Следующими по старшинству шли четыре дяди Государя, четыре брата покойного Императора.
Великий Князь Владимир Александрович — отец старшего, по первородству, из ныне здравствующих членов Императорской Семьи Великого Князя Кирилла Владимировича — обладал несомненным художественным талантом. Он рисовал, интересовался балетом и первый финансировал заграничные балетные турне С. Дягилева. Собирал старинные иконы, посещал два раза в год Париж и очень любил давать сложные приемы в своем изумительном дворце в Царском Селе. Будучи по натуре очень добрым, он, по причине некоторой экстравагантности характера мог произвести впечатление человека недоступного. Человек, встречавший Великого Князя Владимира в первый раз, поразился бы резкости и громкому голосу этого русского grand seigneur’a. Он относился очень презрительно к молодым Великим Князьям.
С ним нельзя было говорить на другие темы, кроме искусства, или тонкостей французской кухни. Его поездки в Париж причиняли массу хлопот и неприятностей кухонным шефам и метрдотелям «города, светоча». Но, после того, как он вдоволь отводил душу за критикой обеденного меню, его щедрые чаевые сыпались всем, кто только протягивал руку. Он занимал, сообразно своему происхождению и возрасту, ответственный пост командира Гвардейского Корпуса, хотя исполнению этих обязанностей и являлось для него большой помехой в его любви к искусству. Его супруга, Великая Княгиня Mapия Павловна принадлежала к царствовавшему дому герцогов Мекленбург-Шверинских. Ее брать Фридрих был мужем моей сестры Анастасии. Она была очаровательною хозяйкой, и ее приемы вполне заслужили репутацию блестящих, которыми они пользовались при европейских дворах. Александр III не любил ее за то, что она не приняла православия, что породило легенду о ее «немецких симпатиях». После смерти мужа, она, в конце концов, все же перешла в православие, хотя злые языки и продолжали упорствовать, обвиняя ее в недостатке русского патриотизма.
|
|
Затем Великий Князь Алексей Александрович, который пользовался репутацией самого красивого члена Императорской Семьи, хотя его колоссальный вес послужил бы значительным препятствием к успеху у современных женщин. Светский человек с головы до ног, "le Beau Brummell", которого баловали женщины, Алексей Александрович много путешествовал. Одна мысль о возможности провести год вдали от Парижа заставила бы его подать в отставку. Но он состоял на государственной службе и занимал должность не более не менее, как адмирала Российского Императорского флота. Трудно было себе представить более скромные познания, которые были по морским делам у этого адмирала могущественной державы.
Одно только упоминание о современных преобразованиях в военном флоте вызывало болезненную гримасу на его красивом лице. Не интересуясь решительно ничем, что бы не относилось к женщинам, еде или же напиткам, он изобрел чрезвычайно удобный способ для устройства заседаний Адмиралтейств-совета. Он приглашал его членов к себе во дворец на обед и, после того, как наполеоновский коньяк попадал в желудок его гостей, радушный хозяин открывал заседание Адмиралтейств-совета традиционным рассказом о случае из истории русского парусного военного флота. Каждый раз, когда я сидел на этих обедах, я слышал из уст Великого Князя повторение рассказа о гибели фрегата «Александр Невский», происшедшей много лет тому назад на скалах датского побережья вблизи Скагена. Я выучил наизусть все подробности этого запутанного повествования и всегда из предосторожности отодвигался немного со стулом от стола в тот момент, когда следуя сценарию дядя Алексей должен был ударить кулаком по столу и воскликнуть громовым голосом:
|
|
— И только тогда, друзья мои, узнал этот суровый командир очертания скал Скагена.
Его повар был настоящим артистом. Генерал-адмирал ничего бы не имел против того, чтобы ограничить дебаты Адмиралтейств-совета в пределах случая с «Александром Невским».
Это беззаботное сосуществования было омрачено, однако, трагедией: несмотря на все признаки приближающейся войны с Японией, генерал-адмирал продолжал свои празднества и, проснувшись в одно прекрасное утро, узнал, что наш флот потерпел позорное поражение в битве с современными дредноутами Микадо. После этого Великий Князь подал в отставку и вскоре скончался.
