“Подлинная человечность”: преодоление антикультуры
1. Наркотический эффект
Приходилось ли вам заниматься тяжелым продолжительным физическим трудом? Скажем, копать грядки или колоть дрова, полоть просо или таскать кирпичи. Если вы непривычны к такому труду, усталость наступает уже через час-полтора, если привычны — самое большее часа через три-четыре. И если не отдохнуть, не восстановить силы — вскоре дойдешь до изнеможения, рухнешь замертво. Психология — родная сестра физиологии. И если на человека наваливаются тяжелые продолжительные психические (или интеллектуальные) нагрузки — обязательно нужен отдых, восстановление сил. Иначе тоже дойдешь до изнеможения рухнешь замертво прямо за письменным столом, хотя физически не поработал ни секунды.
Нам уже приходлось говорить, что при традиционном сельском образе жизни на протяжении тысячелетий вся жизнь каждого человека была жестко регламентирована, можно даже сказать, прямо-таки ритуализирована, целиком состояла из сложных ритуалов труда, быта, досуга, освященных традициями, обычаями, с жестокими санкциями всемогущего общественного мнения за малейшее отступление от установившихся в данном регионе ритуалов. Объективно это было необходимо. Так и только так можно было выжить в труднейших условиях, выдержать тяжелый продолжительный физический труд, непомерные психические нагрузки, даже перегрузки (особенно во время войн, эпидемий, голода, междоусобиц и семейных неурядиц). Но ведь и сплошная цепь ритуалов сама по себе — тоже колоссальная психическая нагрузка.
Вообразите актера на сцене, которого каждодневно заставляют играть по 16 часов в сутки. Вообразите солдата которого заставляют “печатать шаг” по полсотни километров каждый день. Да еще “подбадривают” окриками, руганью, побоями, насмешкой, травлей. Это же непереносимо! И если актер время от времени не запрется хотя бы на пять минут в своей уборной-гримерной, не отвлечется мыслями хотя бы на эти минуты от обидной реакции зрительного зала, от непрерывных скандалов с товарищами по сцене, от неизбывного хамства режиссера, вообще от своей поганой и постылой жизни — ему не хватит физических и душевных сил для нового выхода на сцену. Если солдату время от времени не скомандовать “вольно!”, то рано или поздно он просто рухнет прямо в строю, какие бы другие команды вы ему ни давали.
И вот человек со временем научился давать себе команду “вольно!”, чтобы забываться хотя бы на час-другой, хотя бы на несколько минут от нечеловечески тяжелой жизни и набраться сил для нового трудового подъема, для далеко не всегда отрадного общения с окружающими. Нечто вроде сна наяву, только не в смысле картин, а в смысле “мертвого часа”, психической разрядки.
Наилучший способ — переключиться на работу, в которую можно целиком погрузиться и мыслями, и душой, и грешным телом. Например, крупные неприятности на работе или дома, а ты взялся мыть пол и настолько увлекся, что на это время забыл и про измену жены (мужа), и про нахлобучку от начальника, и вообще про то, что жизнь, как говорится, не задалась. Разумеется, не обязательно мыть полы — диапазон столь же увлекательных занятий достаточно велик, лишь бы забыть на это время о супруге, начальнике и своей постылой жизни.
К сожалению, этот способ не универсален, не всегда и не всем доступен, не для всех случаев жизни подходит. Что ж? Есть панацея не хуже. Даже лучше.
Вот вы начали рассказывать какую-то историю, затянули песню (лучше — хором), закружились в танце, занялись вышиванием или выпиливанием, сели слушать радио или смотреть телевизор, раскрыли книгу и погрузились в нее. Поразмыслите основательнее: что же, собственно, произошло? Да, приобщились к миру искусства. Но одновременно — и именно на это время — как бы покинули сей бренный мир, удалились в мир иной, не загробный, а в мир вашей истории, песни, танца, вышивки, в мир героев книги, радиотелепередачи. В мир рекреации (отдыха, восстановления сил человека), релаксации (в смысле — разрядки, снятия психического напряжения), катарсиса (“очищения”, возвышения духа, воодушевления, сопереживания с радостью или горем других). Иначе говоря, получили требуемый эффект психической разрядки.
