Ларионов Георгий Давыдович
Заслуженный агроном РСФСР, выпускник 1934 года
Забельской начальной школы города Невьянска Свердловской области
Воспоминания о младенчестве и Забельской начальной школе № 3
( теперь школа № 9)
Родился я в городе Невьянске.
Невьянск, город моего детства – город областного подчинения, центр района, расположен в восточной предгорной полосе главного Уральского хребта. Вершины Уральского хребта хорошо видны на горизонте на западной стороне. Из вершин надо отметить гору Ежовую. Гору венчают два скалистых шихана, на одном из них в наше время – вышка, с которой видны вершины: Широкая и Старик.
Невьянск расположен в 99 км к северу от Екатеринбурга. Особенностью рельефа местности Невьянска является чередование вытянутых с севера на юг возвышенных гряд с межгорными долинами. Высшими точками Невьянских увалов служат горы: Малая и Большая Лебяжки. Причем, если Малая Лебяжка полностью застроена, то у Большой застроена только «подошва». На Малой Лебяжке куполом возвышаются остатки реликтового соснового бора невьянского кладбища. Горы постепенно снижаются и плавно переходят в долину р. Нейва. Окружающая город местность с северной и южной частей нарушена многочисленными старательскими выработками, глубокими карьерами. Глинисто-песчаные отвалы на Свиных горках заросли можжевельником. Невьянск распростерся на обоих берегах как реки Нейвы, так и невьянского пруда. На левом низменном берегу Нейвы находятся: большая часть жилой застройки, завод, промышленные предприятия, железнодорожная станция.
Невьянск – типичный уральский город, возникший и выросший на базе металлургического производства. Город возник на высоких берегах реки Нейвы в 1699 году. И уже 15 декабря 1701 года был получен первый чугун, а 8 января выковано первое железо. Этот казенный завод Петром I в 1702 году был отдан Никите Демидову и вскоре он стал крупнейшим металлургическим предприятием России. Немым свидетелем былого могущества стала, выстроенная в 1725 году ниже плотины заводского пруда, на левом берегу Нейвы, знаменитая «наклонная» Невьянская башня, хранящая до сих пор много неразгаданных тайн.
В 1769 году новым хозяином Невьянских заводов стал винный откупщик Савва Яковлевич Собакин, сменивший после одного, получившего огласку преступления, свою фамилию на - Яковлев. Памятники, вылитые из чугуна матери и сыновьям, и в настоящее время сохранились на городском невьянском кладбище.
25 апреля 1914 года вблизи Невьянска был пущен цементный завод. При советской власти в годы первых пятилеток началось быстрое развитие Невьянска. Металлургический завод превратился в крупное предприятие, оснащенное современной техникой. В городе возникли промкомбинат, мясокомбинат, кустарные артели. Появился дом культуры, кинотеатр, водная станция, стали строить многоэтажные дома. Завод, где общественная и деловая жизнь била ключом – стал ко времени первой пятилетки центром города. Во время описываемых событий проживало в Невьянске около 28 тыс. человек.
До 1927 года наша семья жила на улице Лицисинской (ныне Кооперативный переулок) в доме возле Лицисинского магазина. В этом доме мне запомнилось высокое крыльцо, выходящее во двор. С этого крыльца я много раз свергался вниз по ступенькам. Получал обильные шишки и мне кажется, что здесь была вывихнута моя левая нога, хотя мать и утверждала, что я получил сидя у неё на руках, когда был испуган ревом, входящей во двор коровы. Она говорила, что ей удалось схватить меня за левую ногу, когда я вырвался из рук. Так может и было. Сестра Маруся рассказывала про её случай с этой коровой. Ей было 5 лет, когда это произошло. Соседка пришла к нам подоить корову. Она попросила Марусю подержать мотавшийся хвост коровы, но сестра поняла, что ей надо подержать корову за рога. Когда она ухватилась за рога, то корова, взмахнув головой, подхватила сестру за платьишко и с силой кинула к крыльцу. Сестра взревела благим матом. Соседка, страшно испугавшись, стала оправдываться перед выбежавшим отцом, что просила держать хвост, а не рога.
В комнате, у входной двери, была высокая русская печь, на которой, намерзнув зимой на морозе, мы (малышня) отогревались. Длинными зимними вечерами, сидя в тепле на печи, я с сестрами часто слушал волшебные сказки, которые сочиняла мать. Дом, в котором мы жили, принадлежал «Промкооперации», где работал отец. С переходом его в бухгалтерию завода, ему было предложено квартиру освободить.
