Даже найди мы второй Эдем, мы не смогли бы ни насладиться им в полной мере, ни остаться там навсегда.
Генри ван Дайк
Мак, как мог, поспешал вслед за Сарайю. Они шли по тропинке вдоль ряда елей. Следовать за ней было все равно, что пытаться нагнать солнечный луч. Свет как будто просачивался сквозь нее, а затем распространял ее присутствие на множество мест одновременно. Ее природа была в высшей степени эфирной, полной живых теней, разных оттенков цвета и движений. «Не удивительно, что многие люди опасаются общения с ней, — подумал Мак. — Она явно не из тех, чьи поступки можно предсказать».
Поэтому Мак сосредоточился на том, чтобы не сойти с тропинки. Когда он миновал елки, то увидел, что на клочке земли едва ли больше акра разбит великолепный сад с цветами и фруктовыми деревьями. По неизвестной причине Мак ожидал увидеть холеный, идеально упорядоченный английский сад. Но ничего подобного!
Здесь было буйство красок. Его глаза безуспешно пытались отыскать хоть какой-то порядок в этом вопиющем пренебрежении определенностью. Ослепительно яркие брызги цветов вспыхивали между кляксами, как попало разбросанных грядок с овощами и травами, ничего похожего на которые Мак никогда не встречал. Сад приводил в смятение и был прекрасен.
— Если смотреть сверху, это фрактал, — сказала Сарайю, с. довольным видом оглянувшись через плечо.
— Что? — рассеянно переспросил Мак, его разум все еще пытался охватить и осмыслить движение оттенков и теней. С каждым шагом узор, который в предыдущий миг он вроде бы начинал понимать, изменялся, и все становилось не таким, как было.
— Фрактал… нечто кажущееся простым и упорядоченным, но на самом деле состоящее из множества повторяющихся до бесконечности фрагментов. Фрактал бесконечно сложен. Я люблю фракталы, поэтому использую их повсюду.
|
|
— По мне, так здесь полный беспорядок, — пробормотал себе под нос Мак.
Сарайю остановилась и обернулась к Маку, лицо ее было вдохновенным.
— Мак! Спасибо! Какой чудесный комплимент! — Она оглядела сад. — Это именно то, что есть — беспорядок. Но, — она, сияя, снова посмотрела на Мака, — это еще и фрактал.
Сарайю направилась к какому-то травянистому растению, отломила от него несколько верхушек и повернулась к Маку.
— Вот, — сказала она, и голос был похож на музыку, — Папа не шутила за завтраком. Пожуй. Эти листья предотвратят «естественное движение» тех овощей, которыми ты злоупотребил. Наверное, ты понимаешь, о чем я.
Мак хмыкнул, принимая угощение, и начал с опаской жевать.
— Угу, но те овощи были такими вкусными! — В животе у него уже начинало бурчать, и хотя он был ошарашен, оказавшись среди подобного буйства зелени, впечатления нисколько не помогали забыть о пищеварении. Вкус листьев оказался очень приятным, слегка похожим на мяту и другие специи, которые ему доводилось нюхать, только он не знал, как они называются. Пока они шли дальше, бурчание в животе начало медленно утихать, и он расслабился, осознав, что до сих пор весь сжимался в тугой узел.
Не произнося ни слова, он старался шаг за шагом следовать за Сарайю, но понял, что его сильно отвлекают пятна красок: смородиновые и карминово-красные, мандариновые и оттенка шартреза, смешанные с платиной и фуксией, не говоря уже о бесконечных тонах зеленого и коричневого. Все это ошеломляло и пьянило.
|
|
Сарайю, кажется, была сосредоточена на какой-то определенной цели. Но, как и обещало ее имя, она вилась рядом, словно игривый ветерок, и Мак никак не мог определить, в какую же сторону он дует. Он обнаружил, что следовать за ней непросто. Это напомнило ему о том, как он обычно старается поспеть за Нэн в торговом центре.
Сарайю шла по саду, собирая разнообразные цветы и травы и предоставляя Маку нести их. Благоухающий пряными ароматами сноп все разрастался. Смесь пикантных специй была не похожа ни на что, и запахи были такими сильными, что он почти ощущал их вкус.
Получившийся в итоге букет они внесли в маленький садовый сарай, которого Мак не заметил раньше, потому что он был скрыт густыми зарослями, где были и лозы, и что-то такое, что Маку показалось самыми настоящими сорняками.
— Одно дело сделано, — объявила Сарайю, — еще одно осталось. — Она дала Маку короткую лопатку, грабли и серп, пару перчаток, выплыла наружу и двинулась по совершенно заросшей дорожке, которая, кажется, уводила в самый дальний угол сада. Она время от времени замедляла шаг, чтобы коснуться какого-нибудь растения или цветка, непрерывно напевая себе под нос ту же мелодию, которая так захватила Мака накануне вечером. Он послушно следовал за ней, неся врученные ему инструменты и стараясь не упускать ее из виду, в то же время глазея по сторонам.
