Величество Солнца великие поприща в Небесах пробегает легко,
Но малым нам кажется, ибо в далекости от Земли отстоит высоко.
Одежда у Солнца с короною – царские, много тысяч есть Ангелов с ним,
По вся дни хождаху с ним, егда же зайдет оно, есть и отдых одеждам златым.
Те Ангелы Божий с него совлекают их, на Господен кладут их престол,
И на ночь три Ангела у Солнца останутся, чтоб в чертог его – враг не вошел.
И только что к Западу сойдет оно, красное, это час есть для огненных птиц,
Нарицаемых финиксы и ксалавы горючие, упадают, летучие, ниц.
Пред Солнцем летят они, и блестящие крылья в океянской макают воде,
И кропят ими Солнце, да жаром пылающим не спалит поднебесность нигде.
И егда от огня обгорает их перие, в океан упадают они,
В океане купаются, и в воде обновляются, снова светлы на новые дни.
И едва в полуночь от престола Господнего двигнет Ангел покров и венец,
Петел тут пробуждается, глас его возглашается, из конца поднебесной в конец.
И до света свершается эта песнь предрассветная, от жилищ до безлюдных пустынь.
Бог‑Творец величается, радость в мир возвещается, радость темным и светлым. Аминь.
СВАДЬБА МЕСЯЦА
Как женился Светлый Месяц на Вечерней на Звезде,
Светел праздник был на Небе, светел праздник на Воде.
Страны облачны простерли серебристое руно,
Океан восколебался, перстень с Неба пал на дно.
До Земли лучи тянулись, и качалася трава,
В горних высях собирались все святые божества.
Молния дары делила: тучи взял себе Перун,
Лель‑Любовь с Красою‑Ладой взяли звоны светлых струн.
Бог Стрибог себе взял ветры, им приказывал играть,
И под рокот Океана разыгралась эта рать.
Световит, хоть и дневной он, посаженным был отцом,
Новобрачных он украсил золотым своим кольцом.
Синеокая Услада получила тихий час,
Светлый час самозабвенья, с негой влажных синих глаз.
Океанская бескрайность ткала зыбь в морских звездах,
Чудо Моря, Диво‑Рыба колыхалась на волнах.
И Русалки разметались в белых плясках по воде,
И в лесах шептались травы, лунный праздник был везде.
В тот всемирный звездный праздник возвещала высота,
Что с Вечернею Звездою будет век дружить мечта.
Тот всемирный лунно‑звездный светлый праздник возвещал,
Что навеки в новолунье будет в Море пьяным вал.
ПЕРУН
У Перуна рост могучий,
Лик приятный, ус златой,
Он владеет влажной тучей,
Словно девой молодой.
У Перуна мысли быстры,
Что захочет – так сейчас,
Сыплет искры, мечет искры
Из зрачков сверкнувших глаз.
У Перуна знойны страсти,
Но, достигнув своего,
Что любил он – рвет на части,
Тучу сжег – и нет его.
ПРОБУЖДЕНИЕ ПЕРУНА
При начале весны пробужденный Перун
Вылетает на пламени синем,
И под громы своих вулканических струн
Он несется по вышним пустыням.
Он безумно летит в урагане огней,
И хохочет, ликуя без меры,
Вылетая из склепа оконченных дней
Семимесячной зимней пещеры.
Перед ним Океан, и, его бороздя,
И громами овеяв стремленье,
Ослепительный бог, в ожерельях дождя,
Самоцветные сеет каменья.
Разрываются стены сомкнувшихся гор,
Что зовутся меж смертными тучи,
И уносится он, возлюбивший простор,
Огневзорный, веселый, певучий.
Вот уж он обогнул весь размах высоты,
И пропал, утонул, как мечтанье, –
Только там, где он был, засветились цветы,
Да разбитое молнией зданье.
ГУСЛИ‑САМОГУДЫ
Там, где гор сложились груды,
В крепость‑дом Громовника,
Диво‑гусли‑самогуды
В замке спрятаны века.
Много сильных восходило
До скалистой высоты,
Но всегда слабела сила
Ровно‑ровно у черты.
Много избранных хотело
Самогуды‑гусли взять,
Ровно‑ровно у предела
Стыла их живая рать.
Превращаясь в изваянья,
Их застывшие тела
Увеличивали зданье,
Дом, где музыка была.
Так узорно каменели
Ровно‑ровно у черты.
