Господин и госпожа Дёрзле́и с Бирючи́новой[i] аллеи, 4, с гордостью говорили, что они, спасибо вам большое, совершенно нормальны. Они были последними в списке тех, кого вы бы ожидали увидеть вовлечённым во что-либо странное или таинственное, потому что они просто не якшались с подобной ерундой.
Господин Дёрзлей был директором фирмы под названием «Хрюкота́ния[ii]», которая делала дрели. Он был крупным мускулистым мужчиной практически без шеи, зато у него были огромные усы. Госпожа Дёрзлей была худой блондинкой и была наделена почти двойной по сравнению с обычной длиной шеи, которая оказывалась очень удобной, поскольку она проводила очень большую часть своего времени, вытягивая шею над садовыми заборами, шпионя за соседями. У Дёрзлеев был маленький сын по имени Дадле́й, и, по их мнению, мальчика славнее нельзя было найти нигде.
У Дёрзлеев было всё, что они хотели, но ещё у них был секрет, и их самым большим страхом было то, что кто-либо его обнаружит. Они думали, что не вынесли бы, если бы кто-то узнал о Гончаровых. Госпожа Гончарова была сестрой госпожи Дёрзлей, но они не встречались несколько лет; фактически госпожа Дёрзлей делала вид, что у неё нет сестры, поскольку её сестра и её ни на что не годный муж были настолько недёрзлейскими, насколько возможно. Дёрзлеи боялись и подумать о том, что бы сказали соседи, если бы Гончаровы появились на их улице. Дёрзлеи знали, что у Гончаровых тоже есть маленький сын, но они никогда до сих пор его не видели. Этот мальчик был ещё одной причиной держаться подальше от Гончаровых: они не хотели, чтобы Дадлей связывался с таким ребёнком.
Когда господин и госпожа Дёрзлеи проснулись в тяжёлый, пасмурный вторник, в который начинается наша история, в облачном небе снаружи не было ничего, предвещавшего, что вскоре по всей стране будут происходить странные и таинственные вещи. Господин Дёрзлей мурлыкал, доставая свой самый однотонный галстук для работы, а госпожа Дёрзлей счастливо сплетничала, помещая кричащего Дадлея на его высокий стул. Никто из них не заметил, как большая тёмно-жёлтая сова пролетает мимо окна. В полдевятого господин Дёрзлей взял свой портфель, потрепал жену по щеке и попытался поцеловать Дадлея на прощание, но промазал, поскольку у Дадлея резались зубки, и он кидался овсянкой в стены. «Маленький проказник», – фыркнул господин Дёрзлей, покидая дом. Он сел в машину и выехал с подъездной дорожки задом.
Только на углу улицы он заметил первый знак чего-то необычного: кошка, читающая карту. Какую-то секунду господин Дёрзлей не понимал, что он увидел, затем повернул голову, чтобы посмотреть вновь. Полосатая кошка стояла на углу Бирючиновой аллеи, но карты видно не было. О чём он только думал? Это, должно быть, был лишь световой обман. Господин Дёрзлей моргнул и уставился на кошку. Та уставилась на него в ответ. Когда господин Дёрзлей ехал за угол и вдоль по дороге, он смотрел на кошку в зеркало заднего вида. Та читала дорожный знак, гласивший «Бирючиновая аллея», – нет, смотрела на знак: кошки не могут читать ни карты, ни знаки. Господин Дёрзлей чуть встряхнулся и выкинул кошку из головы. Когда он ехал в город, он не думал ни о чём, кроме большого заказа на дрели, который он надеялся получить в тот день.
Но на краю города дрели были вытеснены из его разума кое-чем другим. Когда он стоял в обычной утренней пробке, он не мог не заметить, что вокруг было много странно одетых людей. Людей в плащах. Господин Дёрзлей не выносил людей, которые одевались в необычные одежды – пижамы, которые можно увидеть на молодёжи! Он предположил, что это была какая-то очередная глупая новая мода. Он забарабанил пальцами по рулю, и его взгляд упал на группу этих чудаков, стоящих близко друг от друга. Они воодушевлённо шептались. Господин Дёрзлей пришёл в ярость, увидев, что пара чудаков была совершенно не молодой: вон тот мужчина наверняка был старше его самого, а носил изумрудный плащ! Какая наглость! Но затем господину Дёрзлею пришло в голову, что это был какой-то дурацкий фокус – эти люди, очевидно, собирали деньги для чего-то… да, это всё объясняло. Движение продолжилось, и несколькими минутами позже господин Дёрзлей прибыл на парковку «Хрюкотаний», вновь думая о дрелях.
