Кубок второго Посвящения

Фалес Аргивянин

Мистерия Христа

 

Как часто мечется душа,

Не видя выхода, ни входа.

Куда ни глянь - повсюду тьма

И безысходность у порога.

Ты на ветру стоишь одна –

Былинка в море человечьем

И шепчешь, шепчешь про себя:

«Где ж, люди, ваша человечность?»

И рассекая пустоту, на голос боли человеческой,

Взывает Сын с креста к Отцу:

«Прости, О Боже, человечество! »

ПРЕДИСЛОВИЕ

Автор повести «Мистерия Христа», Георгий Осипо­вич Вольский, до революции был редактором одной из одес­ских газет. Фалес Аргивянин – псевдоним, взятый им, по его собственному признанию, потому, что это имя он но­сил в одном из прошлых воплощений. Необычно сложивша­яся судьба этого человека, казалось, способствовала появ­лению этого замечательного апокрифа двадцатого века. Вскоре после революции он был арестован и едва не был рас­стрелян, но, счастливо избежав расстрела, был неожидан­но освобожден. Тем не менее, не имея возможности уехать из Одессы, Вольский был вынужден тайно поселиться у своей духовной подруги Анастасии Васильевны Теодориди, где и находился практически до конца своих дней, в домаш­нем заточении, с возможностью покидать ее квартиру только лишь по ночам.

Анастасия Васильевна была известным в Одессе про­фессором консерватории и не менее известным в эзотери­ческих кругах города духовным лидером; это она ввела его в тесный круг своих учеников и открыла ему путь в то состояние сознания, где хранились сокровенные воспомина­ния, коих так жаждала его обыденная повседневная память. В измененном состоянии сознания он начинал рассказывать необычайные вещи, которые «по возвращении» не мог вспом­нить и лишь благодаря присутствующим, аккуратно за­писывавшим эти удивительные рассказы, они, после лите­ратурной обработки Анастасии Васильевны (к которой собственно и были обращены под именем Милеса Афиня­нина эти речи), дошли до нас в виде этой повести.

Находящийся в вынужденном заточении Георгий Оси­пович имел возможность глубоко и сосредоточенно погру­жаться в свой прошлый богатый духовный опыт, посколь­ку Фалес Аргивянин был Великим Посвященным и «Мис­терия Христа» написана от его имени.

По замечанию одного из исследователей творчества Георгия Осиповича Вольского, Станислава Айдиняна «Ми­стерия Христа» не Евангелие, не Благая Весть от одного

из учеников Христа, и было бы заблуждением восприни­мать ее так. Мистерией труд Фалеса Аргивянина назван и должен пониматься не в средневековом значении этого слова. Это не только и не столько религиозная драма, но именно в мистическом смысле – Мистерия, действо и со­стояние, когда сознание человеческое вмещает истину, суть мира. Мышление раскрывается, развертывается, и в этом откровении познается теургическое единство Все­ленной».

Суть и смысл жизни, этого краткого и нескончаемо­го, скупого и щедрого, примитивного и бесконечно богатого потока телесных и душевных переживаний, побед и пора­жений, падений и взлетов, глубоких постижений и горьких разочарований; природа вселенского бытия, его исток и пре­дел стремлений, сокровенное содержание и высшее значе­ние; роль и предназначение пытливого и свободного духа в оковах и теснинах мира сего... – Вечные Вопросы челове­ческого бытия...

В упорных поисках ответов человечество обрело мно­жество религий, философских школ, оккультно-мистических доктрин и методов духовной практики. Библиотеки, храмовые святилища, монашеские общины, эзотерические ордены и братства, ашрамы наставников и мастеров духа хранят от профанов, но открывают настойчивым иска­телям необъятное поле достижений души и духа поколе­ний подвижников высокого познания.

Однако, в конце концов, пройдя долгий и захватываю­щий сознание путь овладения достижениями предшествен­ников, человек вновь встает перед беспощадными централь­ными Проблемами Бытия – один на один, вооруженный лишь собственным опытом, видением, чувством, разумом и мудростью... И он должен принять решение, определяю­щее его дальнейший путь...

Автор повести, которую держит в руках читатель, принадлежал к числу людей, томимых неутолимой жаж­дой постижения сокровенной сути. Она жила в его душе вместе со смутным, но сильным и явственным ощущением присутствия неких глубинных воспоминаний о чем-то необычайно важном и значительном. Эти неосознанные ре­минисценции стучались в сознание, не находя входа и му­чая своего носителя несбыточностью реализации.

Анастасия Васильевна ввела его в тесный круг своих учеников и открыла путь в то состояние сознания, где и хранились сокровенные воспоминания, коих так жаждала его обыденная повседневная память. В измененном состо­янии сознания он начинал рассказывать необычайные вещи, которые по-прежнему не мог вспомнить «по возвращении». Но присутствовавшие аккуратно записывали эти удиви­тельные рассказы, становившиеся в литературной обра­ботке Анастасии Васильевны (к которой и были обраще­ны под именем Милеса Афинянина эти речи) посланиями, представляющими собой главы этой повести.