И растут из камня ели,
В царстве гордой высоты.
Резким возгласом промчится
В свисте бури крик орла,
Стонут гусли, песня длится,
Сказка музыки светла.
Много тел сложилось в груды,
Грозен дом Громовника,
Входят души в самогуды,
Песня воздуха звонка.
ТРИГЛАВ
Триглав, царящий троекратно,
Над Небом, Бездной, и Землей,
Зачем глядишь ты так возвратно
Тройной козлиной головой?
Ужели в Небе те же мысли,
Что в Бездне бездн, и на Земле?
Везде ль желания повисли,
Как гроздья звезд в полночной мгле?
И светлоглазый взгляд хотенья
Ужели всюду повторен?
И то же ль в тлении горенье,
Что трижды в вечностях закон?
Везде ли те же есть узоры,
И те ж для всплесков берега?
И те же пламенные взоры,
И те же острые рога?
И тот же, трижды взятый с бою,
Чтоб снова жалить нас, удав?
Над троекратною судьбою
Неукоснительный Триглав!
БЕЛБОГ И ЧЕРНОБОГ
Белбог и Чернобог
Беседу‑спор вели.
И гром возник, и вздох,
Вблизи, и там вдали.
В пучине звуковой,
И в царстве тишины,
В пустыне мировой,
Звучали две струны.
Меняясь без конца,
Вблизи, как и вдали,
Снотворца и Творца
Два действа дружно шли.
Снотворец возвещал,
Что сон – богатство душ,
Но день рождался ал,
Творец вился, как уж.
Творец вился, как змей,
Рождался изумруд,
От солнечных лучей
Везде цветы цветут.
Все видно, все светло,
Рукой все можно взять.
Меняется стекло,
Дрожит морская гладь.
Рубины на полях
Горят как свежий мак,
Но в страстных лепестках
Есть кровь и боль, и мрак.
Но в огненных цветках
Таится тяжкий сон.
И в странных облаках
Вечерний небосклон.
Темнеет глубь морей,
Темней вверху сафир,
В лесах, среди ветвей,
Иной мерцает мир.
Как хаос – мир лесной,
Уж поздно для лучей,
Уж Ворон тьмы ночной
Прокаркал час ночей.
И желтая Луна
Без блеска в небесах,
И бродят тени сна,
И бродит Сон и Страх.
И тонкая струна
Дрожит, нежней, чем вздох.
Но чья, но чья она,
Белбог и Чернобог?
Белбог с Чернобогом был в споре,
Кто в чарах красивых сильней.
Раскинулось темное Море,
Помчались потоки лучей.
И Солнце, во имя Белбога,
Пронзило огнем глубину,
И в высях ночного чертога
Зажгло золотую Луну.
Но хитростью Бога Ночного
Несчетности ярких лучей
Зажглись – как безмолвное слово
Во влажностях темных очей.
И ежели Небо красиво,
Ночной оно чарой зажглось,
Как блеск синевого отлива,
На пышности черных волос.
Так спорили долго и много
Два Бога, и мир был смущен,
И День полюбил Чернобога,
И Сумрак в Белбога влюблен.
ЦАРЬ ОГНЕННЫЙ ЩИТ
Царь Огненный Щит, на коне восьминогом,
Над миром поставленный богом Белбогом,
С Востока на Запад проходит свой путь.
И конь его – белый, и конь его – смелый,
Едва только, в знойностях, мир онемелый
Коня заприметит – и может вздохнуть.
Царь Огненный Щит выпивает все росы,
И сушит дороги, и жжет он откосы,
И влага восходит к нему из морей.
Но конь его, с каждою каплею влаги,
Все больше в себе ощущает отваги,
Растет восьминогой громадой своей.
Растет, подвигаясь по Небу с Востока,
Мгновеньями вспыхнет огромное око,
И огненный бросит над миром излом.
Растет, надвигаясь, и странно темнеет,
Меняется в цвете, густеет, чернеет,
И чу, под копытами рушился гром.
Царь Огненный Щит, вознесясь до зенита,
Замедлил, подумал, и глянул сердито,
Он поднял коня на дыбы, и глядит.
Вот дернул за повод, и грянули громы,
Для жаждущих – вниз сорвались водоемы,
И вдвое светлее Царь Огненный Щит.
ОБЛАЧНЫЕ ДЕВЫ
В тучах есть леса, есть пашни и посевы,
Стройные, растут, восходят терема,
У янтарных окон Облачные Девы
Ткут, прядут, в их тканях – свет, в их пряже – тьма.