До сих пор мы обретались целиком в сфере культуры. Однако не секрет, что той же цели можно достичь и обращением к противоположной сфере, к сфере антикультуры. Для этого вполне достаточно сорвать зло на любом из ближних или встречных, устроить скандал, затеять драку или стать “болельщиком” в чужом скандале, чужой драке. Вы в ту же секунду “разрядитесь”, тоже перейдете на какое-то время в “мир иной”, но уже в мир антикультуры, поскольку ни скандал, ни драка, ни аналогичные явления в жизни человека не являются какими-то достижениями и ровно никакого отношения к культуре не имеют.
Тут мы подходим к истокам противостояния культуры и антикультуры.
Итак, труд, культура (искусство), антикультура как средства снятия психических перегрузок, обеспечения выживания человека при таких перегрузках. Существует и четвертый способ, который мы обобщенно и сугубо условно называем “наркотический эффект”.
Вы пожевали листьев коки и пришли в приятное возбуждение, заглушили чувство голода, забылись. Вы вдохнули дым от сухих листьев табака и получили расширение сосудов головного мозга, некоторое успокоение, отвлечение от окружающего вас мира. Вы глотнули перебродившего сока винограда (или спиртового концентрата с теми же свойствами) и нарушили умственно-психическое состояние вашего организма в такой степени, что перестали нормально воспринимать окружающий вас мир, а зачастую воспринимать этот мир вообще, погружаясь в мир собственного бреда. Вы вдохнули дым от сухих листьев некоторых сортов конопли или от маковой соломки, глотнули концентрата листьев коки, ввели себе в кровь дозу диэтиламида лизергиновой кислоты (ЛСД) или какого-то еще сильнодействующего наркотика и погрузились в мир галлюцинаций, отрешаясь от мира, окружающего вас.
Что произошло?
Мы в данном случае сознательно отвлекаемся от последствий. Не говорим о том, что вслед за расширением сосудов головного мозга наступает их сужение, требуется все более сильная доза, человек становится заядлым курильщиком, рабом никотина и, по статистике, почти в девяти случаях из десяти должен скончаться до 60 лет, лет на 10— 20 раньше отпущенного ему судьбой срока. Не говорим о том, что организм привыкает к алкоголю, требует все более сильной дозы и в почти девяти случаях из десяти прекращает существование алкоголика до 50 лет, лет на 20—30 раньше отпущенного судьбой. Не говорим о том, что организм быстро привыкает к сильнодействующим наркотикам, требует наращивания дозы и заставляет наркомана, приобщившегося всерьез к наркотикам в 18—20 лет, почти всегда в девяти случаях из десяти расстаться с жизнью не позднее 30 лет — лет на 40—50 раньше в точности такого же ненаркомана. Не говорим о наркотизации общества (массовом приобщении людей к никотину, алкоголю и собственно наркотику) — первичной в семье, вторичной в молодежной компании, третичной в компаниях взрослых. Не говорим о тяжелейших последствиях всего этого для общества—и экономических, и социальных (социологических), и культурных (культурологических), и физических (физиологических), и психических (психологических) и т.д., вплоть до подрыва генофонда, до угрозы вырождения того или иного народа — в том числе всех до единого народов европейской части бывшего СССР, начиная с русского — если не выработана или разрушена система ритуалов, не дающих процессам наркотизации перейти в смертельный коллапс.
В данном случае нам достаточно констатировать два важных факта:
Наркотизация общества в целом и в любом из ее аспектов никак не может быть отнесена к достижениям, к сфере культуры, и на этом основании целиком относится к сфере антикультуры.
Антикультура, как будет видно из излагаемого ниже, сама по себе способна давать тот же эффект, что и любой наркотик, способна давать наркотический эффект отключения от окружающего мира и погружения в “мир иной”. Но уже не с целью восстановления сил, а напротив — имея следствием подрыв сил, разложение общества, ускорение происходящих в нем негативных, катастрофических процессов.
Как конкретно это выглядит?