Это требование заставило отца решиться на строительство своего собственного дома. Для строительства им была выбрана площадка на углу улиц: Тагильская (теперь ул. Кирова) и Второй Забелы (теперь ул. Свободы) на месте пожарища родительского дома. Бурьянистый пустырь мозолил глаза уже десяток лет. Правда под посадку картофеля огородный участок ежегодно использовался. Помню только работы по окончанию строительства.
Летом, почти целый день, мы с сестрой Марусей пропадали: или в огороде, или на участке, где строился дом. Мы обследовали не только все грядки с овощами, но и подполье, пространство под сенями. Перед окончанием настилки полов у строителей не хватило гвоздей. Они сидели и шумели. Я притащил те большие гвозди, которые подобрал под настилавшимся полом. Радость моя была неописуема, когда меня похвалили за такую хозяйственность. А мне было в ту пору 3 года, шел четвертый. Гордясь похвалой я, чтобы подчеркнуть свою важность, сказал, что у них нет гвоздей, а ящик с гвоздями стоит под полом в углу сенок. Непонятно, почему не используют? Как потом выяснилось, они потеряли его уже как два дня. По-видимому кто-то прибрал, закрыв ящик мусором, а я, лазая под полом, открыл его.
Как серьезным работникам, нам доверили настилать макулатурную бумагу и газеты на потолке дома перед тем, как отец стал насыпать землю для утепления потолка. При копке ямы, для насыпки земли на потолок, напротив дома отец наткнулся на «клад», состоявший из банки медных монет Екатеринбургского монетного двора дореволюционного выпуска достоинством 3 и 5 копеек. Из-за массивности и большого веса мы широко использовали эти монеты при игре в «чику». Совместно с монетами отцом были найдены чугунные плитки овальной формы. На них было изображение разных животных и инициалы заводчика Демидова. Отец сообщил, что до революции такие плитки повсеместно использовали сыновья богатых при игре в бабки. В это же время был найден вылитый из чугуна портрет до пояса генерала в эполетах, при орденах – по-видимому, Скобелева или Александра II или, по версии отца – заводчика Яковлева. Все эти монеты и портрет долго хранились отцом в чулане.
Родился я в семье Ларионовых. Отец – Ларионов Давыд Филиппович происходил родом из крестьян села Фокинцы Петрокаменского уезда, ныне Пригородного района Свердловской области. После революции отец моего отца переехал хозяйствовать в Беляковку. Как я писал ранее, отец после работы в кооперации был принят на работу в бухгалтерию Невьянского механического завода. После раскулачивания деда Филиппа, отец, как социально опасный, был с военного завода уволен. После чего принят бухгалтером Невьянской нефтебазы. В мои предшкольные годы было ему 36-37 лет. Одевался он по-простому с некоторыми признаками щегольства. Носил простые усы без завитушек. Име строгую прическу «полубокс» с ухарским чубом. Брился часто, не допуская отрастания короткой щетины. Следил, чтобы костюм всегда «сидел», облегая его фигуру. В 1931 году, руководство «Нефтесбыта», учитывая его перспективны данные, перевело его на работу в Свердловск в областную контору. Успешная его работа в этой конторе завершилась его назначением главным бухгалтером Невьянской нефтебазы, где он работал до ухода на пенсию.
Отец уделял значительную часть времени обучению своих дочерей и сыновей трудовым навыкам. Так, занимаясь со мной, учил: как спилить дерево и распустить его на дрова. Как без больших усилий расколоть суковатый обрубок. Как правильно отбить «литовку» и косить, чтобы не оставалось нескошенной травы. Он познакомил меня со многими нужными в жизни приемами и способами работы. Уже позже, в старших классах, обучил искусству переплетения книг и поручил переплести наиболее ценные издания исторических классиков. В праздничные дни, когда в гости приходили родственники, был неистощим на выдумки, играл на баяне, организовывал пение хором и сольно народных песен, рассказывал невыдуманные истории и побасенки, умел хорошо слушать собеседника, организовывал игры в карты: «66», «в дурака», «в Акулину», игры в шашки – здесь часто ставил своему сопернику несколько «нужников». Словом был душой общества. Не отказывался немного выпить что-нибудь из спиртного.