Без конца прядут и ткут попеременно,
Любо Девам выткать самоцветный луг,
Море из опала, ширь, где влажность пенна,
Сеть сребристой грезы, золотистый круг.
Из воздушной влаги облачные горы,
Стебли из дождя, что вниз, не вверх растут.
Облачные Девы ткут всегда узоры,
Им в ответ Земля рождает изумруд.
ВЕЛЕС
Волос, Белес, бог пышных стад,
Бог изумрудностей в Апреле,
Прими не грозовой раскат,
Текучесть льющихся рулад
Моей пастушеской свирели.
Бог мирных дней. Белее, Волос,
Уж в наших долах отшумели
Игранья первых громких гроз,
И стебли светлые овес
Поит росой под звук свирели.
Бог нежных трав, Волос, Белее,
Ты кроткий друг забав при деле,
Ты пращур мой, ты дух чудес.
Ты дед Баяна. Чу, как лес
Поет под звук моей свирели.
Бог сочных трав, Велес, Волос,
Твои луга не оскудели,
Звенит и светит сенокос,
Чу, сколько песен понеслось
В ответ на зов моей свирели.
Бог тучных нив. Волос, Велес,
В честь бога – жатвы подоспели,
И меж снопами, в честь Небес,
Куст ржи завитый не исчез,
Закрут воскрес, под звук свирели.
Чу, колокольчики звенят,
Нежней, чем гомон птиц в Апреле,
Стада идут с возами в ряд,
Волос, Велес, бог пышных стад,
Год спет. Домой, под зов свирели.
КОЛОС ВЕЛЕСА
Закрученный колос, в честь бога Велеса,
Висит украшеньем в избе, над окном.
На небе осеннем густеет завеса,
И Ночь в двосчасьи длиннеет пред Днем.
В том суточном нощно‑денном двоевластьи
На убыль пошли чарования Дня.
И в Небе Велес, в этом зримом ненастьи,
Стада облаков умножает, гоня.
Но колос закручен. Кружение года
Уводит Велеса. Он в Небо ушел.
Он скрутит там тучи. Яснеет погода.
Вот, предки дохнули над мирностью сел.
Уж лед на реках не вполне достоверен,
Снега покрываются настом в ночах.
Ход Ночи и Дня в полноте равномерен,
Вновь сдвинут, – у Дня больше света в очах.
Тот свет отразится в подснежнике скоро,
Закрученный колос раскрутится вновь.
Бог нового хочет земного убора,
На выгон, к Велесу, земная любовь!
ПРАЗДНИК ЗЕЛЕНОЙ НЕДЕЛИ
Летницы, праздник Зеленой Недели.
Идите, идите, стада,
В простор изумруда, под звуки свирели,
Такими веселыми будьте всегда.
Мы хлебом и медом стада угощаем,
Венчаем нарядными лентами их,
Цветами, что грезят Апрелем и Маем,
Зелеными ветками их украшаем,
Велесу свирельный слагаем мы стих.
Ливни веселые в Небе созрели,
Стебли дождя от Небес до Земли.
Тучам – раскатности, нам же – свирели,
Нежное – близко, и грозность – вдали.
Травы, цветите, поют вам свирели,
Медом вам будет живая вода.
На выгон, на праздник Зеленой Недели,
Идите, идите, стада.
ПРАЗДНИК ЛАДЫ
Как различны мельканья красы
В вековом, нам шумящем, буруне!
У Литовцев был Праздник Росы,
В изумрудном Июне.
У Поляков, у светлых Славян,
Так понявших красивость измены,
Крик кукушки мечтой был слиян
С чарой вешней Живены.
Праздник Лады есть праздник любви,
А в Апреле веснянки поются,
Все, что хочешь, мечтой назови,
Отголоски найдутся.
Праздник первых в лесу лепестков,
Праздник мартовский смерти Мораны,
Праздник выпавших за ночь снегов,
Разны мысли и страны.
Есть и праздник танцующих ног,
Есть и праздник влюбленного взгляда.
Как мелькает он, твой башмачок,
Как смеется нам Лада!
ПРАЗДНИК ВЕСНЫ
Зима отъехала от нас,
Телега скрылась вдалеке.
Весна подходит. В добрый час.
Весна всегда ласкает нас.
И Лето едет в челноке.
Прощайте, снежности Зимы,
Бурлит и пенится разлив.
