Дореволюционные историки, как правило, отрицали существование в нашей стране сословно-представительной государственности в XVI веке. Мнения историков советского периода по этому вопросу расходятся, причем заметна тенденция - от скептического отношения к признанию российского сословного представительства в дореволюционной России - к осторожным высказываниям о ней в период 30-40 гг., затем - через абсолютное признание безусловности наличия в России сословно-представительского управления, сходного с подобными органами в западноевропейских странах, - к полному отрицанию такового в последние годы.
Некоторые из советских историков форму русской государственности времен Ивана Грозного определяют как самодержавие с боярской думой и боярской аристократией. Именно такую концепцию в 30-40 гг. предложил Смирнов И.И.. Основными чертами развития монархии в России он считал борьбу феодальной знати, отстаивающей политические порядки и традиции периода феодальной раздробленности “против царской власти и централизованного государства”, а наиболее прогрессивной формой централизации - “создание буржуазного строя, основанного на бюрократических началах” и опирающегося на местное дворянство - “главную опору власти”. По мнению другого советского историка - Н.Е.Носова - всякая позитивная роль земских сословных органов, а тем более боярской думы при такой постановке вопроса полностью исключается.[1]
Другие исследователи считают, что русское государство XVI в. было самодержавной монархией с аристократической боярской думой лишь до определенного времени - в частности до земского собора 1566 г., а затем пошло по пути превращения в сословно-представительную монархию. По мнению А.А.Зимина, например, Россия первой половины XVI века представляла собой сословную монархию, а с 1549 г., когда был созван так называемый “собор примирения”, превратилась в сословно-представительную монархию. Согласно концепции Н.Е.Носова, в 50-х годах XVI века - в период избранной рады - в России сложились устои сословно-представительной монархии и в годы опричнины в стране установился режим военно-феодальной диктатуры дворян-крепостников. С.О.Шмидт полагает, что первые сословные учреждения в России XVI в. (земские соборы) формируются тогда же, когда становятся заметными первые признаки абсолютизма. В подобном ходе событий он видит аналогию с историей Западно-Европейских стран, где укрепление абсолютистских начал в государственном строе сопровождалось развитием парламентаризма. Одновременно Шмидт отмечает прочность традиций “сословного представительства в России”, отдаленным предшественником которого он считает древнерусский княжеский “снем”.[2]
Сторонником теории складывания в России сословно-представительной монархии является и Л.В.Черепнин, который считает к тому же, что процесс формирования сословно-представительной монархии начинается задолго до середины XVI века, когда появились первые соборы. Этот процесс он ведет с конца XV в., указывая на генетическую связь земских соборов с институтами предшествующего времени.[3]
Среди историков бытуют также самые различные мнения относительно сроков формирования в России монархического строя. Одни исследователи связывают его зарождение с личностью Ивана III (и таких большинство), другие ведут монархические начала на Руси со времен Рюрика, третьи - с его потомков, в частности - с Дмитрия Донского, четвертые - со времен Ивана IV, когда “вместо раздробленных масс” было создано единое “государственное тело”.[4]
|
|
|
|
Более подробно позиции отечественных историков - как советского периода, так и современных - будут рассмотрены непосредственно в тексте работы.
Новые пути исследования истории крестьянства открывает систематическое изучение комплекса новгородских писцовых книг. Трудами Л. В. Даниловой, В. Н. Вернадского и коллектива ленинградских ученых под руководством А. Л. Шапиро значительно продвинулось вперед изучение форм феодальной ренты в Новгородской земле. Собрав большой материал, показывающий рост товарного производства в деревне с конца XV в., Д. П. Маковский, несомненно, преувеличил роль «новых» (капиталистических) явлений на Руси. Много сделали советские ученые (А. И. Яковлев, В. М. Панеях, Е. И. Колычева и др.) для изучения такой своеобразной категории феодального населения, как холопство.