Дядя Сергей — Великий Князь Сергей Александрович сыграл роковую роль в падении Империи и был от части ответствен за катастрофу во время празднования коронации Николая II на Ходынском поле, в 1896 году. При всем желании отыскать хотя бы одну положительную черту в его характера, я не могу ее найти. Будучи очень посредственным офицером, он, тем не менее, командовал Л. Гв. Преображенским полком — самым блестящим полком гвардейской пехоты. Совершенно невежественный в вопросах внутреннего управления, Великий Князь Сергей был тем не менее Московским генерал-губернатором, пост, который мог бы быть вверен лишь государственному деятелю очень большого опыта. Упрямый, дерзкий, неприятный, он бравировал своими недостатками, точно бросая в лицо всем вызов и давая, таким образом, врагам богатую пищу для клеветы и злословия. Некоторые генералы, которые как-то посетили офицерское собрание Л. Гв. Преображенского полка, остолбенели от изумления, услыхав любимый цыганский романс Великого Князя в исполнении молодых офицеров. Сам августейший командир полка иллюстрировал этот любезный романс, откинув назад тело и обводя всех блаженным взглядом!
|
|
Император Николай II не должен был допускать, чтобы Великий Князь Сергей сохранил бы свой пост генерал-губернатора после катастрофы на Ходынском поле. Как бы для того, чтобы еще более подчеркнуть свою неприятную личность, он женился на старшей сестре Государыня Великой Княгине Елисавете Федоровне. Трудно было придумать больший контраст, чем между этими, двумя супругами!
Редкая красота, замечательный ум, тонкий юмор, ангельское терпение, благородное сердце — таковы были добродетели этой удивительной женщины. Было больно, что женщина ее качеств связала свою судьбу с таким человеком, как дядя Сергей. С того момента, как она, прибыла в С. Петербург из родного Гессен-Дармштадта, все влюбились в «тетю Эллу».
Проведя вечер в ее обществе и вспоминая ее глаза, цвет лица, смех, ее способность создавать вокруг себя уют, мы приходили в отчаяние при мысли о ее близкой помолвке. Я отдал бы десять лет жизни, чтобы она не вошла в церковь к венцу об руку с высокомерным Сергеем. Мне было приятно думать о себе, как о ее «cavaliere servente», и я презирал снисходительную манеру Сергея обращаться к «тете Элле», преувеличенно грассируя по-петербургски и называя ее «мое дитя».
Слишком гордая, чтобы жаловаться, она прожила с ним около двадцати лет. Не поза, или рисовка, а истинное милосердие побудило ее навестить убийцу ее мужа в его камере перед казнью в Московской тюрьме. Ее последовавший вслед за тем уход в монастырь, ее героические, хотя и безуспешные попытки руководить Царицей, и, наконец, ее мученичество в плену большевиков — все это дает достаточно оснований, чтобы причислить Великую Княгиню Елизавету Федоровну к лику святых. Нет более благородной женщины, которая оставила отпечаток своего облика на кровавых страницах русской истории.
Дядя Павел, Великий Князь Павел Александрович был самым симпатичным из четырех дядей Царя, хотя и был несколько высокомерен — черта характера, заимствованная им у брата, Сергея, благодаря их близости. Он хорошо танцевал, пользовался успехом у женщин и был очень интересен в своем темно-зеленом, с серебром, доломане, малиновых рейтузах и ботиках Гродненского гусара. Беззаботная жизнь кавалерийского офицера его вполне удовлетворяла. Великий Князь Павел никогда не занимал ответственного поста. Его первая супруга — принцесса греческая — умерла в молодости, и во второй раз он женился на разведенной жене одного полковника, дважды нарушив традиции Царской Фамилии, так как Великиe Князья не могли жениться на, особах неравнородных, т. е. не принадлежавших к владетельным домам Европы, а женщины, состоявшие в разводе, не имели приезда ко двору. В виду этого он должен был покинуть пределы России и переселиться на неопределенное время в Париж. Мне, лично, думается, что Великий Князь Павел, встречаясь в своем вынужденном изгнании с выдающимися людьми, от этого только выиграл. Это отразилось на складе его характера, и обнаружило в нем человеческие черты, скрытые раньше под маской высокомерия. Во время мировой войны он командовал Гвардейским Kopпycoм на германском фронте, но на государственные дела никакого влияния не имел.
