НЕ ВОШЕДШЕЕ В СБОРНИКИ.
ПЕРЕВОДЫ
ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ
Завтра день моего рожденья.
Я сама себе подарю
Не запястья и не каменья,
А коралловую зарю.
Подарю, как высокую радость,
Отраженный в воде дворец,
Ярко-красный рыбачий парус
И осла голубой бубенец.
Подарю все окна Галаты,
На веревках цветное тряпье,
Пыль столбом, и ветер лохматый,
Молодой, как сердце мое.
Когда-нибудь, через годы, –
В пятьдесят или шестьдесят, –
Этот ветер детской свободы
Потянет меня назад.
И я соберу все звенья,
Все запахи, всю зарю,
И заново, в день рожденья,
Сама себе подарю.
А СЛОВО – ЗДЕСЬ
Старинных кровель темный склон
В грозу отсвечивал зеленым.
Гроза неслась навстречу кленам,
И ямбы стройные колонн, –
Пять озаренных, темных пять, –
Лучами утренней лазури
Так не могли бы просиять,
Как в перекрестном блеске бури.
Угрюмый монастырский сад,
Помолодев, шумел листвою,
И грома первого раскат,
В глухом, косноязычном вое
Свой сон продолжив наяву,
Упал в смятенную траву
И, в ней катаясь, жаждал слова!
А слово – здесь. Оно готово
Дождем плеснуть в мои глаза,
Упасть плодом с ветвей мятежных…
Явись, нежнейшее из нежных,
Пока не кончилась гроза!
И вдруг – не вихрь, не блеск, не пламя,
А прямо ввысь, за облака, –
Две рифмы с острыми крылами,
Два белоснежных голубка.
Франция
ХРАНИТЕЛЬНИЦА ХИМЕР
Есть женщина, заброшенная в небо
Огромным городом. Живет одна,
В высокой башне… Эту долю мне бы!
Но почему-то ей она дана.
Каморка служит и дуплом, и домом.
А глубоко внизу…
Но с давних пор
Был для нее ненужным, незнакомым
Парижской Богоматери собор.
Его воспели и поют доныне,
Но никогда наверх не доходил
Органный гул, гудение латыни
И перезвон серебряных кадил.
Да, готика… Но ей-то что за дело
До готики?.. Куда ни повернись,
Грозят, ощерясь, каменные стрелы,
И ящеры по сводам лезут ввысь.
Бьюсь об заклад: пожалуй, в мире целом
Днем с фонарем подобной не найти,
Чтобы сидеть в углу оледенелом
И службу необычную нести.
Церковный воздух древностью пропитан
И серой скукой. Но другим в пример
Ей дал Париж официальный титул
«Хранительницы» демонов-химер.
За малый грош, за пенсию, за право
На утлую кровать и связку дров
Она живет, своей не зная славы,
Среди полу-драконов, полу-львов.
С ней по соседству, за дубовой дверью,
Над бездною балкон повис гнездом.
В нем хоботы, и чешуя, и перья,
И клювы, и клыки… На Божий дом
Уселись фантастические птицы.
Она привыкла им служить с утра:
Почистит, поскребет и не боится
Ополоснуть водою из ведра.
Я не желаю гибели старухе,
Пусть воду льет, – химер не протрезвить
К ней не сойдут ни демоны, ни духи,
С ней ангелы не станут говорить.
Зато с поэтами другое дело,
Возможности поэтов велики.
Фантазии, не знающей предела,
Доступны все глухие тайники,
И мне легко, своим путем, – незримым, –
Проникнуть в башню и открыть ту дверь,
Откуда ночь ворвется черным дымом,
И каменный навстречу выйдет зверь.
Он поведет меня по всем притворам, –
Такой прогулки поджидал давно, –
И мы вдвоем надышимся собором,
Куда ему входить запрещено.
Сверкнет луна, катясь гигантским шаром
В гнездо химер, и белой станет ночь,
И камни оживут. Ведь я недаром
Пришла сюда, прикованным помочь. –
Летим! – скажу, и, повинуясь зову,
Стуча хвостом и чешуей звеня,
Они ответят, что давно готовы
Уйти в потоках лунного огня…
Что ж та, другая, с примусом на полке,
С копилкой, где монеты сочтены,
В окне законопатившая щелки,
Чтобы не видеть неба и луны?..
Нагрянут завтра, невзначай, туристы,
Ведь ей химер показывать должно.
О, ужас! На балконе пусто, чисто,
И неизвестно кем подметено!