Вопрос Опричнина
Особенность трактовки царя Ивана у Н. М. Карамзина заключается в том, что Карамзин был превосходный писатель и моралист, поэтому он, живописуя опричнину, естественно, создал чрезвычайно яркую и выразительную картину всего того, что творилось в то далекое время. С. М. Соловьев смотрел на вещи под совершенно иным углом зрения. Он говорил в первую очередь о государственности, видел в опричнине столкновение старого и нового и как бы отделял жестокости царя Ивана, его террор от процесса социального и экономического. Если хотите, и политические процессы рассматривались как бы совершенно самостоятельно. С точки зрения исторической науки это был, бесспорно, шаг вперед. Эта точка зрения получила дальнейшее развитие, и С. Ф. Платонов создал концепцию, которая дожила до наших дней и попала во все учебники — даже при советской власти.
|
|
Опричнина, по мнению Ключевского, не несла никого политического смысла, а сам царь был «нервный и одинокий», который «потерял нравственное равновесие, всегда шаткое у нервных людей, когда они остаются одинокими».
Василий Осипович в своем «Курсе русской истории» пишет, что для Ивана Грозного идея бежать от своих бояр, стала его безотвязной думой. В доказательство историк приводит отрывок из духовной царя, написанной около 1572 г.: «По множеству беззаконий моих распростерся на меня гнев божий, изгнан я боярами ради их самовольства из своего достояния и скитаюсь по странам». В результате, опричнина получила значение «политического убежища, куда хотел укрыться царь от своего крамольного боярства, которое должно было ограждать личную безопасность царя. Ей указана была политическая цель, для которой не было особого учреждения в существовавшем московском государственном устройстве. Цель эта состояла в том, чтобы истребить крамолу, гнездившуюся в Русской земле, преимущественно в боярской среде. Опричнина получила назначение высшей полиции по делам государственной измены».
Выводы Ключевского основываются еще и на том, что опричнина не отвечала политическому вопросу, стоявшим тогда на очереди, а также не устраняла затруднения, которым она была вызвана. Под затруднением историк имеет в виду столкновения между Иваном IV и боярством. Столкновения эти, по мнению историка, исходили из того, что «бояре возомнили себя властными советниками государя всея Руси в то самое время, когда этот государь, оставаясь верным воззрению удельного вотчинника, согласно с древнерусским правом, пожаловал их как дворовых слуг своих в звание холопов государевых. Обе стороны очутились в таком неестественном отношении друг к другу, которого они, кажется, не замечали, пока оно складывалось, и с которым не знали что делать, когда его заметили». Выходом из такой ситуации и стала опричнина, попыткой «жить рядом, но не вместе».
Василий Осипович говорит о том, что в данном случае было только два выхода:
1. Устранить боярство как правительственный класс и заменить его другими, более гибкими и послушными орудиями управления;
2. Разъединить боярство, привлечь к престолу наиболее надежных людей из боярства и с ними править, как и правил Иван в начале своего царствования.
У Ивана Грозного не получилось реализовать ни один из выходов.
Второй вариант не захотел или не мог, а первый захотел, но не смог. Как написал историк: «В беседах с приближенными иноземцами царь неосторожно признавался в намерении изменить все управление страной и даже истребить вельмож. Но мысль преобразовать управление ограничилась разделением государства на земщину и опричнину, а поголовное истребление боярства осталось нелепой мечтой возбужденного воображения: мудрено было выделить из общества и истребить целый класс, переплетавшийся разнообразными бытовыми нитями со слоями, под ним лежавшими».
Ключевский указывает то, что Ивану Грозному следовало действовать против политического положение всего боярства, а не против отдельных лиц. Царь же делает все наоборот: не имея возможности изменить не удобный для него политический строй, он подвергает гонениям и казням отдельных ненавистных для него лиц, но при этом оставляет боярство во главе земского управления.
Еще одним доводом Василий Осипович считает то, что политическая сила бояр, которую так опасается Иван IV, на самом деле была не так опасна. К моменту возникновения опричнины влияние боярства уже было подорвано условиями созданными при московском объединении Руси. Возможность дозволенного, законного отъезда, главной опоры служебной свободы боярина, ко времени царя Ивана уже исчезла: кроме Литвы, отъехать было некуда, единственный уцелевший удельный князь Владимир Старицкий договорами обязался не принимать ни князей, ни бояр и никаких людей, отъезжавших от царя. Служба бояр из вольной стала обязательной, невольной.