Ничего более нельзя прибавить ко всему тому, что я уже имел случай говорить о Великих Князьях Георгии и Михаиле Александровичах — двух братьях Императора Николая II. Георгий был самым одаренным из всех троих, но умер слишком молодым, чтобы успеть развить свои блестящие способности, Михаил был на одиннадцать лет моложе Государя. Он очаровывал всех подкупающей простотой своих манер.
Любимец родных, однополчан-офицеров и бесчисленных друзей, он обладал методическим умом и выдвинулся бы на любом посту, если бы не заключил своего морганатического брака. Это произошло тогда, когда Великий Князь Михаил Александрович уже достиг зрелости, и поставило Государя в очень трудное положение. Император желал своему брату полного счастья, но, в качестве Главы Императорской Семьи, должен был следовать предписаниям Основных Законов. Великий Князь Михаил Александрович женился на госпоже Вульферт (разведенной жене капитана Вульферта) в Вене и поселился в Лондоне. Таким образом в течение долгих лет, предшествовавших войне, Михаил Александрович был в разлуке со своим братом и, в силу этого, никакого отношения к делам управления не имел.
Перехожу к двоюродным дядям Государя. Их было одиннадцать. Это, во-первых, два сына Великого Князя Константина Николаевича, третий — Вячеслав скончался в молодости, а четвертый, — Николай провел свою жизнь в ссылке в Туркестане. Старший из них Великий Князь Константин Константинович был талантливым поэтом и очень религиозным человеком, что, до известной степени, как бы суживало и расширяло его кругозор. Он был автором лучшего перевода Шекспировского «Гамлета» на русский язык и любил театр, выступая в главных ролях на любительских спектаклях в Эрмитажном Театре Зимнего Дворца.
Он с большим тактом нес обязанности Президента Императорской Академии Наук и был первым, который признал гений биолога Павлова. Он писал поэмы, драматические произведения и рассказы, подписываясь псевдонимом К. Р., и его талант признавался даже органами печати, враждебными существовавшему в России строю.
В Л. Гв. Измайловском полку он создал свои знаменитые «Измайловские Досуги» и, таким образом, заменил обычные кутежи офицерских собратий интересными вечерами, посвященными современной русской литературе. Хорошо разбираясь в тайниках души русского простолюдина, Великий Князь Константин Константинович значительно преобразовал методы воспитания молодых солдат. Для него не было большего удовольствия, как провести утро в казармах, где он занимался с ними «словесностью». Будучи в течение многих лет Начальником Главного Управления военно-учебных заведений, он сделал многое, чтобы смягчить суровые методы нашей военной педагогии.
Все это следовало также приветствовать. Казалось бы, что такой гуманный и просвещенный человек, как Великий Князь Константин Константинович был бы неоценимым помощником Государя в делах управления Империей. Но, к сожалению, Константин Константинович ненавидел политику и чуждался всякого соприкосновения с политическими деятелями. Он искал прежде всего уединения в обществе книг, драматических произведений, ученых, солдат, кадет и своей счастливой семьи, состоящей из жены — Великой Княгини Елисаветы Маврикиевны (принцессы Саксен-Веймарской), шести сыновей и двух дочерей. В этом отношении воля Великого Князя была, непреклонна, и потому Престол лишался в его лице ценной опоры.
Его младший брат — Великий Князь Дмитрий Константинович был убежденным женоненавистником и страстным кавалеристом. «Берегись юбок», «Война с Германией неизбежна», «Я хотел бы, чтобы вы посмотрели моих годовиков». Другие темы Дмитрия Константиновича не интересовали. Всю свою жизнь он остался холостяком, но зато имел превосходных лошадей. Что же касается войны с Германией, которую он предсказывал за пятнадцать лет, то его слабость зрения, перешедшая к 1914 году в почти полную слепоту, заставила его остаться в тылу, проклиная свою судьбу и занимаясь подготовкой кавалерии.
Из всех членов Императорской Семьи Великий Князь Николай Николаевич, старший сын моего дяди Великого Князя Николая Николаевича старшего, имел самое большое влияние на наши государственные дела. Два важнейшие акта в истории России — манифест 17 октября 1905 года и отречение Императора Николая II 2 марта 1917 года — следует приписать полнейшей аберрации политического предвидения Великого Князя Николая Николаевича.