Из теста жаворонков мы
Печем, им клюв позолотив,
И крылья золотом покрыв.
Чтоб клюв по‑солнечному был,
И к нам Весну поторопил,
Сусальным золотом крыло
Скорей Весну сюда влекло.
Еще мы круглый хлеб печем,
С хлеб‑солью выйдем пред Теплом.
И стелем новый холст в полях,
Кладем пирог на тех холстах.
И обратившись на Восток,
Поем обрядовый намек: –
«Весна красна, Весна красна,
Приди к нам поскорей!
Гори, Любовь, приди. Весна,
К нам с милостью своей!
Будь Ладой к снам, усладой нам,
Побольше дай цветов!»
Весна идет, и нам поет:
«Уж луг цвести готов!»
«Весна красна, Весна красна,
Березка нам нужна!»
Весна идет, и нам поет:
«Уж липкий сок течет!»
«Весна красна. Весна красна,
Красивы глазки льна!»
«Я дам вам лен и коноплю»,
Весна пост: «Люблю!»
МОРСКОЕ ЧУДО
Отправился Витязь к безвестностям стран,
По синему Морю, чрез влажный туман.
Плывет, развернулась пред ним бирюза,
Морская Пучина – кругом вся Глаза.
То Чудо струило дрожанье лучей,
И все состояло из уст и очей.
Глубинная бездна окружно зажглась,
Глядела несчетностью пляшущих глаз.
Глядела на Витязя зыбко‑светло,
В руке у него задрожало весло.
Шептала устами, как Вечность, ему.
«Уж ехать ли?» Витязь подумал. «К чему?»
У Чуда Морского, куда ни взгляни,
Все очи, все очи, во взорах огни.
У Чуда Морского, в дрожании струй,
Все губы, вес губы, везде поцелуй.
И Витязю стало так странно‑светло,
И влага, скользнувши, умчала весло.
И дрогнули очи, и влажности губ
Так долго ласкали безжизненный труп.
МОРСКАЯ ПАНИ
Царевич Горошек, с глазами лукавыми,
Подпоясанный тонкими светлыми травами,
Мал, но силен, не спустит врагу.
Если хочет греметь, так уж верно прославится,
А когда он задумает чем позабавиться,
Сам себе говорит: «Все могу».
Звездокудрый – Горошек, и знает он чары,
Вот однажды принес он цветные товары,
Разложил на морском берегу.
Много всякого: книжка Цветные Странички,
Из жемчужины рыбки, из золота птички,
И зеленые в том же числе черевички,
Все горит и играет огнем,
Засветилось в морском пеннотканом тумане,
Башмачками Морская прельстилася Пани,
Изловил ее, спрятал в свой дом.
Он в угоду красавицы бездны глубинной
Создал между утесов дворец паутинный,
И достал ей из Моря, со дна,
Все, чем бездна морская сильна: –
Жемчуга, драгоценные камни, кораллы,
И гирлянду морских расцветающих звезд,
И в блистающий полог он сплел ей кристаллы,
И от Моря к дворцу светлый выткал ей мост.
И пригнал, чтоб скакать, жеребца ей морского,
И двенадцать пригнал ей морских кобылиц.
Но не молвила Пани Морская ни слова,
В черсвички обулась, потупилась ниц.
И бледнеет, и чахнет в томленьи бессонном,
И как Пани Морская – так Солнце вдали,
Раньше было оно на лазури червонным,
Побледнело, грустит, все цветы отцвели.
И Царевич пошел в тридесятое царство,
Он тревожные смело предпринял мытарства,
Чтобы только узнать, отчего
Было раньше все живо, а стало мертво.
Вот Царевич Горошек идет, и тоскует,
В тридесятом он царстве, где Солнце ночует,
Прямо к дому, – там солнцева Мать,
Посмотрела сперва на Горошка сердито,
«Спрячься», – шепчет, – «вот здесь, в золотое корыто,
Солнце будет, так я постараюсь узнать».
Вот и Солнце пришло по путям небосклонным.
«Что ты, дитятко? Прежде ты было червонным,
А теперь все бледнеешь, бледней, чем Луна,
Когда в четверти первой она».
И ответило Солнце: «Когда‑то в тумане
Я встречало Морскую красивую Пани,
Посмотрю – покраснею сейчас,
Потому что красива бледнянка Морская,
И красива одежда на ней голубая,
И красив изумруд ее глаз.