Поняв с досадой, что входную плату
Собор не будет возмещать назад,
Нацелят гости фотоаппараты
На плиты опустевших балюстрад…
А мы летим… И, звезды обгоняя,
В глубокой синеве небесных сфер,
Я белый рой веду, еще не зная,
Что становлюсь химерой для химер.
ОКНА
Закат исчез. Испепелилось пламя,
И от неузнаваемой земли
Дома уходят, словно корабли,
Звеня антенн воздушными снастями.
Что делать городу, где нет домов?
Куда деваться сотням тысяч улиц?
И улицы качнулись, потянулись
На волю из панельных берегов.
Но и панели, соскользнув, уплыли
В потоке разливающейся мглы,
И фонари, впотьмах ища углы,
Которых нет, себя зажечь забыли.
Что делать городу, где ничего
Не остается, даже привидений?
Ведь он уже не город, – тень от тени,
Не помнящей названья своего.
Но в том, что было городскою ночью,
Беззвучно шевелилась тишина,
И черного овечьего руна
По ней ползли разрозненные клочья,
Потом слились громадою сплошной,
И воздуха последнего не стало,
Как будто шерстяные одеяла
Стояли неразрывною стеной.
Не подчинясь, висело каплей света
Мое невероятное окно.
Возможно, было и еще одно,
Чудесно сохранившееся где-то?
Они не зашатались, не ушли
За отступившим в дали караваном,
Но были оба спрятаны туманом
И знак подать друг другу не могли.
А на рассвете, важным занят делом,
Вернулся город, сам себя сложив,
Блестит на солнце, радуясь, что жив
И безупречно восстановлен в целом.
Как разыскать окно среди других?
То самое, что, не светя, светилось?
Оно с толпой других объединилось,
Таких же безразличных и пустых.
Отметинку бы, знак!.. Но, безответен,
Воскресший город заглушает зов,
И я иду, иду среди домов,
Не находя ни знаков, ни отметин.
ЛИСТ
Крепчает ветер. Рыщет, ищет,
Чего бы натворить спьяна.
Поднялся, взмыл – и сад расчищен,
И роща вмиг оголена.
Передохнув, идет на приступ
Других деревьев, в дол и лес.
Сообщник листьев, он неистов,
Разбойник и головорез.
Но я полет листа на волю,
Наверно, как никто, приму:
Ведь если проживет не боле
Коротких суток, что ему?
Как надоело быть зеленым,
С другими заплетенным в сеть,
Березам угождать и кленам,
И шелестеть, и шелестеть.
Полгода? Или полстолетья?
Что помнит он? Как различит?
Он знает ветви, ветви, ветви
И, в зной оцепенев, молчит.
Лишь утомленный монотонным
Зеленым пленом, он едва
Поймет, что сделался червонным
Для смерти или торжества.
А ветер ветви гнет, ломая,
Шумит крыло, и посвист рьян.
Умчись, сорвавшаяся стая,
В его осенний ураган!
И вот, не скован, не привязан
И больше не томим мечтой,
Лист в золотую радость разом
Влетает птицей золотой.
* * *
Перегореть, перестрадать, прожить
Черту кривую,
Взломанный зигзаг,
И в памяти сложить
Огромную любовь и боль, всегда живую,
И солнце счастья, и полночный мрак…
И вдруг увидеть, даже не скорбя, –
Чуть отойдя,
В каком-то сдвиге,
Что всё – не так… Что ты читаешь в книге
Чужой рассказ, в котором нет тебя…
КАВКАЗ
(Вступление к «Аттиле»)
Он встретил, как встретить ему полагалось.
Не дружба, не служба, не верность, не жалость.
Одно только слово: Кавказ!
Он встретил потерянных, нас
(Мы думали; спас!).
Нам горы раскрыли косматые бурки,
Из складок ущелий
Мы видели в щели
Огромные звезды, игравшие в жмурки…
Он, верный адатам,
Три года сиял театральным закатом,
Он вышел на сцену с кинжалом,
С шакалом, обвалом и шквалом,
С рубиново-алым
Гранатом
И с сине-зеленым, девятым
(По Айвазовскому) валом.
Летевшим из Черного моря…
И горы, и голод, и горе,
И скользкие, в пропасть, дороги,
И тур круторогий
Под елью.
Плясавший лезгинку с метелью,
И терпкое, злое вино, –
Всё щедро нам было дано.
Потом декораций не стало…
И он отвернулся устало
От ветхой своей бутафории,
Еще полыхающей в блеске,
Смахнул нас, как пепел, с черкески,
И выбросил в Черное море,
Туманы над ним закурив
И княжески нас одарив
Прощальной кавказскою розой, –
Горячкою сыпнотифозной…
ГРУЗИЯ
Над рекой, у пустого берега,
Развалины спят в траве.