2. Эффект антикатарсиса
Впервые я испытал это лет 60 назад, в середине 30-х годов, на фильме “Мы из Кронштадта”. Вспоминая сегодня, понимаю, что это был обычный пропагандистский боевик тех времен, подпадающий под разряд “историко-революционных”. Но тогда впечатление было потрясающим. И не только для меня одного. Миллионы людей месяцами по нескольку раз (некоторые энтузиасты даже по нескольку десятков раз) смотрели его во всех кинотеатрах страны, тем более что выбор в основном им и ограничивался. Подумать только! Горстка красных героев самоотверженно отстреливались от наступавших белых злодеев. Для их, героев, воодушевления прямо в окопах играл духовой оркестр. Но белые цепи наступали неумолимо, и выстрелы скашивали одного трубача за другим. Наконец нескольких героев взяли в плен, навязали на шею камни, связали руки и штыками стали сталкивать с обрыва прямо в море. А они такие герои, и среди них один симпатичный парнишка, мой ровесник. Но один перерезал веревки, нырнул, выплыл, добрался до Кронштадта и привел подмогу. Белые позорно бежали. Даже когда я спустя пяток лет шел на первое свидание с любимой, мое сердце не билось так сильно, как на протяжении этого фильма. В глазах стояли слезы, в горле — комок. И не у меня одного: откровенно всхлипывали многие в кинозале, в том числе фанатики-большевики тех времен, неспособные плакать даже при массовых расстрелах. И не оставалось почти никого, кто бы не был взволнован самым глубоким образом. После фильма долго был как на крыльях, душа рвалась к подвигу, хотелось хоть немного походить на героев, стыдился что разменял первый десяток лет жизни на детсадовско-школьную мелочевку. Скажи мне тогда: ложись с винтовкой в окоп, как тот мальчишка из фильма, а потом тебя утопят, как котенка, в море — я бы кинулся на любого указанного мне врага не задумываясь. Разве это не наркотический эффект?
Впрочем, один молодой кубинский солдат спустя 30 лет так и сделал. В самый патетический момент подобного фильма он вскочил с места и разрядил во врагов на киноэкране весь магазин своего автомата. Просто не мог больше выдержать, отвел душу. Вот на что способно искусство! Заметим: оно порой действует сильнее любого наркотика.
Впоследствии я переживал подобное состояние неоднократно, но послабее. Чаще в кино, реже в театре. Последний раз тоже 30 лет спустя, когда впервые увидел фильм “Фанфан-Тюльпан” с бесподобным Жераром Филипом, который убежденно считаю вершиной развития мирового киноискусства, после чего оно по нарастающей стало деградировать (впрочем, это мое личное впечатление). Но к тому времени я уже знал, что это состояние более двух тысяч лет тому назад досконально описал один человек по имени Аристотель, который назвал его “катарсис” (по-гречески — “очищение”), понимая под ним очищение души сопереживанием с героями древнегреческих трагедий, в ходе которого зритель как бы отмывал свою грешную душу, воспарял над мелочами жизни, рвался к таким же подвигам, как и герои на сцене, хоть ненадолго, но становился чуть лучше, чем был до того. Уже неплохо, слава искусству.
Однако Аристотель и все следовавшие за ним аналитики вышеописанного состояния почему-то упустили из виду, что у данной материи, как и у всякой иной, вполне может быть — и действительно бывает — нечто вроде антиматерии, т.е. того же самого, но уже со знаком не плюс, а минус. Так сказать, антикатарсис. И если катарсис представляет собой воодушевление, очеловечение человека, преодоление им низменных инстинктов, всего звериного в себе, то антикатарсис, напротив, — исступление, озверение, развязывание низменных инстинктов, пробуждение в человеке зверя.
Возникает вопрос: какие инстинкты мы называем низменными и почему?
Дело в том, что сами по себе инстинкты не являются чем-то негативным (а определение “низменный” указывает именно на негативную роль в жизни личности и общества). Согласно установившемуся определению, инстинкты (от латинского — побуждение) — это совокупность сложных врожденных реакций (актов поведения) организма, возникающих в ответ на внешние или внутренние раздражения. Инстинктов — множество. Выделяются по значению пищевой (реакция на голод), оборонительный (реакция на угрозу), половой (побуждение к половому акту для размножения, сохранения вида), родительский (самоотверженная забота о потомстве с той же целью), групповой (солидарность в поведении ради самосохранения, в общей заботе о потомстве и др.). Но нормальные инстинкты могут извращаться, становиться ненормальными — гипертрофированными (чрезмерно сильными) или, наоборот, слишком подавленными, недостаточными. Это обычно происходит из-за психических расстройств организма, вызывающих нарушения инстинктивных побуждений. Расстройства могут быть генетические, связанные с плохой наследственностью; патогенные, связанные с какими-то заболеваниями; наркогенные, связанные с действием какого-то наркотика, с тем “наркотическим эффектом”, о котором говорилось выше. Вот в последнем отношении и дает себя знать в полную меру порождение антикультуры — антикатарсис.