Когда я пишу эти строки, мною руководят отнюдь не горькие чувства. Вражда между ним и моим братом Великим Князем Николаем Михайловичем относится к потонувшему уже Mиpy. Oба они умерли и вошли в историю. Я далек от мысли умалять его редкую честность и добрые намерения. Людьми типа, Великого Князя Николая Николаевича можно было бы пользоваться с большим успехом в любом, хорошо организованном государстве, при условии, чтобы Монарх сознавал бы ограниченность ума этого рода людей.
Мой двоюродный брат Великий Князь Николай Николаевич был превосходным строевым офицером. Не было равного ему в искусстве поддерживать строевую дисциплину, обучать солдат и готовить военные смотры. Тот, кому случалось присутствовать на парадах Петербургского гарнизона, имел возможность видеть безукоризненное исполнение воинских уставов в совершенстве вымуштрованной массой войск: каждая рота одета строго по форме, каждая пуговица на своем месте, каждое движение радовало сердце убежденных фронтовиков. Если бы Великий Князь Николай Николаевич оставался бы на посту Командующего войсками гвардии и Петроградского Военного Округа до февраля 1917 года, он всецело оправдал бы все ожидания и сумел бы предупредить февральский солдатский бунт.
Оглядываясь на двадцатитрехлетнее правление Императора Николая II, я не вижу логического объяснения тому, почему Государь считался с мнением Николая Николаевича в делах государственного управления. Как все военные, привыкшие иметь дело со строго определенными заданиями, Николай Николаевич терялся во всех сложных политических положениях, где его манера повышать голос и угрожать наказанием не производила желаемого эффекта.
Всеобщая забастовка в октябре 1905 года поставила его в тупик, так как кодекс излюбленной им военной мудрости не знал никаких средств против коллективного неповиновения. Нельзя же было арестовать нисколько миллионов забастовщиков! По его мнению, единственное, что можно было сделать — это выяснить требования «командиров восстания». Попытка объяснить Николаю Николаевичу, что восстание 1905 рода носило анархический характер, и что не было «командиров», с которыми можно было вести, переговоры, оказалась бы безрезультатной.
С тех пор, как существует мир, все армии, в том числе и революционные, находились под предводительством командиров. И вот 17 октября 1905 года, пред угрозой всеобщей забастовки, руководимой штабом большевистской секции социал-демократической партии, и аграрных беспорядков крестьян, которые требовали земельного передела, Николай Николаевич убедил Государя подписать злополучный манифест, который мог бы удовлетворить только болтливых представителей русской интеллигенции. Манифест этот не имел отношения ни к большевикам, ни к крестьянам.
Забастовки продолжались, и крестьяне, недовольные созывом первой Государственной Думы, которая состояла из никчемных говорунов, продолжали сжигать имения своих помещиков. Государь должен был отдать приказ подавить восстание вооруженной силой, но русский монархический строй уже никогда более не оправился от унижения, порожденного тем фактом, что Российский Самодержец капитулировал пред толпой.
«Николай II никогда, бы не подписал октябрьского манифеста», пишет Витте в своих мемуарах: «если бы на этом не настоял Великий Князь Николай Николаевич».
Печальный опыт 1905 г. не отучил Императора Николая II обращаться в критические минуты за советом к Великому Князю Николаю Николаевичу. Двенадцать лет спустя, готовясь принять одно из самых важных решений в истории России, Государь снова обратился к автору знаменитого манифеста 17 октября 1905 г.
Если бы Великий Князь посоветовал бы Государю 2 марта 1917 года остаться на фронте и принять вызов революции, товарищ Сталин не принимал бы в 1931 году в Кремле мистера Бернарда Шоу! Но бывший Верховный Главнокомандующий искал по-прежнему «командиров революции», и ему казалось, что он нашел одного из них в лице г.Керенского. Всю истинную трагедию создавшегося положения Николай Николаевич понял только неделю спустя, когда, приехав в Ставку в Могилев, чтобы занять свой высокий пост, он узнал, что Петроградский Совдеп запретил г. Керенскому пользоваться его услугами.
Можно только удивляться простодушию этою человека, который проезжает пол России, охваченной восстанием, от Кавказа, до Могилева, и не замечает ни толп народа, ни демонстраций, ни мятежей и остается непоколебимым в своей вере, что «новые командиры» оценят его безупречный патриотизм и военный опыт!