Господин Дёрзлей всегда сидел спиной к окну в своём офисе на десятом этаже. В противном случае ему могло бы быть тяжелее сконцентрироваться на дрелях этим утром. Он не видел, как совы проносятся при свете дня, в то время как люди на улице видели их; они показывали пальцем и глазели с открытым ртом на то, как сова за совой проносилась над их головами. Большинство из них не видело сов даже ночью. Однако у господина Дёрзлея было совершенно нормальное, лишённое сов утро. Он накричал на пять разных людей. Он сделал несколько важных телефонных звонков и покричал ещё немного. Он был в очень хорошем настроении до обеденного перерыва, когда он решил поразмять ноги и пройти через дорогу к пекарю напротив, чтобы купить себе булочку.
Он совершенно забыл о людях в плащах до тех пор, пока не прошёл мимо группы таких людей около пекарни. Он гневно посмотрел на них, проходя мимо. Он не знал, почему, но они нервировали его. Эти люди тоже воодушевлённо шепталась, и он не видел ни единой урны для денег. Только на пути обратно, сжимая большой грецкий орех в сумке, он услышал несколько слов из их разговора.
– Гончаровы, верно, я тоже это слышал…
– Да, их сын, Гарик[iii]…
Господин Дёрзлей застыл. Страх наполнил его. Он оглянулся на шепчущихся, как будто хотел что-то сказать им, но передумал.
Он направился обратно через дорогу, поспешно вернулся в офис, приказал секретарю не беспокоить его, взял трубку и уже почти закончил набирать свой домашний номер, но передумал. Он положил трубку на место и потянул себя за ус, думая, что он повёл себя глупо. «Гончаров» – это не такая уж редкая фамилия. Он был уверен, что было множество Гончаровых с сыном по имени Гарик. Если подумать, он даже не был уверен, что его племянника звали Гариком. Он никогда не видел мальчика. Его могли звать Игорь. Или Гарольд. Не было никакой необходимости волновать госпожу Дёрзлей, она всегда очень раздражалась при любом упоминании её сестры. Он не винил её: если бы у него была такая сестра… но в то же время – те люди в плащах…
Ему было намного сложнее концентрироваться на дрелях во вторую половину дня, и, когда в пять вечера он покинул здание фирмы, он был всё ещё столь взволнован, что влетел в кого-то прямо перед дверью.
– Прошу прощения, – проворчал он, когда худосочный старик покачнулся и чуть не упал.
Прошло несколько секунд, прежде чем господин Дёрзлей понял, что старик был одет в фиолетовый плащ. Он казался совершенно не разозлённым тем, что его чуть не сбили с ног. Напротив, его лицо озарилось широкой улыбкой, и он произнёс пронзительным голосом, заставившим оборачиваться проходящих мимо:
– Не извиняйтесь, голубчик, поскольку ничто не может рассердить меня сегодня! Радуйтесь, поскольку Вы-Знаете-Кто, наконец, исчез! Даже маглы вроде вас должны праздновать этот счастливый-счастливый день!
И старик обнял господина Дёрзлея за талию и ушёл.
Господин Дёрзлей стоял, приросши к одному месту. Его обнял совершенно незнакомый человек, и ему показалось, что его назвали маглом, что бы это ни значило. Он был напуган. Он поспешил к своей машине и отправился домой, надеясь, что он вообразил всё это, на что он никогда раньше не надеялся, поскольку не одобрял воображение.
Когда он въехал на парковку четвёртого дома, первым, что он увидел (и это не подняло его настроение), оказалась полосатая кошка, замеченная им утром того же дня. Теперь она сидела на его садовой ограде. Он был уверен, что это была та же самая кошка: у неё были те же отметины вокруг глаз.
– Кыш! – громко произнёс господин Дёрзлей.
