Дорогой мой Митек,
Хорошо, что у вас есть ребенок. Я помню минуту, когда решил не создавать семью. С такой торжественностью и наивностью. Это было в цветущем городке под Лондоном. «Раб не имеет права на ребенка Польский еврей под русской оккупацией». После я сразу почувствовал это как самоубийство. Всеми силами старался я продолжать жизнь, казавшуюся беспорядочной, как одинокий чужак. «Удочерил» идею служения ребенку, его интересам. Выглядит так, что я проиграл. У них власть, а со мной - справедливость; у них – сила, и сегодняшний день принадлежит им.
Старый, усталый, лишенный средств, я делаю последнюю попытку. Огромное усилие, и я совершаю его без желания – как будто не по своей воле, по какому-то приказу. Веление рока? Итак, не более не менее как в мае я еду (?) в Эрец-Исраэль – а именно в Иерусалим – на год. Там я должен изучить язык. А потом – куда позовут. Пока что порвал здесь все нити; осталась горсточка сочувствующих, да, возможно, ощущение бегства. Когда я сравнивал жизнь Костюшко и Лукасиньского, я обвинял того вождя, который остался жить после поражения. Я не воевал – я пытался увещевать. В сегодняшней Польше я мог бы быть лишь потребителем. Я читаю, что пишут другие, и погружен в воспоминания, важные только для меня. Я не вправе делиться затаенными истинами. Может быть, Иерусалим придаст мне силы. Изгнание, тоска – такая безличная жизнь, как будто я уже смотрю с того света на сатанинскую комедию нынешней реальности.
Несмотря на все, я верю в будущее: человечества, евреев, Эрец-Исраэль. Дерзкие, не знающие укоров совести повелители перекраивают карту мира и распределяют роли. Существующее положение не может длиться долго. Единственное утешение: это – не безумие мира, а скорее его жестокость. Но может ли быть иначе? …
… Мы накануне великих событий. Неужели кровопролитие? Неужели мы не преуспеем, неужели невозможно заменить схватку с помощью клыков и когтей магией слова? Объяснить и убедить?
Я хочу спасти не себя, а свою мысль. Я не хочу, потому что не могу, разорвать связи с польской действительностью; я остаюсь чувствителен к каждому призыву, к каждому звуку. Стараюсь связать то, что есть, с тем, что было. Трудно, но я не могу иначе.
Пока что я обдумываю, как осуществить мой план. [Взять ли] обычный туристский паспорт или – через Сохнут – разрешение на проживание? Откуда взять деньги – у меня только тысяча злотых – для меня вопрос побочный, не решающий, всего лишь неприятная деталь. Самое трудное - это решение. Я не могу долго ждать. Хотел бы уже завтра сидеть в отдельной, маленькой и тесной комнатке в Иерусалиме над Библией, учебниками, словарем иврита, с бумагой и карандашом… Чтобы можно было сказать: новая страница, последняя глава. И быть, наконец, в полном одиночестве…
… Недавно мне пришло в голову, что меня уже абсолютно нельзя определить словами «просвещенный старец». Ибо таковой знает мир и его проблемы и умеет придать ему сияние. Я хотел бы быть «просвещенным старцем»; к сожалению - и это больно – я весь взбаламучен и мрачен духом. Кое-какой просвет теперь – медицина и, может быть, звезды (но не солнце) Эрец-Исраэль.
Сердечно жму руку
Корчак
30.3.1937
Давиду Симхони
Близким мне людям Эйн-Харода
В сущности, я не изменил своего плана: я обещал, что приеду через два года, если смогу хоть как-то объясняться на иврите. Собираясь уже теперь ехать в Иерусалим, я облегчаю себе задачу: год пребывания в Эрец-Исраэль по необходимости даст мне какое-нибудь, пусть примитивное знание языка. Другой мой мотив – надо сначала вздохнуть чистый воздух, расправить косточки, вновь приобрести право на улыбку. И лишь тогда, может быть, признаю за собой и право появиться в деревне.
… Пусть это не вполне понятно, но я верю, что если я не приеду усталым (от треволнений) стариком, чтобы поделиться с вами последними силами, то снова явлюсь к вам ребенком и начну свои жизненные скитания с самого начала. Переселение душ, метафизика? Нет, для меня это – реальные истины, сформировавшиеся в единое целое во время целого ряда вечерних часов в Эрец-Исраэль…
… Практически дела обстоят так: я хочу и даже должен прибыть в мае в Иерусалим; там буду жить как бедный студент; только после этого я собираюсь отправиться, куда меня позовут и где я буду нужен. В этом моя единственная и последняя радость в жизни после всех лет трудных испытаний и переживаний познания и тяжелых размышлений – словно хлеб для людей после помола зерна…
Привет. До свидания
Корчак
30.3.1937
Иосефу Арнону
Дорогой Иосеф,
Написал я письма в Иерусалим, в Эйн-Харод, два в Хайфу, Моше Зильберталю, а сейчас, абсолютно измотанный, пишу Вам. Я откладывал их написание из-за чрезвычайно трудного решения о поездке в Эрец-Исраэль, если не на постоянное жительство, то, на этот раз, на год. Опускаю многие детали. Важно лишь то, что для начала я хочу провести год (?) в Иерусалиме, взаперти, как бы в детском садике, с целью подготовки к новой жизни, иному климату, языку и условиям. А когда тебе шестьдесят лет… Но, видимо, иначе нельзя и не должно быть. У человека есть долг перед его духом, его мыслью, ибо это – его лаборатория. В Европе (без Польши) мне угрожает судьба кислого, озлобленного, «продувшегося», … старика; смогу ли еще распрямиться, родиться заново – не знаю; утешает хоть то, что это – последняя попытка. Я спрашивал себя: не слишком ли я задержался? Нет: если бы я уехал раньше, то меня не покидало бы чувство дезертирства. Надо оставаться и стоять н посту до последнего момента. Если бы я хотел отдохнуть как пенсионер после «трудовой жизни» и быть только представителем того да сего, тех или этих, то, возможно, дожил бы оставшиеся мне немногие годы в мире и покое. Но нет. Сегодня тот, кто ест хлеб, должен выложить для этого последние силы; а тот, кто много пережил, видел, испытал, не имеет права пассивно смотреть на мир во время, когда человечество, столь трагически расколотое, ищет свой путь – если не ради грядущих поколений, то хотя бы ради поколения, подрастающего сейчас.