Мама моя, Ларионова Анна Федосеевна, в девушках Горбунова, вышла из семьи кустарей-сапожников. Её родители ликвидировали сапожную мастерскую в конце 20 годов XX века. Принадлежала по вере к «староверам», или как у нас говорили к «кержакам». Соблюдала строго все правила и обычаи веры старообрядцев. Ежедневно утро начинала с молитв, которые в посты сопровождались земными поклонами. Соблюдала посты. Пока не была закрыта церковь ходила на торжественные богослужения. Маленьких детей в возрасте 4-5 лет учила распространенным молитвам. Считала, что некрещеных детей не должно быть – грешно. Мой отец веру не разделял, но не запрещал. В возрасте 24 лет (это период после свадьбы) была наиболее красива из известных мне сестер Горбуновых. В молодости мама была приятной с чисто русскими чертами лица женщиной. Волосы убирала в две косы, делая из них скромную прическу. Наши слегка мансийские черты в лице достались нам не от неё, а от матери отца – бабы Саши, восточный тип лица у которой превалировал. Выходная одежда матери отличалась покроем её молодости – дореволюционного времени. Следила за моральным поведением детей в семье, при вращении в кругу «забельских» товарищей. Будучи кристально чистой, не допускала, чтобы кто-то из детей в обиходе допускал произношение скверных нецензурных слов. Допустить такие выражения в семье считала недопустимым грехом и позором для всей семьи. Требовала соблюдения слова чести, если дал слово, то выполни! Перед родами старшей дочери Маруси тяжело перенесла болезнь брюшного тифа при эпидемии, которая свирепствовала в начале 20 годов XX века на Урале. Моя старшая сестра родилась ослабленной. После рождения пятого ребенка – сестры Клавы появились признаки старения – появились морщины. Каждое рождение ребенка после Клавы сопровождалось крошением зубов, как она говорила, из-за нехватки извести и фосфора в её организме, для устранения этой причины она ела мел. До конца жизни радовалась, когда кто-нибудь из детей приезжал погостить, суетилась, стремясь с торжественностью отметить встречу гостя. При проводах совместно с отцом выходила на улицу, проводив махала рукой до тех пор, пока гость не исчезал из виду. Её провожающая фигура врезалась в моей памяти на век.
В семье Горбуновых наиболее красивой, говорят, была старшая сестра матери Маруся. В возрасте 19 лет она была выдана замуж за старателя (человека, работавшего на добыче золота) из соседней деревни Быньги. Старатель часто бывал в отлучке в лесу (старались по ложкам). Однажды приехав домой, старатель нашел письмо от друга детства Маруси. Бал во хмелю, приревновал, запряг в дрожки лошадь, припряг жену (а она уже была в «положении») и погнал её в «мах» из Бынег к родителям Горбуновым в Невьянск. Расстояние от Бынег до Невьянска – 7 км. Не выдержав такой дороги Маруся «скинула» ребенка и, поболев немного, скончалась в муках.
В память о горькой судьбе сестры мамы, отец с мамой назвали старшую дочь именем сестры матери – Марусей.
Эта старшая сестра стала, в период моего младенчества, главной помощницей матери по дому. Будучи старше меня всего на три года, она взяла на себя всю тяжесть домашнего труда. Она перенянчила: Галину, Евгения, Клаву, Алю. В свободное время от ребят приходилось мать полы, мести, мыть посуду, словом исполнять всю подручную работу. Встречала корову, доила, задавала корм. А главное – училась в начальных классах школы, только надеясь на себя. Если нам в учебе помогала она и отец, то ей в начале 30 годов XX века никто не помогал, так как отец в это время жил в основном в Свердловске. Хотя учеба, благодаря её добросовестному отношению, шла вполне успешно, но большая загрузка домашними работами сказалась на качестве учебы.
Я Ларионов Георгий Давыдович, из-за детской травмы, которая привела к тому, что левая моя нога росла вверх подошвой, был более слабый, чем сверстники. Родители в 5 лет, когда убедились, что нет перспектив без операции для дальнейшего нормального развития, решились на проведение хирургической операции с ногой. Меня поместили в хирургическую клинику города Калаты (ныне Кировград). Я лежал под надзором бабы Ули – тетки мамы. Операция была сделана с использованием гибкости молодых костей, с помещением ноги после операции в гипс. Помню свое возмущение, когда жаловался матери на то, что врачи вместо того, чтобы делать операцию на ноге в первую очередь сняли с меня штаны и чем то мазали лицо и нос. Баба же Уля даже не возмутилась и отдала меня врачам на растерзание. Помню, пока лежал в больнице, длительные гудки паровоза часто будили меня ночью. По-видимому, больница была недалеко от железнодорожных путей. Всю зиму я в 5 лет провел дома с загипсованной ногой. Чтобы не нарушить гипс, мне не разрешали бегать. Но разве утерпишь, когда сестры беспрерывно бегали вокруг печи одна за другой в «догонку». Я часто нарушал запрет. К началу лета гипс у меня так был разбит, что нога двигалась в гипсе свободно, вращалась. Ожидаемого результата операция не имела. Из-за травмы меня баловали, перекладывали основную работу на сестер. Это позволило мне начать читать еще до учебы в школе. Увлекся я в то время рисованием, при чем часто портил тетради сродного брата, сына тети Нади. К началу своего первого учебного года из-за нарушения гипса и нарушения технологии сохранности гипса, я ходил, опираясь на левую сторону ноги.