Что, река, тебе прошлым вверено
О паденьях и торжестве?
Бездумно и успокоенно
Ты катишь воды свои,
А в них отражались воины,
Знамена, орлы, цари…
Сверкали мечи неистово,
И кружились в дыму щиты,
И рати вползали приступом
На каменные мосты.
Расскажи про века минувшие,
Про Тамару в белой чадре,
Что, спальню покинув душную,
Купаться шла на заре.
И в твоем уловлю я шелесте,
На могильные глядя мхи,
Много тихой, свирельной прелести,
Из которой сложу стихи…
К пустому берегу призраки,
Караванами облаков,
Начинали стекаться издали,
От реки ожидая слов.
Но, мелким играя жемчугом,
Забавляясь лунным лучом,
Она болтала, как женщина,
Сама не зная о чем.
* * *
И. А. Бунину
Никого, кому рассказать бы
О затишье русской усадьбы,
О том, как соломой прелой
И яблоком пахнет двор,
О том, как под вечер бор
От холода – сизо-белый,
Как детский крокетный шар
На рыхлом песке ночует,
Как мурлыкает самовар
И дальнего гостя чует,
Как прохладен полог из ситца,
Под которым всю ночь не спится!
ЗЕМЛЯ ДЕТСТВА
Когда я вспоминаю землю детства,
Для дедов и отцов уже не ту,
Уже больную, – для меня же – сказку,
Во всем очарованьи новизны,
Я неизменно вижу берег моря,
И маленькую розовую дачу,
И отблеск волн на каменном крыльце.
Когда я вспоминаю землю детства,
Я вижу три неповторимых чуда:
Ракушки с парусами, Млечный Путь
И радужные цепи бриллиантов,
Которые от весел льются в ночь…
Ракушки продвигались легкой стайкой
Вдоль розоватой полосы прибоя,
Поставив парус по теченью ветра,
И, если лечь щекою на песок,
На уровне игрушечной армады,
Покажется: идут на горизонте,
В лилово-розовых закатных далях,
Огромные, в полнеба, корабли.
А ночью, где-то в воздухе, беззвучно,
Как черный лебедь, проплывала лодка.
Рука невидимая поднимала
И опускала медленно весло,
И вдоль весла стекали бриллианты
В глубокий мрак…
И третьим чудом был
Гигантский звездный хвост, раскрытый в небе
И отраженный спящею водой…
О биллионы, триллионы точек.
Пыль белых искр внизу и наверху.
А между ними маленькая дача
(Так одиноко, так волшебно-тихо),
Где детское взволнованное сердце
От счастья плачет…
Люди говорят
Об изменениях земного шара:
Оттаивает Север… Пылкий Юг
Похолодел… И прежних нет зверей,
И рыбы мрут в отравленных озерах.
Леса уходят, уступив дорогу
Бульдозерам, заводам, небоскребам.
И в лисьих норах гибнут лисенята,
Захлебываясь нефтью…
Я сама
Живу, как все, в безвыходном «Сегодня»,
И жить хочу.
Но если кто-то скажет,
Что вывелись моллюски с парусами,
Что навсегда исчезли бриллианты
Полночных черноморских инфузорий,
Что в сторону давно ушла земля
От дома детства, и над Черным морем
Нет Млечного Пути, что он лежит
В пространстве, над неведомой планетой,
И ночь теперь, по-новому красива,
Сверкает электрическим огнем
Из тысяч тысяч одноглазых окон
Чудовищных, в полнеба, белых кубов,
Я не дослушаю…
Мне слишком странно…
Мне кажется, – дослушав, я умру…
1971, Переделкино
ЛУНА
Бетховен и Шуман, –
Сверканье и лед…
О, кем он задуман,
Безумный полет?
Диана, Селена,
Лампада веков.
Жемчужная пена,
Холмы облаков.
Селена, Диана –
Ее имена.
Сквозь волны тумана –
Луна.
О девственных лунах
Соната, сонет.
Алмазный на струнах,
Мерцающий свет…
Разрушив былое,
Свистя и глумясь,
Ракета стрелою
Взвилась.
Размерен и точен
Ракетный парад.
Колючих пощечин
Удушливый град,
И смрадною ватой
Окутанный вмиг,
От оспин щербатый,
Померкший лик…
Всё это не бредни,
Не к ночи рассказ!
Еще не последний,
Луна, твой час.
Есть время! Бескрайны
На небе пути,
Чтоб тихо и тайно
Уйти
К иным горизонтам,
К созвездьям иным,
И будет твой сон там
Ненарушим.