Кошка не пошевелилась, лишь строго посмотрела на него. Господин Дёрзлей задумался, было ли это нормальным поведением для кошек. Пытаясь собраться, он вошёл в дом. Он был всё ещё твёрдо намерен не говорить ничего своей жене.
У госпожи Дёрзлей был милый, нормальный день. Она рассказала ему за ужином всё о проблемах соседки с её дочерью и о том, что Дадлей выучил новое слово («Нет!»). Господин Дёрзлей старался действовать нормально. Когда Дадлея уложили спать, он прошёл в гостиную как раз так, чтобы услышать последнее сообщение вечерних новостей:
– И, наконец, те, кто смотрел за птицами, повсюду сообщают, что совы в Великобритании вели и ведут себя сегодня очень необычно. Хотя совы в нормальных условиях охотятся ночью и вообще редко встречаются при дневном свете, были сотни раз встречены эти птицы, летающие во всех направлениях с восхода солнца. Эксперты не в состоянии объяснить, почему совы внезапно изменили свой режим сна, – ведущий новостей позволил себе улыбнуться. – Чрезвычайно загадочно. И теперь переходим к Джиму МакГа́ффину с прогнозом погоды. Будут ли ещё ливни сов сегодня вечером, Джим?
– Ну, Федь, – ответил метеоролог, – я не знаю насчёт сов, но не только совы сегодня вели себя странно. Зрители из далёких друг от друга мест вроде Кента, Йо́ркшира и Да́нди звонили, чтобы рассказать мне, что вместо дождя, обещанного мной вчера, у них были ливни падающих звёзд! Возможно, люди праздновали ночь Гая Фокса слишком рано – она на следующей неделе, народ! Но я могу обещать, что ближайшая ночь будет влажной.
Господин Дёрзлей застыл в своём кресле. Падающие звёзды по всей Британии? Совы, летающие при дневном свете? Загадочные люди в плащах повсюду? И шёпот, шёпот о Гончаровых… Госпожа Дёрзлей вошла в гостиную, неся две чашки чая. Выхода не было. Он должен был что-то ей сказать. Он нервно прочистил горло.
– Мм… Петуния, дорогая… ты ведь не получала в последнее время известий от своей сестры?
Как он и ожидал, госпожа Дёрзлей выглядела удивлённой и разозлённой. В конце концов, обычно они делали вид, что у неё нет сестры.
– Нет, – резко отозвалась она. – С чего вдруг?
– Странности в новостях, – пробормотал господин Дёрзлей. – Совы… падающие звёзды… и в городе было много странно выглядящих людей…
– И? – перебила госпожа Дёрзлей.
– Ну, я просто подумал… возможно… это как-то связано с… понимаешь… её народом.
Госпожа Дёрзлей потягивала чай, поджав губы. Господин Дёрзлей думал, осмелится ли он сказать ей, что он слышал фамилию Гончаровых. Он решил, что не стоит. Вместо этого он произнёс настолько спокойно, насколько мог:
– Их сын… он ведь сейчас примерно того же возраста, что и Дадлей?
– Полагаю, что так, – сухо ответила госпожа Дёрзлей.
– Как его зовут? Го́вард, не так ли?
– Гарик. Противное, распространённое имя, по моему мнению.
– О, да, – сказал господин Дёрзлей, падая духом. – Да, я вполне согласен.
Он больше не говорил на эту тему. Они поднялись в спальню. Пока госпожа Дёрзлей была в ванной, господин Дёрзлей подкрался к окну спальни и посмотрел в сад перед фасадом. Кошка всё ещё была там. Она смотрела вдоль по Бирючиновой аллее, как будто ожидая чего-то.
Показалось ли ему? Могло ли это всё быть как-то связано с Гончаровыми? Если оно было связано… если бы вышло наружу, что они имеют отношение к паре таких… ну, он думал, что вряд ли вынес бы это.
Дёрзлеи легли спать. Госпожа Дёрзлей уснула быстро, но господин Дёрзлей лежал без сна, прокручивая всё это в уме. Его последней успокаивающей мыслью перед тем, как он уснул, было то, что, даже если Гончаровы были вовлечены во всё это, у них не было никакой причины обращаться к нему и его жене. Гончаровы очень хорошо знали, что он и Петуния думали о таких, как они… Он не видел ни единой ситуации, в которой он и Петуния могли оказаться замешаны в чём-либо из происходящего. Он зевнул и повернулся на бок. Это не могло повлиять на них … Как же он ошибался.