Особого внимания заслуживает то, что эта книга принадлежит к совершенно особому и выдающемуся в ду­ховной культуре человечества жанру – мистериально-посвятительной литературы, к коему могут быть по праву отнесены лишь весьма немногие произведения. Само про­чтение таких книг «переворачивает» и «переплавляет» душу читателя, пропускает ее через свое горнило и преоб­ражает все ее существо... Выйдя из мира прочтенного про­изведения, как из пламенного жерла вулкана, человек с удив­лением ощущает себя совсем иным, возвышенным и необы­чайно обогащенным. В его душе свершилось Таинство, не­постижимое интеллекту, но явственное высшему разуму и духу: даже тело, до последней нервной клеточки, он ощу­щает иным – просветленным и преображенным.

Однако – как и в прежние времена малочисленных зам­кнутых мистических братств, строго хранивших свои по­святительные тексты, – это таинство преображения сознания остается доступным лишь немногим.

Так в добрый путь, благосклонный читатель, – стра­ницы этой книги откроют Вам необычайный и потрясаю­щий душу мир суровой и мужественной Тайны Великой Мистерии Мироздания.

ДМ. Попов

В саду Магдалы

 

 

Фалес Аргивянин – Эмпедоклу,

сыну Милеса Афинянина, –

о Премудрости Великого галилейского

Учителя – радоваться!

 

Слушай, друг мой, внимательно, ибо вот – никогда быль более странная, более таинственная не тревожила ухо смертного. Быль, говорю я, Фалес Аргивянин, а не ле­генда!

Когда Маяк Вечности увенчал своим светлым лучом моё чело как знак высшего Посвящения* Фиванского Святилища*, я, Фалес Аргивянин, и Клодий Македоня­нин, удостоившийся той же степени, приняли из рук Ве­ликого Иерофанта* питьё Кубка Жизни, и он послал нас в тайное убежище к Сыну Мудрости* – Гераклиту, коего людская молва нарекла Темным, ибо люди не понимали ни его, ни его Учения*.

Сколько протекло лет, пока мы впитывали его Муд­рость, сколько раз покидали убежище, чтобы нести лю­дям положенные крохи знания, и вновь возвращались об­ратно, – нет надобности считать.

В одно из таких воплощений, когда я был в мире под личностью философа-стоика, я нашёл тебя, друг Эмпедокл*, около мудрого Сократа и завязал покрепче те нити, кои связывали нас* от времён почившего под волнами оке­ана Города Золотых Врат*.

Однажды мудрый Учитель призвал нас к себе и ска­зал:

– Идите в мир – приветствовать от моего имени Нового нашего Учителя, грядущего в мир. Я не скажу вам, где вы Его найдёте. Ваша собственная Мудрость да будет вам указующим перстом...

– Но если этот Учитель столь велик, – сказал Клодий Македонянин,– то почему ты сам, Мудрый, не вый­дешь навстречу Ему?

Стр. 9

– А потому, – отвечал нам Гераклит, – что я знаю, кто Он. И вот моё знание говорит мне, что я недостоин встречи с Ним. А вы Его не знаете, знаете только от меня, что Он Великий Учитель, и ничего больше. Только сле­пые могут безнаказанно оглядеть на Солнце...

Я в ту пору умел ещё повиноваться и молча вышел с Клодием. На другой день верблюды уносили нас к севе­ру, к Святилищу черноликой Иштар*. Там последние чёр­ные жрецы, молчаливые, как камни пустыни, направили нас к Великому Центру, к тому, чьё имя – Молчание*, счёт годам которого утерян планетным календарём и чьё назначение – ждать конца, дабы быть последним могиль­щиком Земли. Когда мы с Клодием простёрлись перед ним во прах, он ласково поднял нас и сказал:

– Дети! Я видел Его, когда Он был младенцем. Я поклонился Ему*. Если сын мой Гераклит послал вас к Нему – идите. Ныне Он уже сеет семя. Но помните, дети, когда вы найдёте Его – вы потеряете всё...

Больше ничего не сказал нам сын Звезды Утренней*, чьё имя – Молчание, чьё бытие – тайна, чьё назначение – быть восприемником и могильщиком Земли, чьё наи­менование – жрец Неизреченного*.

Ничего не сказал он, только указал нам рукою на се­вер. Снова затерялись мы в пустыне. Ни слова не говори­ли мы, только ловили знакомые нам магнитные токи Муд­рости. Мы не боялись потерять всё, ибо умели повино­ваться...