Обмен старинных княжеских вотчин на новые, который происходил при Иване III и его внуке, создал ситуацию, когда важнейшие служилые князья Одоевские, Воротынские и Мезецкие были перемещены с окраин, откуда они могли завести сношения с заграничными недругами Москвы, куда-нибудь на Клязьму или верхнюю Волгу, в чужую им среду, с которой у них не было никаких связей.
Еще одним минусом положения бояр было то, что они никогда не пользовались любовью и поддержкой у народа. Из всего этого Ключевский делает вывод, что «боярство не имело под собой твердой почвы ни в управлении, ни в народе, ни даже в своей сословной организации, и царь должен был знать это лучше самих бояр». Опричнина же, по мнению историка, как раз и сплотила бояр.
Что бы подтвердить свои выводы, Ключевский В. О. обращается к суждениям об опричнины ее современников. Он приводит доводы о том, что современники не говорят ни о заговорах, ни о покушении со стороны бояр. Так же он подчеркивает то, что если бы заговор бояр действительно существовал, то царю следовало «направлять свои удары исключительно на боярство, а он бил не одних бояр и даже не бояр преимущественно». Князь Курбский насчитывает свыше 400 жертв жестокости Ивана Грозного, а современники-иностранцы – свыше 10 тысяч.
Есть еще одно историческое подтверждение жестокости царя, которое приводит в своем труде Ключевский, – это помянники. В них государь заносил имена казненных и рассылал по монастырям для поминовения душ покойных с приложением поминальных вкладов. В некоторых из них число жертв возрастает до 4 тысяч. Но боярских имен в этих мартирологах сравнительно немного, зато сюда заносились перебитые массами и совсем не повинные в боярской крамоле дворовые люди, подьячие, псари, монахи и монахини.
Современники царя осуждали Ивана Грозного. Историк приводит такую цитату современников: «Воздвигнул царь, пишут они, крамолу междоусобную, в одном и том же городе одних людей на других напустил, одних опричными назвал, своими собственными учинил, а прочих земщиною наименовал и заповедал своей части другую часть людей насиловать, смерти предавать и дома их грабить. И была туга и ненависть на царя в миру, и кровопролитие, и казни учинились многие». Так опричнина «направленная против воображаемой крамолы, подготовляла действительную», «выводя крамолу, вводила анархию, оберегая государя, колебала самые основы государства».
С.Ф. Платонов считал, что смысл опричнины раскрыт исследованиями начала ХХ века, а современники Ивана Грозного ее не понимали. Царь не объяснял народу те меры, которые принимал. Поэтому в летописях можно найти строки о том, что царь «возненавидел грады земли своея» и в гневе разделил их и «яко двоеверны сотворил», и заповедал своей части «оную часть людей насиловати и смерти предавати».
С.Ф. Платонов полагал, что причины опричнины лежат в осознании Иваном Грозным опасности княжеской оппозиции. Не решаясь сразу распустить раду, царь терпел ее около себя, но внутренне от нее отдалился. Затем удалил из Москвы Сильвестра и А. Адашева. Попытки друзей вернуть их были отклонены. На недовольство бояр царь отвечал опалами, казнями, репрессиями.
С.Ф. Платонов писал: «Недовольный окружавшею его знатью, он (Иван Грозный) применил к ней ту меру, какую Москва применяла к своим врагам, именно – «вывод»… То, что так хорошо удавалось с врагом внешним, Грозный задумал испытать с врагом внутренним, т.е. с теми людьми, которые ему представлялись враждебными и опасными». Он решил переселить с удельных наследственных земель княжат в отдаленные от прежней оседлости места; вотчины делил на участки и жаловал их детям боярским, которые находились у него на службе.
По словам С.Ф. Платонова, в январе 1565 года Иван IV грозил оставить свое царство из-за боярской измены. Остался он во власти при условии, что ему не будут мешать «опала своя класти, а иных казнити, и животы их и статки имати, а учинити ему на своем государстве себе опричнину: двор ему себе и на весь свой обиход учинити особной». Таким образом, борьба с изменою была целью, а опричнина же являлась средством. Новый «особный двор» состоял из бояр и их детей, которым Грозный дал поместья в уездах городов, которые «поймал в опричнину». Это были опричники, предназначенные сменить опальных княжат на их удельных землях.