Уж не вижу я Пани». Тут Солнце вздохнуло,
Закатилось, и в спальне предкрайной заснуло.
А Царевич Горошек домой,
И рассыпался громом, и выпустил Пани, –
И под утро, червонное, в алом тумане,
Солнце встало над бездной морской!
МАРИЯ МОРЕВНА
Мария Моревна, Мария Моревна,
Прекрасная ты королевна!
Дочь Моря ли ты? Ты богиня ли Лада?
Мария Моревна, услада!
Глаза твои светлы, глаза твои чудны,
Одежды твои изумрудны.
Зовут Ненаглядной тебя Красотою,
С косою твоей золотою.
Бессмертный Кощей на тебя покусился,
Похитил, с царевною скрылся.
Но Ветер и Град с дождебрызжущим громом.
Упали над дьявольским домом.
Марии Моревне Кощей ли желанен?
Он змейно‑уродливо‑странен.
И Ворон, и Сокол, с Орлом, все на Змея,
Царевну спасли от Кощея.
Чу, Буря хохочет, чу, Гром как грохочет,
Весь мир без тебя быть не хочет.
Уж очень мы были бы темно‑плачевны
Без нашей Марии Моревны.
Мария Моревна, Мария Моревна,
Прекрасная ты королевна!
Ты мир золотишь светоносностью взгляда,
Мария Моревна, услада!
БОГ ПОГОДА
Бог Погода, юный, малый,
В васильковом он венке,
У него румянец алый,
Перстень синий на руке.
Перстень синий, с бирюзою,
Крылья тонки мотылька,
Нежен цвет, перед грозою,
Василькового венка.
Голубой и серебристый
Развевается покров,
Весь он легкий, весь сквозистый,
Бог цветов и мотыльков.
Бог приятного покоя,
Шелестенья светлых трав,
Сладких отдыхов от зноя,
Прохладительных забав.
Есть иные, что серьезны,
Хмурят очи, жгут огнем,
Боги люты, боги грозны,
Те, что любят кровь и гром.
Бог Погода жертв не хочет,
В храмах душно, мчится в лес,
Вон, с касаткой он хохочет,
С быстрой ласточкой исчез.
Богу юному, Погоде,
Все и дело что летать,
Промелькнуть на небосводе,
И земным с земными стать.
БЕРЕГИНЯ
Есть красивые старинные слова,
Их душа через столетия жива.
У Славян в почтеньи были берегини,
Это водные прибрежные богини.
Цвет морей и цвет затонов нежно‑синь,
Взор глубок у синеглазых берегинь.
Голос их – как зов‑напев волны прибрежной,
Завлекательный, ласкательный, и нежный.
Лебедь Белая, ведунья старых дней,
Берегинею была среди людей.
Витязь был, Поток Могучий, ею скован,
Белой Лебедью прибрежной зачарован.
Он в гробнице очутился – и с конем,
Змеи пришел, палил и жег его огнем.
Змей не сжег его, он жил бы и доныне,
Да не так хотелось Белой Берегине.
Лебедь Белая любила быть одна
И глядеть, как голубеет глубина.
Люб ей был и день и два Поток Красивый,
«Будет», – молвила с улыбкой горделивой.
И взмахнув крылами белыми над ним,
Обернула камнем витязя немым.
Спит Поток, застыл виденьем белоснежным,
Над затоном, над мерцаньем вод прибрежным.
В невеликом отдаленьи от него
Лебедь Белая, и все кругом мертво.
Но не мертвенно‑мертво, а в смерти живо: –
Веще спит она, и в сне навек красива.
БОГ ПОСВИСТ
Посвист, Посвист, с кем несешься,
Споришь, сердишься, шумишь?
Над осокою трясешься,
Над иссохшей, чахлой вьешься,
Шорох льешь в лесную тишь.
Сук зацепишь, сук застонет,
Можжевельник шелестит.
Хлыст незримый листья гонит.
Сумрак сосен свист хоронит.
Свист бессмертен. Чу, свистит.
В осень, в зиму, с снегом сивым,
С снегом чистым вступит в спор.
Летом, змей, грозится нивам:
Колос, колос, будь спесивым, –
Серп придет, и смят узор.
Расшаталася застреха,
Шепчет ветер, бьет, свистит.
Там, в овраге, стонет эхо,
Ближе, дальше, звуки смеха,
Посвист, Посвист шелестит.