И вот достигли мы Палестины, откуда, казалось нам, исходили токи Мудрости, так странно перемешанные с отвратительными флюидами народа – служителя Лунной силы*. Мы задыхались в густоте атмосферы храмов, где царили ложная мудрость, лицемерие и жестокость. Мы говорили со жрецами – хитрыми, богатыми людьми, мы

Стр. 10

спрашивали их – нет ли между ними Мудрых Учителей. Случалось – нам указывали на таких, но, увы, – мы на­ходили людей ещё более лживых и более глупых, чем тол­па, и ещё более жестоких.

Народ – простой народ, забитый и одураченный жрецами, – охотно делился с нами своими преданиями, полными суеверия и искажения. Но я, Фалес Аргивянин, и Клодий Македонянин слышали здесь отзвуки великих сказаний Красной Расы*, преломлённые в научных при­змах солнечной Халдеи*, исковерканные диким невеже­ством иудейских жрецов – жалкого наследия ренегата и безумца Хозарсифа*. Народ этот ждал Учителя, – но Жителя в пурпуре и бронзе, долженствовавшего, по его мнению, отдать мир под главенство алчных жрецов. Ни­чего не знал он об уже пришедшем Учителе.

Но вот однажды услышали мы от одного знатного иудея, родившегося и прожившего почти всю жизнь в Афинах, такую речь:

– Я, Никодим, могу указать вам, философы, на од­ного странного человека. Живёт он в пещере на берегу Иордана. Подите к нему и задайте нужные вам вопросы. Он гол и нищ, ученики его дики видом и нелюдимы. Имя ему Иоанн. Идите скорее, а то я слышал, будто отдано приказание заточить его под стражу за непрестанные нападки на жрецов и даже на самого царя. Однако, филосо­фы, – с улыбкой прибавил Никодим, – едва ли вы най­дёте в нём нужное... Но почему же вам, Мудрым, не по­знакомиться с тем, кого наш народ называет пророком?

И мы увидели этого Иоанна. Он был воистину страшен: лишённое одеяния, худое, измождённое, волосатое тело, ногти чёрные; космы никогда не чёсанных длинных волос и бороды ниспадали на его плечи и грудь; голос был хрипл и криклив. Мы узрели его сидящим на камне на берегу реки перед толпою коленопреклонённого народа.

Стр.11

Он размахивал руками и неистово, с пеной у рта, изрыгал проклятия и ругательства. Он призывал на несчастное людское стадо гнев Божий, он грозил ему – жалкому, грязному, голодному – страшными муками. Покорно, рабски слушал его народ...

Но мы, на чьём челе горел Маяк Вечности, видели его огненные глаза и опознали в них священный огонь Сынов Жизни*, видели его флюидические истечения, в коих не было ничего похожего на флюиды человека... И я, Фалес Аргивянин, и Клодий Македонянин поникли го­ловами, размышляя о неведомых нам путях, какими Еди­ный Совершенный шлёт свои токи миру материи, ибо вот, пред нами, под грязной оболочкой был, несомненно, Сын Жизни, а не человек.

– Мы приблизились, Аргивянин, – сказал мне Кло­дий. – Это ли цель наших скитаний?

Но я, Фалес Аргивянин, был холоднее и спокойнее Клодия, и мой не столь горячий и быстрый разум был бо­лее земным и потому – увы! – более мудрым.

– Учителем может быть только человек, Клодий, – ответил я. – А это – Сын Жизни!

Мы дождались, пока тот, кого называли Иоанном, погрузил всю толпу в воды Иордана, и она, обруганная, оплёванная и мокрая телом, но счастливая духом, пошла с воем каких-то негармоничных песнопений к городу. Мы спокойно подошли к пророку, оставшемуся в одиночестве на берегу мелководной и грязной реки. Я, Фалес Аргивя­нин, поднял руку и обдал затылок и спину Иоанна пото­ками приветственного тепла Святилища, и произнёс на тайном языке сокровенной Мудрости* формулу, призы­вающую Сынов Жизни.

Иоанн медленно обернулся к нам. Несказанной добротой светились теперь за минуту перед тем грозные глаза.

Стр. 12

– Что нужно от раба Господня сынам земной Муд­рости? – прозвучал тихий и гармоничный голос, только что неистово и страшно гремевший проклятьями и руга­тельствами.

– Мы ищем Великого Учителя, – ответил я, Фалес Аргивянин. – Мы несём Ему привет Святилища и Убе­жища. Где найти нам Его?

Кротко и любовно глядел на нас Сын Жизни – в че­ловеческой оболочке – Иоанн.

– А знаете ли вы, – спросил он,– что потеряете, когда увидите Его?

– Да, – ответили мы. – Но мылишь – послушные ученики Святилища. И затем, разве плачет вода, когда, выпаренная лучами Солнца, поднимается кверху, теряя свои водные качества?

Ласково улыбнулся Иоанн.