Когда она остановилась, Мак едва не врезался в нее, отвлеченный окружающим пейзажем. Она каким-то образом успела переодеться в рабочую одежду: джинсы с узорами, рабочая рубаха и перчатки. Они пришли в ту часть сада, где росли фруктовые деревья, но не только. Укромное это место представляло собой поляну, с трех сторон окруженную персиковыми и вишневыми деревьями, с раскинувшимися посередине зарослями кустов с пурпурными и желтыми цветками, от которых захватывало дух.
|
|
— Макензи, — Она указала на кусты. — Мне нужна твоя помощь, чтобы расчистить этот кусок земли. Завтра я собираюсь посадить здесь нечто особенное, и нам необходимо все подготовить, — Она взглянула на Мака и протянула руку за серпом.
— Ты же это не всерьез? Здесь так красиво, и место такое потаенное, — сказал он, однако Сарайю словно не услышала его.
Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, она повернулась и принялась уничтожать живописные кущи. Она срезала все подчистую, как казалось, без малейшего усилия. Мак пожал плечами, натянул выданные ему перчатки и принялся граблями сгребать в кучу срезанные стебли и ветки. Ему приходилось прилагать усилия, чтобы не отставать от Сарайю. Может, для нее подобная работа была и легка, а вот для него это был тяжкий труд. Спустя двадцать минут все растения были срезаны, и поляна превратилась в настоящую рану на теле сада. Предплечья Мака саднило из-за многочисленных царапин, оставленных ветками, которые он сгребал. Он задыхался и истекал потом, радуясь, что все позади. Сарайю стояла среди поляны, рассматривая дело рук своих.
— Ну, разве это не весело? — спросила она.
— Бывало, я веселился и получше, — съехидничал Мак.
— О Макензи, если бы ты только знал. Радует не сама работа, а цель, ради которой она проделана. К тому же это единственное мое занятие.
Мак оперся на грабли, поглядел на сад, затем на алые царапины на своих руках.
— Сарайю, я знаю, что ты Творец, но разве не ты сотворила еще и ядовитые растения, кусачую крапиву и комаров?
— Макензи, сотворенное существо может только брать то, что уже существует, и из него кроить нечто совсем иное.
— То есть ты хочешь сказать, ты…
— …создала то, что действительно существует, включая и то, что тебе кажется вредным, — завершила за него предложение Сарайю, — Но когда я создавала это, оно было только Добром, потому что я именно такая, — Она едва не опустилась в книксене, прежде чем вернуться к своей работе.
— Но, — продолжал Мак, неудовлетворенный ответом, — почему такое множество «Добра» стало «плохим»?
На этот раз Сарайю выдержала паузу, прежде чем ответить.
— Вы, люди, кажетесь себе такими мелкими в собственных глазах. Вы действительно не видите своего места в Творении. Избрав пагубный путь независимости, вы даже не сознаете, что тащите по нему за собой все Творение. — Она покачала головой, и в деревьях неподалеку вздохнул ветер, — Как ни печально, но это не может продолжаться вечно.
Они оба замолчали. Мак тем временем рассматривал разнообразные растения, которые можно было увидеть с их поляны.
— И что, в этом саду тоже есть ядовитые растения? — спросил он.
— Ну конечно! — воскликнула Сарайю. — Некоторые из них — мои любимцы. До каких-то опасно даже дотрагиваться, например вот до этого. — Она коснулась ближайшего куста и отломила от него сухую на вид веточку с несколькими крошечными листочками, торчащими из основания. Она протянула веточку Маку, который поднял обе руки, чтобы не коснуться растения.
Сарайю засмеялась.
— Я же здесь, Мак. Иногда трогать безопасно, а иногда стоит поостеречься. Это и есть чудо и волнение открытия нового, часть того, что называется наукой — распознать и отыскать то, что мы спрятали от вас, чтобы вы нашли.
— Но почему вы спрятали?
— А почему дети так любят играть в прятки? Спроси у того, кто захвачен страстью исследовать, открывать и творить. Решение спрятать от вас столько чудес — это проявление любви, это дар, заключенный внутри дара жизни.
Мак с опаской протянул руку и взял ядовитую веточку.
— Если бы ты не сказала, что я могу это потрогать, оно отравило бы меня?
— Несомненно! Но если я предлагаю тебе потрогать, это совсем другое дело. Для любого сотворенного существа автономность просто безумие. Свобода включает в себя доверие и повиновение внутри круга любви. Поэтому, если ты не слышишь моего голоса, разумнее будет не спешить и ('начала познать природу растения.