ВОДЯНОЙ
Если ночью над рекою
Ты проходишь под Луной,
Если, темный, над рекою
Ты захвачен мглой ночной,
Не советуйся с тоскою,
Силен страшный Водяной.
Он душистые растенья
Возрастил на берегах,
Он вложил в свои растенья
Власть внушать пред жизнью страх,
Цепко сеять опьяненье
В затуманенных мечтах.
Сам сидит весь голый в тине,
В шапке, свитой из стеблей,
В скользком иле, в вязкой тине,
Манит странностью своей,
Но замкни свой слух кручине,
Тайный он советчик ей.
С изумленьем ты заметишь,
Что скользят твои шаги,
Если это ты заметишь,
Сам себе ты помоги,
В топях помощи не встретишь,
Здесь цветы и те враги.
Прочь скорей от Водяного,
Он удавит здесь в тиши,
Не смотри на Водяного,
И цветами не дыши,
Если с ним промолвишь слово,
Быстро вступишь в камыши.
И захваченный рекою,
И испорчен мглой ночной,
Тон болотистой рекою,
Под ущербною Луной,
Ты поймешь с иной тоскою,
Как захватит Водяной.
БОЛОТНЯНИК
Страх детей и старых нянек,
Ведьмам кажущий язык,
Дух смешливый, болотняник,
А иначе водовик.
Если он кого встречает,
Он как кочка предстает,
Схватит за ногу, качает,
Чуть замедлишь, кончен счет.
Он. лягушку не утопит,
Любит кваканье трясин,
Но под землю поторопит
Тех, чье имя – Божий сын.
Так тихонько, так без злобы
Заберет и засосет: –
Все – из матерней утробы,
Каждый в Землю‑мать пойдет.
Что же медлить? Поскорее: –
Меньше путь – короче грех.
Встала кочка, зеленея,
Чу, под кочкой сжатый смех.
Чу, под кочкой чьи‑то стоны,
Стерся в топи чей‑то лик.
Болотняник, весь зеленый,
Утешает: «Есть двойник!»
ДОМОВОЙ
Неуловимым виденьем, неотрицаемым взором,
Он таится на плоскости стен,
Ночью в хозяйских строениях бродит дозором,
Тайностью веет и волю свевает,
Умы забирает
В домовитый свой плен,
Сердцу внушает, что дома уютно,
Что вот эти часы так приятно стучат,
Что вне дома быть дурно, и прямо беспутно,
Что отраден очаг, хоть и связан с ним чад.
Расцвечает на старых обоях узоры,
Еле слышно на них пошептав.
За окном – там болота, там темные горы,
Не ходи. И колдуют бесстрастные взоры,
Так прозрачно глядят, как на птицу удав.
Задержал уходящего. Томно так стало.
Что отсюда идти? Всюду то же, одно.
Да и с вешалки шапка куда‑то упала.
И в сенях так темно. И враждебностью смотрит окно.
Посиди на печи. Полежи. Или в сердце все порох?
Спи. Усни. Дышит жарко. Мерцает. И хочется спать.
В мире брошены мы. Кто‑то спит.
Что‑то есть. Чу, шуршит.
Наползающий шорох.
И невидимый кто‑то к кому‑то, кто зрим,
подобрался, налег на кровать.
Между стен развивается дымное зрелище духа.
Что‑то давит, – как будто мертвец, на минуту живой,
Ухватился за горло живого, и шепчет так глухо
О тяготах земных. Отойди, отойди, Домовой!
СОЛНЦЕ, ВЕТЕР, И МОРОЗ
Вот и мне узнать пришлось
Солнце, Ветер, и Мороз.
Шел дорогой я один,
Вижу: Солнце, Божий сын.
Вижу: Ветер, Божий брат,
И Мороз, идущий в Ад.
На дороге на одной
Трое все передо мной.
В пояс кланяюсь я им,
Трем могучим мировым.
Всем им поровну поклон,
Ветру вдвое, люб мне он.
Солнце в гневе на меня:
«Ну, узнаешь власть огня.
Не захочешь и врагу.
Я сожгу тебя, я жгу».
Ветер молвил: – «Ничего.
Солнце жжет, смирим его.
В свежем духе жизнь моя.
Вею, вею, вею я».
«Солнце что! – сказал Мороз,
В белизне своих волос. –
Солнце слабо, силен лед.
Пострашней со мною счет».
Ветер молвил: «Ничего.