– Воистину, мудры вы, благородные греки, – отве­тил он. – Как найти вам Учителя? Идите в Галилею. Пусть Всеблагой благословит вас встречей с Иисусом Назаря­нином...*

И он, возвратив наш мир нам*, ушёл. И я, Фалес Аргивянин, сказал Клодию Македонянину:

– Сдержи полёт ума, Македонянин. Ибо вот – раз Сын Жизни принимает грязное и отвратительное обличье иудейского прорицателя, – то чем должен явить себя Учи­тель? Не смотри на звёзды, смотри на землю: в прахе зем­ном должна явить себя Истина...

И вот мы поздним вечером приблизились просто, ибо всё в мире Всевышнего просто.

Был вечер, и была полная луна. Нам сказали:

– Иисус Назарянин, которого вы ищете, прошёл в дом воскрешённого Им от смертного сна Лазаря*. Вот дом этот...

Стр.13

Густой сад окружал дом. Когда мы вошли в сад, нам преградили дорогу два человека: один во цвете мужской силы, грубый и мрачный, другой – юноша, кроткий, с длинными льняными волосами, ниспадавшими на плечи.

– Что вам нужно, иноземцы? – грубо спросил пер­вый.

– Видеть Великого Учителя, – ответил Клодий Ма­кедонянин.

– Учитель пришёл не для вас, язычники*, – сердито сказал иудей. – Вы недостойны видеть Его... Идите прочь отсюда...

– Я вижу, что ты, муж, – человек святой и правед­ный, – ответил я, Фалес Аргивянин. – Что тебе при тво­ей святости и праведности даст Учитель? А мы – языч­ники и бедные, невежественные грешники, – мы-то и хо­тим поучиться у Учителя... Хотя бы затем, чтобы стать такими же святыми и праведными, как ты, великий и бла­гой муж...

Тогда юноша быстро дёрнул за рукав хитона расте­рявшегося и глядевшего на меня сердито иудея. Он шеп­нул ему что-то и затем, ласково улыбаясь, сказал мне:

– Не трать, благородный чужестранец, стрел твоего аттического* остроумия на уничижение бедного иудея. Присядьте на эту скамью – я сейчас вам пришлю одного нашего товарища, ему скажете всё, что вам надо...

Мы, усталые, опустились на скамью. Но огонь вели­кий горел в сердце Клодия Македонянина, и дивный свет заливал мой, Фалеса Аргивянина, разум: мы знали, что нашли Учителя, ибо вот – разве мог скрыться от взора Посвященного Свет Вечности, разливавшийся над скром­ным масличным садом в Магдале?

И вот предстал пред нами муж, в белой чистой одеж­де, с печатью мудрости на челе; над этим челом горел тай-

Стр.14

ный знак Посвящения Красной Расы, чьи Святилища скрывала далёкая Азия*, откуда пришёл к нам Трижды Величайший*, где Мудрые населяют целые города* и где установлено владычество Треугольника*. И увидели мы, что для него не тайна наши знаки Маяка Вечности. Он поклонился нам и сказал:

– Привет вам, братья из Фив. Я – Фома, смирен­ный ученик Того, Кого вы ищете. Поведайте мне цель ва­шего путешествия. Кто послал вас?

И полился наш разговор, ведомый на сокровенном языке Святилища Мира. За какой-нибудь час мы узнали от брата Фомы всё то, что предшествовало появлению Учителя, и как и чем угодно было Ему открыться в мире... Великое, благоговейное недоумение охватило нас: ибо вот – приученные искать малое в великом, как могли мы вме­стить в малом – великое?

– Поистине, – пылко воскликнул Клодий Македо­нянин, – Учитель этот вместил в себе все сказания и все мифы мира!*

– И претворил их в Истину, – сказал я, Фалес Аргивянин. – Или ты, Клодий, забыл, что сказал нам Вели­кий Гераклит? Или забыл ты, как жрец Неизреченного, чьё имя – Молчание, поведал нам о поклонении Учителю при Его рождении? Готовься увидеть самоё Истину, Ма­кедонянин...

Фома встал и поклонился мне, Фалесу Аргивянину:

– Я более не имею ничего сказать вам, братья, – промолвил он. – Ваша Мудрость воистину служит вам Маяком... Я иду предварить Учителя.

Как только он ушёл, я, Фалес Аргивянин, призвав тайное имя Неизреченного, погрузил себя в созерцание грядущего, и мне дано было увидеть нечто, что легло в основу всего того, что время принесло мне.

Стр.15

Когда я открыл глаза – перед нами стояла женщина, ещё молодая, красивая и с печатью Великой Заботы на лице.

– Учитель призывает вас, иноземцы, – тихо молви­ла она.

Мы последовали за нею – Клодий Македонянин то­ропливо, не умея сдержать порыва горячего сердца, а я, Фалес Аргивянин, спокойно, ибо разум мой был полон Холода Великого Познания, данного мне в коротком со­зерцании грядущего. Холод всего мира нёс я в себе – от­куда же было взяться теплоте?

