Также интересно проследить как именно воспринималась фигура Фигнер. При жизни её образ революционерки используется часто. Когда она находилась в Шлиссельбургском заключении, С.Я. Надсон посвящает ей стихотворение «По смутным признакам…» (1885 г.), Г.И. Успенский пишет очерк «Выпрямила» (1885 г.), одним из прототипов в котором была Вера Фигнер. Также в 1928 году советский астроном Г.Н. Неуймин открывает астероид и называет его в честь революционерки «Фигнерия».
Журнал «Летописи марксизма» мемуары Фигнер оценил и как исторический источник, и как талантливую мемуарную литературу, как «героическую повесть» об «иконе революции». Газета «Красная звезда» отметила в первую очередь литературный талант мемуаристки и её «исключительный жизненный опыт». Принимали «Запечатлённый труд» также и за «неисчерпаемый источник революционной пропаганды». Таким образом, в советские довоенные годы мемуары Фигнер воспринимались
и как исторический источник, и как увлекательная литература, воспитывающая революционный дух. Уже после освобождения
из Шлиссельбурга и начала активной литературной деятельности Фигнер стала не только революционером старшего поколения (она осталась «иконой революции»), но и мемуаристом.
В 1950 году советская поэтесса
и прозаик Анна Баркова пишет стихотворение «Вера Фигнер», в которой главная героиня предстаёт как революционерка. В 1970 году Е.А. Евтушенко посвящает Фигнер-революционерке поэму «Казанский университет».
В.В. Войнович публикует повесть «Степень доверия» (первоначальное название – «Деревянное яблоко раздора»), главной героиней которой является В. Фигнер. Повесть вышла в серии «Пламенные революционеры» начатой в 1968 году издательством политической литературы СССР.
В предисловии к книге Войнович отмечает заинтересованность власти
в отвлечении крупных писателей от злободневных проблем на темы далёкого прошлого. Писатель обращается к «добольшевистским временам», так как
о них «можно было писать более или менее правдиво», а к Фигнер, потому что она не была «большевичкой».
В настоящее время имя Веры Николаевны Фигнер носит ряд российских городов.
Таким образом, можно проследить эволюцию интереса к личности и трудам В.Фигнер. К революционерке был высок интерес во время её народовольческой деятельности, во время суда и ожидании приговора (ещё были свежи о воспоминания о Софье Перовской, первой казнённой женщины в Империи). Как было сказано выше, сразу после освобождения Фигнер из тюрьмы была заинтересованность в её воспоминаниях о работе «Народной воли» и о Шлиссельбургском заключении. В 1920−1930-х гг. активно публиковались её мемуары, как в России, так и за рубежом. До начала 40-х она оставалась востребована в политических кругах, к ней обращались за помощью молодые революционеры, советское правительство помнило её как «старого революционера», праздновало её 80-летие. Затем же наступил период затишья, в котором о Фигнер не писали, не издавались труды. Вероятно, спад интереса вызван событиями Великой Отечественной Войны, которые «перекрыли» собой воспоминания о революционерах-народников
и их деятельности в прошлом столетии. В 60-70-е гг ХХ столетия интерес
к личности Фигнер возрастает, которые, однако, затем угасает. С 2013 года выходят новые издания мемуаров.
Таким образом, со временем В. Фигнер стали воспринимать в первую очередь не как активную участницу революционного народовольческого процесса, а как свидетельницу этого движения, запечатлевшую события
в своих мемуарах. Интерес к мемуарам в 1960-е года был вызван «оттепелью», в 2010-е приближающейся годовщиной революции 1917 года.
ГЛАВА 2. АНАЛИЗ МЕМУАРОВ ФИГНЕР
ЛИЧНОЕ И ПОЛИТИЧЕСКОЕ
Вера Фигнер за свою жизнь застала 3 поколения: позднее крепостничество, активизацию революционного движения и свержение царского самодержавия, начало Великой Отечественной Войны. Хронотоп мемуаров простирается от середины 50-х годов до 1917 года, в течение которых важными «опорными» датами и событиями оказываются детство, обучение в Институте до 1869 года, переезд в Цюрих в 1872 году, 1876 год, когда началась активная революционная деятельность Фигнер вплоть до её ареста в 1883 году, заключением, позднейшей ссылкой и последующей политической и социальной деятельности в России и за рубежом с 1906 года.