С.Ф.Платонов писал: «Царь последовательно включал в опричнину, одну за другой, внутренние области государства, производил в них пересмотр землевладения и учет землевладельцев, удалял на окраины или попросту истреблял людей, ему неугодных, и взамен их поселял людей надежных…Эта операция пересмотра и вывода землевладельцев получила характер массовой мобилизации служилого землевладения с явною тенденцией к тому, чтобы заменить крупное вотчинное (наследственное) землевладение мелким поместным (условным) землепользованием».
Прежде всего, царь казнил или переселял на окраины государства крупных землевладельцев, княжат и бояр. Крупные вотчины делил на мелкие доли, которые отдавал в поместье опричникам. При этом Грозный старых владельцев посылал на окраины, где они могли бы быть полезны в целях обороны государства. «Вся операция пересмотра и перемены землевладельцев в глазах населения носила характер бедствия и политического террора»- писал С.Ф. Платонов - «С необыкновенной жестокостью он без всякого следствия и суда казнил и мучил неугодных ему людей, ссылал их семьи, разорял их хозяйства. Его опричники не стеснялись «за посмех» убивать беззащитных людей, грабить и насиловать их».
К последствиям опричнины С.Ф. Платонов относил:
1. Все слои населения, попадавшие под действие опричнины, страдали в хозяйственном отношении и приводились из оседлого состояния в подвижное. Достигнутое государством состояние устойчивости населения было утрачено.
2. Опричнина и террор были всем ненавистны. Они поставили все население против жестокой власти и в то же время внесли рознь и в среду самого общества, что привело после смерти Грозного к всеобщим восстаниям.
В.Б. Кобрин относится к тем историкам, которые считали опричнину реформой, которая была направлена на уничтожение остатков удельно-княжеской старины, а также против сепаратистских устремлений Новгорода и на сопротивление церкви как мощной, противостоящей государству организации.
В своей работе «Иван Грозный» Кобрин пользуется методом интерпретации, предоставляя читателю лишь факты, оставляя за ним право самим делать выводы. Он сразу указывает на то, что в декабре 1964 года, за месяц до появления опричнины, ситуация в стране была очень тревожна. Обострение отношений Ивана IV с Избранной радой, Ливонская война, побег в Великое княжество Литовское опытного и видного воеводы князя Андрея Михайловича Курбского, обвинения в измене двоюродного брата царя старицкого князя Владимира Андреевича.
Отъезд Ивана Грозного из Москвы в Александрову слободу и отправление оттуда грамот митрополиту Афанасию и всему посадскому населению Москвы, Владимир Борисович называет «блестящим политический маневром талантливого демагога», спровоцировавшим возмущение народа против бояр и в результате позволившее царю диктовать свои условия, в составе которых была опричнина.
Описывая опричнину, историк указывает на ее кровавую деятельность: «опричники (их число за семь лет выросло примерно в четыре раза) были не только личной стражей царя, но и участниками многих боевых операций. И все же палаческие функции для многих из них, особенно для верхушки, были главными. Трудно перечислить все, хотя бы даже наиболее известные казни опричного времени. Нет и точных цифр». Кульминацией опричного террора стали конец 1569 – лето 1570 г., когда Иван Грозный по ложному доносу выступил в поход против Новгорода Великого. Тогда по подсчету Кобрина погибло 10–15 тысяч человек.
В этот же год начинаются гонения на многих руководителей опричнины. Были обвинены в измене и мучительно казнены более 100 человек. В качестве палачей орудовали и сам царь, и его двадцатишестилетний сын царевич Иван, и опричные бояре и воеводы. Чудовищная трагедия разыгрывалась на фоне начинавшейся в стране эпидемии чумы.
