат”. У англо-саксов мы встречаем аналогичный термин “эльдермен”, а в Норвегии — “Herredsonige”, “Hersen”. В Германии слово “хунно” сохранялось в течение всех Средних веков в названиях “хунне”, “хун”, “хундт”, обозначающих сельского старосту. Это слово существует еще и поныне в Семиградье в своей современной форме “хон”.
Альдерманы, или хунни, являются начальниками и руководителями общин во время мира и предводителями мужчин во время войны. Но они живут с народом и в народе. В социальном отношении они такие же свободные члены общины, как и все другие. Их авторитет не настолько высок, чтобы сохранить мир при крупных распрях или тяжелых преступлениях. Их положение не настолько высоко, а их кругозор не настолько [12] широк, чтобы руководить политикой. В каждом племени были один или несколько благородных родов, стоявших высоко над свободными членами общины, которые, возвышаясь над массой населения, образовывали особое сословие и вели свое происхождение от богов. Из их среды общее народное собрание выбирало нескольких “князей”, “первейших”, “principes”, которые должны были ездить по округам (“по деревням и селам”), чтобы творить суд, вести переговоры с иноземными государствами, совместно обсуждать общественные дела, привлекая к этому обсуждению также и хунни, для того чтобы затем вносить свои предложения на народных собраниях. Во время войны один из этих князей в качестве герцога облекался верховным командованием.
В княжеских родах, — благодаря их участию в военной добыче, дани, подаркам, военнопленным, которые им отбывали барщину, и выгодным бракам с богатыми семьями, — сосредоточились крупные, с точки зрения германцев, богатства6. Эти богатства дали возможность князьям окружить себя свитой, состоящей из свободных людей, храбрейших воинов, которые поклялись в верности своему господину на жизнь и на смерть и которые жили вместе с ним в качестве его сотрапезников, обеспечивая ему “во время мира пышность, а во время войны защиту”. И там, где выступал князь, там его свита усиливала авторитетность и значение его слов.
Конечно, не было такого закона, который категорически и положительно требовал бы, чтобы в князья выбирался лишь отпрыск одного из благородных семейств. Но фактически эти семьи настолько отдалились от массы населения, что не так-то легко было человеку из народа перешагнуть эту черту и вступить в круг благородных семейств. И с какой стати община выбрала бы в князья человека из толпы, который ничем не возвышался бы над всяким другим? Все же нередко случалось, что те хунни, в семьях которых в течение нескольких поколений эта должность сохранялась и которые благодаря этому достигли особого почета, а также и благосостояния, вступали в круг князей. Именно так шел процесс образования княжеских семейств. И то естественное преимущество, которое имели при выборах чиновников сыновья отличившихся отцов, постепенно создало привычку выбирать на место умершего — при условии соответствующей квалификации — его сына. А преимущества, связанные с положением, настолько возвышали такую семью над общим уровнем массы, что остальным становилось все труднее и труднее с нею конкурировать. Если мы теперь в общественной жизни ощущаем более слабое действие этого социально-психологического процесса, то это объясняется тем, что другие силы оказывают значительное противодействие такому естественному образованию сословий. Но нет никакого сомнения в том, что в древней Германии из первоначально выбираемого чиновничества постепенно образовалось наследственное сословие. В покоренной Британии из древних князей появились короли, а из эльдерменов [13] — эрли (графы). Но в ту эпоху, о которой мы сейчас говорим, этот процесс еще не закончился. Хотя княжеское сословие уже отделилось от массы населения, образовав класс, хунни все еще принадлежат к массе населения и вообще на континенте не обособились еще в качестве отдельного сословия.
Собрание германских князей и хунни называлось римлянами сенатом германских племен. Сыновья самых благородных семей облекались уже в ранней молодости княжеским достоинством и привлекались к совещаниям сената. В остальных случаях свита была школой для тех из юношей, которые пытались вырваться из круга свободных членов общины, стремясь к более высокому положению.
Правление князей переходит в королевскую власть, когда имеется налицо лишь один князь или когда один из них отстраняет или покоряет других. Основа и сущность государственного строя от этого еще не изменяются, так как высшей и решающей инстанцией все еще, как прежде, остается общее собрание воинов. Княжеская и королевская власть еще принципиально так мало друг от друга отличаются, что римляне иногда применяют титул короля даже там, где имеются налицо даже не один, а два князя7. И королевская власть, так же как и княжеская, не передается по одному лишь наследству от одного ее носителя к другому, но народ облекает этим достоинством имеющего наибольшие на это права посредством выборов иди называя его имя криками (par acclamation, durch Zuruf). Физически или умственно неспособный для этого дела наследник мог быть и был бы при этом обойденным. Но хотя, таким образом, королевская и княжеская власть прежде всего отличались друг от друга лишь в количественном отношении, все же, конечно, имело громадное значение то обстоятельство, находилось ли начальство и руководство в руках одного или нескольких. И в этом, несомненно, скрывалось очень большое различие. При наличии королевской власти была совершенно устранена возможность противоречия, возможность предлагать народному собранию различные планы и делать различные предложения. Суверенная власть народного собрания все больше и больше превращается в одни лишь восклицания. Но это одобрение восклицанием остается необходимым и для короля. Германец сохранил и при короле гордость и дух независимости свободного человека. “Они были королями, — говорит Тацит (13, 54), — насколько вообще германцы позволяли собою править”.