В тексте Фигнер пространство простирается в Российской Империи (Казанская, Нижегородская, Самарская и Саратовские губернии, Москва, Петербург, Харьков, Одесса, Шлиссельбург, Нёнокса) и в Европе:
в Швейцарии, Англии, Бельгии, Франции, Швеции. Но пространство выходит за пределы описываемых событий и простирается, например, до Уфимской, Пермских областей, где работал брат революционерки, Пётр, до Омска и Ярославля, где вела просветительскую деятельность сестра Ольга. Фигурирует остров Сахалин, Сибирь, которые служили местом ссылок.
Мемуары Фигнер являются классическим образцом мемуарного жанра. Структурно-организующим принципом текста является ярко-выраженное личностное начало участника событий, данное через его призму. События представлены ретроспективно, часть остаётся вне сферы, где находится автор, часть из них завершились (например, деятельность народовольческой партии и заключение в Шлиссельбурге)[3].
Главная цель труда Фигнер – это запечатлеть себя в ряду исторических событий, поэтому писались они с расчётом на гласность. Но также крайне важна попытка Фигнер через данный литературный труд пережить тяжёлый опыт заключения, последующего восстановления, переработать свою травму, и, возможно, осмыслить свою роль в революционном движении[4]. У нас нет оснований полагать, что сведения, которые представляет Фигнер, недостоверны, но также нельзя утверждать что они лишены некоторого вымысла. Надо учитывать, что если революционерка о деятельности партии «Народная воля» повествует, опираясь на архивные бумаги, то о других событиях рассказывает, опираясь на свою память, и, возможно, на сведения близких. Человеческая память невольно со временем искажает события, представляет в их ключе. Так о своих детских годах Фигнер рассказывает спустя почти 70 лет, если фактический материал скорее всего остался неизменным, то психологические отношения и мотивировки детских поступков и взаимоотношений окружающих могли претерпеть искажение.
Тон повествования на протяжении трёх анализируемых томов меняется. Когда воспоминания касаются детства, личных переживаний, анализа психологических переживаний во время заключения и в первые годы после освобождения, язык повествования хоть и сдержанный, но в тоже время живой и эмоциональный[5]. Главы, посвящённые политической деятельности, работе «Народной воле» наоборот схожи с протоколом, документом, состоящим только из фактов. Личные переживания Фигнер остаются вне фокуса этой хроники. Как было указано в первой главе, главным источником для описания «народовольческой» деятельности послужили официальные документы, показания. Повествование оказывается пропущено через политические фильтры. В то время как рассказ о детских годах основывался на личных, живых воспоминаниях, свободных от политической и общественной деятельности. Также возможно влияние на Фигнер литературных произведений, затрагивающих тему детских воспоминаний, послуживших образцом для «детства» Фигнер (С.Т. Аксакова, Л.Н. Толстова).
Одними из лучших глав второго тома Фигнер называет главы, пронизанные особым чувством: "Материнское благословение", "Полундра"
и "Первое свидание". Работа над ними велась в имении сестёр Володиных «Воронец», где мемуаристка «была окружена такой заботливостью, покоем и удобствами, что могла вполне отдаться своей теме»[6]. Создание очерков первого тома о детстве и юности, заключающих в себя личные переживания, также проходило в благоприятных условиях для работы, в Швейцарии, неподалёку от Женевского озера, в «одиночестве и тишине, рождающих духовную сосредоточенность, в которой легко прислушаться к голосам прошлого».
Такой резкий контраст в тоне повествования двух частей (личной
и политической) также можно объяснить позицией мемуаристки, что на формирование революционной личности имеет решающее влияние сильное
и глубокое чувство, заложенное в детстве. Фигнер верила, что идентичность революционера появляется благодаря трём аспектам, относящимся
к детскому периоду: «сильному, глубокому чувству», какому-то жизненному потрясению и «целенаправленному чтению»[7].
Как отмечают Т. Сабурова и Б. Эклоф, не все революционеры-мемуаристы полагали, что детство – это важный формирующий период. Так, Н. Чарушин, уделив достаточно внимания описанию своих детских лет, не видит особого влияние этого периода на его дальнейшую судьбу. О.В. Аптекман, революционер, основатель «Чёрного передела» и «Народного права», мемуарист, наоборот солидарен с позицией Фигнер. В своих главах
о детстве В.Н. важно отследить формирование её революционной идентичности. Повествование в первом томе «Запечатлённого труда» можно назвать ориентированным на житийную литературу: на определённом отрезке времени показывается развитие революционно идентичности
и эволюцию общественного сознания.