В 1571 году на Русь совершает побег крымский хан Девлет-Гирей. «Большая часть опричников, которые должны были держать оборону берега Оки в районе Калуги, на службу не вышла: воевать с мирным населением было привычнее и безопаснее, безнаказанность развратила. Опричнина из мрачного карательного механизма выродилась в шайку убийц с княжескими и боярскими титулами» – так описывает эти события в своем труде Кобрин. Хан Девлет-Гирей беспрепятственно подходит к Москве и поджигает ее. «Пожар бушевал три часа, пока хватало пищи огню. В итоге – пепелище вместо столицы, множество обгоревших и задохнувшихся людей. Хоронить их было некому, а потому из-за разлагавшихся трупов (Москва сгорела 24 мая) «смрад велик был». Только к 20 июля, почти через два месяца, город удалось очистить от мертвых тел».
Этот разгром стал не только тяжелым ударом для престижа царя и его опричников, но сильно ухудшил внешнеполитическое положение страны. Переговоры с Крымом ни к чему не привели. И Девлет-Гирей решил следующим летом повторить поход. Ивану Грозному ничего не оставалось делать, кроме как назначить командующим войсками опытного воеводу, часто оказывавшегося в опале,– князя Михаилу Ивановича Воротынского и объединить под его началом и опричников и земских людей. Это войско 30 июля 1572 г. возле деревни Молоди наголову разбило хана Девлет-Гирея. «Страна была спасена. Спасителя же – Воротынского – царь Иван отблагодарил по-своему: меньше чем через год он был казнен по доносу своего холопа, утверждавшего, что Воротынский хотел околдовать царя. Курбский сообщает, что князя связанным держали над огнем, а Грозный сам подгребал угли поближе к жертве».
Битва при Молодях стала победой не только над Девлет-Гиреем, но и над опричниной. Но отмена опричнины не прекратила террора в стране.
Описывая события, происходящие в период опричнины, Владимир Борисович задается рядом вопросов: «каковы были ее причины, на какие цели она была направлена и к каким объективным результатам привела». В первую очередь он указывает на то, что вряд ли «были изменниками тысячи погибших новгородцев или крестьян Новгородской земли или жены и дети казненных», и то, что «никакие «государственные соображения» не могут обелить убийство десятков тысяч невиновных людей».
Кобрин опровергает классическую концепцию С.Ф.Платонова о том, что Иван IV, борясь с боярством, опирался на дворян, и поэтому он выселял из опричных уездов враждебных ему бояр, заменяя верными дворянами. Своими доводами он приводит то, что «в опричнину вошли главным образом заселенные рядовыми служилыми людьми уезды, а вовсе не форпосты крупного княжеско-боярского землевладения, как полагал Платонов», также то, «выселению подлежали в основном опальные и их родня, значительное же количество местных землевладельцев было, вероятно, просто принято в опричнину. А ведь именно на опричных переселениях в основном базируется представление об опричнине как об антибоярском мероприятии».
Дальше в своих рассуждениях историк подвергает сомнению распространенное представление о том, что боярство было постоянной аристократической оппозицией центральной власти. Свою логику он строит на том, что централизация страны XV–XVI вв. «воплощалась в указах и законах, оформленных как «приговоры» Боярской думы – высшего правительственного учреждения», что именно бояре принимают меры, направленные на это. Помимо этого Кобрин подчеркивает принципиальное отличие русского боярства от западноевропейской аристократии: «Русские бояре, в отличие от западноевропейских баронов, никогда не обороняли свои села: при появлении войск противника они съезжались под охрану стен княжеского града и защищали не каждый свою усадьбу, а все вместе княжество в целом» и сопоставляет западноевропейской аристократии удельных князей. Также Владимир Борисович указывает на то, что экономически бояре не были заинтересованы в сепаратизме, в виду того, что не владели крупными вотчинами, расположенными компактно, «в одной меже».
Опричнину Кобрин так же не считает антибоярской, основываясь на том, что они просто стояли ближе к государю, а потому на них чаще обрушивался царский гнев.
По мнению историка, Иван Грозный вряд ли ставил перед собой какие бы то ни было глобальные задачи, для него важно было укрепление личной власти. Но «каковы бы ни были желания и намерения царя Ивана, опричнина способствовала централизации и была объективно направлена против пережитков феодальной раздробленности».