— Но зачем вообще было создавать ядовитые растения? — спросил Мак, отдавая ветку.
— Твой вопрос подразумевает, что яд — это плохо, что подобное творение лишено смысла. Многие из так называемых плохих растений, как это например, таят в себе невероятные способности к исцелению или же необходимы для воплощения поразительных чудес, если добавить их к чему-то еще. Люди обладают неисчерпаемой способностью объявлять что-нибудь хорошим или плохим, не понимая сути.
Надо полагать, короткий перерыв, устроенный исключительно ради Мака, подошел к концу, и Сарайю сунула ему в руки лопатку, а сама подняла грабли.
— Чтобы подготовить почву, надо выкопать все корни тех чудесных растений, которые здесь были. Это тяжелая работа, но сделать ее необходимо. Если корней не останется, они не смогут дать побеги и заглушить семя, которое мы посеем.
— Хорошо, — проворчал Мак.
Они оба опустились на колени посреди очищенной поляны. Сарайю умело запускала руку глубоко в землю, отыскивала концы корней и без всякого усилия извлекала их на поверхность. Самые короткие она оставляла Маку, который откапывал их лопаткой и вытягивал наружу. Затем они стряхивали с корней землю и бросали в одну из куч, которые Мак до того нагреб граблями.
— Сожгу их потом, — сказала она.
— Ты говорила, что люди объявляют что-то хорошим или плохим, не зная его сути? — напомнил Мак.
— Да. Я имела в виду главным образом Древо познания Добра и Зла.
— Древо познания Добра и Зла? — переспросил Мак.
— Именно! — заявила она, не прекращая работы. — Теперь, Макензи, ты начинаешь понимать, почему поедать опасный плод того дерева было настолько губительно для твоей расы?
— Я никогда об этом по-настоящему не задумывался, — признался Мак, заинтригованный тем, какое направление принял их разговор. — Так значит, сад существовал на самом деле? Я имею в виду Эдем и все прочее.
— Ну разумеется. Я же говорила тебе, что к садам у меня особенная страсть.
— Но очень многие люди думают, что это просто миф.
— Ну, подобная ошибка не является роковой. Слухи о великом зачастую сохраняются в том, что многие считают мифами или легендами.
— У меня имеется несколько друзей, которым это не понравилось бы, — заметил Мак, сражаясь с одним особенно упрямым корнем.
— Это не важно. Лично я сама очень их люблю.
— Я просто поражен, — произнес Мак несколько саркастически и улыбнулся ей. — Что ж, ладно. — Он воткнул лопатку в землю и схватил корень рукой. — Так расскажи мне о Древе познания Добра и Зла.
— Это как раз то, о чем мы говорили за завтраком, — ответила она. — Позволь мне начать с вопроса. Когда с тобой происходит что-нибудь, как ты определяешь, доброе оно или злое?
Мак секунду поразмышлял, прежде чем отвечать.
— Ну, над этим я тоже особенно не задумывался. Наверное, я назову что-нибудь добрым, если мне оно нравится, в том случае, если мне от него хорошо и оно дает ощущение безопасности. И, напротив, я назову что-то злым, если оно причиняет мне боль и заставляет расстаться с чем-то дорогим.
— В таком случае получается, что это все совершенно субъективно?
— Наверное, так.
— Но насколько ты уверен в своей способности определять, что в самом деле является для тебя добром, а что — злом?
— Если честно, — произнес Мак, — я по-настоящему впадаю в ярость, когда кто-то угрожает моему «Добру». Хотя я не вполне уверен, что у меня имеются логические обоснования для определения, что действительно добро… — Он сделал паузу, чтобы перевести дух, — Наверное, это кажется эгоистичным и эгоцентричным. И если оглянуться назад, то и там не увидишь ничего обнадеживающего. Кое-что из того, что изначально я считал добром, оказалось ужасающе разрушительным, а некоторое зло, что ж, оно оказалось…
Он колебался, не зная, как лучше закончить фразу, но Сарайю перебила его.
— Так получается, что ты сам определяешь, что добро, а что зло. Ты становишься судьей. И в довершение ко всему ты еще и заявляешь, что добро может меняться с течением времени и под воздействием обстоятельств. Кроме того, что еще хуже, вас миллионы таких, и каждый решает, что есть добро и что зло. Следовательно, когда твое добро и зло сталкиваются с добром и злом соседа, возникают споры и ссоры, и даже разражаются войны.
Все краски, переливавшиеся внутри Сарайю, потемнели, пока она говорила, черный цвет и серый теперь смешивались, бросая тень на радужные оттенки.
— Но если в реальности не существует абсолютного добра, значит, у тебя нет и никаких оснований, чтобы судить. Это просто слова, и тогда любой может поменять слово «добро» на слово «зло».