Из-за чрезмерной строгости отца Фигнер, из-за постоянной угрозы быть наказанным «беспощадностью и плетью»[Т.1;С.59], из-за отсутствия близких отношений между родителями и детьми в доме царила казарменная атмосфера, воспитывающая неприхотливость и физическую и духовную дисциплинированность в будущей революционерке. В главе «Итоги» Фигнер отмечает, что на её судьбу имели влияние и институтская учёба, в течение которой развилась дисциплина, осозналась важность товарищеских отношений, потребность и привычка в умственной нагрузке. Вместе с тем, духовное образование в институте было слабым. И именно в эти годы Фигнер отдаёт предпочтение атеистическим взглядам. В институте она привыкает быть во всём первой: «я прекрасно понимала, что первое место должно принадлежать мне»[Т.1;C.83]. Поставленная цель стать лучшей ученицей упорной работой достигается. Слова учительницы Черноусовой (сильно повлиявшие на молодую Фигнер), что «учение никогда не может кончиться»[Т.1;C.94], оказались пророческими. Обучение на медицинском факультете за границей искренне увлекали девушку. Затем последовало получение звания акушерки в Петербурге. Энергии Фигнер хватает и на такое, казалось бы, неожиданное увлечение, как искусство резьбы по камню, которому она хотела научиться у Василия Меркулова.
Потребность в умственных занятиях, последовательность
и ответственность в обучении свойственны Фигнер. Но не только она проявляет деятельность в сфере самообразования. Для «хождения в народ» было необходимо изучения народной почвы. Для работы типографии Мышкина, печатающей нелегальную литературу, были нужны молодые люди, охваченные желанием обучиться ремеслу и работать. Во время Шлиссельбургского заключения умственный труд становится инструментом выживания заключённых революционеров. Лукашевича, Морозова
и Новорусского привлекали занятия по естествознанию. Фигнер также решает пополнить свои знания по естественным дисциплинам, сожалея, что
в Цюрихе образование было неполным. Заключённым удаётся получить пособия, книги, экземпляры по геологии и минералогии, физике, биологии
и т.д. Так появляется огородик со множеством растений, позволяющий работать над гербарием. Осваивается и столярное дело. Нечеловеческие условия пребывания не помешали научным открытиям: например, Н.А. Морозов пишет свои первые труды по астрономии и математике, и на свободе продолжает начатое. Чтение, сочинительство также становятся потребностью для выживания. Поэтическое творчество наполняет дни заключённых.
Труд, деятельность, физическая и умственная помогают наполнить смыслом день заключённого, заглушить боль осознания своей бесполезности для общества. «Общественное дело», «реальная цель» − вот, что является смыслом существования революционера.
После освобождения из Шлиссельбурга Фигнер продолжает учиться.
В ссылке в Нёноксе Фигнер решает освоить кустарный промысел, плетение корзин. В Европе осваивает английский язык, готовит выступление на французском языке, выступает с публичными лекциями. Жизнь революционера невозможна без умственного труда и деятельности.
Как было замечено выше, чтение, по мнению Фигнер, является одним из элементов, формирующем революционера (и человеческую личность). Произведением, коренным образом повлиявшем на революционерку, послужившем «зарубком», стала поэма Некрасова «Саша». Из неё вырос девиз революционерки: «Согласовать слово с делом − вот чему учила поэма, требовать этого согласования от себя и от других учила она» [Т.1; с.92].
ГЕНДЕРНЫЙ ВОПРОС
Одним из ключевых факторов в анализе фигуры революционера является гендерный вопрос. Вера Фигнер стала одной из немногих активных женщин-революционерок, отдавших свою жизнь на служение революционных идей. Активизация женского протестного движения началась ещё после восстания декабристов, жёны которых последовали за своими мужьями в ссылку. В Парижской коммуне 1871 года принимали участие А.В. Жаклар (Корвин-Круковская) и Е. Дмитриевой (Томановская). В годы деятельности «народовольцев» помимо Веры Фигнер стали известны имена Веры Засулич, застрелившей в 1878 году градоначальника Петербурга, Г.М.Гельфман, член Исполнительного комитета «Народной воли», соучастницы покушения на императора, Софьи Перовской, принимавшей непосредственное участие в акте убийства Александра II и публично казнённой по этому делу, Екатерины Брешко-Брешковской, «бабушки революции»[8]. Громкая деятельность Фигнер, Засулич и Перовской и других народоволок привлекала внимание не только в России, но и за рубежом. Например, на громкие события в Российском Империи быстро реагирует Оскар Уайльд, и в 1881 году создаёт популярную драму «Вера и нигилисты», а В. Сарду в 1884 году драму «Федора». Со временем, когда приходит лучшее осознание деятельности «народовольцев», интерес к фигуре революционного деятеля не ослабевает. О народоволках писали как
о нигилистках, отказавшихся от семьи, брака, аристократической жизни
в пользу служения революционному движению, подразумевающего жертву
в виде свободы или жизни[9]. Веру Фигнер называли «иконой революции», её образ и образ других народоволок стал каноническим в изображении революционерок. По мнению Т. Сабуровой и Б.Эклофа, образ Фигнер воспринимался её современниками через идеализируемый облик некрасовских героинь, а биографии создавались на основе её же мемуаров, что не позволяет раскрыть полностью сложную личность «иконы революции».