Это можно увидеть, обратившись к результатам опричнины. Казнь Владимира Андреевича Старицкого с семьей, привела к уничтожению последнего реального удельного княжества на Руси. Низложение митрополита Филиппа, оказалось шагом на пути лишения церкви ее относительной самостоятельности, превращения ее из союзницы власти в ее служанку. Варварский погром Новгорода также был не случаен: в политическом строе этого города сохранялись особенности, уходившие своими корнями в период феодальной раздробленности. Опричнина утвердила в Руси режим личной власти – «завершилось превращение русских дворян в холопов самодержавия», разгром страны, который она принесла, способствовал утверждению крепостного права.
По мнению Кобрина «Жестокость, террор – показатель слабости власти, ее неумения добиться своих целей обычными путями, то есть компенсация слабости». Таким образом, Кобрин косвенно признает, что Иван Грозный как государственный деятель был слаб, поэтому и прибег к самому простому выходу – действовал путем террора. При этом Кобрин признает, что, не смотря на «психопатичность натуры» Ивана IV, он был выдающимся деятелем и яркой личностью в истории. Просто его действия были направлены не на благо страны, а на укрепление своей личной власти. Если рассматривать его поступки через эту призму, то «мы найдем в них совсем немного ошибок. Даже некоторые, казалось бы, бессмысленные акции обретают тогда смысл».
Мнение Скрынникова Р.Г. отличается от взглядов С.Ф. Платонова на опричнину. Во-первых, Руслан Григорьевич пишет, что в опричнину отбирали «худородных дворян, не знавшихся с боярами». Платонов же считал, что «новый «особный двор» состоял из бояр и их детей». Во-вторых, С.Ф. Платонов рассматривал опричнину как крупную государственную реформу, а Скрынников Р.Г. считал, что первые опричные репрессии носили антикняжескую направленность «учреждение опричнины повлекло за собой крушение княжеского землевладения», но в течение семи лет политика опричнины не была подчинена единой цели.
Опричнина с двором, армией и территорией создавалась для «охранения» жизни царя. Одним из главных аргументов в пользу опричнины была необходимость покончить со злоупотреблениями властей и прочими несправедливостями. В состав опричного «удела» вошло несколько крупных дворцовых волостей и обширные северные территории с богатыми торговыми городами. В опричнину отбирали «худородных дворян, не знавшихся с боярами». Собранное из незнатных дворян опричное войско должно было стать надежной опорой для борьбы с княжками. Для обеспечения опричников землей были конфискованы поместья суздальских, можайских и других землевладельцев, которые не были приняты на опричную службу.
Скрынников Р.Г. писал: «Стержнем политической истории опричнины стал чудовищный процесс над сторонниками двоюродного брата царя князя Владимира Андреевича, завершившийся разгромом Новгорода. Причиной террора явился не столько пресловутый новгородский сепаратизм, сколько стремление правителей любой ценой удержать власть в своих руках».
С началом существования опричнины связывают начало политических казней. Всего за время существования опричнины, по данным Скрынникова Р.Г., было уничтожено около 3-4 тысяч человек. Из них 600-700 дворяне, не считая членов их семей.
Скрынников Р.Г. полагал, что образование опричнины представляло собой верхушечный переворот, имевший целью утвердить принципы неограниченного правления. После установления опричнины царь выгнал княжат из Боярской думы и заменил их нетитулованными боярами. Опричнина существенно ограничила компетенцию думы, прежде всего в сфере внутреннего управления.
Скрынников Р.Г. писал: «Опричнина обнаружила тот факт, что в XVI в. среднее и мелкое дворянство еще не обладало ни моральными и политическими потенциями, ни достаточным образованием и влиянием, чтобы оттеснить боярскую аристократию от кормила управления и занять ее место. Свое выступление на исторической арене «худородные» дворяне- преторианцы ознаменовали лишь кровавыми бесчинствами, бессовестным грабежом и всякого рода злоупотреблениями. В опричнине окончательно сложился институт думных дворян».
Опричные погромы деморализовали жизнь общества, но не могли изменить основных тенденций общественного развития, отчетливо обнаружившихся в период реформ. Развитие приказной системы управления вело к усилению централизации. Возросло значение служилой дворянской бюрократии. Проведенные в начале опричнины земельные конфискации привели к ослаблению боярской аристократии и укреплению самодержавия. «Опричнина дорого обошлась стране. Кровавая неразбериха террора унесла множество человеческих жизней. Погромы сопровождались разрушением производительных сил. Бесчинства опричников были беспрецедентными и не имели оправданий».