В углу потаенном,
От нас далека,
Будь только зеленым
Огнем светляка.
Вдали сиротливо
Горит изумруд…
Приливы, отливы
Умрут,
Лунатик устало
Падет на кровать:
Луна перестала
Сиять…
Когда-то, когда-то, –
Как страшно давно, —
Для Лунной сонаты,
Летевшей в окно,
Расколота в мире
На тысячи лун,
Была зажжена ты…
Для Лунной сонаты…
А что, если завтра?..
Кто знает… Кто знал…
Придумает Автор
Удачный финал, –
Какой-нибудь атом,
Чтоб выдержать стиль?..
Плеснет над закатом
Легчайшая пыль…
Пусть он и рассудит,
А мы не могли,
Но нет и не будет
Сгоревшей земли.
Когда-то плыла ведь
Среди облаков!
Что вынет прапамять
Из мертвых веков?..
И в огненной, синей,
Пустой тишине,
Вдруг – несколько линий
(Так плачут во сне):
Над кровлею плоской
Сухая лоза…
Венеры Милосской
Слепые глаза…
ЕЩЕ О ЛУНЕ
Может быть, в двадцать первом веке
Будет много новых затей.
Народятся сверх-человеки,
На луне наплодят детей.
Для детей понастроят школы,
Для больших откроют шинки,
И потянутся ледоколы
Вдоль какой-нибудь Лунь-реки.
Может быть, нашу землю сразу
(Для чего старый хлам беречь?)
Превратят в атомную базу,
Чтобы звезды другие сжечь.
Может быть, через стратосферу
Отвезут, под самый конец,
На Юпитер или Венеру
Ватикан и Зимний дворец…
Всё возможно… И очень скучно!
Но скучнейшее допустив,
У меня в душе однозвучно
Повторяется лейт-мотив:
По земному, пустому лику,
Где последний город смели,
Разбежались вольно и дико
Только рощи да ковыли.
Над болотною топью боры
Наклонили сквозную тень,
В голубые лесные озера
Опускает глаза олень…
Чередуются зимы и весны,
Чередуются снег и град,
И по-прежнему рубит сосны
Чудом спасшийся, — мой ли брат?
Он упрямо скрывался в ямах,
Зарывал под курганы кладь.
До юпитеров этих самых
Ему вовек не достать.
И не надо! Он беспечален,
Первобытные сны легки.
Вход в жилище бревном завален,
Стерегут его светляки.
Из медвежьей выйдя берлоги,
Он весной, в молодых полях
Проложит простые дороги,
С дождевой водой в колеях.
А когда поползут туманы,
Синим кутая вечера,
Заблестят посреди поляны
Космы пляшущего костра.
Отразит глубокое небо
Золотого огня волну…
Теплый запах смолы и хлеба
Донесется ли на луну?
Если да, – быть второму чуду:
Прекратив межпланетный бег,
Метеором слетит оттуда
На земную грудь человек:
Первый беженец!
– Всё изучено,
Всё наскучило, всё на слом!
Почитать бы мне снова Тютчева
При свече, над простым столом,
Побродить лугами несжатыми,
Раздвигая рукой ковыль,
И забыть навсегда об атоме,
Рассыпающем душу в пыль…
А ночами, над побережьями,
Где лежит в воде тишина,
Снова видеть, как светит прежняя
Незапятнанная луна.
* * *
Каменное безветрие,
Воздух острей ножа,
Черная геометрия
Мертвого чертежа.
Тусклыми негативами
Стали стволы берез.
Туго, жгутами сивыми
Ветви скрутил мороз.
Что это за безвременье!
Или, сойдя с ума,
Переодевшись теменью,
Выпила снег зима?
* * *
Не видя, я вижу. Не слушая, слышу: идет.
Подходит… И ветер несет
В холодном своем покрывале,
А вечер разрушил миры
Вчерашнего дня…
Она из-за снежной горы
В упор глядит на меня
И, стоя на перевале,
Над спуском в долину, молчит.
А сердце мое стучит,
А сердце мое кричит:
Подожди!
Мне надо дослушать дожди.
Зеленые шорохи рощ,
Мне надо успеть досказать
Про теплый, сверкающий дождь,
Успеть долюбить, дострадать,
Спасти заболевший цветок
И выпить последний глоток,
Как пьют долгожданное слово
Любви…
Сегодня меня не зови.
Приду, когда буду готова.
Февраль 1970
ИЮНЬ
Он седой, как лунь,
Он в тумане плачет.
Это ли нюнь?
Не назвать иначе!
Он насквозь промок,
Он придавлен тучей.