Рассматривая развитие женского общественного движения, интересно проследить, как соединялось личное и общественное в первых революционерках, было ли место любви, дружбе, семье в жизни тех, кто посвятил её общественному делу[10].
В 1860-70-е года стали востребованы фиктивные браки, позволяющие молодым женщинам «вырываться» из-под родительского надзора, выезжать заграницу, получать образование[11]. Фиктивные союзы заканчивались
по-разному, так брак Синегуба и Чемодановой перерос в настоящие чувства, а Веры Корниловой и Н.А. Грибоедова нет. В. Фигнер вышла замуж за А.В. Филиппова, кандидата правоведения, разделявшего взгляды супруги
и поддержавшего её планы на переезд в Цюрих для получения образования[12]. Свой брак революционерка не называет фиктивным, но спокойно повествует о последующем разрыве с мужем, с которым стали расходится взгляды на политические и общественные вопросы. По мнению Фигнер, супруги
в первую очередь должны быть партнёрами, со схожими убеждениями. А.В. Филиппов принимал феминистские настроения супруги, не противился её участию в женских кружках, однако, не был готов поменять свои политические взгляды и посветить себя революционному движению. «Он примкнул к лицам, старшим по возрасту, к консерваторам,
а я присоединилась к крайним». Резкое расхождение в убеждениях не позволяло сохранять союз. Был получен официальный развод в 1876 году, Фигнер на тот момент было 24 года. Инициатором разрыва выступила В.Н.: «Муж уже не был мне помехой, так как еще весной я написала ему, что отказываюсь от его денежной помощи и прошу прекратить со мной все сношения». Семейные отношения, как и не оконченный университетский курс в Берне (Фигнер не хотела отказывать «просьбам матери» в получении диплома) были «житейскими расчётами», сковывающими свободную общественную деятельность. Отказ от семейного счастья был лишь одной из «ничтожных жертв» для вступления в революционные ряды. В 24 года Фигнер полностью связала себя с революционным движением.
Замужем Фигнер больше не выходила, детей не имела, в мемуарах сожаления по этому поводу не проявляет. Отчасти похожая судьба была
у подруги Фигнер по Шлиссельбургскому заключению, Л. Волькенштейн, инициировавшая развод с А. Волькентштейн, от которого имела ребёнка. Несмотря на то, что муж разделял убеждения супруги (был членом «Земли
и воли», работал земским врачом), он выступал той самой «помехой»,
не позволяющей полностью посвятить себя революционному движению. Однако во время ссылки на Сахалин Л. Волькенштейн воссоединилась
с мужем. Любопытно замечание революционерки Л.О. Дан в книге «Из встреч с В.Н. Фигнер»: Фигнер, в написанной ею биографии Л. Волькеннштейн, называет подругу «счастливицей» из-за воссоединения
с мужем, который «умел вовремя сказать «милая» или другое такое же слово, а ведь именно поэтому была тоска»[13]. Возможно, что В. Фигнер, несмотря на решительный отказ от брака, мужа, феминистических взглядов, всё равно тосковала по заботе мужчины, прелестям семейного уюта. Однако, на страницах «Запечатлённого труда» такое сожаление и ностальгию мемуаристка старательно прячет.
В революционной деятельности Фигнер нет места любовным связям, однако, важно товарищеская общность, которая также как и брачное партнёрство должна основываться на схожих убеждениях.
Второй том «Запечатлённого труда» наиболее ярко раскрывает психологические переживания Фигнер, за сдержанным повествованием об аресте, суде, годах заключения, ясно проглядывает внутренний мир революционерки. Рассказ строится ретроспективно, подвергаясь глубокой рефлексии. Возможно, именно благодаря этому стала возможной оценка той роли, которую сыграла дружба в годы заключения.