ЗИМИН А.А. ОБ ОПРИЧНИНЕ ИВАНА ГРОЗНОГО Основной смысл опричнины преобразований сводился к завершающему удару, который был нанесен последним оплотам удельной раздробленности. Ликвидация удела Владимира Старицкого и разгром Новгорода подвели финальную черту под длительной борьбой за объединение русских земель под эгидой московского правительства в годы опричнины. Сильный удар нанесен был и по феодальной обособленности русской церкви, окончательное включение которой в централизованный аппарат власти после столкновения Ивана Грозного с митрополитом Филиппом было целом времени. Вызванная коренными интересами широких кругов господствующего класса феодалов, эта борьба в какой-то мере отвечала потребностям горожан и крестьянства, страдавших от бесконечных междоусобных распрей феодальной аристократии. Вместе с тем опричнина была очень сложным явлением. Новое и старое переплеталось в ней с удивительной причудливостью мозаичных узоров. Ее особенностью было то, что централизаторская политика проводилась в крайне архаичных формах, подчас под лозунгом возврата к старине. Так, ликвидации последних уделов правительство стремилось добиться путем создания нового государева удела – опричнины. Утверждая самодержавную власть монарха, как непреложный закон государственной жизни, Иван Грозный в то же время передавал всю полноту исполнительной власти в земщине, т. е. основных территориях России, в руки Боярской думы и приказов, фактически усиливая удельный вес феодальной аристократии в политическом строе Русского государства.
Варварские средневековые методы борьбы царя Ивана со своими политическими противниками, его безудержно жестокий характер накладывал и на все мероприятия опричных лет зловещий отпечаток деспотизма и насилия.
Здание централизованного государства строилось на костях многих тысяч тружеников, плативших дорогой ценой за торжество самодержавия.
Реформы Петра
Среди выдающихся русских историков, много сделавших для понимания и изучения личности и эпохи Петра I, следует прежде всего назвать Сергея Михайловича Соловьева (1820–1879). В своей капитальной «Истории России» он высоко оценил государственную деятельность первого российского императора. Для Соловьева Петр I – революционер на троне, осуществивший в России революцию, равную по своему значению Французской. Историк доказывал закономерность, взаимосвязанность и последовательность петровских реформ, их обусловленность жизнеᐽными потребностями России. Соловьев решительно выступал против славянофильского взгляда, согласно которому реформы Петра означали насильственный разрыв с Древней Русью и насаждение чуждых ей обычаев и нравов. Когда в 1872 г. в Москве состоялись торжества по случаю 200-летия со дня рождения Петра I, Соловьев прочел 12 лекций, вскоре изданных под названием «Публичные чтения о Петре Великом». Первостепенное внимание в них было уделено его реформаторской деятельности. В «Чтениях» в большей мере, чем это было сделано в «Истории России», обращалось внимание на экономическое положение государства. Как и прежде, Соловьев подчеркивал историческую обусловленность петровских реформ: «Необходимость движения на новый лад была создана; обязанности при этом распределялись; народ собрался и поднялся в дорогу; но кого-то ждали; ждали вождя; вождь явился». Этим вождем и был Петр I.
В. О. Ключевский же не только характеризовал реформы как длинный ряд ошибок, но и определил их как перманентное фиаско, а петровские приемы управления – как «хронический недуг», разрушавший организм нации на протяжении почти 200 лет.
По вопросу планомерности реформ советские историки не выработали единую позицию. Но, как правило, они предполагали иной, более глубокий, чем интенсификация и повышение эффективности военных действий, смысл преобразований.
Ключевский уделяет внимание тому, «насколько Петрова реформа была заранее обдумана, планомерна и насколько она исполнена по задуманному плану». Ключевский считает, что «… самая программа Петра была вся начертана людьми XVII в. Но необходимо отличать задачи, доставшиеся Петру, от усвоения и исполнения их преобразователем. Эти задачи были потребности государства и народа, сознанные людьми XVII в., а реформы Петра направлялись условиями его времени, до него не действовавшими, частью созданными им самим, частью вторгнувшимися в его дело со стороны. Программа заключалась не в заветах, не в преданиях, а в государственных нуждах, неотложных и всем очевидных»[1].