Жесток лед, смягчим его.
В вешнем духе жизнь моя.
Вею, вею, вею я».
Ветер Солнце укротил,
Пламень – только осветил.
Озарил, не сжег меня
Ток блестящего огня.
В Ветре кротким стал Мороз,
Маем быть ему пришлось.
Поворчал он, был он зол,
И как яблоня расцвел.
Ветер, Ветер, ты ведун,
С юным стар ты, с старым юн.
Колдовская – власть твоя,
Веешь ты – и светел я.
Ветер, Ветер, весь я твоя,
Вешний я теперь с тобой.
Распознать мне довелось
Солнце, Ветер, и Мороз.
СКАЗКА РЕК
Говорит нам старина,
Раньше, в радостях игры,
Днепр, Волга, и Двина
Были брат и две сестры.
Беден был отец у них,
Чуть родив, скончалась мать,
Дом был пуст, и дом был тих,
Вот, отправились гулять.
Побродила их мечта,
Походила далеко,
Все хотят найти места,
Чтоб разлиться широко.
Как‑то раз среди болот
Ночевать они легли,
Брат уснул, во сне поет,
Сестры встали, потекли.
Сестры были похитрей,
И как длилась темнота,
Взяли в хитрости своей
Все отлогие места.
Брат проснулся поутру,
Серебрится ранний свет,
Кликнул старшую сестру,
Кликнул младшую, их нет.
Рассердился, дрогнул брат,
Шумный ток – как бег врага,
Струи пенные кипят,
Рвут крутые берега.
В буераки мечут гул
Силой гневностей своих,
Вот и Море, он вздохнул,
Он ровней пошел, утих.
В это время две сестры
Разбежались от него,
Были вместе до поры,
Будет розно торжество.
Оттого‑то у Днепра
Рукавов, порогов рой,
И быстра его игра
Перед Волгой и Двиной!
ВЕСЕЛАЯ ЗАТВОРНИЦА
Чья в бурях перебранка?
Чей шепот? Зов листа?
Веселая Веснянка
Зимою заперта.
За тридевятым царством.
Ты ждешь ее лица?
Пойди, твоим мытарствам
Не будет и конца.
Издрогнешь по дороге,
Измерзнешь ты, и все ж
Ты в зимние чертоги
К Веснянке не придешь.
Она играет в прятки,
Замкнута, сломан ключ.
И только раз ей в Святки
Дают на праздник луч.
Дают ей чудо‑санки,
И в замке, на дворе,
Позволено Веснянке
Согреть снега в игре.
Но что же, в самом деле,
Потерпим мы часок.
Ты слышишь вой метели?
В нем чей‑то смех и скок.
В нем чьи‑то прибаутки.
Мороз грозит: «Навек!»
Ну, нет, брат, это шутки,
Придут разливы рек.
Веснянка ожидает.
Мы тоже. Знаем лед.
Смотри в окно: Уж тает.
Веснянка к нам идет!
ЛЕС
Пробуждается с весною,
Переливною волною
Зеленеет на ветвях.
Отзовется гулким эхом,
Криком, гиканьем, и смехом
Для потехи будит страх.
Кружит, манит, и заводит,
В разных обликах проходит,
С каждым разное всегда.
Малой травкой – на опушке,
В старом боре – до верхушки,
Вона, вон где борода.
Лапти вывернул, и правый
Вместо левого, лукавый,
Усмехаясь, натянул.
То же сделал и с другою,
В лапоть скрытою, ногою,
И пошел по лесу гул.
То же сделал и с кафтаном,
И со смехом, словно пьяным,
Застегнул наоборот.
В разнополость нарядился,
В человечий лик вместился,
Как мужик идет, поет.
Лишь спроси его дорогу,
Уж помолишься ты Богу,
Уж походишь по лесам.
Тот же путь сто раз измеришь,
Твердо в Лешего поверишь,
Будешь верить старикам.
Гулко в зеленом лесу откликается,
В чащах темнеет, покуда смеркается,
Смотрит в сплетенных кустах.
Прячется, кажется, смутным видением
Где‑то там, с шепотом, с хохотом, с пением,
С шорохом быстрым возникнет в листах.
Лапчатой елью от взора укроется,
Встанет, и в росте внезапно удвоится,
Вспрыгнет, и с треском обломится сук.
Вырос, с вершиной, шурша, обнимается,
Сразу на многих деревьях качается,
Тянется тысячью рук.
