Однако в рамках постсекулярной парадигмы наука пытается ответить и на вопрос о том, какие практические следствия для функционирования современного, прежде всего демократического, общества будет иметь новая ситуация. Именно в этом отношении решающий вклад в разработку постсекулярной парадигмы внес Юрген Хабермас. Во многом продолжая линию размышлений, начатую Джоном Ролзом[19] в работах о «публичном использовании разума», Хабермас поставил вопрос о том, «как мы должны понимать свою роль в качестве членов постсекулярного общества и чего ожидать друг от друга, если мы хотим обеспечить в наших исторически прочных национальных государствах цивилизованное обращение граждан друг с другом, несмотря на беспрецедентное разнообразие культур и религиозных мировоззрений?»[20]
Подобная постановка вопроса вытекает из самих принципов функционирования современного конституционного демократического государства. Чарльз Тейлор обращает внимание на то, что начиная с XVII века космическорелигиозные концепции политического порядка сменились в Европе представлениями, что общество «восходит снизу» и существует для защиты, а также взаимной выгоды равных друг другу членов. Такого рода теории содержат в себе очень мощное нормативное измерение, освящающее три ключевых принципа: 1) права и свободы членов общества; 2) их равенство друг перед другом; 3) принцип основания права на согласии людей[21]. Эти нормативные принципы требуют равного вовлечения всех членов общества в дискуссии, касающиеся общезначимых вопросов. Законы и институты подобного общества должны вытекать из согласия и убежденности в том, что общество и его будущее принадлежит всем членам без исключения.
И здесь возникает проблема плюрализма мировоззрений тех граждан, которые в идеале должны достигать согласия. Монологический диктат какого-то одного мировоззрения (например, секулярного) более невозможен, причем сразу по двум причинам. Нормативный аспект нами уже обозначен: требование равенства граждан вне зависимости от их мировоззрения и основание современного общества на согласии всех его членов. Но есть и второй аспект — эпистемологический, возникший в связи с разочарованием в возможностях науки и основных секулярных мировоззрений дать ответ на ключевые морально-практические вопросы, волнующие человека. Уже упоминавшийся Хосе Казанова объясняет факт активизации религий в публичном пространстве именно тем тупиком, в который общества заводит секулярная модернизация. Приветствуя феномен «публичных религий», Казанова отмечает, что он способен сыграть позитивную роль, в частности, скорректировать некоторые из опасных перегибов современности, так как «религия нередко служила и продолжает служить в качестве оплота против "диалектики просвещения", как защитник прав человека и гуманистических ценностей против секулярных сфер и их притязаний на абсолютную внутреннюю функциональную автономию»[22]. У Юргена Хабермаса схожая интерпретация: его интерес к религиям — во многом сугубо функциональный — связан именно с осознанием того, что религиозные традиции могут помочь «сходящей с рельсов модернизации»[23].
Постсекулярная установка, согласно Хабермасу, предполагает новые условия взаимодействия между светскими и религиозными группами, каждая из которых опирается на свой интеллектуальный, культурный и ценностный фундамент. В их рамках следует выработать справедливый консенсус, для достижения которого обе стороны должны возложить на себя равное бремя по обеспечению плодотворной коммуникации.
Секулярной стороне нужно умерить свой пыл и не просто признать за оппонентами право на полноценное существование и участие в общественно-политической жизни, но еще и допустить наличие в религиозном дискурсе некоторого истинного «когнитивного содержания», которое должно быть распознано и переведено на общедоступный светский язык, а затем использовано для укрепления основ современного конституционного демократического государства.
Религиозная сторона, в свою очередь, должна, во-первых, примириться с наличием иных религий и мировоззрений и занять по отношению к ним «эпистемическую установку», то есть продемонстрировать готовность иметь эти альтернативы в виду, не подвергая, естественно, сомнению исключительность собственного учения о спасении. Во-вторых, религиозные граждане должны занять «эпистемическую установку» по отношению к «своенравию секулярного знания и к общественно институционализированной монополии научных экспертов на знание». Это подразумевает признание того, что «автономный процесс познания не может впасть в противоречие с высказываниями, релевантными для спасения». Наконец, в-третьих, «религиозные граждане должны найти эпистемическую установку к тому приоритету, которым секулярные основания обладают и на политической арене»[24]. Если обе стороны окажутся готовыми возложить на себя подобное бремя, то постсекулярное общество окажется устойчивой и взаимовыгодной формой существования носителей разных мировоззрений.
Последнее из выдвигаемых требований к религиозным гражданам наиболее интересно: будучи рационалистом, Хабермас однозначно утверждает эпистемологический приоритет секулярного мировоззрения как более рационального, более универсального и, соответственно, более весомого для развития общества. Не будем сейчас останавливаться на вопросе о том, насколько верна эта позиция Хабермаса, отметим лишь, что именно в этом пункте разворачиваются наиболее активные дискуссии, касающиеся постсекулярного общества: если религиозное мировоззрение менее весомо, чем секулярное, но при этом его носители все же могут участвовать в публичных дискуссиях, то до каких пределов? Иными словами, где именно должен быть установлен фильтр, пропускающий религиозные содержания дальше лишь при условии перевода на универсальный и общедоступный язык секулярного мировоззрения? При входе в публичное пространство? При входе в институты светского государства? При входе в нормативные документы светского государства?
Линия размышлений о постсекулярном, заданная Хабермасом, до сих пор является одной из магистральных. Отсюда вырос продолжающийся до сих пор спор «инклюзивистов» и «эксклюзивистов»[25], предлагающих разные способы
устройства публичного пространства в ситуации, когда ни одно мировоззрение уже не может, исходя из уверенности в собственной большей рациональности, по умолчанию претендовать на право «монологического диктата».
Таким образом, во втором значении постсекулярное — это новая нормативная установка, позволяющая гарантировать стабильное существование современных демократических обществ в условиях беспрецедентного плюрализма и невозможности монологического диктата какого-то одного якобы более рационального и потому привилегированного мировоззрения (в частности, мировоззрения секулярного).