Господин Дёрзлей, возможно, спал тревожно, но кошка на ограде снаружи не проявляла никаких признаков сонливости. Она сидела, застыв, как статуя, её глаза не мигали и были сфокусированы на дальнем углу Бирючиновой аллеи. Она даже не пошевелилась, ни когда на соседней улице хлопнула дверь машины, ни когда над головой пролетели две совы. Фактически почти наступила полночь, прежде чем она вообще пошевелилась. Мужчина появился на том углу, на который смотрела кошка, появился так неожиданно и тихо, что можно было подумать, что он просто вырос из-под земли. Хвост кошки дёрнулся, а глаза сузились.
Ничего схожего с этим человеком до этого не появлялось на Бирючиновой аллее. Он был высоким, худым и очень старым, если судить по серебрящимся бороде и волосам, и тому, и другому достаточно длинными, чтобы быть заправленными за пояс. Он носил длинные одеяния, фиолетовый плащ, доходивший до земли, и сапоги на каблуках, снабжённые ремешками. Его голубые глаза были светлыми, яркими и сверкающими за очками-полумесяцами, а его нос был длинным и крючковатым, как будто его ломали, по меньшей мере, дважды. Этого мужчину звали Бел[iv] Да́мболдор.
Бел Дамболдор, казалось, не понимал, что он только что появился на улице, где всё в нём от имени до сапог было незваным. Он был слишком занят поисками чего-то в своём плаще. Но, казалось, он понимал, что на него смотрят, поскольку он внезапно поднял взгляд на кошку, которая всё ещё смотрела на него с другого конца улицы. По какой-то причине увиденное, казалось, обрадовало его. Он усмехнулся и пробормотал: «Я должен был догадаться».
Он успел найти то, что искал, во внутреннем кармане. Этот предмет казался серебряной зажигалкой. Он открыл её, поднял высоко в воздух и щёлкнул ей. Ближайший уличный фонарь выключился с тихим щелчком. Он ещё раз щёлкнул – следующий фонарь потух. Двенадцать раз он щёлкнул Выключателем, прежде чем единственным освещением на всей улице остались две крохотные точки вдалеке – глаза следившей за ним кошки. Если бы теперь кто угодно, даже зоркая госпожа Дёрзлей, выглянул из окна, ему не было бы видно ничего, происходящего внизу. Дамболдор вернул Выключатель в карман плаща и направился к дому номер четыре, где сел на ограду рядом с кошкой. Он не смотрел на неё, но через секунду заговорил с ней: «Я рад видеть вас здесь, профессор МакГо́нагалл».
Он повернулся, чтобы улыбнуться кошке, но та исчезла. Вместо неё он улыбнулся довольно суровой на вид женщине, носившей квадратные очки той же формы, что и отметины вокруг глаз исчезнувшей кошки. Она тоже носила плащ, но изумрудный. Её чёрные волосы были собраны в тугой пучок. Она выглядела определённо взъерошенной.
– Как вы узнали, что это я? – спросила она.
– Моя дорогая профессор, я никогда ещё не видел, чтобы кошка сидела столь неподвижно.
– Будешь тут неподвижным, просидев на каменной ограде целый день, – отозвалась профессор МакГонагалл.
– Целый день? В то время как вы могли бы праздновать? Я наверняка прошёл с дюжину пиров и вечеринок по пути сюда.
– О да, все празднуют, верно, – нетерпеливо произнесла она, яростно фыркнув. – Они могли бы быть и поосторожнее, но нет, даже маглы заметили, что что-то происходит. Это было в их новостях, – она дёрнула головой в сторону тёмного окна гостиной Дёрзлеев. – Я слышала их. Кучи сов… падающие звёзды… ну, они ведь не совсем глупые. Они не могли ничего не заметить. Падающие звёзды в Кенте – должно быть, дело рук Дедала[v] Дигла. У него никогда не было особенной рассудительности.
– Нельзя винить их, – мягко произнёс Дамболдор. – У нас было достаточно мало поводов праздновать в течение одиннадцати лет.