Так вступили мы на террасу, освещенную луной. В углу её, в полумраке тени маслины, сидел Он, Учитель. Вот что увидел я, Фалес Аргивянин.

Он был высокого роста, скорее худощав. Простой хитон с запылённым подолом облекал Его; босые ноги покоились на простой циновке из камыша; волосы и боро­да тёмно-каштанового цвета были расчёсаны; лицо худое и измождённое Великим Страданием Мира, а в глазах – я, Фалес Аргивянин, увидел всю Любовь Мира. И понял всё, независимо от того, что открыло мне, как Посвящен­ному, духовное окружение Учителя.

А Клодий Македонянин уже лежал у ног Учителя и лобзал их, оглашая рыданиями сад и террасу. Рука Учите­ля ласково покоилась у него на голове. А приведшая нас женщина полуиспуганно-полунегодующе глядела на меня, Фалеса Аргивянина, спокойно стоявшего пред лицом её Учителя.

Тихой небесной лаской обнял меня взгляд Любви Воп­лощённой. Голос, подобный голосу матерей всего мира, сказал мне:

– Садись рядом, мудрый Аргивянин. Скажи, зачем ты искал меня? Я не спрашиваю этого у твоего друга... Его рыдания говорят мне всё. А ты?

Стр.16

И я, Фалес Аргивянин, сел одесную* Бога, ибо хо­лод всего мира был в разуме моём.

– Я пришёл к Тебе, Неизреченный, – спокойно от­ветил я, – и принёс Тебе привет от Учителя моего Герак­лита. Я принёс Тебе привет от того, чьё имя – Молчание. Я принёс Тебе привет от Святилища и Убежища. Я при­шёл к Тебе, дабы потерять всё, ибо вот – я ношу в себе Холод Великого Познания...

– А почему же товарищ твой, потеряв всё, несёт те­перь в себе Тепло Великой Любви? – спросил меня тихо Он.

– Он не видел того, что видел я, Неизреченный, – ответил я спокойно.

– И ты, мудрый Аргивянин, узнал меня, если называешь меня так?

– Тебя нельзя узнать, – ответил я. – Узнать можно лишь то, что Тебе угодно явить нам. И вот – я ничего не прошу у Тебя, ибо потерял всё и не хочу иметь ничего.

И тихо-тихо коснулась моей головы ласковая рука Его. Но Холод Великого Предведения царил в сердце моём, и я, Фалес Аргивянин, сидел спокойно.

– Мария, – раздался голос Его.– Пусть цветок Любви Божественной, распустившийся в сердце твоём, скажет тебе, кто из сих двух больше любит и больше зна­ет меня?

Глаза женщины вспыхнули.

^: – Учитель! – едва слышно сказала она. – Любит больше тот, – указала она на Клодия, – а этот... этот... мне страшно, Учитель!

– Даже Божественная Любовь испугалась твоего Великого Страдания, Аргивянин, – сказал мне Он. – Блажен ты, Аргивянин, что полно мужества сердце твоё и выдержало оно Холод Великого Познания, имя кото­рому – Великое Страдание...

Стр.17

– Учитель! – страстно прервала Его женщина. – Но этот... этот, кого Ты называешь Аргивянином, он ближе Тебе!

Улыбка тронула уста Назарянина.

– Ты верно сказала, Мария, – промолвил Он. – Аргивянин ближе мне, ибо вот – он ныне предвосхитил в сердце своём то, что скоро перенесу я. Но он – только человек... Итак, Клодий, – обратился Он к Македоня­нину, – ты идёшь за мной?

– Я Твой, Учитель, – ответил рыдающий Клодий.

– Я беру тебя к себе...

И рука Неизреченного властно загасила горевший на челе Клодия Маяк Вечности.

– Я загасил крест на челе твоём и возлагаю его тебе на плечи. Ты пойдёшь и понесёшь Иго моё и Слово моё в неведомые тебе страны. Люди не будут знать и помнить тебя; Мудрость твою я заменяю Любовью. Под конец жизни твоей крест, который я возлагаю на тебя, будет тво­им смертным ложем, но ты победишь смерть и придёшь ко мне. Отныне я разлучаю тебя с твоим товарищем – ваши пути разделены. А ты, Аргивянин, – обратился ко мне Неизреченный, – ты тоже потерял всё... Что же дам тебе взамен?

– Я видел Тебя и говорил с Тобою, – спокойно отве­тил я. – Что можешь Ты дать мне ещё?

С великою любовью покоился на мне взгляд Неизре­ченного.

– Воистину освящена Мудрость земная в тебе, Ар­гивянин, – сказал Он. – Ты тоже идёшь за мною?