Почему не мог
Ждать он доли лучшей?
Спутал календарь
Сроки новолуний:
Жарким был январь,
А зима – в июне!
ВЕСНА
Какая странная весна…
Она бескровна и грустна,
А говорят: «Весна-красна»!
Но не о ней. Она иная,
И я другой такой не знаю.
Она лежит, едва дыша,
От неба прячется в тумане
И трогательно хороша
В своем уходе к смерти ранней.
А сестры-весны на земле
Живут, счастливые, в тепле,
В дыму дождей, в минутных грозах,
И ждут, чтоб почки на березах
Скорее в листья перешли,
Чтобы вернулись журавли…
Но эта, бедная, больна
И, обездоленных бездомней,
Офелией с речного дна
Глядит мучительно в окно мне,
Зовя на помощь грусть мою.
И я вполголоса пою,
Ей в утешенье, всё, что помню
Из сказок, где встает от сна
В гробу лежащая Весна.
Туман ползет и никнет между
Деревьями… Но я пою!
Я им по капле раздаю
Живое слово и надежду,
И хочется до боли мне,
Чтобы в ответ, на самом деле,
Глаза Весны в моем окне
Блеснули и зазеленели.
Что за чудо? Откуда, столбами,
Пеленами, несутся снега,
Как бесшумное белое пламя,
Поглощая леса и луга,
И мгновенно исчезнувший город?
Из каких облаков-чердаков,
Где тюфяк необъятный распорот,
Этот пух, эти перья снегов?
На последней неделе апреля
Стало стыдно весне: проспала!
И хозяйственно гонит метели,
И гуляет по небу метла.
Ты ли это, весна неживая,
Изнемогшая в мире теней,
Поднялась, ради Первого Мая,
Из холодной постели своей?
ВЕРБА
Купила на базаре связку вербы –
На красных ветках плюшевых котят.
Она была моею вербой первой
В чужом краю, где снобы не хотят
С лотка торговки слишком скромных прутьев.
Но остановятся пять-шесть людей
И смотрят… Почему не обмануть их,
Внушив, что вербы реже орхидей
И потому во много раз дороже?
Тут разыгрался пыл всегдашний мой,
Я заглянула в кошелек… и что же?
Купила редкость и несу домой.
Меняю воду в вазе и гадаю,
Когда котята выпустят листки,
Когда пробрызнут в воду корешки?
А верба всё живет, не опадая!
Упругих веток гибок темный шелк,
Детеныши на них неуязвимы.
Опять апрель… Год мимо нас прошел!
Мы с вербою начнем вторую зиму.
Я к ней привыкла, и она ко мне.
Не от нее ли в стих мой залетели
Апрели детства, вербные недели,
Капели с крыш и русский снег в окне?..
Однажды гость зашел. Сказал:
«Не тешьте Себя мечтой и присмотритесь к ней:
За целый год ни листьев, ни корней!
Возьмите ножницы да и подрежьте.
Не видите, что чересчур высок,
Усталый ствол достиг предельной точки,
И по нему дойти не может сок
До каменеющей от жажды почки?»
Послушалась. Напрасен был мой труд:
Тупятся ножницы и не берут!
Тогда, поняв, я сделалась суровой
Сама к себе и, не потупив взгляд,
Оборвала на вербе пластиковой
Ее седых нилоновых котят!
БЕЛАЯ ЧЕРЕПАХА
Я не люблю июля и боюсь.
Тот страшный день июлем был помечен,
И для меня навеки искалечен
Весь этот месяц… В нем такая грусть,
Такая тяжесть… Нестерпимо жаркий
Пылал июль, сгорев до желтизны.
Томились звери, от жары больны,
Павлины не кричали в зоопарке,
Но в стороне от страждущих зверей,
За голубыми стеклами дверей,
Ютился островок сырой прохлады, –
Нетронутый жарой питомник змей,
Где в полутьме блаженствовали гады.
Втекая в человеческий прибой,
Вползавший на бетонные ступени,
Вошла и я, с воскресною толпой,
Искавшей развлечения и тени.
Вошла и я… Но ад, представший мне,
Неведом Данту и рассказан не был:
Сияющий квадрат пробит в стене,
В квадрате – вся лазурь морей и неба.
Смертельно голубая, – нет такой
Лазури в мире, – эта, перед нами,
Беззвучной за стеклом лилась рекой
И легкими вскипала пузырьками.
Не белый герб на фоне голубом,
Расплющенный в застенке застекленном,
Живое существо, с покатым лбом,
Там шевелилось, в колыханье сонном.