Пищевой инстинкт, например, способен трансформироваться в обжорство. Мне самолично известны люди с неразвитым чувством сытости. Они с жадностью поглощают что попало в огромных количествах, пока не сметут все со стола или пока не станет плохо (появляется чувство тошноты). Это, конечно, достойно сожаления. Несчастных жалко, но они хоть не наносят вреда окружающим (если не считать хлебосольных хозяев, опрометчиво зазвавших такого едока в гости).
Хуже обстоит дело с извращенным оборонительным инстинктом. Есть люди, напрочь лишенные чувства опасности. Но это не храбрость, просто нечто вроде дальтонизма на опасные ситуации. А есть люди повышенной агрессивности. Говорят, лучшая оборона — нападение. И вот начинается скандал или сразу мордобой, даже когда, казалось бы, для этого нет никакого повода.
Есть люди почти или совершенно фригидные, с полным или почти полным отсутствием полового влечения, возбудимости (реже мужчины, чаще женщины). А есть эротоманы с болезненно повышенной половой возбудимостью, теряющие голову при малейшем намеке на возможность совершить половой акт.
Есть люди безмерно чадолюбивые, прямо-таки помешанные на своих отпрысках, какими бы отвратительными те ни были. А есть монстры, способные хладнокровно забить ребенка до смерти, придушить его как котенка, бросить на произвол судьбы.
Есть люди, совершенно неспособные находиться в толпе, в самом буквальном смысле теряющие при такой ситуации сознание. А есть легко поддающиеся массовому психозу, быстро теряющие в толпе собственную волю, целиком отдающиеся во власть стадного инстинкта.
Ну и так далее.
В этом перечне к “низменным” относят извращенные инстинкты, связанные с насилием, жестокостью, алчностью, похотью, стадностью и т.п. Их еще незаслуженно именуют звериными, ибо любой зверь, в отличие от двуногого, никогда не “зверствует”, он всегда естествен.
Отметим особо, что низменные, или звериные, инстинкты, могут быть заразительными, подобно дурной болезни. Извращенный оборонительный инстинкт может привести человека в сильнейшее возбуждение, когда тот видит, скажем, драку, и мысленно, а затем, возможно, и физически (часто без всякого повода, неосознанно) принимает участие в ней. Множество людей с удовольствием приобщаются к такого рода зрелищам, потому что это дает им возможность удовлетворить свою потребность в самоутверждении самым легким образом — мысленным участием в борьбе. Не зря таких людей называют “болельщиками”: они действительно доводят себя до психической болезни — временного частичного умопомешательства. Точно так же извращенный половой инстинкт может привести человека в сильнейшее возбуждение, когда тот видит эротическую сцену, тем более открыто сопряженную с половым актом, тем более с насилием. Множество людей совершенно теряют при таком зрелище рассудок, да к тому же срабатывает стадный инстинкт, так что зрелище насилия вполне может перерасти (и часто перерастает) в групповое или даже массовое насилие.
Все это было хорошо известно людям тысячи, а может быть, и десятки тысяч лет назад. И общество делало все возможное, чтобы не дать простора низменным инстинктам, пресечь их в зародыше. Система ритуалов труда, быта, досуга более или менее надежно охраняла каждого от излишней агрессивности соседа, от немотивированного насилия. Как только достигалась определенная степень цивилизованности, женщина повсюду на Земле — на всех материках, и в жару, и в холод — закрывалась сложными одеждами от “нескромного” взора мужчины, держалась от него на приличной дистанции. Стадность, массовой психоз держались в узде теми же ритуалами.
Однако с незапамятных времен, преследуя определенные цели и не задумываясь о негативных последствиях самых благих намерений, люди непроизвольно развязывали низменные инстинкты и неизменно расплачивались за это тягчайше.
Очень хочется заслужить благоволение высших, сверхъестественных сил. Как? Наиболее понятным человеку образом: принести дары, жертвы. Сегодня от этого остались только срезанные, убитые цветы, да еще, пожалуй, новогодняя елка. А когда-то в жертву приносился человек, нередко ребенок. Жертва кричит от ужаса и муки. А у окружающих автоматически пробуждается звериный инстинкт агрессивности, жестокости — не тебя убивают, ты мысленно принимаешь участие в убийстве неспособного оказать сопротивление. Кайф! И только потом обнаруживается повышение “градуса жестокосердия”, падение уровня нравственности общества. Ни одно общество, прибегавшее к человеческим жертвоприношениям, не выстояло в борьбе против общества, такое зверство уже преодолевшего.