С тёплым чувством Фигнер описывает прощание со Шлиссельбургскими товарищами при отъезде в ссылку: «я переполняюсь чувством грусти и благодарности за всю любовь, которую товарищи дарили мне». «Деятельная любовь и ласка» её товарищей по заключению помогала Фигнер выживать. Стихотворения, записки, «ласковые и сердечные», передаваемые между заключёнными Шлиссельбурга перестукиванием,
а потом и на бумаге, поддерживали Фигнер [Т.2; с. 222−224]. Помимо неё
в Шлиссельбурге отбывала наказание ещё только одна женщина,
Л. Волькенштейн, и мужчины-товарищи «смягчая лаской нищету жизни, называли» их "королевами"». Но я носила не красную порфиру с белым горностаем, а серый халат с желтым тузом на спине». Так «сбылась» детская мечта Фигнер о собственном царстве.
Но любовь Фигнер испытывала не только к друзьям, центром её чувств была мать. Революционерка благодарна ей за духовное развитие, которая та дала детям, за поддержку во время ареста, за свидания в тюрьме. Несмотря на сильнейшую досаду и презрение, которую вызвало прошение матери об освобождении дочери из Шлиссельбурга[14], Фигнер искренне переживает
о приближающейся смерти матери, раскаивается о горестях и трудностях, которых она доставляла «мамочке». Как видим, революционерке оказываются не чужды сильные, глубокие переживания. И раннее замужество с последующим разводом – это незначительная жертва для революционной деятельности, но в то же время, Фигнер корит себя в раннем разрыве с матерью и домом. В юности ранним брак, переезд в Цюрих, всепоглощающая деятельность оказывались важнее близости к матери
и дому. Но мать Фигнер глубоко почитала и любила, и прошение
о помиловании вызвало не менее сильное чувство презрения к ней и к себе, после которого настало раскаяние.
В Шлиссельбурге Фигнер знакомится и сближается с Л. Волькенштейн, также осуждённой по «процессу 14-ти». Любопытно отметить, что
в «Запечатлённом труде» Фигнер мало уделяет внимание описанию внешнего облика революционерки. Так про Л. Волькенштейн известно, что
у неё было «милое лицо» и добрая улыбка, поддерживающая своей искренностью и заботой Фигнер и других арестантов [Т.2; с.27]. Гораздо важнее оказываются внутренние характеристики революционерки: простота, сердечность, забота об окружающих, в том числе и о других заключённых. Общение с ней физически спасало Фигнер, которая, по собственному признанию, теряла силы и слабела. «Женское» проявляется в описании первой случайной встрече двух женщин-заключённых, они были удивлены
«метаморфозой, совершившейся со мной благодаря арестантской одежде»[Т.2; с.25].
Однажды Фигнер и Волькенштейн получают в своё распоряжение огородные грядки, работа с землёй вызывает у женщин восторг. В это время проявляется женская потребность о ком-то заботиться, любить и оберегать. В. Фигнер особый трепет проявляла в обращении с растениями, и даже рассердилась на того, кто засыпал молодой росток. Волькенштейн проявляет особою бережность и любовь в насекомым и птицам, приручает воробьёв, выпускает на волю клопа. Общаясь с Волькенштейн, Фигнер, по собственному признанию, смягчается в душе, и удивляется, как её подруга, «террористка, замечая ползущую гусеницу или жука, боялась раздавить насекомое!.»[Т.2; с.30] Если «сентиментальность» Фигнер было вызвано тюремным заключениям, то нежные чувства к проявлению жизни существовали в Волькенштейн всегда. Сочетание в последней снисходительности, доброты, любви и твёрдому следованию революционным идеям Фигнер объясняет «невозможностью общественной деятельности в России», угнетением народа. Эти обстоятельства и делали из гуманной и добросердечной женщины террористку: «любящая, самоотверженная душа нашла в революционном протесте единственную форму, в которую со спокойной совестью могла вложить свои альтруистические чувства, чтоб ценой собственной жизни расчистить пути жизни для следующих поколений...»[Т.2; с.32]. Глубокое желание помогать ближнему, человеку, народу, и в тоже время недейственности гуманных методов борьбы, заставили революционерку стать террористкой, пожертвовать собой ради спасения народа.
Но не только женская дружба помогала Фигнер в заключении. Однажды, товарищи-мужчины соорудили специально для В.Н. «настоящий, хорошенький садик с кустами и клумбами». С радостным потрясением Фигнер описывает свои чувства от увиденного. Красота растущих в садики цветов, благодарность товарищам, стремившимся порадовать подругу, вызвали слёзы, перенесли в мыслях на свободу [Т.2; с. 153]. В данном эпизоде Фигнер не боится ослабить феминистские черты, «отделиться» от мужчин.