Чудовищный пузырь, или нарыв,
Огромное всплывало кверху тело,
И, плавники как веера раскрыв,
Теченью отдавалось одурело,
И вместе с ним обратно вниз текло,
Неслышно ударяясь о стекло.
Лучом прожектор бил в него свирепо,
И врассыпную пузырьки неслись,
И в тесной глуби водяного склепа
От света было некуда спастись.
Но весело подсчитывая взмахи
Не ног, не лап, – резиновых плетей,
К застенку океанской черепахи,
Смеясь, тянули матери детей…
Забуду ли бессмысленную пляску
В пространстве ослепительно пустом
И маленькую гипсовую маску
С растянутым, окаменелым ртом
И белый щит… Как бился о стекло он!
Не гад морской, осмеянный толпой,
А очень старый, полупьяный клоун,
Сойдя с ума в пустыне голубой,
Смотрел вперед раскосо и незряче
(Затравленный так смотрит человек),
То расширяя мертвый взгляд, то пряча
В пергаментные створки белых век…
Опять июль плывет из сонной дали,
Померкли краски, им опалены,
Живет одна лазурь! Глаза устали
От нелюбимой мной голубизны.
Сквозь весь июль несу печаль с собою
И от лазури радости не жду:
Отравлен тот, кто видел голубое
Не только в небесах, но и в аду.
РАЙ
В небе дальнем, в небе синем
Белый, белый снегопад…
Крылья сблизим, крылья сдвинем,
Не оглянемся назад.
Ангел к ангелу… Осанна…
Белый, белый, белый снег…
Это рай?..
И вдруг, нежданно,
В темноте сомкнутых век
Полыхнуло смутным жаром:
Там, за тридевять земель,
Балаган был очень старым,
И кружилась карусель…
Ангел к ангелу… Осанной
Дышит воздух осиянный
От заката до восхода…
А шатер был полосатый,
С ярко-розовой заплатой,
С желтым клоуном у входа…
ДРОЗДЫ
В этой стране не летают дрозды,
Ходят пешком по траве и по льду.
Кто-то привесил к их лапкам пуды, —
Не полететь пешеходу-дрозду.
Он и не хочет. Но если лежит
Где-то червяк дождевой, еле жив,
Дрозд подкатиться к нему поспешит,
Лопасти крыльев смешно распушив.
Бросишь ли сверху накрошенный хлеб,
Сколько веселых слетается птах!
Самый последний, тяжел и нелеп,
Дрозд остается всегда в дураках.
Странная птица… Зачем?.. Почему?..
Хочется громко в окно закричать,
Чтобы помочь встрепенуться ему:
«Поупражнялся бы! Надо начать,
Надо понять, что не мотоциклет,
А вольнокрылая птица, как все.
Небо открыто, и радости нет
Вечно бродить по колено в росе».
Но оказалось, не слишком-то прост
Мой, воробьями осмеянный, дрозд.
Было еще не темно, но пора
Птицам по гнездам своим разойтись.
Долго весною светлы вечера,
И зеленеет пустынная высь.
Тут и случилось.
Смеркалось, когда
Я разглядела, что там, в вышине,
Дрозд прицепился, как к елке звезда,
К мачтовой, самой высокой сосне.
Выше нельзя…
Очень многих чудес
Не объяснить никогда, никому.
Тяжеловес на вершину залез,
К ночи доступную только ему.
Ждал ли он выхода первой звезды?
Кто его знает… Но тихо, потом
Стали слетаться другие дрозды
И неподвижно расселись кругом.
В эти часы нет пустой трескотни,
Птичьего гомона, писка вразброд.
Нет воробьев! Надоели они
В быстром мелькании взад и вперед.
В эти часы для дроздов-чудаков
Небо открыто, и дали ясны.
Так рассказали мне ночью, без слов,
Самые верхние ветки сосны.
* * *
Есть стихи-фазаны, есть павлины,
В радужном атласном опереньи.
Столько в них лазури и малины,
Что природа не дала им пенья.
Есть стихи мудреные, как числа
Высшей математики, как притчи,
Как сухой скелет сухого смысла,
Но не задушевнее, не гибче.
Есть стихи – триумф косноязычья.
Я люблю слова совсем простые,
Серенькие, скромные словечки.
Вольно льются песни золотые,
Сложенные в горле птицы певчей,
Часто безымянной и невзрачной,
Где-то в роще, над кустом сирени.
Птичье пенье и рассвет прозрачный –
Лучшее из всех стихотворений.
Что мне даст узора вычур дивный
И хитросплетенье филиграни?
Я люблю простой и примитивный
Камень для постройки вечных зданий.