Галина и Евгений, были моложе меня на 2 и 4 года соответственно, и в период моего поступления в начальную школу Галине было 5 лет, а брату – 3 года. Их интересы в это время ограничены подвижными играми, в том числе: в «ляпки», в куклы и особенно в «спящую красавицу», сказку о которой с иллюстрациями читала мать. Под крыльцом дома, а это пристрой к середине дома с высотой пола от земли в рост маленького ребенка (около 70 см). Подполье крыльца, будучи заделанным стенкой с западной стороны, представляло собой «сказочную пещеру». Предварительно подметя земляной пол от пыли и мусора, под крыльцом расстилались половики, расставлялись разные чурбачки из обрезок досок, настилались наглаженные тряпочки-покрывала, навешивались шторы и ставилась игрушечная мебель. На опорах подвешивались коробки для «хрустального» гроба спящей красавицы. Рядом помещения для семи богатырей. В ларе (пустом) для зерна размещали пещеру для Соловья-разбойника и его дружины, а также Змея Горыныча. Ларь служил местом размещения, награбленных Змеем Горынычем и Соловьем-разбойником, сокровищ и художественных картин (красочных картинок на бумаге). Игра заключалась в спасении «спящей красавицы». Когда это надоедало, заменяли игрой в куклы. Местом игры также служил сарай с остатками сена и мякины. Кувыркание в сене вызывало разрядку энергии ребят. Когда я с соседскими ребятами играл в городки, местом наказания за проигрыш служил «ларь Змея Горыныча».
Зимой 1930 года Урал поразила эпидемия детской болезни – кори. Корь не обошла и нашу семью. Принесла её старшая сестра Маруся. Школа послужила местом распространения инфекции, где своевременно мер по изоляции больных от здоровых не было принято. Корь она переносила тяжело. На время интенсивного лечения ей отвели место в передней, чистой комнате. Для меня, из разговоров старших, было ясно, - чтобы не заболеть корью, надо избегать контактов. Я просто думал, что не надо встречаться с заболевшей. В период, когда критический момент прошел, Маруся, ощущая потребность в движении, не могла долго усидеть на отведенном месте. Помню день, когда вся наша малышня сидела на русской печи, отогреваясь после мороза с улицы. И к нам, на натопленную печь, вскарабкалась греться Маруся. Я, чтобы избежать контакта, «сиганул» через неё с печи и обратился к отцу с жалобой – что мы все вошли в «контакт» и что мы все заболеем. Действительно, несмотря на все предосторожности, я корью вскоре заболел. Заболели еще две сестры и брат. Так мы и лежали все в одной комнате по лавкам с высыпавшей сыпью и высокой температурой. Благо, что отец не допускал, чтобы в этот период комнатная температура снижалась до опасных при кори пределов, а мама обеспечила круглосуточный уход. Большую роль во время выздоровления сыграла её чуткость, а наше внимание было привлечено к волшебным сказкам. Их каждый вечер рассказывал дядя Степан, дальний родственник со стороны отца. Он знал массу сказок, причем многие из них еще не получили литературную обработку. Сюжеты некоторых сказок серьезно оспаривались мамой, на что дядя Степан с юмором отвечал: «Сказки ложь, да в ней намек», а в остальном «бабьи сказки».
Когда я учился в третьем классе, а младшей сестре Клаве исполнилось 3 года, мама, после роддома, привезла четвертую сестру, которую назвали Евлалией. Я принял появление новой сестры вначале недружелюбно. Было за что, как мне казалось, обижаться. Теперь все внимание матери было обращено на младшую дочь. Нас поручили воспитывать старшей сестре Марусе. А она, не с чем не считаясь, раздавала оплеухи, как мне казалось, незаслуженно. Был я уже, как мне казалось, большой – 10 лет. Да и побаловать не давала. Но со временем, сестра Аля, когда подросла – стала забавной и родной. Все прошло, и она стала одной из самых близких сестер.