– Я знаю об этом, – раздражённо отозвалась профессор МакГонагалл. – Но это не повод терять голову. Люди абсолютно беззаботны, ходят по улицам средь бела дня, даже не переодевшись в магловские одежды, пересказывая слухи. – Она бросила острый взгляд краем глаза на Дамболдора, как будто ожидала, что он что-то скажет ей, но он не стал, поэтому она продолжила: – Было бы просто замечательно, если бы маглы узнали о нас в тот самый день, когда Вы-Знаете-Кто, кажется, наконец, исчез. Я полагаю, он действительно покинул нас, Дамболдор?
– Так определённо кажется, – сказал Дамболдор. – Нам за многое следует быть благодарными. Не хотите ли лимонного шербета?
– Чего?
– Лимонного шербета. Это разновидность магловских сладостей, которая мне нравится.
– Нет, спасибо, – холодно отозвалась профессор МакГонагалл, как будто она считала, что это неподходящее время для лимонных шербетов. – Возвращаясь к теме разговора, даже если Вы-Знаете-Кто и впрямь покинул нас…
– Моя дорогая профессор, разумеется, разумный человек вроде вас может называть его по имени? Вся эта чепуха про «Вы-Знаете-Кого» – я одиннадцать лет пытаюсь убедить людей называть его своим именем: Вольдемо́р[vi], – профессор МакГонагалл поёжилась, но Дамболдор, отлеплявший друг от друга два лимонных шербета, казалось, не заметил этого. – Это становится очень путающим, когда мы продолжаем говорить «Вы-Знаете-Кто». Я никогда не видел причин бояться называть имя Вольдемора.
– Я знаю, что вы не видели, – отозвалась профессор МакГонагалл, звуча наполовину сердито, наполовину уважительно. – Но вы другой. Все знают, что вы единственный, кого Вы-Знаете… о, хорошо, Вольдемор боялся.
– Вы мне льстите, – спокойно сказал Дамболдор. – Вольдемор обладал силами, которых у меня никогда не будет.
– Лишь потому, что вы слишком, ну, благородны, чтобы их использовать.
– Какая удача, что здесь темно. Я не краснел настолько с тех пор, как пани Помфре́й сказала мне, что ей нравятся мои новые наушники.
– Совы – ничто по сравнению со слухами, летающими вокруг, – сказала профессор МакГонагалл, резко взглянув на Дамболдора. – Вы знаете, что все говорят? О том, почему он исчез? О том, что наконец-то остановило его?
Казалось, профессор МакГонагалл достигла той темы, которую она более всего хотела обсудить, настоящей причины, по которой она ждала на холодной твёрдой ограде весь день, поскольку ни в образе кошки, ни в образе человека её взгляд в сторону Дамболдора не был столь же пронизывающим, как сейчас. Было ясно, что, что бы «все» ни говорили, она не собиралась верить этому, пока Дамболдор не скажет ей, что это правда. Дамболдор, однако, выбирал очередной лимонный шербет и не ответил.
– Они говорят, – надавила она, – что вчера ночью Вольдемор появился в Низине Годрика. Он пришёл найти Гончаровых. Ходят слухи, что Лилия и Яков[vii] Гончаровы… они… они… мертвы … – Дамболдор наклонил голову. Профессор МакГонагалл ахнула. – Лилия и Яша… я не могу поверить в это… я не хотела верить в это… о, Бел…
Дамболдор вытянул руку и похлопал её по плечу. «Я знаю… я знаю…», – мрачно произнёс он.
Голос профессора МакГонагалл дрожал, когда она продолжила:
– Это не всё. Говорят, что он пытался убить сына Гончаровых, Гарика. Но – не смог. Не смог убить этого младенца. Никто не знает, ни почему, ни как, но говорят, что, когда он не смог убить Гарика Гончарова, сила Вольдемора каким-то образом надломилась, и поэтому он покинул нас…
Дамболдор мрачно кивнул. Профессор МакГонагалл замялась:
– Это – это правда?! После всего, что он сделал… после всех убитых им людей… он не смог убить младенца? Это просто поразительно… из всех возможностей остановить его… но как, во имя небес, Гарик выжил?