– За Тобою я не могу не идти, – сказал я. – Но я никогда не пойду за теми, кто идёт за Тобою...*

– Да будет, – печально сказал Назорей*. – Иди, Аргивянин. Я не гашу Маяка Вечности на челе твоём. Я

Стр.18

только возвращаю тебе срок человеческой жизни. Я не беру твоей Мудрости, ибо она освящена Великим Стра­данием. Неси её в бездны, куда ты, Мудрый, понесёшь свой Маяк.

Возвратись к Учителю своему и скажи ему, что я по­велеваю ему ждать, доколе не приду опять. Не ходи к тому, чьё имя – Молчание, ибо вот – я всегда с ним. А потом возвратись сюда и переживи конец мой, ибо только конец мой снимет с тебя тяжесть Холода Великого Познания...

И я, Фалес Аргивянин, встал и, оставив Клодия Ма­кедонянина у ног Назорея, медленно поклонился Ему и сошёл с террасы. На дороге попалась мне группа молча­ливых учеников. И вот – тот, который так грубо встретил меня, отделился от неё и, приблизившись ко мне, сказал:

– Господин! Если я обидел тебя, прости меня.

И я, взглянув, увидел в глубине очей его вражду и непримиримость.

– Нет обиды в душе моей, иудей, – ответил я. – Погаси горящую в очах твоих вражду Любовью твоего Учителя. Мы ещё увидимся с тобою тогда, когда страда­ние твоё будет больше моего. А пока... о премудрости ве­ликой богини Афины Паллады* – радуйся, иудей, ибо вот" – она, Великая, открыла мне, что между шипами вен­ца Учителя твоего будет и твои шип, шип великого преда­тельства Неизреченного!

Как ужаленный отскочил от меня иудей. Со страхом расступились ученики передо мною, Фалесом Аргивяни­ну несшим Холод Великого Познания в умершей душе еврей. Только один Фома с другим молодым учеником последовали за мною до выхода из сада. Здесь Фома про­стерся предо мною, Фалесом Аргивянином, и сказал на языке тайного Знания:

Стр.19

– Великая Мудрость Фиванского Святилища ныне освящена в тебе Светом Неизреченного, Аргивянин. Ей кланяюсь, кормилице моей, ибо вот – мы братья по ней...*

Спокойно стоял я, и ко мне прикоснулся молодой уче­ник, застенчиво улыбаясь.

– Я чувствую твоё Великое Страдание, Аргивянин, и мне жаль тебя. Возьми эту розу из сада Магдалы. Пусть она согреет моей посильной любовью твоё холодное серд­це. Не отвергай дара моего, Аргивянин, ибо роза эта со­рвана Учителем, и мы оба ученики Его...

Я, взяв розу, поцеловал и, спрятав на груди, ответил:

– За любовь твою даю тебе старый мир мой, ибо его уже нет в душе моей. Он возле меня – возьми его. Мы ещё увидимся с тобою, и я назову тебе место Убежища, дабы ты мог посетить Учителя моего Гераклита, ибо вот – я вижу, что ваши жизни сходятся в одной точке – его, великого глашатая Мудрости Звезды Утренней, и твоя – великий Апостол Неизреченного!* Но ты ошибаешься: я – не ученик твоего Учителя, я не могу быть им, ибо я знаю, кто Он...

И я покинул Палестину.

Прибыв в Тайное убежище, узрел я своего Учителя, который в великом смятении бросился ко мне:

– О, Аргивянин! – воззвал он. – Наши сердца свя­заны цепями жизни Духа, и вот – что это за холод смерти идёт от тебя? Моя Мудрость не могла проникнуть за круг Великого Учителя, и я ничего не знаю, что было с тобою. Расскажи мне всё, Аргивянин!

И я, став у колонны, неторопливо рассказал ему всё. И вот – я увидел Великого Гераклита, простёршегося у ног моих.

– Привет тебе, Фалес Аргивянин, мудрый ученик мой, сидевший одесную Бога! – возгласил он. – Благо-

Стр.20

дарю тебя за Великий Крест ожидания, принесённый то­бою мне от Него, Неизреченного! Да будет Воля Его!

И я, Фалес Аргивянин, покинул без сожаления Учи­теля, ибо что было в нём мне, носившему Холод Великого Предведения в душе своей?

Я отплыл в Палладу и там, в тиши Святилища Пели­она*, громко воззвал к Афине Палладе, и она, лучезар­ная, пришла ко мне, Фалесу Аргивянину, в ночной тиши прохладной рощи, у корней священного платана.

– Я слышала зов мудрого сына Эллады, любезный сердцу моему, – сказала богиня. – Что нужно тебе, Сын Мудрости, от матери твоей?

И я вновь поведал всё, что было со мной. Задумчиво слушала меня Мудрая, и вот – её материнская рука была на холодном челе моём.