Человек совершил тяжкое преступление (с точки зрения общества или, чаще, властей). Его предают мучительной казни. Толпа ревет в извращенном сопереживании с муками казнимого. Вот где разгул звериных инстинктов! А конечный результат? Все то же повышение “градуса жестокосердия”, массовая деморализация, усиление преступности, ускорение развала и крушения такого общества, если его вожди не опомнятся и не сузят простор для вторжения звериного в психологию людей.
Каждый из нас читал о боях гладиаторов в Древнем Риме или видел их на киноэкране. На арене вспарывают друг другу животы, цепляясь за жизнь в предсмертной тоске отчаяния, обреченные на смерть люди. Моритури те салютант! Обреченные на смерть приветствуют тебя, Цезарь! Даже эта приятно щекочущая нервы деталь (не для обреченных, конечно) была предусмотрена тогдашним и тамошним агитпропом. А на трибунах — десятки тысяч исступленных звериных морд, страстно сопереживающих бойцам, жадно следящих, кто кому раньше вспорет живот, мысленно (т.е. совершенно безопасно для себя лично) принимающих участие в бое. Кайф! Стопроцентный “наркотический эффект”.
Канальи додумались и до того, как максимально усилить его. От поднятого вверх или опущенного вниз большого пальца каждого из зрителей зависит, сохранят ли жизнь поверженному наземь или выпустят ему кишки. Стало быть, каждый как бы лично опускает меч или вонзает его в поверженного, не сходя со своего места на трибуне. От всей этой зверороскоши сегодня осталась лишь жалкая тень — мордобой и костоломство на потеху толпе на боксерских рингах, на футбольно-хоккейных полях, плюс мерзкий (особенно когда женский) “кетч” — Драка на ринге, допускающая любые приемы, до пинков в пах или выдирания волос у противника включительно, плюс кровавые мясозаготовки быков на испанской корриде, неправедно опоэтизированной уймой писателей и композиторов, от Мериме и Визе до Хемингуэя.
Каков был конечный итог? Оказалось, что древнеримский цирк и все, что происходило в нем, — всего лишь наглядные симптомы умирающего, разлагающегося заживо общества. Все кончилось тем, что болельщиков на трибунах почти без сопротивления с их стороны резали тысячами, как баранов, свирепые дикари-варвары во время погромов Рима. Может быть, если смотреть в корень, потому, что у этих варваров не было рабов и подлой потехе гладиаторских боев они предпочитали возвышенную потеху поединков, будущих рыцарских турниров, словом, потому, что у этих варваров антикультура не успела еще растоптать человеческое достоинство и подавить собственно культуру. А то, что жертвоприношения, потеха публичной казни, мордобой и поножовщина на потеху толпе и многое другое в том же духе, дающее эффект антикатарсиса есть антикультура — не может быть никакого сомнения, потому что тут подрыв, разложение, деградация личности и общества, можно сказать, воочию.
3. Минус-эффект антикультуры
Пропустим почти два тысячелетия, миновавшие с тех пор, как в жертву приносили не цветы и новогодние елки, а людей, младенцев; с тех пор, как толпа улюлюкала распятому на кресте, умиравшему в страшных муках, добрейшему, благороднейшему из людей богочеловеку; с тех пор, как такая же толпа забавлялась бойнями гладиаторов. Отметим только, что на протяжении этих тысячелетий шла отчаянная борьба культуры и антикульуры, последняя часто переходила в наступление и занимала подчас существенное место в жизни людей, но затем все-таки отступала под натиском прогресса культуры. До тех пор, пока европоцентристская цивилизация, подобно всем античным, не начала умирать, пока не появились первые признаки начинающейся агонии. Тогда антикультура перешла в тотальное наступление, дала культуре “последний и решительный бой”. Победит ли она культуру? Судя по наблюдаемым тенденциям — да. Но не должна победить! Ибо ее победа равнозначна гибели человечества.
Сначала, в XVI—XVIII вв., всплески антикультуры были почти незаметны по сравнению с ее обычными проявлениями в минувшие века и тысячелетия. Ну, публичные казни. Ну, распущенность нравов — особенно при монарших дворах и в крупных городах. Но простора разгулу антикультуры не давали вековые традиции, обычаи, нравы, жесткие ритуалы труда, быта, досуга, освященные религией. Попробовал бы кто-нибудь нагло выйти за рамки обычных и привычных непристойностей! Его тут же ждало вместе со столь же обычным презрением окружающих самое суровое осуждение общественного мнения, самая настоящая травля. И он в лучшем случае отделался бы позорным изгнанием задолго до того, как его сожгла бы на костре инквизиция или приковали к позорному столбу пуритане в Соединенных Штатах.