— Да, это может обернуться большой проблемой, — согласился Мак.
— Проблемой? — Сарайю почти выплюнула это слово, поднимаясь и глядя ему в лицо. Она была возмущена, но он понимал, что ее негодование обращено не на него лично. — Вот уж точно! Решение съесть плод того дерева разделило вселенную на части, отделило духовное от физического. Они умерли, отторгая в выдохе своего выбора дыхание самого Бога. Да уж, действительно проблема!
Во время своей горячей речи Сарайю медленно поднялась над землей, потом опустилась, голос ее упал до шепота, но был явственно различим.
— То был день Великой Скорби.
Они молчали минут десять, продолжая работать. Пока Мак выкапывал корни и кидал их в кучу, разум его старательно постигал смысл услышанного. Наконец он нарушил молчание.
— Теперь я понимаю, — признался Мак, — что растратил большую часть времени и сил, пытаясь понять, что же я считаю добром, будь то финансовая стабильность, здоровье, пенсия или что-то еще. И я потратил невероятное количество сил, терзаясь страхом, что мне предназначено быть злом.
— Как же ты прав, — тихо произнесла Сарайю. — Запомни следующее. Именно по этой причине часть тебя предпочитает не видеть меня. И поэтому ты не нуждаешься во мне, чтобы составить свой собственный список добра и зла. Однако я действительно нужна тебе, если у тебя имеется хоть малейшее желание избавиться от этой безумной страсти к независимости.
— Так значит, есть способ все исправить? — спросил Мак.
— Ты должен отказаться от своего права решать, что добро и что зло, говоря твоим языком. Эту горькую пилюлю нелегко проглотить, избирая жизнь только во мне. Чтобы это сделать, ты должен познать меня настолько, чтобы поверить, и научиться погружаться в мою доброту.
Сарайю повернулась к Маку, во всяком случае, так ему показалось.
— «Зло» — это слово, каким мы описываем отсутствие Бога, точно так же как словом «темнота» мы описываем отсутствие Света, а словом «смерть» — отсутствие Жизни. И зло и темнота могут быть поняты только в связи со Светом и Добром. Я Любовь, и во мне нет тьмы. Свет и Добро действительно существуют. Отдаляясь от меня, ты погружаешься в темноту. Объявляя о своей независимости, ты в результате попадаешь во власть зла, потому что, оторвавшись от меня, ты можешь быть только с самим собой. Это смерть, потому что ты отделился от меня, от Жизни.
— Ого, — воскликнул Мак, — это и в самом деле может помочь. Но я также понимаю, что отказаться от собственной независимости будет нелегко. Ведь это означает…
Сарайю перебила его:
— …что в какой-то миг добром станет наличие рака, или потеря доходов, или даже жизни.
— Да, только скажи это тому, кто болен раком, или объясни отцу, у которого убили дочь, — заявил Мак несколько более саркастически, чем намеревался.
— О Макензи, — успокаивающе произнесла Сарайю. — Неужели ты думаешь, что мы не помним о них каждый миг? Каждый из них стоит в центре другой истории, еще не рассказанной.
— Но, — Мак вонзал лопатку в жесткую почву и чувствовал, как сдержанность покидает его, — разве у Мисси не было права быть защищенной?
— Нет, Мак. Ребенок защищен, потому что любим, а не потому, что у него есть право быть защищенным.
Эти слова заставили его замереть. Каким-то образом только что сказанное Сарайю, кажется, перевернуло мир вверх тормашками, и он потерял почву под ногами.
— Но как же тогда…
— Права там, куда уходят оставшиеся в живых, для того чтобы им не пришлось вырабатывать взаимоотношения, — перебила она.
— Но если я перестану…
— Тогда ты начнешь понимать чудо и радость жизни во мне, — снова перебила она.
Мак потихоньку выходил из себя. Он заговорил громче:
— Но разве у меня нет права…
Завершить предложение, чтобы тебя не прерывали? Нет у тебя такого права. И до тех пор, пока ты будешь считать, что оно у тебя есть, ты совершенно точно будешь выходить из себя каждый раз, когда кто-нибудь тебя перебьет, даже если это сам Господь Бог.
Мак был сбит с толку. Он поднялся, не зная, злиться ему или смеяться. Сарайю улыбнулась ему.
— Макензи, Иисус не цеплялся ни за какие права, он но собственной воле стал слугой и живет во взаимозависимости с Папой. Он отказался от всего, потому что своей зависимой жизнью открыл дверь, которая позволит тебе жить настолько свободным, чтобы позабыть о своих правах.
В этот момент на тропинке появилась Папа с двумя бумажными пакетами в руках.
— Надеюсь, вы хорошо поговорили? — Она подмигнула Маку.