Не соблазняясь великолепием разнообразных титулов Великого Князя Николая Николаевича, его младший брат Великий Князь Петр Николаевич вел скромный образ жизни в рядах офицеров Л. Гв. Драгунского полка. Его серьезная болезнь — туберкулез легких — заставила его жить продолжительное время в Египте. Он бросил службу и начал заниматься архитектурой. Это был застенчивый молчаливый человек, и разговоры за его семейным столом поддерживались его супругой, Великой Княгиней Милицей Николаевной (дочерью Князя Николая Черногорского), Милица и ее сестра Стана (супруга Великого Князя Николая Николаевича) имели дурное влияние на Императрицу.
Суеверные, простодушные, легко возбудимые, эти две черногорские Княжны представляли собою легкую добычу для всякого рода заезжих авантюристов.
Каждый раз, когда они встречали «замечательного» человека, они вели его в Императорский дворец, как это было с пресловутым доктором Папюсом или же с Григорием Распутиным. В своих разговорах они были совершенно безответственны. Во время последнего приезда Президента Французской Республики Пуанкаррэ в Петербург в июле 1914 года, Милица Николаевна напала самым нетактичным образом на Австро-Венгрию и заявила, что «радуется» предстоящей войне. Царь сделал ей тогда строгое замечание, но ничто не могло остановить «черногорок» от вмешательства в государственные дела и ни выступать в ролях передатчиц пожеланий различных балканских интриганов.
Продолжая свое повествование об особах Императорской Фамилии в порядке их близости к трону, я подхожу в моим пяти братьям, Выросши и получив воспитание вдали от столицы, мы, Михайловичи, были очень мало похожи на наших дядей и двоюродных братьев. Хоть мы и были. строгими верноподданными нашего Государя, мы, тем не менее, далеко не были согласны со всем, что происходило при Дворе. Мы всегда говорили то, что думали, и не стеснялись в критических суждениях.
Нас называли «опасными радикалами»; первая часть прозвища «опасные» отражала досаду придворных кругов, вторая — «радикалы», быть может, и соответствовала истине, но зависла всецело от смысла, придаваемого этому слову, которым нередко злоупотребляют.
Мой старший брат Николай Михайлович был несомненно самым «радикальным» и самым одаренным членом нашей семьи. Моя мать мечтала о его блестящей военной карьере, и, чтобы доставить ей удовольствие, мой брат Николай окончил военное училище с отличием.
Однако истинное его призвание было в отвлеченных исторических изысканиях. Он служил в Кавалергардском полку только вследствие его дружеских отношений с Императрицей Mapиeй Федоровной (моей тещей) и носил звание командира этого полка. Он был настолько выше в смысле умственного развития своих товарищей-однополчан, что это лишало его всякого удовольствия в общении с ними. Постепенно он отдалялся от связей с военным миром и проводил все свое время в исторических архивах С. Петербурга и Парижа. Его монументальная биография Императора Александра I, написанная после долгих лет собирания материалов и проверки дат, останется непревзойденной в исторической русской литературе. Ни один студент начала двадцатого столетия не мог не знать анализа событий и обозрения периода, описанного Великим Князем Николаем Михайловичем. Книга, которая была переведена на французский язык, произвела сенсацию в среде французских наполеонистов, заставив их пересмотреть, исправить и даже пересоставить целый ряд исторических трактатов.
Французская Академия избрала его своим членом — честь, которой почти никогда не удостаивались иностранцы, и его всегда осыпали приглашениями прочесть лекции во французских исторических обществах. Его глубокие познания в области французской культуры и его зрелое понимание римской цивилизации помогло ему завязать дружбу со многими выдающимися французскими писателями и учеными. В Париже он чувствовал себя, как дома, хотя большинство парижан и удивлялось при виде того, что русский Великий Князь предпочитает направлять свои стопы в сторону Коллеж де Франс, а не по направлению Монмартра, и его скромная привычка жить в старом Отеле Вандом, заставляла метрдотелей и владельцев гостиниц высказывать опасения, что дела Великого Князя пошатнулись.
Николаю Михайловичу было, по-видимому, определенно неприятно объяснять многое из того, что происходило в России, своим друзьям в Коллеж де Франс и в Палате депутатов. Не могу сказать, чтобы я был вполне согласен с его «офранцуженными» политическими симпатиями. Будучи горячим поклонником парламентарного строя и убежденным почитателем словесных дуэлей Клемансо — Жореса, он не хотел допустить того, что созданию в России конституционного строя по образцу III французской республики закончилось бы полным провалом.