Из таких камней взошло Толедо,
Пламенный пример земным твердыням.
И стоит Толедо, как победа,
И звучит поэмой в небе синем.
* * *
Это правда! Не стыдно признаться
На пороге раскрытых дверей,
Что труднее всего мне расстаться
С дружбой. Но не людей, а зверей.
Если я, уходя, и заплачу,
То, наверно, припомнив до слез
В доме детства – семейку собачью,
Ту, с которой так чудно жилось…
Или в тропиках… День был обуглен,
Словно дан на съеденье жаре,
И зайчиху с зайчонком, из джунглей,
Я нашла у себя во дворе.
Я кормила их свежей морковью,
Я водой окропила крыльцо…
Если это зовется любовью,
То взаимность была налицо.
Почему они выбрали дальний,
Совершенно не заячий дом,
Поселившись в машине стиральной,
За негодностью сданной на слом?
Или кот, постучавшийся ночью
(Уходя, я тот стук узнаю!),
Словно прыгнул с трубы водосточной
В жизнь чужую, отныне свою!
Пуст мой сад, и колодец мой высох,
Угасает за тучей звезда.
Всех доверчивых, всех бескорыстных
Уношу я с собой навсегда.
Никуда? Впрочем, кто его знает!
Может быть, никуда – это ложь?
Может быть, кто-то в небе залает,
Словно спросит: «Ну, как? Узнаешь?..»
ДРУГ
Он был от рожденья немой,
Незнакомый с лестью и ложью.
Он любил, как любить не может
Ни один человек…
Домой
Возвращалась я, и стыдливо,
Неуклюже, забыв себя,
Подходил он ко мне, любя,
Улыбался немного криво,
И смотрел на меня, смотрел
Немигающим, строгим взглядом,
Словно взять с собою хотел
В смерть.
И в смерти остаться рядом.
Охранять мой дом и покой
Не его ли случай поставил?
Но ведь о любви такой
И писал коринфянам Павел:
О любви, что не верит в зло,
Не противится и не ропщет.
И сложнее быть не могло,
И вовеки не будет проще.
Вот пишу о нем, и от слез
Уплывает в туман бумага…
Он был бесхитростный пес.
Дворняга.
ОРЕХ
Светлане Соложенкиной
На удивленье и на смех
Орехам грецким и кедровым,
Большой кокосовый орех,
Как будто сорван Гумилевым
На экзотической земле,
В саду заброшенного храма,
Где он созрел в горячей мгле,
Под бормотание там-тама.
Орех и думать не дерзал
В своей юдоли африканской,
Что будет снег, вагон, вокзал,
Москва и в ней бульвар Славянский,
И девушка…
Она о нем,
В воображении богатом,
Мечтала вечером и днем,
О буром, диком, волосатом,
О недоступном, о таком
Гогеновском, – с его полотен!
И вдруг орех вкатился в дом,
И ощутим, и кругл, и плотен.
Он прислан для любой игры.
Вот, например: ударом верным
Пробить в орехе две дыры,
Как в банке с молоком консервным,
И ждать, что струйка молока
Зеленовато-голубого
Польется в чашку. А пока
Питье такое не готово, –
Читать на память Гумилева.
Второй рецепт несложный есть, –
Ведь все рецепты в нашей власти:
Мякину разрубить ни части,
А после съесть, или не съесть.
Но вряд ли станет палачом
Та, что грустит о каждой мошке,
Поет о камушке речном,
Любуясь ивовой сережкой.
Хоть любопытство и не грех,
И мы его не судим строго,
Живым останется орех.
Орех Гогена и Ван Гога.
На полке, в гуще пестрых книг,
Приняв торжественную позу,
Он ляжет, бур, космат и дик,
И рядом с ним поставят розу,
Ему особый жребии дан,
Свое кокосовое чудо:
Быть мячиком для обезьян
И стать моделью для этюда!
ВОДОПОЙ
Голубело небо,
День был голубой…
Маленькие зебры
Шли на водопой.
От хвоста до шейки,
Не щадя чернил,
Нотные линейки
Кто-то им чертил.
В озере водица –
Брага в ендове!
Топали копытца
В голубой траве.
Молча бы напиться!
Только здесь и там
Топали копытца,
Как глухой там-там.
Замечтался кто-то,
Ноты позабыв.
Разбросала ноты
Тень плакучих ив.
Солнечный и резвый,
Зайчик заплясал.
Тремоло, диэзы
Золотом вписал.
Молча не напиться,
Если здесь и там
Стал в оркестр проситься
Быстрых ног там-там!
Черное на белом
Как не разглядеть!