— Лучше не бывает! — воскликнула Сарайю. — И знаешь что? Он сказал, что у нас в саду полный беспорядок, ну разве не чудесно?
Они обе улыбались Маку, который все еще сомневался, не водят ли его за нос. Его гнев поутих, но он чувствовал, что щеки пылают. Однако женщины, кажется, не обращали на это ни малейшего внимания.
Сарайю потянулась и поцеловала Папу в щеку.
— Как всегда, твое чувство времени безупречно. Макензи сделал все, что я хотела. — Она повернулась к нему: — Макензи, ты просто чудо! Большое спасибо за труды!
— Да ведь я же почти ничего не сделал, — смутился он. — Я хочу сказать, только посмотрите на весь этот беспорядок. — Его взгляд скользил по саду, окружавшему их, — Но на самом деле сад полон тебя, Сарайю. Кажется, что работы здесь еще невпроворот, но у меня такое чувство, что я очутился дома.
Обе переглянулись и улыбнулись.
Сарайю подошла к нему вплотную, как бы вторгаясь в его личное пространство.
— Так и должно быть, Макензи, потому что этот сад — твоя душа. Этот беспорядок и есть ты! Мы с тобой трудились над устремлениями твоей души. Она дикая, прекрасная и полностью в процессе роста. Тебе это кажется беспорядком, но лично я вижу идеальный узор, развивающийся, растущий, живой — живущий фрактал.
От этих слов Мак вновь едва не потерял самообладание. Он оглядел их сад, его сад, который действительно являл собой беспорядок, но в то же время представлял собой нечто невероятное и чудесное. Более того, Сарайю любила подобный беспорядок. Понять это было слишком трудно, и он снова сдержал чувства, грозившие выплеснуться наружу.
— Макензи, Иисус хочет взять тебя на прогулку, если ты не против. Я собрала вам перекусить, на случай, если проголодаетесь. Так что жду вас к чаю, не раньше.
Мак повернулся, чтобы взять пакеты с едой, и почувствовал, что Сарайю поцеловала его в щеку, однако он не увидел, как она ушла. Словно ветер, решил он, отмечая ее движение потому, как в почтительном поклоне нагибались растения. Когда он обернулся к Пaпe, она тоже исчезла, поэтому он направился в сторону мастерской, узнать, не там ли Иисус. Было такое ощущение, будто у них назначена встреча.
Глава 10
Прогулка по воде
Новый мир — просторный горизонт,
Раскрой глаза, смотри — он твой.
Новый мир бушует там, вдали,
За грозной океанской синевой.
Дэвид Уилкокс
Иисус закончил шлифовать последний угол какого-то ящика, похожего на гроб, провел пальцами по гладкому краю, удовлетворенно кивнул и отложил в сторону наждачную бумагу. Он стоял в дверном проеме, стряхивая древесную пыль с джинсов и рубашки, пока Мак подходил.
— Привет, Мак! А я тут заканчиваю работу для завтрашнего дня. Не хочешь пойти на прогулку?
Маку вспомнилась их последняя прогулка под звездами.
— С удовольствием, — ответил он. — Но почему вы все говорите о завтрашнем дне?
— Это будет большой день для тебя, одна из причин, по которой ты здесь. Пойдем. Тут неподалеку есть одно место, хочу тебе его показать с другого берега, оттуда открывается неописуемое зрелище. Видно даже самые высокие пики.
— Звучит многообещающе! — с энтузиазмом отозвался Мак.
— Похоже, наш обед уже у тебя, так что можно отправляться.
Вместо того чтобы обогнуть озеро с той стороны, где, как предполагал Мак, имелась тропинка, Иисус направился к причалу. День был погожий. Солнце согревало, но не обжигало, веял свежий благоуханный ветерок, любовно касаясь их лиц.
Мак думал, что они возьмут каноэ, привязанное к опоре причала, и очень удивился, когда Иисус, не колеблясь, прошел мимо третьего и последнего из них. Дойдя до конца причала, он обернулся к Маку и улыбнулся.
— После тебя, — произнес он с шутливой торжественностью и поклонился.
— Это розыгрыш, да? — возмущенно спросил Мак. — Ты не предупредил меня, что придется добираться вплавь.
— Зачем же вплавь? Прямо через озеро будет быстрее.
— Видишь ли, я не слишком хорошо плаваю, кроме того, судя по всему, вода дьявольски холодная, — пожаловался Мак. Он вдруг понял, что сказал, и ощутил, как вспыхнуло лицо. — Э, я хотел сказать, ужасно холодная. — Он уставился на Иисуса с застывшей на лице гримасой, но тот, кажется, наслаждался его замешательством.
— Послушай, — Иисус сложил руки на груди, — мы оба знаем, что ты очень хороший пловец, когда-то даже, если я правильно помню, ты работал на спасательной станции.