Теперь о нашем окружении. По улице Вторая Забела (улица Свободы) по соседству с нами, в кирпичном дому жила семья Сосковых. Отца из-за буйного характера, когда выпьет, звали Вася-дикий. Мать, Антонида Соскова, родила 3 детей: две дочери – Шура и Маруся и сын Павел. Отец работал на золоте, был старателем. Жили они небогато, перебиваясь с хлеба на воду. Иногда, когда отцу «фартанет» - жили на широкую ногу, но этот период завершался скоро. Когда выпадет удача, у Васи-дикого начинался «загул». Он жестоко пил, при чем часто неделю. В этот время проявлялся его характер – ему нельзя было перечить. В случае сопротивления он начинал свирепствовать. На справедливые упреки жены Тони поднимал шум на всю улицу, при этом обвинял Тоню в том, что она виновата в его тяжелой доле. В случае язвительных ответов несчастной женщины дрался, рвал на ней одежду, а в доме устраивал погром, выкидывал на улицу всю мебель и пожитки, а затем и детей. В результате таких буйств ребята росли нервными и постоянно запуганными.Дочери и сын не могли нормально говорить – заикались. Испуг действовал и на результаты учебы в школе. Дочери вели малообщительный образ жизни. А ведь в жизни были способными. Старшая дочь Шура Соскова в дальнейшем, после гибели отца, без ощутимой помощи семьи окончила школу, медицинский институт, защитила диссертацию по психиатрии.
Наискосок от нас жила семья Стариковых, где всеми делами заправляла мать – Лидия Старикова. Она, когда Вася-дикий был трезв, прямо в лицо высказывала свои претензии к его поведению в семье и на улице. Говорила, что своими необузданными действиями он порочит семью и соседей, и что к его поступкам надо привлечь внимание прокуратуры и милиции. За её, с подковыркой, слова Вася-дикий в период пьяного загула выбивал окна не только в своем дому, но и у соседки Лидии Стариковой. Когда «запой» окончится, когда он пропьет свои деньги и протрезвеет – начинает исправлять то, что наделал в пьяном виде. Исправит и застеклит окна у соседки, исправит и приведет в порядок порушенное дома, извинится перед каждым, в особенности перед женой, то есть тех, кого обидел. Что характерно, он уважал отца и в каком бы состоянии не был – не разу не посягал ни на окна, ни на другие постройки.
Семья Стариковых. Об отце Старикове, сапожнике-одиночке, в памяти не сохранилось ничего, кроме его жалкой невзрачной фигуры. Лидия Старикова имела кучу детей. В нашей «забельской» жизни выделялись их старшая дочь и два старших сына. Запомнилось их хулиганистое поведение. Им ничего не стоило сделать набег на чужие огороды. Звали старшего брата – Виктор.
На углу улиц: Тагильская и Вторая Забела был пустырь, который с усадьбой Стариковых разделялся старым полуразрушенным амбаром. Перед входом в отделения амбара имелся навес с высокоподнятым полом, с которого было предусмотрено заносить в амбар товары для хранения. Этот амбар послужил сценой, на которой наш забельский драмкружок разыгрывал детские постановки. Помню, что старшая дочь Стариковых была инициатором по организации нашего забельского ребячьего драмкружка. Для нас, малышни, эти выступления были верхом совершенства. Тогда я впервые познакомился с творчеством Гайдара, с его героем, Мальчишем-Кибальчишем. Мы часами пропадали на этом пустыре. Спектакли прекратились, когда был украден занавес и кое-что из реквизита. Так нам объяснили прекращение деятельности детской художественной самодеятельности.
В последний год перед школой мои родители записали меня на летний период на детскую площадку. Эта площадка была организована райкомом комсомола и дирекцией завода на покрытом лесом пустыре по реке Белая. На площадке были сделаны дорожки, засыпанные речным песком. Для проведения торжественных сборов и собраний была сооружена центральная площадка, тоже засыпанная свежим песком. Эта площадка дополнялась закрытым павильоном, где в дождливую погоду собирали всех ребят и проводили работу, захватывавшую всех. Между дорожками были размещены большие игровые ящики с мелким песком. Игровые площадки были снабжены разнообразными игрушками для игры в песке, для строительства крепостей, городов, ущелий, мостов, а также рек и озер. После еды и «мертвого» часа, мы почти все остальное время играли на песке. На летней площадке был организован прием ребят в октябрята. С наиболее активными ребятами были организованы занятия драмкружка. Организован выпуск красочных стенных газет по звеньям, с описанием нашего участия в наиболее интересных задумках. Эти газеты на память при закрытии площадки были подарены более активным ребятам, причем на торжественной линейке.
И вот как-то зайдя во двор к Виктору Старикову, я обнаружил в куче песка за крыльцом в их дворе большое количество наших игрушек с детской площадки. Оказывается, Виктор днем зарывал в песок на детской площадке игрушки, а вечером, когда никого не было, уносил их домой. На мое замечание, что: воровать с общественной площадки игрушки нельзя; это накладывает на них позорное пятно; что надо все игрушки вернуть обратно, - Лидия Старикова вскричала, что: это не мое дело; что надо оглянуться на себя; и выгнала меня со двора, сказав, что мне нет у них места, чтобы я у них больше не появлялся, а игрушки не ворованные, а самими купленные.