Вот отовсюду качанья и ропоты,
Тени, мигания, шорохи, шепоты,
Кто‑то, кто долго был мертвым, воскрес.
Что‑то, что было в беззвучном, в неясности,
Стало грозящим в своей многогласности, – Лес!
Смотрит из тихих озер,
Манит в безгласную глубь,
Ветви сплетает в узор.
– Лес, приголубь!
Тянет войти в изумруд,
С пыльного манит пути,
В глушь, где деревья цветут.
– Лес, защити!
Шепчет несчетной листвой,
Морем зеленых пустынь.
– Лес, я такой же лесной,
Лес, не покинь!
ЛЕСНЫЕ ЦАРЬКИ
Кто, в проворстве твердый, мог
Собственной рукою,
Отойдя от всех дорог
Быстро взять, в заветный срок,
Звездный папороть‑цветок,
Над глухой рекою, –
Перед тем, в глуши лесной,
Многое возникнет,
По‑другому глубиной
Глянет весь простор речной,
Для него и зверь лесной
По‑иному крикнет.
Тот, кто взять умел в свой срок,
Звездный папороть‑цветок,
На лесной дорожке,
На одной из тропок тех,
Где лесной змеится смех,
Где цветут цветы утех,
На лесной дорожке,
Заприметит огоньки,
Что мелькают вдоль реки,
Это светятся царьки
Золотые рожки.
Прямо он туда пойдет,
Где царьки лесные,
Вот, в подземный длинный ход
Царь царьков его ведет,
Вот, вошли в какой‑то свод,
Стены расписные.
Ярче утренней зари,
И вечерней краше,
Что захочешь, все бери,
Но другим не говори,
Где резные чаши,
Где таятся янтари,
Где огни не наши.
Кто захочет, веря в стих,
Самоцветностей таких,
Пусть он зря не просит,
А сперва путей земных
Пусть он скуку бросит.
И походит вдоль реки,
Там где звездные цветки,
Близ лесной дорожки,
Что значеньем глубоки,
И придут к нему царьки
Золотые рожки.
ДИВЬИ ЖЕНЫ
Дивьи жены внушают нам страх.
Почему?
Вспоминаем ли саван при виде их белых рубах?
Пробуждает ли белый тот цвет в нашем сердце безвестную тьму?
Или людям встречать неуютно
В тенистых лесах
Не людей?
Человек с человеком, как с птицею птица, мелькают попутно,
Все удобно, знакомо, хоть встреть я разбойника между ветвей,
Знаю, как поступить:
Я слабей – быть убитым, сильнее – убить,
Или что‑нибудь, как‑нибудь, ну, уж я знаю, как быть.
Тут принять нам возможно решенье.
А вот как поступить, если встретишь ты дивью жену?
Чуть посмотришь на белое это виденье,
Вдруг тебя, непредвиденно, клонит ко сну,
И впадаешь в забвенье.
Ты заснул. Просыпаешься – лес уж другой
На могилах неведомых ветлы верхушками машут,
Словно старой седою иссохшей рукой, –
Убеги, мол, скорей, убеги, убеги. Но видения белые пляшут.
И лучиной зажженною светят они,
И приходят, уходят, и бродят огни.
Убежать невозможно
Дивьи жены сковали, хотя и не клали цепей
Сердце бьется тревожно.
Разорвется пожалуй. Беги, убеги поскорей.
Убежать невозможно
Превратишься в березу, в траву, в можжевельник, в сосну.
Если вовремя ты заговор против них не вспомянешь,
Так в лесу, меж лесными, в лесной западне и застрянешь.
Не смотри, проходя меж деревьев, на дивью жену!
ПОЛУДНИЦЫ
Три полудницы‑девицы
У лесной сошлись криницы,
Час полдневный в этот миг
Прозвенел им в ветках, в шутку,
И последнюю минутку
Уронил в лесной родник.
И одна из тех причудниц,
Светлокудрых дев‑полудниц
Говорит меж двух сестер:
«Вот уж утро миновало,
А проказили мы мало
Я с утра крутила сор,
Прах свивала по дорогам,
На утесе круторогом
Отдохнула – и опять,
Все крутила, все крутила,
Утомилась к полдню сила, –
После полдня что начать?»
И ответила другая:
«Я с утра ушла в поля,
Жили там серпы, сверкая,
Желтый колос шевеля,
Спелый колос подсекая.
Посмотрела я кругом,
На меже леж<