Гендерные различия между заключёнными проявляются и в эпизодах обысков во время арестов и заключения. Фигнер всегда обыскивает женщина. В арестантской одежде не делается исключение для женщины-заключённой: «уродливая метаморфоза» превращает изящно одетую аристократку с обычного арестанта в грязном, потном, грубом куске ткани. По приезде в Шлиссельбург Фигнер регулярно подвергают обыску. Сначала в присутствии врача, который всё же отворачивается, обыск проводит пожилая женщина, затем новые служащие, но женщины. По признанию Фигнер, она не чувствовала страха, стыда или унижения, хотя обыски считала «гнусными», её душа безмолвствовала, осталась только её «религия свободы, равенства и братства», ради которой нужно терпеть.
Во время ареста после возвращения из заграницы Фигнер арестовывают. Условия, в которых она оказывается – суровы: «Я ночевала
в дамской комнате; по другую сторону двери растянулся жандарм, а наутро меня увезли в Кишинев, в жандармское управление, а потом в тюрьму»,
«3 койки (козлы с натянутым на них холстом) стояли без всяких постельных принадлежностей» [Т.3; с.357]. Но нет роптания, жалобы, лишней эмоции, действия жандармов и ситуация «отвратительны», и Фигнер
не демонстрирует своих внутренних переживаний. Арестантку обыскивают женщины, но невнимательно и проявляя сочувствие: «Если здесь все правила соблюдать − так жить нельзя» [Т.3; с.358].
Хотя у Фигнер не было детей, почти материнские чувства ей удалось испытать в Шлиссельбурге. Когда ей было 32 года, в соседнюю камеру вселили двадцатилетнего юношу, Панкратова, который вызывал в Фигнер сочувствие и нежность, она считала, что «человеку со свежими силами должно быть гораздо труднее». Именно поэтому она всячески сдерживала его гневные вспышки против жандармов, оберегала от неприятностей,
в которые могла втянуть нервность юноши. «Цыганская» внешность Панкратова соответствовала его характеру: он «был вспыльчив, не сдержан, резок и крайне нетерпим» [Т.2; с.141].
Отдельную главу Фигнер посвящает «одному из самых симпатичных людей революционного лагеря» П.С. Поливанову, выдержавшему заключения, но совершившего самоубийство на свободе. Он обладал небольшой фигурой, красивыми глазами, смуглой кожей, в его облике сочеталось и детское, и романтическое. Поливанов обладал литературным талантом, владел иностранными языками, любил животных, поддерживал дружеские отношения с заключёнными. При этой симпатии Фигнер упоминает прошение о помилование государю, поданное Поливановым. Революционер подобным поступком хотел спасти народовольца Новицкого, однако, это не вызывает одобрения Фигнер, для которой, как было оговорено выше, прошение было непозволительным: «между тем, как инициатор, Поливанов чувствовал, что на нем лежит ответственность за предпринятую попытку освобождения»[Т.2; с.143].
Желание спасти и помочь товарищу-революционеру было и у других народовольцев. Так «фанатик, террорист» Грачевский, «энергичный, деятельный» (что крайне важно для революционера, по мнению Фигнер), чувствовал сильнейшие муки вины за гибель своих младших товарищей, всячески стремился к наказанию. Так проявлялась широта «горячего» сердца[Т.2; с.51].
Конечно, дружеские отношения между революционерами проявлялись и до заточения в Шлиссельбург. Однако, Фигнер даёт понять, что они были без «сентиментов» и походили на партнёрские деловые взаимоотношения. Общность убеждений и единый путь предполагали взаимовыручку
и жертвенность. Например, квартиры революционеров были общественными, любой мог в них остановиться. Перед арестом С. Перовская ночует у Фигнер; женщины понимали, что в случае поимки одной, погибнет и другая. Но отказать в помощи другой революционерки невозможно, такая мысль оскорбляет В.Н.: «Обняв ее и указывая на револьвер, который лежал
у изголовья моей постели, я сказала: "С тобой или без тебя, если придут,
я буду стрелять"». Фигнер жалеет, что плохо успела узнать Перовскую, понять её. Но «в то спешное время мы слишком поверхностно относились
к психологии друг друга: мы действовали, а не наблюдали», этого требовал революционный путь[Т.1; с.279].