Отец, когда я рассказал о присвоении игрушек Виктором Стариковым и о скрывании воровства матерью Стариковой, похвалил меня за возмущение, пообещав вмешаться. С тех пор дружба с братьями Стариковыми прервалась. На улице, играя в футбол, еще встречался, но теперь матерные слова, которые сыпались у братьев, резко резали слух и встречали возмущенный отклик. После того, как я пошел в школу, мы попали в разные классы и наши дороги разошлись. У меня появилась другая, близкая мне, компания, другие друзья.
Положительно на меня влияли ребята с близлежащих домов улицы Кооперативной (бывшей Лисицинской): Калашниковы, Белоусов и позднее – Лебедевы. С семьей калашниковых завязалась дружба, когда мы жили по соседству в доме возле Лисицинского магазина. Кроме взрослых (Моисей Елисеевич и Устинья Ивановна), у них была дочь Анна (старше меня на год) и три сына – старший (Александр) моложе меня на год. Моисей Елисеевич часто вел починку кожаной сбруи или чеботарил. Но наличия лошадей в наше время не было. По-видимому работу приносил с конного двора Промкооперации. Во время сильных морозов (а в 30 годы XX века они запомнились на всю жизнь) Моисей Елисеевич ставил в большой комнате дополнительно к русской печи еще железную печь-буржуйку. Когда её топили, становилось так тепло, что все игры мы проводили на полу. Любимым нашим занятием в это холодное время печь на раскаленной поверхности «буржуйки» лопастками картофель. Для этого картофель (в клубнях) разрезался на пластинки, которые подсаливались и раскладывались без всякой подмазки. Пластинки так быстро поджаривались, что не успевали чадить. Конечно, это кушанье было для нас лакомством. Взрослые предпочитали жарить клубни картофеля в шкурке в золе, которая накапливались после топки печи дровами.
У Калашниковых при входе в дом обычно висел кнут-хлыст из витого ремня, который использовался Моисеем Елисеевичем для взбадривания лошадей, когда ему приходилось на них работать. Иногда этот кнут заимствовал наш отец, когда в свою очередь ему приходилось перевозить грузы. Этим кнутом часто Моисей Елисеевич угрожал провинившемуся своему ребенку перед тем, как поставить в угол. Применял его редко, только в случае, когда не мог справиться с провинившемся. Отец наш тоже использовал его для устрашения и доказательства своего превосходства. Когда мы стали постарше, на тайном совете ребят обоих семей решили, во избежание постоянно висящей над нами угрозы, похоронить его, причем секретное место сокрытия было известно только мне и Анне (Калашниковой). Мы поклялись, закрепив кровью, что сохраним тайну. Зарыли мы кнут под черемухой в огороде. Все поиски кнута нашими отцами не увенчались успехом.
Во дворе у Калашниковых росло три старых тополя. Деревья были раскидистыми, со многими развилками. Каждую весну тополиный пух вился около нас. В середине дня, в жар он угрожал внезапной вспышкой, что однажды чуть не послужило причиной пожара. Мы любили, забравшись повыше, наломать ветки тополя с более молодыми побегами, для чего часто использовали шнуры с грузилами (закидушки). Наломав веток тополя, садились делать тополиные свистки. Из семи-десяти свистков скрепляли проволокой свистки-свирели, при чем каждый отдельный свисток регулировался передвижением регулируемой части. Свистящей музыкой мы портили нервы, надрывая слух, у Устиньи Ивановны – матери Калашниковых. Она изгоняла нас со двора на улицу, где мы устраивали кошачьи концерты, нарушая покой соседей.
Однажды нас с улицы домой загнала гроза. Переднее облако, часть тучи было необычно темным, причем приход бури сопровождался неистовым ветром, громом. Испугавшись бури и обильного дождя, мы спрятались в чулан. Каково было наше удивление, когда после ураганного дождя все стихло и мы выбежав во двор (побегать по лужам), обнаружили под тополями массу промокших воробьев, которые мы стали собирать вручную. Набрали около двадцати штук. Поместили в пустую клетку из-под синиц. У Александра (старший сын Калашниковых) появилась идея – идти и продать их на рынке. Мать Калашниковых (Устинья Ивановна), узнав о наших намерениях, надавала всем подзатыльников и выпустила воробьев на волю.