На протяжении XIX в., еще при последних отблесках “золотого века” европоцентристской цивилизации, антикультура стала постепенно набирать силу, размножаясь, как червь, в творчестве даже некоторых выдающихся деятелей культуры, не говоря уже о ремесленниках, готовых на любые пвделки ради заработка. А на протяжении XX в. стала все более одерживать верх над культурой в зареве закатных огней “серебряного”, “бронзового” и “железного” веков умирающей цивилизации. Как и тысячелетия назад, антикультура опиралась на три столпа, скрепленные намертво “наркотическим эффектом”: культ насилия, культ секса, культ эгоцентризма, вседозволенности, в смысле отсутствия какого-либо Долга (с большой буквы) перед родными и близкими, перед окружающими, перед обществом в целом. Справляй свою нужду-похоть (любую) где придется и как придется, и дело с концом. Разумеется, к столпам антикультура не сводилась: было еще множество столбиков и балясин того же рода.
Не хочу тревожить тени великих предков и называть имена, но проследите по творчеству хотя бы писателей и поэтов, как прогрызал их творения червь антикультуры. Если сначала — драматическое описание схватки, с четким обозначением, где добро (не обязательно побеждающее), а где зло, то потом все чаще — смакование насилия без морального осуждения насильника, с явным авторским сочувствием ему. Если сначала любовник бросается к ее ногам, после чего ставится деликатное многоточие, то потом все чаще — как именно он ее облапил, как задрал юбку, как она орала и т.д. Если сначала любая мерзость справления нужды-похоти так и представлялась мерзостью, а ее субъект — мерзавцем, причем тошнотворные подробности опускались из уважения к читателю, то потом все чаще мерзость, как и насилие, как и секс, делались предметом смакования, целенаправленным средством растления читателя. Если раньше порнографии стыдились, как полового извращения, писали для определенного круга любителей, передавали скабрезности друг другу в списках, даже не помышляя о печати, то потом все чаще порнография нагло полезла в печать. Сам дьявол, если он существует, не смог бы придумать ничего более дьявольского для растления и конечной погибели человеков.
В XIX в. антикультура прорезывалась все более нагло главным образом на поприще литературного искусства. На протяжении XX в. она все более широким потоком залила сценическое, изобразительное, музыкальное и архитектурное искусства. Опрокинулась на бытовую культуру, начиная с культуры питания, одежды, жилища и, главное, общения и кончая культурой знаний, культурой труда, охватывая всю физическую и духовную культуру личности и общества. Вторглась во все без исключения основные типы учреждений культуры, начиная с печати, радиотелевидения, кинематографа, театра и кончая стадионами. Чтобы не быть голословными, проследим ее главные проявления.
Литература. В XIX в. произошло окончательное разделение литературы на “высокую”, или “прекрасную” (беллетристика), и “низкую” или, говоря современным языком, “теневую” (распространявшуюся, подобно подпольным политическим изданиям, в списках или издававшуюся незаконным, тайным порядком и продававшуюся из-под полы).
Если обратиться к истории русской литературы, то классическим примером литературной антикультуры могут служить порнографические стихи и поэмы Баркова, относящиеся к 50—60-м годам XVIII в. Они расходились по стране в списках более чем столетие, и их автор пользовался в определенных кругах популярностью, не уступавшей литературным звездам первой величины. Но это была популярность особого рода — скандальная популярность кокотки, к которой относились с презрением даже потребители порнографии и с открытой гадливостью — все добропорядочные люди. Даже название главного произведения Баркова — “Лука Мудищев” было заведомо непечатным на протяжении более чем двухсот лет с момента его появления в списках и может быть печатно воспроизведено только сегодня, что наглядно свидетельствует о моральной деградации общества. Заметим, что порнографией баловались многие выдающиеся литераторы, что отнюдь не украшало их биографии, но рассматривалось как мальчишеское хулиганство, в одном ряду с пьянством и посещением публичных домов. Что касается собственно культуры, то в ней существовало строгое табу на все нецензурные слова, а все без исключения так называемые деликатные ситуации описывались одной или несколькими строками многоточий. Понятно, сказанное относится не только к русской, а ко всей европейской литературе.