Истина заключалась в том, что он родился не в той стране, где ему следовало бы родиться. В гвардии ему дали прозвище «Филиппа Эгалитэ», но авторы этого прозвища не подозревали, что их царственный однополчанин шел в своем демократизме гораздо дальше, нежели брат французского короля, который мечтал воспользоваться революцией, как трамплином для достижения собственных честолюбивых планов. Мой брать Николай обладал всеми качествами лойяльнейшего президента цивилизованной республики, что заставляло его часто забывать, что Невский проспект и Елисейские поля — это далеко не одно и то же.
Пространное письмо, адресованное им в июле 1916 года Государю Императору, содержало в себе нисколько абзацев, написанных по-французски. «Дорогой Никки», объяснял Великий Князь Николай Михайлович в постскриптуме: «извини меня за французскую речь, но мне кажется, что на этом языке я нахожу боле удачные выражения, чтобы высказать мои мысли...» Блестящей стилист, обладавший талантом художественной прозы, он, вероятно, сознавал, что его «галлицизированные мысли» будут звучать по-русски по меньшей мере странно.
К моему старшему брату можно было бы легко применить пушкинскую эпиграмму, посвященную Чаадаеву:
Он вышней волею небес
Рожден в оковах службы царской;
Он в Риме был бы Брут, в Афинах —
Периклес,
А здесь он — офицер гусарский!
Я не знаю никого другого, кто мог бы с большим успехом нести обязанности русского посла во Франции или же в Великобритании. Его ясный ум, европейские взгляды, врожденное благородство, его понимание миросозерцания иностранцев, его широкая терпимость и искреннее миролюбие стяжали бы ему лишь любовь и уважение в любой мировой столице. Низменная зависть и глупые предрассудки не позволили ему занять выдающегося положения в рядах русской дипломатии, и вместо того, чтобы помочь России на том поприще, на котором она более всего нуждалась в его помощи, он был обречен на бездействие людьми, которые не могли ему простить его способностей ни забыть его презрения к их невежеству. С этой точки зрения жизнь его была прожита без пользы. В ранней молодости он влюбился в принцессу Викторию Баденскую — дочь нашего дяди Великого Герцога Баденского.
Эта несчастная любовь разбила его сердце, так как православная церковь на допускала бpaков между двоюродным братом и сестрою. Она вышла замуж за будущего шведского короля Густава-Адольфа, он же остался всю свою жизнь холостяком и жил в своем слишком обширном дворце, окруженный книгами, манускриптами и ботаническими коллекциями.
Мой второй брат Михаил Михайлович не обладал талантами Николая Михайловича. Он обожал военную службу и чувствовал себя превосходно в рядах Лейб-Гвардии Егерского полка. Его располагающая внешность, благородное сердце и способности танцора сделали его любимцем петербургского большого света. Очень скоро «Миш-Миш» сделался общим любимцем петербургских салонов. К несчастью, у него слишком рано проснулась склонность к семейной жизни. Достигнув совершеннолетия в 20 лет и получив право распоряжения своими средствами, он начал постройку роскошного дворца.
—У нас должен быть приличный дом... — сказал он архитектору.
Под словом «мы» надо было понимать его и его будущую жену. Он еще не знал, на ком он женится, но он во что бы то ни стало собирался жениться на ком-нибудь и как можно скорее. В постоянных поисках «царицы своих грез», он делал несколько попыток жениться на девушках, не равного с ним происхождения. Это создавало тяжелые осложнения между ним и нашими родителями и ни к чему не привело. В конце концов, он все-таки вступил в морганатический брак с дочерью от морганатического же брака герцога Нассауского, дедушкой которой со стороны матери был А. С. Пушкин. Это положило конец всем планам разнообразных увеселений в новом дворце Миш-Миша. Его попросили выехать из России, и он провел всю свою жизнь в Лондоне. Одна из его дочерей, которая известна в обществе по ее теперешнему титулу леди Мильфорд-Хавен, вышла замуж за принца Баттенберга, двоюродного брата королевы испанской.