Лебедевы – Василий Дементьевич (отец) и Мария Николаевна (мать) жили на перекрестке улиц Кооперативной и Быньговской в описываемое время в маленьком (на два окна) доме. В осеннее время, набегавшись босиком по грязи, я часто в передней комнате отогревался, прислонясь к печке. Отогревшись, мы часто играли в шашки, лото или домино. Иногда к нам присоединялась Мария Николаевна. Рассказывала о забавных случаях из жизни или травила житейские анекдоты.
Летом Василий Дементьевич решил построить новый дом, так как старый для разросшейся семьи стал слишком мал. Навозил много новых бревен и теса. Эти кучи леса были местом нашей новой игры. Мы часто играли в казаков-разбойников, спрятавшись в различных штабелях стройматериалов. Мария Николаевна, тревожась, чтобы кто-нибудь не уронил бревно со штабеля на играющих ребят, запрещала нам бегать, а старшего сына (Бориса) даже стремилась наказать. Она взволнованная с криком выбегала из дома на двор и мокрой тяжелой тряпкой стремилась существенно наказать его. Но он всегда, пользуясь своим преимуществом в скорости, убегал по бревнам через забор. Мать остынув, прощала его. Даже задабривала чем-нибудь сладким или вкусным.
Однажды, солнечным безоблачным утром мы сидели на бревнах, обсуждая – где лучше купаться. В это время Василий Дементьевич сообщил нам, что ожидается полное солнечное затмение. Каждый из нас сразу занялся изготовлением приборов – закопченных стекол, для чего использовали дымящую керосиновую лампу. К нашему восторгу, часа через полтора, мы смогли наблюдать: как край солнца потемнел, потом солнце закрылось на половину, а затем совсем исчезло. Светилась частично бахрома около солнца. В это время на улице стало прохладно, откуда-то подул ветер. Петухи подняли крик, защебетали птицы, подняли лай собаки, на небе появились звезды. Было так удивительно, что это событие запомнилось на всю жизнь. Затем солнце блеснуло из-за луны. Темное пятно начало сдвигаться, солнце стало ярким, и затем темное пятно-луна исчезло. Все звуки утихли. Куры во дворе спокойно рылись. Не то, что мы! Все рожицы у нас были измазаны сажей, как у дикарей. Мария Николаевна, смеясь, отправила нас мыться с мылом на реку. Накупавшись, обсуждая увиденное, мы долго не могли успокоиться.
Нашей общей страстью была рыбалка. Денег для приобретения рыболовных принадлежностей у нас не было. Родители говорили, что все есть в «Утильсырье», стоит только собрать утиль. На собранные кости мы приобрели: и крючки, и поплавки, и другие рыболовные принадлежности. У, пасущихся на выгоне, лошадей навыдирали из хвоста конского волоса, затем скручивали из трех волос леску. У меня со временем это искусно получалось. На поплавки иногда использовали гусиные перья. Причем добыть гусиные перья у живых гусей считалось делом мужественным. За удилищами из березы или сосны ходили в лес под гору Трошину. Накопав червей в огородах, мы пропадали днями на реке Нейве, а повзрослев – на разрезах. Любимым местом малышни была ловля чебаков на мосту во Французский сад (парк культуры и отдыха).
Надо сказать, что в семье Лебедевых было трое ребят. Старший сын – Борис, затем –Николай и Владимир. Так как Володя был еще мал, то в нашу компанию входили: Борис и Николай (Николай был взят в солдаты в разгар войны; слабо подготовленный, он вскоре погиб на фронте). До школы наши совместные игры с Борисом Лебедевым ненадолго прервались: Борис уронил на большой палец правой ноги, поднятую им, двухпудовую гирю, и травма долго заживала.
Вышла книга «Человек-невидимка». Нашу компанию охватило желание стать невидимыми. Один из ребят постарше сказал, что есть простое средство, чтобы стать невидимыми. Нужно найти абсолютно черную кошку, без единого белого волоска, зажарить, а лапу за когти подвесить себе за пояс. Мы пошли искать такую кошку. Сколько черных кошек мы не ловили, такой не нашли. Хоть несколько, да было белых волосков. Абсолютно черной кошки не попадалось. По крайней мере, нам. Так невидимками нам не удалось сделаться.
Иван Белоусов принимал участие в формировании нашего кругозора в годы нашего младенчества. Он жил в доме по улице Кооперативной, напротив Калашниковых. Был старше меня на 1,5 года, более трезво смотрел на жизнь, не увлекался фантазиями. По его словам стать невидимкой при помощи абсолютно черной кошки – это химера. Поэтому часто не соглашался с нами. Отец его в 1931 году уехал, сменив работу, в Чернушку. Вскоре Иван и вся семья Белоусовых исчезла с нашего горизонта. На его место пришел Борис Старостин. Но это произошло в конце окончания четвертого класса, поэтому разговор будет тогда, когда перейдем в повествовании к средней школе.