Оставаться верным себе и своим убеждениям, несмотря на любые препятствия – вот, что было необходимо настоящему революционеру. Так
С. Перовская проявляет твёрдость на эшафоте, обнимает Желябова, Кибальчина, Михайлова, но не Рысакова. Рысаков – это предатель, ради своего спасения погубившего своих друзей. Это, по мнению Фигнер, да
и Перовской, непозволительно. И несмотря на крепость духа Перовской, «она была женщина: ей могло быть больно, физически больно».
В главе «Перовская» Фигнер также отмечает роль детства на формирование личности будущей революционерки. Жестокий отец, запрет на выезд из дома воспитали в Перовской честь, гуманность, любовь
к страдающим, которая вылилась в революционную деятельность. «Весь запас женской доброты и мягкости отдала трудящемуся люду». Она проявляла нежность и чуткость в отношениях с матерью и не стеснялась демонстрировать при ней свою слабость: «Как больное, измученное дитя, тихая и безмолвная, она все время полулежала, положив голову на колени матери»[Т.1; с.274]. Фигнер в своих мемуарах первенство во вкладе
в цареубийство отдаёт Перовской, которая ценой своей жизни спасла ситуацию своим «хладнокровием и несравненной обдуманностью
и распорядительностью». Эти черты характера не вязались с внешностью революционерки, Фигнер замечает в ней детские, народные, простые черты.
По мнению мемуаристки, Перовская сочетала в себе «женственную мягкость, и мужскую суровость». «Нежная, матерински нежная к людям из народа, она была требовательна и строга по отношению к товарищам-единомышленникам, а к политическим врагам − к правительству − могла быть беспощадной» [Т.1; с. 277][15].
В главе про Перовскую затрагивается тема домашнего обихода народовольцев и об их отношении к денежным средствам. Быт был аскетичен, и идеалом скромности была Перовская, однажды продавшая платье для уплаты долга.
Сама же Фигнер указывает в мемуарах, что её также, как и Перовскую, правительство боялось, она оставалась последним членом Исполнительного комитета «Народной воли» и не раз избегала ареста. «Мой арест произвел радостную сенсацию в высших сферах. Александр III, получив известие, воскликнул: "Слава богу! Эта ужасная женщина арестована!». Министр юстиции В.Д. Набоков выразил радость о её задержании, другие крупные фигуры проявляли любопытство по отношению к Фигнер, так как её имя было известно по другим арестам.
Требовательность к другим революционерам она тоже проявляла. «Какая вы жестокая», − говорит смотритель тюрьмы, на совет Штромбергу не подавать прошения о помиловании[Т.1; с.390]. Идее надо быть верным до конца и принять наказание. Именно поэтому революционерка отказывается писать прошение государю. И спустя годы, во время ареста после возвращения из-за границы про неё скажут: «это великая фамилия». Фигнер презирает офицеров, судившихся с ней по одному делу. «Раскаивались 35− 40-летние мужи», − Фигнер тяжело осознавать, что товарищи по революционному движению морально оказываются слабее её [Т.1;с.369]. Глубокой преданностью своим идеям, свободомыслием, силой, она способна испугать даже мужчин. Так «трус Меркулов попятился к дверям» после одного жеста Фигнер, крик «что бы со мной ни делали, я останусь все той же!» пугает и смущает смотрителя.
Гневно Фигнер отзывается и о Шлиссельбургских товарищах, Попове
и Стародворском, которые прекратили голодовку, в то время как она оказалась «последовательнее и твёрже» их [Т. 2; с.74[16]].
С момента первого ареста Фигнер повествование становится наиболее эмоционально окрашенным. Мемуаристка не пытается скрыть ни тяжесть дней в Петропавловской тюрьме в ожидании суда, ни свою искреннюю радость букету роз, подаренному сестрой, ставшему «нежными воспоминаниями» в Шлиссельбурге. Фигнер делится светлым воспоминанием о встрече на суде с преподавательницей-француженкой. Революционерка рассказывает о тяжести свиданий с матерью и сестрой,
о досаде на запрет иметь цветы в камере, о прочих лишениях. Молодого солдата, с сочувствующим Фигнер взглядом, она описывает
с благодарностью: «Этот взгляд я унесла с собой в живую могилу, и там он служил мне утешением: простой русский человек, солдатик, который добросовестно стерег меня, душою был со мной!»[Т.2; с.6]
Таким образом, можно сказать, что Фигнер присуща не только «мужская суровость», но и душевная мягкость. В мемуарах В.Н. не боится продемонстрировать свои физические слабости, осипший голос, слёзы, чувства. Самое главное – это не дать усомниться читателю, другим революционерам, себе в твёрдости следования выбранному пути.