— И вода действительно холодная. Но я не предлагаю тебе плыть. Я хочу вместе с тобой перейти на другой берег.
Мак наконец-то впустил в сознание то, что предлагал Иисус. Тот, понимая его сомнения, настаивал:
— Давай, Мак. Если Петр смог…
Мак нервно засмеялся:
— Ты хочешь, чтобы я вместе с тобой пешком перешел на другую сторону?
— А ты быстро соображаешь, Мак. От тебя точно ничто не укроется. Ну, пошли, это же весело!
Мак подошел к краю причала и посмотрел вниз. Вода плескалась всего в футе от его ног, но она могла с тем же успехом быть и в сотне футов Расстояние казалось громадным. Нырнуть было бы несложно, он делал это тысячи раз, но как сойти с причала на воду? Прыгнуть, как будто ожидаешь приземлиться на асфальт, перекинуть ногу через край, как будто выходишь из лодки? Он оглянулся на Иисуса, который все еще посмеивался.
— У Петра были те же сложности: как же выйти из лодки. Это все равно что спуститься со ступеньки лестницы высотой в фут. Ничего особенного.
— А ноги промокнут? — спросил Мак.
— Естественно, вода-то мокрая.
Мак снова посмотрел на воду, потом на Иисуса.
— Тогда почему же мне так сложно это сделать?
— Скажи, чего ты боишься?
— Ну, дай подумать, — начал Мак. — Что ж, я боюсь выставить себя идиотом. Боюсь, что ты потешаешься надо мной и я сразу пойду камнем на дно. Я представляю себе…
— Именно, — перебил его Иисус. — Ты представляешь. Какая могучая штука это воображение! Только оно делает тебя таким же, как мы. Однако без мудрости воображение жестокий наставник. Чтобы доказать свои слова, я спрошу: как ты думаешь, люди были созданы, чтобы жить в настоящем, прошлом или будущем?
— Ну, — протянул Мак, сомневаясь, — мне кажется, наиболее очевидный ответ, что мы созданы жить в настоящем. Л это не так?
Иисус усмехнулся.
— Расслабься, Мак, это не экзамен, это разговор. Кстати, ты совершенно прав. Но теперь скажи мне, где ты проводишь больше времени в своем воображении: в настоящем, прошлом или будущем?
Мак на минуту задумался, прежде чем ответить.
— Полагаю, мне придется признать, что я меньше всего трачу времени на настоящее. Лично я по большей части представляю прошлое и почти все оставшееся время пытаюсь вообразить будущее.
— Как и большинство людей. Когда я живу в тебе, я делаю это в настоящем, живу в настоящем. Не в прошлом, хотя многое можно вспомнить и постичь, оглядываясь назад, но только на минуту, а не для того, чтобы задерживаться там. И совершенно точно, меня нет в будущем, которое ты видишь или воображаешь. Мак, ты сознаешь, что твое представление о будущем, которое почти всегда продиктовано какими-либо страхами, редко, если вообще когда-нибудь, рисует меня рядом с тобой?
И снова Мак замешкался и задумался. Это было правдой. Он много времени тратил на беспокойство о будущем, и в его воображении оно было весьма мрачным и гнетущим, если не откровенно кошмарным. Иисус был прав, утверждая, что в воображаемых Маком картинах будущего Бог отсутствовал.
— Но почему так? — спросил Мак.
— Это твоя отчаянная попытка управлять тем, над чем у тебя нет власти. Ты не имеешь власти над будущим, потому что оно нереально и никогда не станет реальным. Ты стараешься, разыгрываешь из себя Бога, воображая зло, которое, как ты опасаешься, станет реальностью, а затем строишь планы, как избежать этого зла.
— Да, это примерно то, о чем говорила Сарайю, — ответил Мак. — Так почему же у меня в жизни столько страхов?
— Потому что ты не веришь. Ты не знаешь, что мы тебя любим. Личность, которая живет своими страхами, не найдет свободы в моей любви. Я говорю не о рациональных страхах, касающихся реальных опасностей, но о воображаемых страхах, в особенности о спроецированных на будущее. Страх занимает в твоей жизни так много места, что ты никогда не поверишь, что я добро, и не поймешь, что я тебя люблю. Ты поешь об этом, ты говоришь об этом, но ты не знаешь этого.
Мак снова посмотрел на воду и вздохнул.
— Мне кажется, что она так далеко.
— Но мне, так всего лишь в футе, — засмеялся Иисус, опуская руку Маку на плечо.
Это было все, чего ему не хватало, и Мак сошел с причала. Чтобы убедить себя, будто вода твердая, и не отвлекаться на ее податливость, он смотрел на дальний берег, на всякий случай высоко подняв пакеты с едой.