Связь между округом-общиной и государством была довольно свободной. Могло случиться, что округ, меняя место своего поселения и перемещаясь все дальше и дальше, мог постепенно отделиться от того государства, к которому он ранее принадлежал. Посещение общих народных собраний становилось все более и более затруднительным и редким. Интересы уже изменились. Округ находился лишь в своего рода союзных отношениях с государством и образовал со временем, когда род количественно возрастал, свое особое государство. Прежняя семья хунно превращалась в княжескую семью. Или же случалось так, что при распределении между различными князьями судебных округов князья организовывали свои округа в качестве отдельных единиц, которые они крепко держали в своих руках, постепенно образуя королевство, и затем отделялись от государства. На это нет прямых указаний в источниках, но это отражается в неопределенности сохранившейся терминологии. Херуски и хатты, которые являются племенами в смысле государства (civitates), владеют настолько широкими территориями, что мы скорее должны видеть в них союз государств. Относительно многих [14] племенных названий можно сомневаться, не являются ли они простыми названиями округов. И опять слово “округ” (pagus) может применяться часто не к сотне, но к княжескому округу, который охватывал несколько сотен. Наиболее крепкие внутренние связи находим мы в сотне, в роде, который вел внутри себя полукоммунистический образ жизни и который не так легко распадался под влиянием внутренних или внешних причин.
Моя концепция социально-политического строя германцев, которая существенно отличается от господствующих взглядов, мною впервые изложена и подробно обоснована в 81-м томе “Прусского ежегодника” (3-й вып., 1895 г.). Я приведу здесь еще раз наиболее существенные моменты моей аргументации.
Решающим пунктом является тождество между родом и сотней. То, что сотня является округом, по моему мнению, уже достаточно хорошо доказано Вайцем. Новейшие исследователи — Зибель, Зикель, Эрхардт, Бруннер, Шредер — приняли вместо этого за округ область, в состав которой входило не менее 2000 воинов. Однако, такое положение нельзя доказать. Слово “округ” (pagus), о котором прежде всего здесь идет речь, является в римском смысле вообще территориальным округом, подразделением какой-либо страны или местности неопределенных размеров. Цезарь делит гельвециев на четыре “округа”. Ясно, что эти округа не только не могли быть сотнями, но даже должны были быть значительно больше тысячи. Поэтому мы должны признать число гельвециев настолько возросшим, что они уже не могли управляться одним общим народным собранием и распались на четыре обособленные единицы которые объединялись вместе посредством союзных установлений. Так как эти четыре единицы во внешних сношениях всегда выступали в качестве единого целого, то римлянин и назвал государства гельвециев простыми округами. Для разрешения нашего вопроса эти виды округов совершенно исключаются, так же как и “округа” Средних веков, которые приблизительно соответствовали древним племенам.
Максимальной величиной, которую можно принять для древнегерманских округов, является тысяча. О ней можно было говорить до тех пор, пока не было точных представлений о численности и плотности населения германского племени. Если же правильно то, что при тех культурных и экономических условиях, в которых находилась древняя Германия, на одной кв. миле не могло жить в среднем больше, чем приблизительно 250 человек, то тем самым отпадает и тысяча. Конечно, мы можем себе представить, что племя, имевшее трех или четырех князей определяло каждому из них в качестве судебного округ, насчитывавший приблизительно 1200—2000 воинов, причем вполне возможно, что даже такой округ порой назывался “pagus”8. Но если мы уясним себе существо сотни и характер ее поселения, то уже не сможем сомневаться в том, что римляне, когда они говорили о германских округах, преимущественно имели в виду сотни. И так как саксы даже в позднее Средневековье употребляли для этой же цели слово “го”, то мы с полным правом можем применить это же слово в техническом его смысле для обозначения сотен уже в глубокой древности, не отрицая в то же время возможности того, что германцы могли его употреблять в таком же общем смысле, в каком мы теперь употребляем слово “округ”.
Мы подходим, таким образом, к сотне. Новейшая гипотеза Бруннера, к которой присоединился и Рихард Шредер, гласит, что сотня являлась персональным союзом, войсковой частью, находившейся под начальством вождя, которая хотя и не всегда точно соответствовала цифре 100, потому что роды должны были всегда, сохраняя свое единство, находиться вместе, однако же время от времени из военных соображений подвергалась регулированию своего численного состава.