Мой третий брат Георгий Михайлович проявлял в детстве способности к рисованию. Он разделял мою любовь к Кавказу и собирался служить в рядах Грузинского гренадерского полка в Тифлисе.
Переезд нашего отца в С. Петербург разрушил все планы Великого Князя Георгия Михайловича. Он вышел в офицеры в Лейб-Гвардии Конную Артиллерийскую бригаду и близко сошелся с Великим Князем Петром Николаевичем, что дурно повлияло на развитие его индивидуальных качеств. Подражая своему двоюродному брату Петру Николаевичу, Георгий Михайлович утратил индивидуальные черты характера и находил удовлетворение: от жизни в атмосфере манежа, лошадей и кавалерийских офицеров. Вернувшись из поездки на Дальний Восток, я нашел совершенно другого человека, вместо моего старого тифлисского друга.
Этот ставший чужим для меня человек перестал меня интересовать, и наши отношения потеряли прежний характер взаимного обожания. У Георгия Михайловича было две дочери от брака с принцессой Mapиeй Греческой. Старшая из них Ксения вышла замуж и потом развелась с мистером Вильямом Лидсом-младшим из Нью-Йорка; младшая — Нина Георгиевна замужем за князем Павлом Чавчавадзе и живет также в Америке.
Мой четвертый брат — Великий Князь Сергей Михайлович (он был на три года моложе меня) радовал сердце моего отца тем, что вышел в артиллерию и в тонкости изучил артиллерийскую науку. В качестве, генерал-инспектора артиллерии, он сделал все, что было в его силах для того, чтобы, в предвидении неизбежной войны с Германией, воздействовать на тяжелое на подъем русское правительство в вопросе перевооружения нашей артиллерии. Его советов никто не слушал, но впоследствии на него указывали в оппозиционных кругах Государственной Думы, как на «человека, ответственного за нашу неподготовленность».
Эта, манера бросания ножа в спину мало удивляла Сергея Михайловича. В качестве воспитанника полковника Гельмерсена, бывшего адъютанта моего отца, мой брат Сергей избрал своим жизненным девизом слова: «тем хуже», «tant pis», которые были излюбленной поговоркой этого желчного потомка балтийских баронов.
Когда, Гельмерсену что-нибудь не нравилось, он пожимал плечами и говорил «тем хуже» с видом человека, которому все, в сущности говоря, было безразлично. Воспитатель и воспитанник продолжительное время поддерживали эту позу, и понадобилось довольно много времени, чтобы отучить моего брата на все обижаться — манера, которая дала ему прозвище: «Monsieur Tant-Pis».
Как и я, он был интимным другом Императора Николая II в течение более сорока лет, и следовало только пожалеть, что ему не удалось передать долю критического отношения к действительности полковника, Гельмерсена своему высокому другу из Царского Села. Сepгей Михайлович никогда не женился, хотя его верная подруга, известная русская балерина, сумела окружить его атмосферой семейной жизни.
Мой младший брат Алексей Михайлович умер от туберкулеза двадцати лет от роду.
Теперь остается сказать несколько слов о так называемых владетельных принцах — Лейхтенбергском, Ольденбургском и Мекленбург-Стрелицком.
Из трех герцогов Лейхтенбергских, сыновей Великой Княгини Марии Николаевны от ее брака с герцогом Лейхтенбергским, в России был известен только герцог Евгений, благодаря красоте его жены Зинаиды Дмитриевны, родной сестры генерала Скобелева, получившей титул графини Богарнэ. Когда я упоминаю ее имя, я отдаю себе отчет в полной невозможности описать физические качества этой удивительной женщины.
Я никогда не видел подобной ей во время всех моих путешествий по Европе, Азии, Америки и Австралии, что является большим счастьем, так как такие женщины не должны попадаться часто на глаза. Когда она входила, я не мог оставаться с нею в одной комнате. Я знал ее манеру подходить в разговоре очень близко к людям, и я сознавал, что в ее обществе я становлюсь не ответственным за свои поступки. Все молодые Beликиe Князья мне в этом отношении вполне сочувствовали, так как каждый страдал при виде ее так же, как и я. Находясь в обществе очаровательной Зины, единственное, что оставалось сделать — это ее обнять, предоставив церемониймейстеру делать, что угодно, но мы, молодежь, никогда не могли собраться с духом, чтобы решиться на этот единственно логически поступок.