Какие игры превалировали в младенчестве? Мы увлекались подвижными играми: в «ляпки», в прятки, в «классы». Эти игры требовали от нас развитие быстроты реакции, скорости бега и развития икроножных мышц. Этому способствовала игра на полянке в гуси-лебедей, требующая особой быстроты «лебеди», когда за ним гонится «волк».
В то время, когда еще Белоусов Иван жил в Невьянске, всех уличных ребят охватил азарт игры в бабки. Бабки добывали дома при забое коров, закупали у соседей или на мясокомбинате при зимнем забое. Для игры полагалось иметь каждому собственный крупный панок, с этой целью для его изготовления брали самые крупные бабки. В основании бабки просверливали отверстие и внутрь заливали расплавленный свинец. Панок обычно окрашивали масляной краской, причем цвет брался несовпадающий со цветом панков соседей. Когда ставился кон бабок, панок служил средством выбивания бабок из кона. Чем тяжелее панок, тем положительнее результаты игры. Иван Белоусов вначале был самым результативным игроком. Играли не только мы, но и ребята с близлежащих домов улиц: Тагильской, Кооперативной и Второй Забелы. После того, как отец нашел демидовские чугунные плитки, я решил использовать их при игре в бабки. Предварительно дома я учился ими играть. Ставил кон и сбивал с половины установленного расстояния, затем с полного. Сначала результаты были неважные, но после продолжительных тренировок рука приобрела уверенность. Уже стал выбивать не один-две бабки, а половину кона, а затем начал выбивать и весь кон.
Тогда, вооружившись плиткой, я решил попытать счастье в играх. Я попросил, чтобы разрешили мне вместо панков играть этими плитками. Тем, кто хотел заимствовать на время игры плитки, я разрешил. Плитками было играть удобнее и результативнее. По крайней мере мне. Тут и пришел конец монополии в игре бабками у Ивана Белоусова. С овладением игры плитками ребятами и окончанием монополии Ивана со временем убавился азарт игры.
Надолго привязало к себе увлечение в игру с резиновым мячом. Игра требовала от игроков: развития глазомера, силы броска и умения увернуться, гибкости тела, когда мяч летит на тебя. Надо было научиться так ударить мяч о стену, чтобы он летел выше других игроков, и вовремя пропустить мяч между ног, когда он летит от стенки. Игра развивала подвижность всего тела.
Когда ребята почувствовали себя физически окрепшими, они стали преимущественно играть в «муху». Забивался кол высотой 50 см. Изготовлялась «муха» - обрезок палки, который распилен наполовину и сколот с одного конца. Эту «муху» ставили наверху забитого кола, отбивали меру и полумеру. Ударом биты (шаровки) забрасывали «муху» за пределы котла. Дело «салящего» - поймать «муху» и засалить кого-нибудь из игроков, которые добежав до контрольной черты, стремились вернуться обратно. Во время игры следили, чтобы «муха» не попала в котел, котел в виде полуокружности наносили бороздой вокруг кола. Салящим становился тот, в кого попала «муха» или тот, кто уронил «муху» в котел.
«Муху» сменила игра в городки. Эта игра более тяжелая, девчонки не хотели в нее играть, т.к. возраст основной части нашей компании был 6-7 лет.
Все игры велись на улице Вторая Забела. Во время нашего детства – тихая провинциальная улица. С одной стороны улицы – слабая колея для езды на лошади с телегой. Поэтому улица на всем пространстве имела дерновое покрытие, или как у нас называли – «полянка». Травостой в основном был представлен мятликом луговым, высота травостоя – 5 см, т.к. подгон травы все время стравливался, пасущимися на улице, животными. Высота травы позволяла нам проводить игры в любую погоду. Мы, малыши, сидели, а в жаркую погоду, при нагреве почвы, предпочитали валяться на ней. Утоптанная полянка, и почва под травой была в основном всегда сухая. Такая же полянка была на берегах Нейвы возле моста по Кооперативной улице и на задах у огорода Путиловых, в местах нашего купания. Ближе к улице Кооперативной на задах огорода второго семейства Путиловых в обильно увлажненном участке произрастали: болотная растительность, мох, калужницы и среди них островки необычайно голубых незабудок. Они всегда после купания привлекали детвору. Я несколько раз пытался перенести незабудки в наш сад, но растения всегда гибли. В начале 30 годов XX века, летние месяцы имели температуру воздуха выше нормальной. Дорожки из камня и досок, <