– Мы можем только догадываться, – сказал Дамболдор. – Мы можем никогда не узнать правды.
Профессор МакГонагалл достала кружевной платок и промокнула глаза за очками. Дамболдор глубоко вдохнул носом, доставая из кармана и разглядывая золотые часы. Это были очень странные часы. У них было двенадцать стрелок, но ни одного числа; вместо чисел по краю двигались маленькие планеты. Но это, видимо, имело смысл для Дамболдора, поскольку он убрал часы обратно в карман и сказал:
– Пугач[viii] опаздывает. Я полагаю, кстати, это он сказал вам, что я буду здесь?
– Да, – отозвалась профессор МакГонагалл. – И я полагаю, что вы не расскажете мне, почему вы именно здесь?
– Я пришёл доставить Гарика к его тёте и дяде. Они – единственная оставшаяся у него семья.
– Вы же не имеете – не можете иметь в виду людей, живущих здесь?! – закричала профессор МакГонагалл, поднимаясь на ноги прыжком и указывая на дом номер четыре. – Дамболдор, вы не можете. Я смотрела за ними весь день. Вы не могли найти двух человек, менее схожих с нами. И у них есть этот сын – я видела, как он бил свою мать всю дорогу по улице, требуя сладостей. Гарику Гончарову прийти сюда и жить здесь?!
– Это наилучшее место для него, – твёрдо произнёс Дамболдор. – Его тётя и дядя будут в состоянии объяснить ему всё, когда он будет старше. Я написал им письмо.
– Письмо? – слабо повторила профессор МакГонагалл, вновь садясь на ограду. – В самом деле, Дамболдор, вы думаете, что можете объяснить всё в письме? Эти люди никогда не поймут его! Он будет знаменитым… легендой… я не удивлюсь, если сегодняшний день будет известен как день Гарика Гончарова… будут написаны книги о Гарике… да любой ребёнок в нашем мире будет знать его имя!
– Именно, – отозвался Дамболдор, очень серьёзно взглянув поверх своих очков-полумесяцев. – Этого окажется достаточно, чтобы вскружить голову любому мальчику. Знаменит, прежде чем он научится ходить и говорить! Знаменит из-за чего-то, что он даже не будет помнить! Разве вы не видите, насколько лучше будет для него расти вдалеке от всего этого до тех пор, пока он не будет готов принять это?
Профессор МакГонагалл открыла рот, чтобы что-то сказать, передумала, сглотнула и затем произнесла:
– Да… да, вы правы, конечно. Но как мальчик попадёт сюда, Дамболдор? – она внезапно взглянула на его плащ, как будто подумала, что Гарик может быть спрятан под ним.
– Пугач доставит его.
– Вы считаете… мудрым доверять Пугачу нечто столь важное?
– Я бы доверил Пугачу собственную жизнь, – отозвался Дамболдор.
– Я не утверждаю, что у него сердце не там, где надо, – неохотно признала профессор МакГонагалл, – но вы не можете делать вид, что он не беззаботен. У него есть обыкновение… что это было?
Низкий гул нарушил тишину вокруг них. Его громкость возрастала по мере того, как они оба смотрели вдоль по улице в обе стороны в поисках фар, и он перешёл в рёв, когда они оба посмотрели на небо – и огромный мотоцикл спустился с неба и приземлился на дорогу перед ними.
Хотя мотоцикл и был огромен, это было ничто по сравнению с его водителем. Он был вдвое выше и по меньшей мере в пять раз шире нормального мужчины. Он выглядел непозволительно большим и очень диким – длинные заросли курчавых чёрных волос и борода скрывали большую часть его лица, его ладони были размером с крышку мусорной урны, а его ноги в кожаных сапогах напоминали новорождённых дельфинов. В его мощных, мускулистых руках он держал свёрток из одеял.
– Пугач, – с облегчением произнёс Дамболдор. – Наконец-то. И где ты добыл этот мотоцикл?
– Одолжил, профессор Дамболдор, судар, – отозвался великан, аккуратно слезая с мотоцикла. – Молодой Сириус Черны́х[ix] дал ёхго мне на время. Он со мной, судар.[x]
– Никаких проблем ведь не было?