На протяжении XIX в. антикультура стала выбираться из порнографического подполья на “поверхность” литературы тремя путями, о которых упоминалось выше: путем смакования насилия, путем эксплуатации эротики и путем “нейтрального”, а затем и открыто позитивного отношения автора к заведомо негативному (аморальному или даже уголовно-преступному) персонажу своих произведений. Происходило это постепенно, почти незаметно, вкрапливаясь все более расплывавшимися грязными пятнами в “чистые” произведения деятелей культуры. Там автор чуть задержит внимание читателя на сцене жестокости или даже ужаса, приятно щекочущего нервы обывателя, умирающего от скуки; там — на эротической сцене, заменяя полагающееся многоточие сначала несколькими словами, а потом и несколькими страницами; там — чуть пококетничает со своим героем — заведомым злодеем или подонком. Меж тем, от десятилетия к десятилетию профессиональная литература становилась все более делом сначала десятков, затем сотен, затем тысяч, наконец, десятков тысяч ремесленников. В XX в. эта литературная серость почти полностью заполонила печатные страницы. Началась борьба за выживание среди полчищ “литмышей”, разгорелась все более ожесточенная конкуренция.
Как выжить в литературе, не имея литературного таланта? Очень просто: продав душу дьяволу, т.е. обратившись к антикультуре. Наиболее легко это сделать, обращаясь к “романам ужасов”, детективам, фантастике или так называемому голому натурализму, повязанному с насилием или эротикой. Сразу оговоримся: жанры здесь ни при чем. Были и есть произведения “высокой” литературы в жанрах “ужасов”, детектива, фантастики, натурализма. Повторим: антикультура попирает собственно культуру там и тогда, где и когда апеллирует к упоминавшимся выше низменным инстинктам, будит в человеке зверя, подрывает его мораль, разрушает его личность, способствует деградации и конечной гибели личности и общества. Эту четкую грань между культурой и антикультурой надо постоянно иметь в виду, потому что элементы антикультуры бывают и в творчестве деятелей культуры. Дело в том, что “серость” в искусстве со временем начинает задавать тон, устанавливает определенный уровень, создает своего рода моду, которой вынужден следовать, если хочет выжить, даже талантливый беллетрист, творчество которого в целом к контркультуре никак нельзя отнести и который лично вполне может быть воинствующим противником антикультуры.
Однако дьявола не зря называют лукавым. Продавшие ему хоть маленький кусочек своей души очень быстро попадают к нему в кабалу и становятся прислужниками в самом полном смысле слова нечистой силы. Мы уже говорили о том, что антикультура работает целиком на “наркотическом эффекте”. А раз наркотик, то доза должна неуклонно увеличиваться, пока не доведет наркомана до погибели. Любая сцена насилия, ужаса приедается. Приходится прибегать к описаниям все более изощренного насилия, все более кошмарного ужаса. И вот уже литература приближается (пока еще не подошла, но подходит) к последней черте: описание изощренного насилия над ребенком, кошмара, в который попадает беззащитное дитя. Тут уже затрагивается родительский инстинкт всякого нормального человека, и чтение становится непереносимым (почему антикультура и не рискует перейти последнюю запретную черту). Но почему не подавить и родительский инстинкт, почему не сделать нормального человека ненормальным? И антикультура успешно работает в этом направлении. Можно не сомневаться, что в обозримом будущем сцены изощренного надругательства над ребенком станут в литературе столь же обычными, как сегодня сцены убийств. А наркодозу надо вновь и вновь увеличивать...
Точно так же приедается эротическая сцена любой степени скабрезности. Неизбежно приходится обращаться к половым извращениям все большей степени скандальности, “смыкать” их с ужасом насилия. Можно не сомневаться, что скоро мы познакомимся с печатными образчиками того, что сегодня нормальному человеку даже вообразить немыслимо.
Точно так же приедается кокетничанье автора со своим героем-злодеем, героем-подонком. Приходится отождествлять себя с ним, а злодея, подонка делать все более злодейским, мерзопакостным. И вот уже появляется “Это я, Эдичка”, но не в барковских списках, а миллионными печатными тиражами на всех языках мира, включая русский. И к автору относятся безо всякой гадливости, его принимают в обществе, его печатают в газетах, его рассматривают чуть ли не как общественного деятеля.