[15] Эта гипотеза вызывает против себя следующие возражения. Твердо установлено, что германцы шли на войну, сгруппированные по родам. Но нет никаких оснований предполагать, что эти роды были искусственно сформированы в сотни. Город-государство, подобно Риму, должен был искусственно разделить своих воинов на центурии (сотни) ради поддержания порядка, так как уже не существовало подходящих естественных союзов. Роды же ни при каких обстоятельствах не могли быть столь малочисленны. И если бы роды все же были слишком малы, то деревни во всяком случае дали бы германцам прекрасное основание для подразделения их войска; поэтому совершенно непонятно, почему в течение долгого времени и повсеместно среди всех германцев на протяжении многих столетий должен был укрепляться и окончательно утвердиться искусственный способ персонального деления на сотни.
И это тем более невероятно, что, как мы уже видели, предводителем такого отряда являлся хунно, бывший чиновником, который всегда выступал в этой роли и который, очевидно, был искони существовавшим и собственно предназначенным для этой цели предводителем этой маленькой части. Как могло бы это быть, если бы он стоял во главе менявшегося обычно персонального объединения, если бы сотня не была как раз чрезвычайно прочным и длительным союзом и если бы в этом союзе собственно корпоративная жизнь не пульсировала в нем самом, а пульсировала бы лишь в его подразделениях, в родах?
Наконец — самое решающее соображение: невозможно себе представить, что несколько родов образовывали вместе одну сотню, так как род был для этого слишком велик. Дион Кассий (кн. 71, гл. II) сообщает нам, что германцы заключили мир с Марком Аврелием частично в качестве родов, а частью в качестве племен. Эти роды никак не могли быть маленькими корпорациями, состоявшими из 10—20 семей. Об этом же самом говорит цитированный нами выше рассказ, приведенный Павлом Диаконом (II, 9). Но если мы будем принуждены представить себе, что роды являлись союзами, состоявшими из 100, а часто и из нескольких сотен воинов, то отсюда само собой будет проистекать, что опять-таки и сотня не могла быть подразделением рода, а что род и сотня были тождественны. Именно этим и только этим объясняется постоянное и длительно существовавшее положение хунно у всех германских народов в качестве начальника рода, или альдермана.
К тому же самому выводу мы приходим, исходя из хозяйственных отношений. Твердо установлено, что именно роды совместно владели землями и раздавали пахотные участки отдельным лицам, причем отсюда не проистекала частная собственность. Помимо приведенных выше свидетельств Диона Кассия и Павла Диакона, совершенно ясно, что в одной деревне не могло жить одновременно несколько родов, ибо это привело бы к установлению не только излишней, но и совершенно невыносимой посредствующей инстанции между отдельной семьей и деревней. Даже еще в более поздние времена9 деревни в источниках называются “родословиями”; “триба” в древнем верхненемецком переводится через “хунни”, а “принадлежащие к одной трибе члены трибы” — словом “хунилунга”10, что означает “родственники”, “члены рода”, “родичи”. У англо-саксов слово “мегд” (род) имеет значение территории, провинции, родины. Таким образом, род и деревня были тождественны, причем не исключается возможность того, что подчас многие из них состояли из довольно далеко отстоящих друг от друга поселений. Но и это на практике случалось редко, так как в интересах взаимной помощи поселки не должны были быть слишком маленькими, причем политически во всяком случае существовал лишь один союз, а именно тот, который смотрел на себя как на господина всей земельной территории и который ее распределял между отдельными лицами.
Этот союз или эта деревня должны были иметь для своего хозяйственного управления начальника, который был значительной и авторитетной личностью, так как общинная пашня, луга, лес, выгон и охрана стад, посев и жатва, пожарная опасность и взаимная помощь, [16] будучи объектами его деятельности, непрерывно требовали ее проявления. Не только ничем и нигде не доказано, что существовал чиновник, подчиненный хунно, но и без того совершенно ясно, что начальник деревни, которая одновременно являлась и родом, был слишком значительной личностью, чтобы иметь близко над собой власть хунно, который к тому же не так уже высоко стоял на социальной лестнице. Старейшина рода и начальник деревни неизбежно вытеснили бы должность хунно. Оба стояли бы слишком близко друг к другу, чтобы терпеть один другого близ себя. К тому же совершенно ясно, что хунно был бы слабейшим. Таким образом, это деление является невозможным. Военачальник, иногда имевший под своим начальством несколько деревень или родов, мог существовать, но власть хунно, которая в качестве общегерманского установления утвердила себя на протяжении многих столетий и которая постоянно снова появлялась, была далеко не временным являнием и должна была стоять в тесной зависимости от очень прочной корпорации. Поэтому хунно ни в коем случае не мог стоять наряду с начальником деревни или старейшиной рода, имевшим в своих руках хозяйственное руководство союзом, а как раз им-то и являлся. Тождество должностных лиц указывает на тождество корпораций: род совпадает с деревней, а деревня с сотней.