«Приводнение» оказалось мягче, чем он предполагал. Ботинки сейчас же промокли, однако вода не поднималась выше лодыжек. Озеро по-прежнему двигалось вокруг него, и от этого движения он едва не лишился равновесия. Ощущение было странное. Глядя вниз, он видел, что его ноги покоятся на чем-то прочном, но невидимом. Он обернулся и обнаружил, что Иисус стоит рядом, держа в руке ботинки с носками, и улыбается.
— Мы всегда перед этим разуваемся, — засмеялся он.
Мак покачал головой, тоже смеясь, и присел на край причала.
— Судя по всему, придется. — Он снял ботинки, выжал носки, закатал штанины.
Они тронулись в путь, направляясь к противоположному берегу, находившемуся примерно в полумиле. Вода была холодной, по спине бежали мурашки. Хождение по воде казалось почти естественным способом передвижения, и Мак улыбался. Время от времени он посматривал под ноги в надежде увидеть форель.
— Знаешь, это совершенно невероятно, — воскликнул он.
— Конечно, — подтвердил Иисус.
Они быстро приближались к суше. Шум бегущей воды сделался громче, однако Мак не мог определить его источник. В двадцати ярдах от берега он остановился. Он увидел слева, за краем высокой скалы, прекрасный водопад, переваливавшийся через край утеса и падавший с высоты не менее ста футов в озеро на дне ущелья. Далее начинался широкий ручей, который, видимо, вытекал из озера, но отсюда Маку было не рассмотреть. Между ними и водопадом раскинулся горный луг, поросший дикими цветами, семена которых случайно занес сюда ветер. Зрелище было ошеломляющее, и Мак секунду стоял, впитывая его в себя. Образ Мисси всколыхнулся в мозгу, но не задержался.
Перед ними простирался каменистый пляж, а позади него, до самого подножия горы, увенчанной шапкой свежевыпавшего снега, тянулся густой лес. Чуть левее, на краю небольшой полянки, как раз на другом берегу ручья, начиналась тропинка, которая сейчас же исчезала в лесном сумраке. Мак вышел из воды на мелкую гальку, осторожно приблизился к упавшему дереву, уселся на него, еще раз выжал носки и положил их вместе с ботинками сохнуть на солнце.
Только тогда он поднял голову и взглянул на озеро. От красоты захватывало дух. Он видел отсюда хижину, над красной кирпичной трубой которой лениво курился дымок, видел зеленый массив сада и леса за ней. Но все это казалось лилипутским на фоне гор, которые нависали сзади и сверху, словно стоящие на посту часовые. Иисус сел рядом.
— Ты делаешь великое дело, — произнес Мак негромко.
— Спасибо, Мак, ноты же видел так мало. Большую часть того, что существует во вселенной, способен увидеть только я, и только я любуюсь этим, подобно тому как лишь сам художник способен любоваться самыми ценными холстами, припрятанными в углу студии… Да разве было бы такое возможно, если бы земля не воевала непрестанно, отдавая все силы только одному — выживанию? Наша земля как ребенок, выросший без родителей, которого никто не направляет и не дает совета. — Голос Иисуса зазвенел от сдерживаемого возмущения. — Некоторые пытаются ей помочь, но большинство просто использует. Люди, которым было дано задание править миром с любовью, расточают его понапрасну, не задумываясь ни о чем, кроме сиюминутной выгоды. Они совершенно не думают о своих детях, которым в наследство достанется отсутствие любви. Они бездумно выжимают из земли соки, оскорбляют ее пренебрежением; когда же она содрогается в корчах и исторгает огонь и дым, они оскорбляются и замахиваются кулаком на Бога.
— Ты эколог? — спросил Мак, едва ли не упрекая.
— Этот сине-зеленый шарик в черном пространстве, истерзанный, униженный и прекрасный…
— Мне знакома эта песня. Ты, надо думать, горячо заботишься о Творении, — улыбнулся Мак.
— Что ж, этот сине-зеленый шарик в черном пространстве принадлежит мне, — многозначительно проговорил Иисус.
Минуту спустя они открыли свои пакеты с пищей. Это были бутерброды, приготовленные Папой, и они с аппетитом принялись за еду. Мак жевал нечто вкусное, но не мог с точностью определить, животного или растительного оно происхождения. Он подумал, что лучше и не спрашивать.
— Так почему ты все не исправишь? — спросил он, уплетая бутерброд, — Я имею в виду землю.
— Потому что мы отдали ее вам.
— А вы можете забрать ее обратно?
— Конечно можем, но тогда история закончится до назначенного срока.
Мак непонимающе посмотрел на Иисуса.
— Ты не заметил, что хотя вы и называете меня Богом и Царем, я на самом деле никогда не общался с вами в таком качестве? Что я никогда не направлял ваш выбор, не заставлял вас делать то или иное даже в тех случаях, когда вы творили что-нибудь разрушительное или болезненное для себя и других?