Если не окажется неодолимых препятствий – выеду в мае….
Жму руку
Корчак
23.5.1937
Моше Зильберталю
Мой дорогой Митек,
… я откладывал ответ со дня на день – очень тяжело писать. Очень тяжело. Потому что моя поездка не должна быть протестом или бегством. В оставшиеся мне несколько лет я хочу приносить пользу. Столь болезнен это отравленный период истории: я знаю, что он минует, но пока яда все больше, а к меня нет больше сил. Мне одинаково близки Иоськи и Яськи(1). Среди тех и других есть много проявлений прекрасной и благородной человечности, затоптанной в грязь. За что?
Уехать к вам – это ответственность за то, что я оставляю здесь, и за то, что я буду вынужден взять на себя там. Смогу ли? Опасность - это возможность банкротства; лишь мне одному дозволено отвечать за результаты ошибочных расчетов. Обмануть доверие – преступно и постыдно. Я испугался в последний момент…
… Я чувствую себя в долгу у ребенка, которому хотел бы служить, с которым связал труд своей жизни. В долгу потому, что я не только оставляю это мир, объятый сумятицей; мало того, что я не смог защитить ребенка, - я даже не привлек внимания к пути, который – если я не обманываю самого себя – я нашел. Основать коллектив детей на взаимном дружелюбии и справедливости; дать им несколько самостоятельных, спокойных, светлых лет для роста и созревания; не притеснять, не перегружать, не оставлять в забвении, не допускать несправедливостей. Я утверждаю, что сделал это для небольшого коллектива Дома сирот. Несмотря на трудные условия, это оазис, который, к моему огорчению, сегодня засыпает зловещий песок окружающей пустыни.
Очень тяжело, Митек.
Сердечно жму руку
Корчак
(1)Корчак имеет в виду как еврейских, так и польских детей.
4.1.1938
Иосефу Арнону
Дорогой Иосеф,
Прилагаю письмо, написанное в декабре. Я не послал его, так как подумал (назавтра), что смогу написать что-нибудь конкретное. Моя поездка в Эрец-Исраэль – дело очень простое и очень сложное. Без денег и без языка не могу ехать; учить его здесь я тоже не могу, а там, год в городе – откуда возьмутся средства? И это «откуда» запутывает, затрудняет и приводит к отсрочкам. До осени я не хотел, поэтому обязался на лето. Иногда близкое кажется очень далеким, и наоборот. Не знаю, а ждать в возрасте шестидесяти лет – неприятно…
… Вы обманываете самого себя, скрывая тоску по родной земле, или, как говорят по-русски, - «по родине» - месту, где родились. Нехорошо. Надо это признать и описать процесс врастания в новую почву, а этого можно достичь только с помощью ребенка – он служит связью. У Вас он есть – итак? В Эрец-Исраэль – труднее, чем в странах, не затрагивающих наших чувств, - в Бразилии, Аргентине, - так как, прежде всего, приходится расставаться с иллюзиями, да и груз ответственности и долга гнетет. В Бразилии спрашиваешь: «Хорошо ли я сделал?», а в Эрец-Исраэль, кроме того задаешь вопрос: «Стоило ли?». Там: «Что будет со мной?», а здесь также: «Что будет с нами?» Там - двадцать–тридцать лет моей собственной жизни; здесь – две тысячи лет нашей жизни…
… Это проблема не только еврейской эмиграции.
Я встречал в Харбине поляка, который стыдился, что уже не так тоскует, н так любит. А Вы стыдитесь того, что все еще тоскуете.
Жму руку
Корчак
2.8.1939
Сабине Дам
Уважаемая госпожа,
Обращаюсь к Вам с необычной просьбой – я не знаю никого в Иерусалиме: может быть, адрес человека, который смог бы (и захотел бы) помочь мне. Если я достану наличные деньги, хочу в октябре посетить Эрец-Исраэль – на зиму, на четыре месяца – до января. Я начал бы со Старого Иерусалима: может быть найдется комната или угол в комнате, в «хедере» старого типа – я видел такой, но не помню улицы. Можно ли туда, пустят ли меня – может быть, кто-нибудь, какой-нибудь бедный студент, живет там? Сколько надо платить за жилье и кое-какой пансион, а если это неосуществимо - можно ли поселиться в бет-мидраше в Тверии (или поблизости)? Если бы был там ученик, знающий по-польски! И опять-таки: сколько придется платить в месяц? Я боюсь клопов, и особенно хотел бы знать, есть ли оные, и много ли? Я с ними знаком со времен войны (как и с блохами) – привыкнуть можно. Но чтобы не было сюрпризов. Хуже с трахомой – глаза у меня чувствительны – и с сыростью (ревматизм). Я себя знаю: месяц могу это потерпеть. Для меня это важно, может быть даже необходимо. Лишь после этого – киббуцы, а напоследок Тель-Авив, который я совсем не знаю, а стоит.
Сердечный привет.
Простите за такое «нападение».
Корчак
Г.