– Нет, судар. Дом был почти разрушен, но я достал ёхго оттуда до тохго, как махглы стали возиться вокрух. Он уснул, кохда мы пролетали над Бристолем.
Дамболдор и профессор МакГонагалл склонились над свёртком из одеял. Внутри, едва видимый, был спящий младенец мужского пола. Под прядью угольно-чёрных волос на его лбу они увидели шрам любопытной формы, похожий на разряд молнии.
– Это то, куда… – прошептала профессор МакГонагалл.
– Да, – отозвался Дамболдор. – У него навсегда останется этот шрам.
– Разве вы не могли бы сделать что-нибудь с этим, Дамболдор?
– Даже если бы я мог, я бы не стал. Шрамы могут быть полезны. У меня над левым коленом есть шрам, являющийся отличной картой лондонского метро. Ну… давай его сюда, Пугач… нам следует закончить с этим.
Дамболдор взял Гарика на руки и повернулся к дому Дёрзлеев.
– Чи мохгу я… чи мохгу я попрощаться с ним, судар? – спросил Пугач. Он склонил свою большую косматую голову над Гариком и поцеловал его шероховатыми усами. Затем Пугач внезапно издал вой, как раненая собака.
– Ччч! – прошипела профессор МакГонагалл. – Ты разбудишь маглов!
– П-п-простите… – всхлипнул Пугач, доставая большой платок в крапинку и зарываясь в него лицом. – Но я не могу выносить это… Лилия и Яша мертвы… а бедный малой Хгарик имеет жить с махглами…
– Да, да, это всё очень печально, но соберись, Пугач, не то нас обнаружат, – прошептала профессор МакГонагалл, похлопывая Пугача по руке, в то время как Дамболдор перешагнул низкую садовую ограду и подошёл к парадной двери. Он аккуратно положил Гарика на порог, достал из плаща письмо, завернул его в одеяла Гарика и вернулся к Пугачу и МакГонагалл. Целую минуту все трое стояли и смотрели на маленький свёрток; плечи Пугача тряслись, профессор МакГонагалл ожесточённо моргала, а мерцающий свет, обычно сверкавший из глаз Дамболдора, казалось, кончился.
– Ну, – в конце концов, произнёс Дамболдор, – дело сделано. Больше незачем оставаться здесь. Мы можем отправиться праздновать с остальными.
– Да, – отозвался Пугач очень приглушённым голосом. – Мне стоит воротить этот мотоцикол. Добночи, профессор МакГонагалл, профессор Дамболдор, судар.
Вытирая плачущие глаза рукавом жакета, Пугач оседлал мотоцикл и пинком завёл двигатель; с рыком мотоцикл поднялся в воздух и исчез в ночи.
– Я полагаю, я скоро увижу вас, профессор МакГонагалл, – произнёс Дамболдор, кивнув ей. Профессор МакГонагалл фыркнула в ответ.
Дамболдор повернулся и вновь пошёл вдоль по улице. На углу он остановился и достал серебряный Выключатель. Он щёлкнул им единожды, и двенадцать шаров света устремились обратно к уличным фонарям, из которых были извлечены, так что Бирючиновая аллея внезапно осветилась оранжевым, а он смог различить полосатую кошку, поворачивающую за угол на другом конце улицы. Он едва мог видеть свёрток одеял на пороге дома номер четыре.
– Удачи, Гарик, – прошептал он. Он повернулся на пятках и исчез с поворотом плаща.
Бриз ерошил опрятные живые изгороди Бирючиновой аллеи, которая лежала тихо и ухоженно под тёмным небом, будучи последним местом, где ожидались бы поразительные события. Гарик Гончаров заворочался внутри одеял, не просыпаясь. Маленькая ладонь легла на письмо рядом с ним, и он продолжил спать, не зная, что он особенный, не зная, что он знаменит, не зная ни того, что через несколько часов его разбудит крик госпожи Дёрзлей, которая откроет дверь, чтобы выставить бутылки из-под молока, ни того, что следующие несколько недель он проведёт под ударами и щипками своего двоюродного брата Дадлея… Он не мог знать, что в то самое время люди, тайно встречающиеся между собой по всей стране, поднимали бокалы и тихо говорили: «За Гарика Гончарова – Мальчика-Который-Выжил!»