Как представляется Ключевскому, «при первом взгляде на преобразовательную деятельность Петра она представляется лишенной всякого плана и последовательности. Постепенно расширяясь, она захватила все части государственного строя, коснулась самых различных сторон народной жизни»[2]. Видны цели реформы, но не всегда уловим ее план; чтобы уловить его надобно изучать реформу в связи с ее обстановкой, т.е. с войной. А война указала порядок реформы, сообщила ей темп и самые приемы. Преобразовательные меры следовали одна за другой в том порядке, в каком вызывали их потребности, навязанные войной.
Подводя итоги петровским реформам, Ключевский дает ответ на вопрос о революционности, внешней и внутренней, преобразований.
Как он считает, «вопрос о значении реформы Петра в значительной степени есть вопрос о движении нашего исторического сознания». И не преувеличивая и не умаляя дела Петра Великого, он так оценивает реформу: «Реформа сама собою вышла из насущных нужд государства и народа, инстинктивно почувствованных властным человеком с чутким умом и сильным характером, талантами, дружно совместившимися в одной из тех исключительно счастливо сложенных натур, какие по неизведанным еще причинам от времени до времени появляются в человечестве»[3].
Реформа, совершенная Петром Великим, не имела своей прямой целью перестраивать ни политического, ни общественного, ни нравственного порядка, установившегося в этом государстве, не направлялась задачей поставить русскую жизнь на непривычные ей западноевропейские основы, ввести в нее новые заимствованные начала, а ограничивалась стремлением вооружить Русское государство и народ готовыми западноевропейскими средствами, умственными и материальными, и тем поставить государство в уровень с завоеванным им положением в Европе, поднять труд народа до уровня проявленных им сил. Но все это приходилось делать среди упорной и опасной внешней войны, спешно и принудительно, и при этом бороться с народной апатией и косностью, воспитанной хищным приказным чиновничеством и грубым землевладельческим дворянством, бороться с предрассудками и страхами, внушенными невежественным духовенством. Поэтому реформа, скромная и ограниченная по своему первоначальному замыслу, направленная к перестройке военных сил и к расширению финансовых средств государства, постепенно превратилась в упорную внутреннюю борьбу, взбаламутила всю застоявшуюся плесень русской жизни, взволновала все классы общества.
Начатая и веденная верховной властью, привычной руководительницей народа, она усвоила характер и приемы насильственного переворота, своего рода революции. Она была революцией не по своим целям и результатам, а только по своим приемам и по впечатлению, какое произвела на умы и нервы современников. Это было скорее потрясение, чем переворот. Это потрясение было непредвиденным следствием реформы, но не было ее обдуманной целью. Таковы мысли Ключевского о реформах Петра Великого.
Петровская эпоха неизменно привлекает к себе внимание как профессиональных исследователей, так и простых любителей истории. Реформы, проведенные Петром, считаются, и вполне правомерно, одним из важнейших периодов в истории России, а самого Петра I большинство современных историков характеризует как личность, наиболее поразительную в истории Европы после Наполеона, как «самого значительного монарха раннего европейского Просвещения»). В то же время, оценки значимости того, что произошло в начале XVIII в., весьма разнообразны, нередко прямо противоположны[4].
Уже современники Петра I разделились на два лагеря: сторонников и противников его преобразований. Личность Петра I и его роль в реформаторской деятельности и сегодня вызывает живейший интерес не только ученых, но и прочей «читающей публики». Споры о Петре I идут в исторической науке довольно давно. Еще западники и славянофилы в середине XIX в. пытались дать оценку его личности и реформам. Диапазон мнений был при этом весьма широк: от западнического доказательства громадной позитивности созданного Петром до славянофильских утверждений о столь же громадном ущербе, нанесенном им России. Впрочем, скептики были и среди западников. Так, Н.И. Павленко обратил внимание на несопоставимость результатов преобразований и затраченных на их осуществление ресурсов. Хотя советская историческая наука вернулась к идее позитивности петровских реформ, сегодня все более распространенным становится критическое отношение к результатам деятельности Петра I.