– И ты, Аргивянин, пришёл мне сказать, что отре­каешься от меня? – спросила она. – Да будет! Тебе, си­девшему одесную Бога, не место у ног моих. Но, Аргивя­нин! Кто знает, не встретишь ли ты и моей части там, ког­да исполнится страшное предвидение твоё? Не сверкнут ли тебе мои очи из-под плотного покрывала иудейской женщины? Кто знает, Аргивянин! Велика холодная муд­рость твоя, сын Эллады, но ведь мы, небожители, знаем всё же больше тебя. Ты оставил Клодия у ног Неизречен­ного? Но почём знаешь ты, что я не сидела у этих ног ранее его, тогда ещё, когда заря жизни не занималась над вашею планетой? Посмотри, Аргивянин, – и Мудрая ука­зала мне на Млечный Путь, – сколько садов Магдалы разбросано по Палестинам Небесным?* Почему я не могла быть когда-нибудь скромной Марией в них? Подумай, Ар­гивянин, времени у тебя хватит, любимый, мудрый сын мой, сын любимой мною Эллады, сидевший одесную Бога! И принимаю отречение твоё, ибо предвижу ещё более ве-

Стр.21

ликое отречение, зреющее в сердце твоём. Воистину, ты не можешь не идти за Ним, но никогда не пойдёшь с теми, кто идёт за Ним!

И богиня слегка коснулась рукой розы, данной мне в саду Магдалы, и снова расцвела роза, и воскресшая лю­бовь горячей волной хлынула в грудь мою, но, встретив Холод Великого Предведения, остановилась...

Ушла богиня, и я остался один со своими думами под сенью священного платана. Я порвал связи с Мудростью, порвал связи с богами. Оставалось порвать последнюю связь – связь с человечеством; и я, Фалес Аргивянин, спокойно пошёл к этой последней цели.

И вот я снова пришёл в Палестину. Тут под покры­валом знатного араба я встретил того, кто мудро правил некогда Чёрной Расой*, и вместе с тем, чьё имя – Мол­чание, кто поклонился младенцу Иисусу. Он не удивился, что я не отдал ему, Великому, должного поклонения, ибо перед ним раскрыты все тайны. Его взор, спокойно сле­дивший за цепью Манвантар, с участием покоился на мне.

– Фалес Аргивянин, – сказал он. – Я вижу тебя, идущим по чужой стезе. Ты, сохранивший навеки Маяк Вечности на челе своём, ещё встретишься со мною в без­днах, и мы поработаем с тобою во Имя Того, одесную Кого сидел ты в скромном саду Магдалы...

Друг Эмпедокл! Повторять ли тебе то, что ты уже знаешь о величайшем предательстве, когда-либо бывшем в безднах Мироздания, о величайшем преступлении – о распятии человечеством своего Бога? Нет, я не буду тебе повторять этого. Скажу только, что у подножия креста был я, Фалес Аргивянин, вместе с былым правителем Чёрной Расы, и на нас с несказанной любовью покоился предсмертный взор распятого Бога. И взор этот растопил во мне Холод Великого Познания и снял оковы льда с моего сердца, но не изменил решения моей Мудрости.

Стр.22

И в том саду, где был погребён Он и воскрес, я встре­тил скромную иудейскую женщину, из-под плотного по­крывала которой на меня глянули очи богини Афины Паллады. Имя ей было – Мария. Ещё другое имя сообщил мне молодой Иоанн, ученик Распятого, но уста мои хра­нят тайну* этого имени. И видел я того ученика, который так грубо разговаривал со мною в саду Магдалы. Он бе­жал весь облитый потом, с выпученными от ужаса глаза­ми и пеной у рта. Он рычал, как дикий зверь. И увидя меня, простёрся ниц и завопил:

– О мудрый господин! Помоги мне, ибо я предал Его, и муки всего мира терзают сердце моё!

И я, Фалес Аргивянин, молча подал ему верёвку и указал на близстоящее дерево. Он завизжал и, схватив верёвку, кинулся к дереву... И я спокойно смотрел, как в лице иудея этого принимало смерть всё ненавистное мне человечество...

Ученики Распятого просили меня остаться с ними, но я, Фалес Аргивянин, покинул их, и пошёл к тому, чьё имя – Молчание, и сказал ему:

– Царь и Отец!* Вот я, Фалес Аргивянин, сын сво­бодной Эллады, Посвященный высшей степени Фиванского Святилища, потомок царственной династии Города Золотых Врат, отрекаюсь ныне от тебя, Царя и Отца, и отрекаюсь от человечества. Моя Мудрость мне открыла, что Владыка Воздушной Стихии* принимает дух мой. Отпусти меня, Царь и Отец!

И он отпустил меня, ибо на то было благословение Распятого.

Много лет спустя я встретил на пути моего полёта сгу­сток человеческого света. То был товарищ мой Клодий.

Он с восторгом рассказал мне, как был распят на кре­сте во имя Иисуса, и как на земле была замучена мать его

Стр.23

и сестры, и как он, Клодий Македонянин, сам помогал им идти на мучения...