Писали и другие революционеры. До Фигнер уже издавались воспоминания о Шлиссельбургском заключении. Мемуары Волькенштейн, Панкратова, Новорусского, Ашенбреннера выходили как в журнале Бурцева «Былое», так и отдельными изданиями. Но как отмечает Фигнер, эти авторы не обращались к психологическим переживаниям или затрагивали их
в недостаточной мере. Таким образом, можно назвать второй том «Запечатлённого труда» первыми мемуарами об эмоциональной стороне заключения в Шлиссельбурге. Народовольцы поддерживали связь друг
с другом после освобождения из тюрем. Они чувствовали свою ответственность за запечатление истории развития революционного движения. Одну из важнейших ролей в создании коллективного нарратива
о революции, выполнения «долга памяти» сыграла Фигнер. Помимо работы над «Запечатлённым трудом» она занималась составлением биографий народовольцев, инициировала создание мемуаров другими революционерами (А.И. Корнилову-Мороз, Н.А. Чарушина). Авторству Фигнер принадлежат очерки о товарищах по заключению в Шлиссельбурге: Н.Морозове, М.Фроленко, И. Лукашевиче, М. Новорусском и др. Возможно, эти биографии могли бы сделать «Запечатлённый труд» ещё более полным, но, «они не вошли из-за нежелания «загромождать его характеристикой многих лиц и описанием их занятий в крепости и судьбы»[17]
Как отмечают Т. Сабурова и Б. Эклоф, успех мемуаров Фигнер был вызван, во-первых, стремлением использовать труды для формирования
у молодого поколения образа нравственной, сильной личности. Во-вторых, попыткой защитить народовольческое революционное движение, так как после открытия архивов 1917 года обнаружился ряд «провокаторов
и предателей»[18].
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
«Запечатлённый труд» и «После Шлиссельбурга», имеющие богатую историю переизданий (как и другие мемуары Фигнер) занимают особое, важное место в коллективном нарративе народовольцев.
Образ революционера в труде Фигнер – это сильная личность, склонная к непрерывной деятельности и умственному труду. Настоящий революционер, по мнению Фигнер, готов пожертвовать «житейскими» удовольствиями, семьёй, детьми, комфортным бытом и посвятить свою жизнь служению революционному движению, не отрекаться от выбранного пути, даже если для этого придётся лишиться свободы и жизни. Революционеры – это люди зачастую образованные, любящие дети, верные товарищи. Человечность, доброта, гуманность, которые были присущи многим из них, сочетались с террористической радикальной деятельностью. Невозможность мирных общественных преобразований толкали этих людей на преступление
Для Фигнер также было важно представить образ женщины-революционера. Героини мемуаристки делают осознанный выбор идти до конца в революционной борьбе, они становятся символами самоотверженности, вдохновляющими последующие поколения революционеров, литераторов и деятелей искусств по всему миру. Революционерки оказывались в меньшинстве в мужском обществе
и стремились стереть гендерные различия. Фигнер полагает, что они демонстрировали выдержку и силу, превосходящую мужскую. Однако, на страницах мемуаров обозначено, что бесстрашным женщинам-революционерам было не чуждо и женское. Они чувствовали боль, слабость, умели радоваться, проявлять нежность и заботу, любить и дружить.
Использованная литература:
1. Фигнер В.Н. "Запечатленный труд". Т. 1, т.2. М.: Мысль, 1964. (В скобки [] помещены номера страниц)
2. Фигнер В. Н. «После Шлиссельбурга». М.: Издательство всесоюзного общества политкаторжан и ссыльно-поселенцев, 1933. (В скобки [Т.3] помещены номера страниц)
3. Фигнер В.Н. "Шлиссельбургские узники. 1884− 1905гг." М., 1920.
4. Сабурова Т., Эклоф Б. Дружба, семья, революция: Николай Чарушин и поколение народников 1870-х годов. М.: НЛО, 2016.
5. Троицкий Н.А. Русское революционное народничество 1870-х годов (история темы): пособие к спецкурсу для студентов исторического факультета. Саратов: из-во Саратовского университета, 2003.
6. Варченко Н.А. К истории создания воспоминаний В. Фигнер “Запечатленный труд”//Вопросы русской литературы. Вып. 47, 1986, С. 83 − 88.
7. Павлюченко Э. Вера Николаевна Фигнер и её «Запечатлённый труд» // Фигнер В.Н. Запечатлённый труд. Воспоминания в двух томах. Мысль, 1964. URL: https://naro