Антикультура в литературном искусстве торжествует. Она — на триумфальном марше. Она уверенно и решительно подавляет, вытесняет литературную культуру.
Театр. В точности, до малейших деталей, тот же процесс. В XIX в. пышным цветом расцветает на грани (грани!) неприличия знаменитый канкан. Девицы на сцене задирают юбки и демонстрируют зрителям — кто бы мог подумать? — свои чулки, подвязки и даже трусики или даже открыто то, что под ними. Но демонстрируют в быстром танце, как бы мельком, визжа от якобы ужаса и тем самым приятно щекоча нервы усатым ловеласам — нашим с вами беспутным прадедам. Ах, если бы знали девицы и прадеды, к чему это приведет спустя столетие! Показать сегодня подвязки на дамской ножке — все равно, что щегольнуть кофтой или дубленкой. Да и подвязок больше никаких нет. Приходится раздеваться догола во все более непристойных формах, и от этого некуда деваться, если хочешь выжить, даже народным и ненародным артисткам СССР преклонного возраста. Но и раздевание приедается, становится все менее соблазнительным. Приходится выводить на сцену половой акт, точнее случку или, на худой конец, мастурбацию. И вот уже появляется идущая годами при полном аншлаге “О, Калькутта”, где друг мужа трахает (имитирует половой акт) его жену за деньги мужа, а знатная дама мастурбирует публично до оргазма (имитации оргазма), сидя на стульчаке. Но и случка приедается, приходится “смыкать” ее с ужасом насилия, с самыми отвратительными половыми извращениями, до публичного растления ребенка включительно. Тут мы снова подходим к последней черте, о которой упоминали выше.
Этот процесс властно вторгся в кинематограф и подмял его под себя. Лавина все более изощренных открыто порнографических видеофильмов на глазах погребает под собой киноискусство. Изощренность неизбежно должна и будет нарастать — таковы неумолимые законы рынка, и видеорынок не может быть в данном отношении исключением. Так что в кинотеатрах и на домашнем телеэкране нас будет встречать все более чудовищная порнография, замешанная на насилии, ужасе, шоке от встречи с автором, актером, открыто отождествляющим себя со злодеем, с подонком, зовущим, побуждающим зрителя к злодейству, к подлости, низости, мерзости.
Этот процесс начинает вторгаться даже в телевидение, которое долгие десятилетия, с момента своего рождения во всех без исключения странах мира зримо воплощало в себе скуку серости. Конкурируя со своим смертельным врагом — видеопродукцией, телевидение, чтобы выжить на видеорынке, тоже должно закладывать душу дьяволу. И вот уже появляются на телеэкране стриптиз, эротика, случка — все элементы антикультуры.
Как видим, антикультура и в сценическом искусстве на триумфальном марше.
Музыка. В точности, до малейших деталей, тот же процесс. Только другими средствами. В музыке “наркотический эффект” вызывается не культом насилия, секса, аморальности, а ритмами и децибелами. Как анекдот, вспоминаются попытки властей в начале истекающего столетия запретить “непристойный танец танго”. Вспоминается и прямой анекдот о пенсионере, впервые увидевшем это зрелище и с удивлением заметившем: “Чего мучаются — легли бы...” Как верх приличия вспоминаются самые похабные выверты рок-н-ролла всего три-четыре десятилетия назад. Ах, если бы знали похабники минувших времен, что по сравнению с подвигами их потомства их похабство покажется жеманным менуэтом минувших веков!..
И вот ударил “рок”. Многие его представители на сцене совершенно правильно наряжаются возможно более похоже на представителей нечистой силы, обитателей преисподней. Это и есть в полном смысле слова нечистая сила во плоти. Будоражащий ритм, поднимающий на дыбы психику, аэродромные децибелы, оглушающие и заглушающие разум, смесь всего этого с имитацией кошмара, случки, злодейства и культа личности злодея на сцене — и результат подобен стакану водки, опрокинутой в глотку каждому из тысяч зрителей. Исступление, полная потеря разума, агрессивность, стремление крушить, насиловать, бить, убивать — антикультура в действии, говоря словами поэта, “уж ад в восторге плещет”.
Смущенно стушевывается музыкальная симфония классики — доведенные до состояния зверей люди не хотят ее слушать, освистывают, оплевывают, требуют все более сильного музыкального наркотика. Отходит на задний план и какофония “серьезной” музыки (она же — “мертвая” музыка), вынужденной, чтобы выжить, приспособиться к рок-антикультуре, слив