Тогда уже не было холода спокойствия в моём сти­хийном сердце*, и я ответил ему:

– Привет тебе, Клодий Македонянин, мудрый уче­ник земной Мудрости и дитя Любви человеческой! Да как же мне, бедному стихийному духу, не приветствовать тебя, свет человеческий, за то, что ты, предав на распятие Бога своего, возомнил служить Ему тем, что предал на распя­тие и мучения мать свою и сестёр своих! О человечество, жалкое и жестоковыйное в самом стремлении своём слу­жить распятому им Спасителю своему! О дети змеи, как можете вы быть птенцами голубиными!

И гремящий и гордый своей отчуждённостью от про­клятого человечества, я, Фалес Аргивянин, в вихре и буре помчался дальше.

А жалкий комок человеческого света испуганно кре­стил меня вослед. Крести, крести! Неужели ты думаешь, что Маяк Вечности, горящий на челе моём, не чище твое­го креста, который ты запятнал великим предательством? Нет, я получил его не запятнанным страшным преступле­нием, и ничто человеческое, даже ваша человеческая свя­тость, не запятнает его бледного, но благородного стихий­ного света.

Да будет с тобою мир распятого Бога, друг мой!

Стр.24

Агасфер

 

 

Фалес Аргивянин – Эмпедоклу,

сыну Милеса Афинянина, –

о Премудрости Бога распятого – радоваться!

 

Слушай, Эмпедокл, – я поведаю тебе великую быль о том, кто пошёл в путь в роковой день распятия Бога, и о том, кто совершает этот путь до сих пор и будет совер­шать до дня, в который исполнится всё, что предречено Распятым о последнем дне планеты Земля.

Широка была дорога, коей следовала на Голгофу Бо­жественная Жертва*, ибо широка всякая дорога, ведущая к страданию, и узок всякий путь к блаженству. Томитель­ная жара накалила глинистую землю, усеянную выбоина­ми и затвердевшими глубокими колеями от колёс. В мерт­венной тишине полуденного зноя застыла воздушная стихия, не смевшая ещё верить тому, что совершалось на Земле...

По дороге с гиканьем и воем двигалась гигантская толпа народа. Впереди мерным солдатским шагом шёл бесстрастный пожилой центурион, за ним - два солдата. Несметная толпа улюлюкавших мальчишек окружала то, что следовало за ними, - группу из трёх окровавленных! избитых людей, тащивших на спинах огромные кресты.

Я, Фалес Аргивянин, не стану описывать Того, Кто шел впереди и к Кому были обращены насмешки и вой окружавшего человеческого стада, - не стану потому, что на твоем языке, Эмпедокл, нет ни слов, ни красок для пе­редачи Божественной Любви, смешанной с человеческим страданием, озарявших кроткое и вместе с тем нечелове­чески мудрое лицо Галилеянина*. Полосы крови на нём только усугубляли великую, страшную тайну, осенившую это лицо своими воскрылиями.

За Ним следовал гигант идумеянин, гордо и свобод­но несший на плечах бремя огромного креста. Его боль-

Стр.27

шие жгучие глаза с великим презрением глядели на толпу – глаза, в которых отразились предсмертные взоры де­сятков жертв, падших от руки самого страшного разбой­ника с большой Тирской дороги. Молча, обливаясь потом и кровью, шёл он, и только порой, когда толпа особенно наседала на идущего впереди, он издавал густое, дикое рычанье опьянённого кровью льва, и толпа шарахалась в сторону, а идущие по бокам римские солдаты вздрагивали и сильнее сжимали рукояти мечей. Совсем пригнувшись к земле под тяжестью креста, едва-едва полз за ними тре­тий. Кровь и пот мешались у него на лице со слезами; но то не были слёзы отчаяния – то были слёзы отвратитель­ной трусости; он уныло выл, как затравленная гиена, гром­ко жалуясь всё время на несправедливость суда, пригово­рившего его к позорной казни за ничтожное преступле­ние. А на его лице, с мутными, гноящимися глазами, были отчетливо видны пороки и падения всего мира, смешан­ные с самым жалким, самым отвратительным страхом за свою жизнь.

Валившая позади толпа была, как и всякое челове­ческое стадо, зловонна и глупа. Бездельники, едва опра­вившиеся от ночной попойки, бесчисленное количество нищих, фанатики, исступлённо вопившие о богохульстве идущего впереди и злорадно издевавшиеся над Ним, про­сто равнодушные животные, радующиеся предстоявшему зрелищу, блудницы, щеголявшие роскошью одеяний и поддельными красками лица, и между ними – группы важ­ных, прекрасно одетых людей, степенно рассуждавших о необходимости предания казни дерзкого Назорея, осме­лившегося порицать первенствующее сословие в государ­стве и в корне подрывать всякое уважение к нему. То были саддукеи*.

Только порою в толпе мелькали бледные, задумчи­вые, измождённые неряшливо одетые книжники – учё-

Стр.28