Мак оглядел озеро, прежде чем отвечать.
— Иногда мне хотелось, чтобы ты заставлял. Это спасло бы от боли меня и тех, кого я люблю.
— Насаждение своей воли, — ответил Иисус, — это как раз то, чего любовь не делает. Истинные взаимоотношения отличает смирение, даже когда ваш выбор бесполезен или неверен.
— Это та красота, какую ты видишь в моих взаимоотношениях с Папой и Сарайю. Мы смиряемся друг перед другом, и так было всегда, и будет всегда. Папа точно так же склоняется передо мной, как я перед Папой, как Сарайю передо мной и перед Папой, а мы перед ней. Смирение не имеет отношения к властности, это не повиновение, оно вытекает из взаимоотношений, выстроенных на любви и уважении. И точно так же мы склоняемся перед тобой.
Мак удивился:
— Как это возможно? С чего бы Творцу вселенной смиряться передо мной?
— Потому что мы хотим, чтобы ты вошел в наш круг взаимоотношений. Мне не нужны рабы, покорные моей воле, мне нужны братья и сестры, которые будут жить вместе со мной.
— Полагаю, ты хочешь, чтобы именно так мы любили и друг друга? Я хочу сказать, мужья и жены, родители и дети. Должно быть, такими предполагались любые взаимоотношения?
— Совершенно верно! Если я твоя жизнь, то смирение — это наиболее естественное проявление моего характера и природы, и это становится естественным проявлением твоей новой природы внутри подобных взаимоотношений.
— А все, чего я хотел, это Бога, который просто все исправит, чтобы никто не был обижен. Но только у меня не слишком хорошо выходит со взаимоотношениями, не то что у Нэн.
Иисус покончил со своим бутербродом и, закрыв пакет, положил его рядом с собой на бревно. Он смахнул пару крошек, застрявших в усах и короткой бородке. Затем, взяв лежавшую рядом палку, принялся чертить что-то на песке, продолжая разговор.
— Это потому, что ты, как большинство мужчин, полагаешь, что самое главное — твои жизненные достижения, а Нэн, как большинство женщин, видит это главное во взаимоотношениях. Для ее системы ценностей это естественно. — Иисус помолчал, глядя, как морской ястреб входит в воду меньше чем в пятидесяти футах от них и затем медленно поднимается, унося в когтях крупную форель, которая пытается вырваться на свободу.
— Означает ли это, что я безнадежен? Я действительно хочу быть с вами, но понятия не имею, как попасть в ваш круг.
— На твоем пути сейчас много разных преград, Мак, но ты не должен жить с ними и дальше.
— Теперь я лучше сознаю, что Мисси больше нет, но смириться с этим мне никогда не было легко.
— Дело не только в твоих постоянных размышлениях об убийце Мисси. Существуют и более серьезные отклонения, которые затрудняют твою жизнь с нами. Мир распался, потому что в Эдеме вы, чтобы насладиться свободой, отказались зависеть от нас. Для большинства мужчин свобода выражается в обращении к работе, к труду своими руками, в поте лица своего, через который они сознают свою индивидуальность, значимость, защищенность. Присвоив себе право решать, что добро и что зло, вы предопределили собственную судьбу. Именно этот поворот принес с собой столько боли.
Иисус оперся на палку, чтобы встать, — подождал, когда Мак доест бутерброд и тоже встанет. Вместе они двинулись по берегу озера.
— С женщинами все совершенно иначе. Женщина обращается не к труду, а к мужчине, и его ответ состоит в том, чтобы «править» ею, взять над ней власть, стать ее хозяином. До этой перемены она находила свою независимость, защищенность и понимание добра и зла только во мне, как и мужчина.
— Неудивительно, что с Нэн я потерпел неудачу. Наверное, я не могу быть для нее всем этим.
— Ты и не был создан для этого. И, пытаясь делать это, ты всего лишь играешь в Бога.
Мак нагнулся, взял с земли плоский камешек и отправил скакать по воде.
— Есть ли какой-нибудь выход?
— Он прост, но нелегок для тебя. Он заключен в развороте. В повороте ко мне. В отказе от ваших способов осуществления власти и манипулирования другими. Просто вернись ко мне. — Иисус говорил, словно умоляя. — Женщины, в большинстве своем, сочтут сложным отвернуться от мужчины, прекратить требовать, чтобы он удовлетворял их нужды, обеспечивал им защиту, оберегал их индивидуальность, и вернуться ко мне. Мужчины, в большинстве своем, сочтут чрезвычайно трудным отказаться от своей работы, от собственных поисков власти, защищенности и значимости и вернуться ко мне.