Полосатым телом
Могут зебры петь.
Это всё – из неба,
Всё – само собой.
В зоопарке зебры
Шли на водопой.
АТЛАНТИЧЕСКИЕ ПЕСНИ
Над Атлантическим океаном
Иссиня-черная туча шла.
Низко ползла, к воде прилегла,
И стал океан стеклянным.
На пустом берегу пески, пески,
Седина без конца, без края…
Чахнут водоросли от тоски,
В тропической мгле сгорая.
Душный воздух стоит и спит…
На зеленой воде стоит
Фосфорический мост из семи цветов,
Из семи павлиньих хвостов.
Я лежу на песке, а вокруг меня,
В бархатистой пыли, возня:
Осторожно бисер течет,
И у ног моих холмик растет,
Вырастает крошка-вулкан,
Раскрывает черный глазок.
Летаргически спит океан,
Но проснулся, дыша, песок.
Он выталкивает бугорки,
Завивает в пыли дымки.
В каждом кратере завязь цветка,
И встают они из песка.
Вот из щелки ползет василек,
Пробежал два шага, прилег
И с песчинкою заиграл,
А за ним, как живой коралл,
Покатился, с размером в пятак,
Огневой, оранжевый мак.
Это крабы к воде спешат
И клешнями шуршат, шуршат…
Ведь от радуги души звучат
Атлантических паучат!
Не вскарабкаться крабам слабым
На светящуюся дугу.
Чем помочь неумелым крабам,
Если я сама не могу
Ни подняться, ни перейти
По мосту, к своему былому?
Он лежал через речку к дому,
И вели к нему все пути.
Из березовых бревен, прост,
Шаток был деревенский мост…
Далеко расстилались леса
И седые поля овса.
В овсяных просторах земли
Васильки и маки цвели…
Гаснет радуга… Ни следа!
О мостах, что сломались, забудь…
Отсияв, превратилась вода
В однотонную серую муть.
Крабов нет. Из последних сил
Океан их всех погасил.
Чахнут водоросли от тоски,
В душной пыли сгорая.
Атлантические пески.
Пустота без конца, без края…
1963 Флорида, США
ЛЯГУШКА
Лягушка в тинистом пруду
Соскучилась немало.
Хотела проглотить звезду
И не поймала.
Но был высок, широк прыжок, –
Теперь ей не вернуться
На тот постылый бережок,
Где комары толкутся,
Не окунуться в сонный пруд,
В его глухую темень.
Там караси внизу снуют,
Наверх подняться лень им…
И ночь прошла. Горит заря.
Куда ты, путь далекий?
Как два зеленых пузыря,
Надулись ветром щеки.
Лягушка прыг, лягушка скок,
Всю землю огибая.
Вдруг перед ней – простор, песок
И бездна голубая.
Голубизной ослеплена,
Пространством без предела,
На камень шлепнулась она
И вмиг окаменела.
К ней долетал глубинный шум
Из сине-голубого
И, вместе с ним, пришло на ум
Подслушанное слово.
Кто знает, сколько шалых слов,
Над прудом с карасями,
Порой бормочет рыболов,
Когда сидит часами
В зеленом обществе лягух,
Как будто спящих сладко?
Но у лягух оличный слух,
И память, и догадка.
В стоячий пруд, в росу, в туман,
В кувшинки на трясине
Упало слово «океан»,
И был он синий-синий,
Вот этот самый! Не узнать
Нельзя его, такого.
И повторяется опять
Подслушанное слово.
Туда уплыть и воду пить,
Да только в незнакомом
Опасно жить и гнезда вить,
Обзаводиться домом…
Заквакала, что было сил
(Ей показалось – спела!),
И кто-то из воды спросил:
Что за ква-ква? В чем дело?
И вот, над берегом взвилась,
Неведомо откуда,
Большая рыба – не карась,
А просто чудо-юдо,
Вся из литого серебра,
Не рыба – королева,
И плавники, как веера,
Раскрыла справа, слева.
Лягушка крякнула: – Ква-ква,
Ох, пересохло горло! –
И заболтала, чуть жива
От страха и восторга:
– Я вскачь пришла из темных стран.
Чего я жду от рыбы?
Про океан, про океан
Вы рассказать могли бы?
Как в океане?.. Там?.. У вас?.. –
А рыба и не знала.
Тараща на лягушку глаз,
Рассеянно сказала:
– Про океан?.. Какой такой?.. –
В прибой нырнула голубой
И под водой пропала.
УКРАИНСКАЯ КУКЛА
Соломенная кукла
|
| Поделиться: |
Поиск по сайту
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-07-13 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных