ДЕЛО ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

ЛЕНИН И ЕГО СЕМЬЯ (УЛЬЯНОВЫ)

 

 

ВМЕСТО ВВЕДЕНИЯ

 

ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО С СЕМЬЕЙ УЛЬЯНОВЫХ В МОСКВЕ

 

В конце декабря 1898 года я проездом остановился на несколько часов в Москве. Я ехал из Иркутска, от­куда меня по службе перевели в Москву. Служил я в государственном контроле Забайкальской ж. д., откуда и был назначен в контроль Московско-Курской ж. д. Семья моя находилась в Петербурге, и я спешил к ней на Рождество, чтобы затем вместе выехать в Москву.

В Иркутске я близко сошелся с д-ром Яковом Мак­симовичем Ляховским, сосланным в Верхоленск и про­живавшим довольно долго в ожидании этапа в Иркут­ске. Он был сослан по одному делу с Владимиром Ильичем Ульяновым (В. И. Ульянов, широко известный под псевдонимом Ленин, был арестован в декабре 1896 г. в С.-Петербурге вместе со своими то­варищами (Г. М. Кржижановским, Я. М. Ляховским, покойным H. E. Федосеевым и др.) по делу «Петербургского союза борьбы за ос­вобождение рабочего класса» и сослан на пять лет в Минусинск. Это было первое социал-демократическое дело в России, и вся эта группа ссыльных в Сибири была известна под кличкой «декабристов». — Авт.). Ляховский был не только близким товарищем Ульянова по революционной работе, но и большим другом всей его семьи. Ляховский, нахо­дившийся в то время в Верхоленске, узнав о моем пе­реезде в Москву, настоятельно просил меня познако­миться с Ульяновыми, дал мне письмо к ним и не­сколько поручений революционного характера.

Ульяновы жили в то время на Собачьей площадке, кажется, дом № 6. Меня приняла Анна Ильинична, сес­тра Ленина, по мужу Елизарова. Это была молодая да­ма лет тридцати пяти, с очень некрасивым лицом, ка­ким-то тусклым и как бы серым, с глазами монгольско­го разреза, так же, как и у Ленина. Но вместе с тем лицо ее было полно выражения глубокой одухотворенно­сти и сильного, прямо недюжинного ума. Хорошо воспи­танная, со сдержанными манерами настоящей светской женщины, Анна Ильинична при близком знакомстве производила почти чарующее впечатление и была, когда хотела, приятной и интересной собеседницей, чему мно­го способствовало ее естественное остроумие. Но очень часто от нее веяло каким-то жизненным холодом и се­мейственным эгоизмом, который многих отталкивал от нее.

Я исполнил поручение Ляховского, и в этот же пер­вый визит мы очень сошлись с семьей Ульяновых. Наше знакомство в дальнейшем перешло в дружбу. Особенно близко сошелся я с покойным Марком Тимофеевичем Елизаровым, мужем Анны Ильиничны, о кото­ром я с теплотой упоминаю в моих воспоминаниях «Среди красных вождей». (Соломон Г. А. Среди красных вождей; Личные воспоми­нания о пережитом и виденном на советской службе: В 2 ч. Париж: Мишень, 1930.).

 

 

ГЛАВА 1

 

Конструирование российской социал-демократической рабочей партии. — Эмбриональный период партии. — «Союзы». - «Кустарничество». - Поручение перевез­ти партию «нелегальщины» в Москву. — Известие о смерти матери Ленина. - «Венок» на могилу умер­шей. - М. А. Ульянова жива, и моя встреча с покой­ницей и А. И. Елизаровой.

 

В Петербурге, где у меня были революционные со­циал-демократические связи, я пробыл около трех не­дель. Это был интересный момент конструирования Рос­сийской социал-демократической рабочей партии. Партии еще не существовало, и шла работа по ее организации. В революционно настроенных группах и кружках наме­чалось все расширявшееся революционно-социалистиче­ское движение, делившееся на два русла. С одной сто­роны группировались старые, частью реформированные народническо-социалистические силы, с другой — соби­рались и приступали к работе по самоорганизации и по непосредственной революционной работе среди пролета­риата социал-марксисты.

Между теми и другими шли горячие споры. Каждая группа яростно отстаивала свои положения и свое право вести революционную работу на намеченных позициях. Шла энергичная, все расширяющаяся борьба.

Я не имею в виду писать историю русских социали­стических партий во всем ее объеме. Это громадная ра­бота, которая еще ждет своего исследователя. Я наме­чаю лишь некоторые исторические вехи и лишь постоль­ку, поскольку это необходимо для основной цели наме­ченной мною темы. И потому я перехожу к вопросу конструирования Российской социал-демократической ра­бочей партии.

Эмбрионально-организационное ядро этой партии на­ходилось за рубежом. Там работали такие могикане соци­ал-демократии, как Плеханов, Вера Засулич, П. Аксельрод и другие. В России же апостолами-теоретиками этого учения являлись П. Струве с его подголоском М. Туган-Барановским, постепенно скатывавшиеся со своих началь­ных позиций. В практическом же отношении выделялась фигура покойного Ю. О. Мартова (Цедербаума), талант­ливо и самоотверженно работавшего на почве непосредст­венной революционной деятельности.

Партии как таковой еще не было. Это была эпоха эм­бриона ее, носившего название «Союз борьбы за освобож­дение рабочего класса». И внутрироссийским аппаратом этого течения были местные союзы, например, «Петер­бургский союз борьбы за освобождение рабочего класса», «Московский...», «Киевский...» и т. д.

Меня захватило это течение, и я примкнул к нему. Дело, повторяю, было еще в зачаточном состоянии. Преобладала система, изве­стная под презрительным названием «кустарничества». Да оно и было так. Отдельные марксистски настроенные ли­ца, главным образом представители учащейся молодежи и вообще молодежь, на свой страх и риск заводили конспи­ративные связи среди рабочих, соединялись с такими же одиночками, образовывали свой местный «Союз борьбы», вели посильную пропаганду среди рабочих, группировали их в кружки, и, как правило, эти организации быстро­течно кончали свои дни арестами и ссылками. У этих «борьбистов» сильно хромала конспирация, в организацию легко втирались и просто болтливые элементы, а часто и провокаторы, особенно в дальнейшем, в эпоху «зубатов­щины». И эпоха «союзов» отличалась тем, что такие организованные центры быстро захватывались полицией и в том или ином городе после провала обычно наступало на некоторое время мертвое затишье.

В Петербурге у меня были старые связи, и, не примк­нув организованно к работе «Петербургского союза», я сразу же стал работать в нем гастрольно. Между прочим, петербургские товарищи должны были переслать сравни­тельно (по тогдашнему масштабу) значительную партию «нелегальщины» «Московскому союзу». При отсутствии хорошей организации эта операция представляла собою большую задачу. Я предложил свои услуги, так как по своей должности в контроле Московско-Курской ж. д., куда я был назначен из Иркутска, я пользовался бес­платным проездом в первом классе и, таким образом, имел возможность в качестве должностного лица безопас­но провезти с собою эту литературу.

Но еще раз напомню, что организационные связи были так слабо налажены, что в Петербурге мне не могли указать точного адреса, по которому я должен был сдать партию. Таким образом, мы условились, что петербуржцы уведомят кого-то из весьма законспириро­ванных московских товарищей, который и должен был явиться ко мне за литературой, сказав мне известный пароль. Я состоял под негласным надзором полиции, и потому мы условились, что за литературой явятся не­медленно по моем приезде в Москву, так как мне было небезопасно хранить ее у себя.

Я уехал из Петербурга в Москву один, переезд же моей жены с дочерью был отсрочен до весны. Конспира­ции ради я облекся для дороги в контрольную форму — тужурку и шаровары с высокими сапогами. В то время до известной степени считалось шиком носить очень широ­кие шаровары, сильно свисавшие над высокими сапогами как бы вроде двух юбочек. Я решил перевезти литерату­ру на себе, чтобы не подвергаться риску, если бы я ее сдал в багаж. Литературы было около пуда. Она состояла из массы маленьких брошюр, увязанных в небольшие па­кеты. Я всю ее уложил в свои шаровары. Моя невестка, сестра моей жены, известная под партийной кличкой, данной ей Лениным, «Лиза красивая», явилась перед мо­им отъездом помочь мне уложить литературу и произвести «инспекторский» смотр с точки зрения конспиративно­сти... И жена, и Лиза осмотрели меня и нашли, что я имею вид самого настоящего фата-контролера и что нико­му в голову не придет заподозрить во мне «нигилиста»...

Приехав в Москву, я, согласно условию с питерца­ми, немедленно же снял себе комнату и телеграфно со­общил жене мой адрес. На другой день я получил от нее условленную телеграмму, которая должна была означать, что получатель литературы явится ко мне по моему адресу на третий день с установленным паролем, по предъявлении которого я передам ему литературу. Надо упомянуть, что в Петербурге у нас было условлено все до последней мелочи и что ко мне должна была явиться одна девица, которую я не знал и которая дол­жна была назваться (нарочитый псевдоним) «Сумцовой» и установить свою личность ввернутыми в нейтральный разговор следующими словами: «Я могу вас успокоить: жизнь Пети вне опасности». Пароль этот был не совсем абстрактный: Петей мы называли шафера на нашей свадьбе, Петра Гермогеновича Смидовича, не­задолго перед тем эмигрировавшего в Англию (В настоящее время П. Г. Смидович играет в Москве в советском правительстве весьма выдающуюся роль. — Авт.). Все, по­вторяю, было разработано до последней детали еще в Петербурге, и казалось бы, что все должно бы было пройти совершенно гладко.

Надо упомянуть, что накануне моего отъезда из Пе­тербурга из пришедшего номера «Русских ведомостей» мы узнали, что скончалась Мария Александровна Улья­нова (мать Ленина), что вынос тела в такую-то церковь и похороны состоятся в самый день моего приезда в Москву. Ко мне в Петербурге пришла наша старая при­ятельница Любовь Николаевна Радченко (в настоящее время жена известного меньшевика Ф. И. Дана) и при­несла мне деньги с поручением купить и возложить на гроб умершей венок.

Поэтому я тотчас же после того, как снял в Москве комнату, поспешил к Ульяновым. Час, назначенный для выноса тела в церковь, прошел. Я был в Москве совсем новый человек, не знал, где надо купить венок, поэтому я решил поехать на квартиру Ульяновых, узнать там, где находится церковь, и затем купить венок и пр.

Подъехав на извозчике к воротам дома, где жили Ульяновы, и проходя через двор к их квартире, я был удивлен, не видя никаких следов похоронных аксессуа­ров вроде ветвей елей. Я поднялся во второй этаж. Бы­ло около десяти часов утра. Никаких следов состоявше­гося выноса тела... Я позвонил... Мне открыла сама Мария Александровна. От неожиданности я раскрыл рот и у меня, по-видимому, стало очень глупое выражение лица, потому что Мария Александровна засмеялась.

— Что, Георгий Александрович, — сказала старуш­ка, — верно, вы тоже явились на похороны?.. Как ви­дите, я еще жива, входите, пожалуйста... это умерла моя однофамилица, которую тоже зовут Мария Алек­сандровна, царствие ей небесное...

Появилась и Анна Ильинична. У нее было строгое и сердитое выражение лица. Она безумно, до самозаб­вения любила свою мать, и это совпадение произвело на нее самое удручающее впечатление.

— Знаете, — сказала она, когда Мария Александ­ровна вышла из столовой, служившей им гостиной, — это такая гадость эта ошибка... ведь знаете, нас засыпа­ли отовсюду телеграммами, письмами... вчера многие приезжали с венками... Я так зла... Ведь, подумайте, какое удручающее впечатление это должно было произ­водить на бедную мамочку... вся эта нелепая шумиха...

 

ГЛАВА 2

 

Я с «нелегальщиной» в Москве. — Полная путани­ца. — «Нелегальщина» хранится у меня. — Филе­ры. — Объяснение с А. И. Елизаровой разъясняет все.

 

Я ждал девицы, которая должна была прийти за «нелегальщиной». Но дни шли. Никто не являлся, а между тем тотчас же после прописки моего паспорта в участке я заметил, что за мной следят филеры... А мне некуда было девать мою «нелегальщину», и в случае чего я рисковал, по тогдашним временам, здорово «за­сыпаться» с поличным... Я условно написал жене о мо­их затруднениях. Получил от нее ответ, что питерцы стараются выправить это дело. Надо было ждать.

Моя покойная сестра В. А. Тихвинская, жившая тог­да в Петербурге, в бытность мою там просила меня по­знакомиться в Москве с ее старинным приятелем и то­варищем по студенческой жизни в Швейцарии князем Г. Г. Кугушевым, которого она мне аттестовала как ак­тивного марксиста. Я отправился к нему. От него я уз­нал, что в Москве после последнего провала идет страшная слежка и что московские сыщики — мастера своего дела... Я не решился доверить ему моего секрета и должен был продолжать хранить литературу у себя в весьма ненадежном месте... Прошло около двух недель...

Обещанных разъяснений из Питера не приходило. Я решил повидаться с Анной Ильиничной и постараться осторожно выведать у нее, не знает ли она чего-нибудь об этой литературе. В Петербурге меня предупредили, что у Ульяновых нельзя ни с кем, кроме Анны Ильиничны, говорить о революционных делах, ибо Мария Александровна, старший сын которой Александр был по­вешен за покушение на жизнь Александра III (Дело о покушении 1 марта 1887 года. — Авт.), так бо­ится за остальных детей, что всякое упоминание при ней о революционных делах ее приводит в тяжелое нер­вное состояние. А к тому же в это время ее третий сын, Дмитрий, студент-медик, сидел в Таганке (москов­ская тюрьма. — Ред.), Ленин находился в ссылке в Минусинске... Все это тяжело ложилось на старушку. И вся семья старалась всячески отвлекать ее от печальных мыслей и делала все, чтобы по возможности развлекать ее.

Я попал к Ульяновым очень удачно: Мария Алексан­дровна с младшей дочерью собиралась в театр, и мы, таким образом, остались вдвоем с Анной Ильиничной. Впрочем, не совсем, так как дома оставался и ее муж. Но покойный Марк Тимофеевич, очень умный и достой­ный во всех отношениях человек, был в семье Ульяно­вых, где царила Анна Ильинична, в крайнем загоне.

Я начал с ней дипломатический разговор. Прямо я, конспирации ради, не мог ее спросить, не слыхала ли она чего-нибудь о том, что московские товарищи ждут литературу... Анна Ильинична была умная женщина и большая, очень сдержанная конспираторша, хорошо владевшая собою. Но я заметил, что она была чем-то встревожена, хотя и умело скрывала это...

— Ну, как вам нравится Москва, освоились вы уже с нею? — спросила между прочим она. — Завели зна­комства?

— Да трудно в Москве, Анна Ильинична, как-то я совсем растерялся в ней, — неопределенно отвечал я, — надо привыкать.

— Да, конечно, Москва не Питер, у нее своя собст­венная физиономия... но вы увидите, что привыкнете к ней и полюбите ее...

— Будем надеяться, а пока что приходится очень тяжело...

— Может быть, я могу вам чем-нибудь помочь, ска­жите? — настороженно предложила она.

— Не знаю, боюсь, что нет... дело такое... касает­ся...

Испугавшись, что мы слишком близко к цели моего визита, я замялся и, оборвав фразу, перешел на другую тему. Но тут Анна Ильинична бесцеремонно выслала своего мужа из столовой.

— Марк, у тебя, кажется, спешная работа, ты не стесняйся Георгия Александровича, иди к себе... — до­вольно резко сказала она.

Марк Тимофеевич грузно поднялся и, угловато изви­нившись, пошел к себе...

— Да видите ли, Анна Ильинична, не знаю, как и сказать, право, — отвечал я, стараясь говорить дипло­матически. — Я вот уже около двух недель жду изве­стия об одном моем старом друге... моем шафере, и очень боюсь, что он серьезно болен...

— Я возвращаюсь к моему предложению вам по­мочь, — продолжала Анна Ильинична, — если, конеч­но, я могу...

Я почувствовал в этом вопросе скрытую под тоном светской любезности большую тревогу.

— Что же, он не здесь, не в Москве? — тихо спро­сила она, пытливо глядя мне в глаза.

— Нет, он в Англии, — сказал я, — он был серь­езно болен... боюсь, не опасно ли?..

— Ну, зачем так мрачно думать, — быстро ответи­ла она, — «pas de nouvelles bonnes nouvelles», и я на­деюсь, что «он вне опасности».

— Вы в этом уверены? — живо спросил я ее, видя, что мы уже почти договорились до установленного паро­ля.

— Уф, — с облегчением вздохнула она и, бросив конспирацию, прямо спросила меня: — Так это вы? Господи, как напутали ваши питерцы... Ну, теперь все ясно... Я могу вам сказать, что псевдоним «Сумцова» должна была передать вам пароль: «Петя вне опасно­сти», и она посейчас, благодаря тому что питерцы пере­конспирировали, с тревогой ждет вас у себя по данному ею питерцам адресу, ничего не понимая...

— Да, позвольте, Анна Ильинична, не она меня должна ждать, а я должен ждать ее у себя и жду уже более двух недель... Какое безобразие!..

Все разъяснилось. Оказалось, что действительно пи­терцы переконспирировали, запутав ясное само по себе дело, плохо поняв какое-то зашифрованное письмо...

— Я в курсе этого дела, — сказала Анна Ильинич­на. — Теперь вопрос о «Сумцовой» отпадает. Не согла­ситесь ли вы, Георгий Александрович, закончить это на­вязшее у вас в зубах дело и свезти литературу по ад­ресу, который я вам укажу?.. Вы понимаете, что за на­ми очень следят из-за ареста Мити (младший брат Ле­нина. — Ред.).

Конечно, семья Ульяновых была очень на виду у полиции, и, если бы кто-нибудь из них взялся закон­чить это дело, это могло грозить провалом. Но и за мной тоже следили, и, само собою, мое знакомство с Ульяновыми не могло остаться не замеченным филера­ми. Но было благоразумнее во всех отношениях, если я лично закончу это «опасное» дело, не впутывая в него новых лиц. Поэтому я согласился.

— Спасибо, Георгий Александрович, — просто сказа­ла Анна Ильинична, — вы меня очень выручаете... я так боюсь за мамочку, боюсь, что, если бы случилось что-нибудь с кем-либо из нас, она просто не пережила бы этого... Право, вы очень великодушны... ведь вы то­же рискуете, — спохватилась она.

— Ничего, Анна Ильинична, — поторопился успоко­ить я, — авось как-нибудь мне удастся обмануть шпи­ков... Куда я должен отвезти? Это место неподозритель­ное, чистое?

— О да, никаких подозрений...

Мы условились, что я явлюсь в указанное место, где меня будут ждать и где я сдам литературу, сказав как пароль: «Я вам передаю привет от Тяпкиной».

— К вам выйдет Анна Егоровна Серебрякова, — сказала Анна Ильинична, — это наша близкая при­ятельница, которая часто бывает у нас. Я ее предупре­жу, и все пройдет гладко. И кстати, вам будет интерес­но и небесполезно познакомиться с ее семьей. Это ста­рая революционерка, народоволка «из славной стаи» Же­лябова, Перовской, Кибальчича, с которыми всеми она была очень дружна. Она сама избегла едва-едва той же участи... Теперь она отошла уже давно от революции и занимается исключительно литературой в качестве пере­водчицы... И теперь она чиста от всяких подозрений у полиции, так что это очень надежное место для хране­ния «нелегальщины» и для всяких конспиративных сно­шений... Живет она на Смоленском бульваре... Но, ко­нечно, я даю ее адрес лишь людям вполне надежным и опытным.

 

И она подробно рассказала мне, как надо туда про­ехать, и прочие подробности.

ГЛАВА 3

 

Я везу литературу к А. Е. Серебряковой. - Оказалось, что я попал в самую геенну предательства. А. Е. Серебрякова - знаменитая старая предательница, разоблаченная В. Л. Бурцевым. - Суд над ней в со­ветской Москве. - Расстрел, замененный смягчением участи ввиду дряхлости. — Рука Серебряковой в деле моего ареста и «дело 1 марта 1901 года».

 

Я считаю полезным остановиться ненадолго на имени А. Е. Серебряковой, одной из весьма зловещих фигур российского революционного движения. Имя это принад­лежит истории. Но, увы, история запечатлела ее имя, не включив его в пантеон славной и вечной памяти ге­роев народовольцев, но пригвоздив к позорному столбу наряду с Иудой, как старого и ловкого провокатора и предателя, долго, чуть не целые десятилетия ведшего свою инфернальную работу...

В. Л. Бурцев, которому принадлежит печальная честь расшифрования истинной роли многих предателей и про­вокаторов, сорвал несколько лет назад маску с этой ро­ковой женщины, пользовавшейся большим престижем в глазах многих поколений российских революционеров. Не так давно ее судили в Москве, как об этом сообща­ли русские газеты (ldn-knigi, см книгу Л. Шейнина «Три провокатора» на нашей странице). Перед судом предстала дряхлая, сле­пая, перешедшая уже за восемьдесят лет старуха... Она не отрицала, а спокойно, деловым тоном подтверждала все пункты предъявленных ей обвинений... И суд, совет­ский суд, вынес поистине достойный высокого понима­ния своей задачи мудрый приговор: он приговорил ее к смертной казни, но заменил ее дарованием ей жизни, мотивируя эту милость ее дряхлостью...

Только недавно, к моему запоздалому ужасу, я уз­нал из разоблачений В. Л. Бурцева (он лично рассказал мне подробности) об истинной роли Серебряковой. Но в описываемое время, собираясь к ней и принимая ряд необходимых конспиративных предосторожностей, чтобы обмануть сыщиков всеми обычными в таких случаях приемами, я не имел, конечно, и тени подозрения, что отправляюсь с поличным в самую геенну предательства... Само собою все прошло вполне благополучно.

Я сдал литературу и облегченно вздохнул. Серебрякова приняла меня прямо с распростертыми объятиями, оставила меня у себя ужинать и просила бывать. И я сидел в ее уют­ном рабочем кабинете, и она рассказывала мне о своих отношениях с героями народовольческой борьбы: о Же­лябове, Перовской, Михайлове и других, в судьбе кото­рых она сыграла такую проклятую роль. Она была ин­тересная, по всему виденному, женщина, остроумная со­беседница и хорошая рассказчица. У нас нашлись с ней общие приятели и друзья из старых народовольцев... Я бывал у них, и хотя дружественных отношении у нас с нею не было, но установились очень приличные отноше­ния знакомства.

Я часто встречал ее у Ульяновых, ко­торых она навещала как друг дома из-за старушки Марии Александровны, с которой так же, как и с Анной Ильиничной, она была очень дружна... Лишь теперь, после разоблачений Бурцева, я догадался, что в моем аресте в Москве 1 марта 1901 года, когда по одному де­лу со мной были арестованы Мария Ильинична Ульяно­ва и М. Т. Елизаров, играла предательскую и провока­ционную роль и Серебрякова.

Я сужу по той осведом­ленности жандармов, которая обнаружилась при допро­сах (По этому делу, которое жандармы, для шика, называли «делом 1 марта 1901 года», намекая на его важность, было арестовано более 30 человек, и, по существу, оно являлось делом «по ликвидации «Мос­ковского союза борьбы за освобождение рабочего класса» В числе аре­стованных были П. В. Луначарский (брат Анатолия), его жена С. H. Луначарская (ныне жена упомянутого выше Смидовича), В. Я. Исакович,

M. И. Ульянова, M. Т. Елизаров, А. Р. Гоц (находя­щийся в руках большевиков), один из Висоцких, моя первая жена M. H. Соломон и я. Остальных привлеченных к этому делу я не знаю или не помню. По некоторым данным я предполагаю, что два круп­ных предателя приложили свои руки к этим арестам, Азеф и Сереб­рякова. С Гоцем и Висоцким я не имел никаких сношений и лишь едва знал их как товарищей молодого И. И. Фундаминского (Бунакова), которого я знал как талантливого мальчика-школьника, как брата Матвея Исидоровича Фундаминского и его сестер, с которыми я нахо­дился много лет назад в теплых дружественных отношениях (нереволюционных). Серебрякова находилась в сношениях с марксистами, Азеф же, как известно, был видным членом партии социалистов-революционеров, к которой принадлежали и Гоц, и Висоцкий, и некото­рые другие, имена которых я забыл. Вот поэтому я и предполагаю, что Гоца, Висоцкого и других социалистов-революционеров предал Азеф, а остальных арестованных, принадлежавших к марксистам, — Серебрякова. А охранное отделение (во главе его стоял тогда знамени­тый Зубатов) уже старалось сварганить из всех арестованных 1 марта одно общее дело, в интересах, очевидно, выслуги. Мои товарищи по революционной работе были, за исключением тогда еще очень молодой М. И Ульяновой, привлеченной, надо полагать, по недоразумению, так же, как и Елизаров, ибо мы с обоими никаких революционных дел не вели, состоя лишь просто знакомыми, — были все люди, уже вышед­шие из периода молодости, все стреляные воробьи, непугливые и осто­рожные в своих показаниях и потому не запутавшие друг друга. Жан­дармам так и не удалось создать «дела», и все ограничилось довольно продолжительным заключением, и «дело» года через два было совсем прекращено. — Авт.).

 

ГЛАВА 4

 

Дружба с Ульяновыми. — М. А. Ульянова. — Дело и казнь старшего сына Александра. — Мать и ее го­ре. — Культ матери в семье Ульяновых. — Анна Ильинична во главе этого культа. — Анна Ильинична и Марк Тимофеевич Елизаровы. — Мария Ильинична и Дмитрий Ильич Ульяновы. — Характеристика их Лениным. — Ленин и его мать.

 

Я уже говорил, что между Ульяновыми и мною ус­тановилась дружба, которая продолжалась около двух лет. Но после освобождения из тюрьмы Дмитрия Улья­нова, которому было запрещено жительство в столицах, Ульяновы переехали в г. Подольск, в 40 верстах от Мо­сквы. Я частенько приезжал и гостил у них. Затем в наших отношениях наступило известное охлаждение: моя жена и Анна Ильинична, по характеру женщина очень властная, в чем-то не поладили... И хотя мы видались с ними, но близость постепенно стала исчезать и знаком­ство совсем оборвалось после нашего ареста (1901 г.), когда по освобождении нас из тюрьмы мы с женой дол­жны были уехать из Москвы и нам было запрещено пребывание и въезд в обе столицы...

Все семейство Ульяновых еще до тех пор, пока В. И. Ульянов (Ленин) не стал еще играть видной роли в российском революционном движении, пользовалось в радикально-революционных и просто либеральных кругах общества большой известностью и даже престижем. При­чиною этого была трагическая смерть погибшего на виселице в юном возрасте талантливого (по словам неко­торых близко знавших его, даже гениального) Александ­ра Ильича Ульянова (1 марта 1887 г., как известно, состоялось неудачное покушение на императора Александра III. Заговорщики были схвачены (благодаря распорядительности известного генерала Грессера, получившего сведе­ния о готовящемся покушении загодя и направившего царя по другому пути), не успев приступить к своему намерению. Их было пять чело­век: студенты Ульянов, Генералов, Швырев, Останов и Андрюшкин. Я был в то время гимназистом Ларинской гимназии (С. Петербург) и случайно познакомился с Генераловым (не помню, по какому поводу, но не имел ни малейшего понятия о том, что он состоит в заговоре). У него я видел мельком и А. Ульянова. Впоследствии уже от М. Т. Елизарова я узнал, что он был близким товарищем и другом привлеченных по этому делу пяти студентов и что только по счастли­вой случайности он не был арестован. В этой группе заговорщиков

А. Ульянов считался душой всего дела, исполняя ту же роль, какую играл в убийстве Александра III гениальный Кибальчич. — Авт.), которого считали душою всего этого дела. Все пять человек заговорщиков были приго­ворены к повешению.

Эта смерть старшего и самого любимого сына во цвете лет и таланта произвела на его мать, по расска­зам того же Елизарова (с остальными членами семьи Ульяновых я, конечно, никогда не говорил об этой се­мейной трагедии), потрясающее впечатление, которое нисколько не притупилось с годами. Узнав о приговоре, Мария Александровна, сдержав себя могучим усилием материнской любви, обуреваемая одной мыслью спасти сына, бросилась хлопотать. Она имела силу и мужество при свиданиях с сыном обнадеживать его. Но это был мужественный человек и самоотверженный революцио­нер. И, начиная это дело, он заранее знал, на что он идет. И свою судьбу он принял просто и без жалоб. Несмотря на просьбы и мольбы матери, он категориче­ски отказался, так же как и все его товарищи, от пода­чи прошения царю о помиловании. А между тем матери власти заявили, что жизнь его будет спасена, если он подаст это прошение. Все старания, все униженные мольбы матери о пощаде были отвергнуты.

День казни был назначен. Несчастная мать держа­лась бодро. Она имела мужество испросить последнее свидание с сыном. И это ужасное свидание состоялось накануне казни. Оно продолжалось всего полчаса. Она сделала еще попытку сломить упорство сына. Он остался тверд до последней минуты.

Она ушла со свидания, ушла без слез, без жалоб. И в ту ночь она сразу вся поседела. Долгое заболевание, почти безумие овладело ею. Анна Ильинична ухаживала за матерью как за своим ребенком... Она оправилась. Но пережитое наложило на всю ее жизнь свою тяжелую руку и совершенно изменило всю ее природу. Она вся ушла в свое горе.

Холодная и суровая по внешности, но на самом деле глубоко нежная по душе, Анна Ильинична с этой мину­ты стала нянькой, или, вернее, матерью своей матери, и осталась ею до конца жизни Марии Александровны. Она открыла для нее и только для нее все глубокие тайники своей души. Решительная и властная, она ок­ружила старушку своей исключительной нежностью, и того же она требовала от остальных членов семьи, кото­рая вся жила одним стремлением как-нибудь не обеспо­коить старушку, отвлечь, развлечь ее...

Даже и сам Ле­нин поддавался этому настроению культа матери, и, на­ходясь в ссылке, а затем за границей в качестве эмиг­ранта, он писал матери нежные (столь непохожие на него) письма. И в разговоре со мной в Брюсселе, коснувшись своей семьи, он, ко всему и вся относившийся под углом «наплевать», сразу изменился, заговорив о матери. Его такое некрасивое и вульгарное лицо стало каким-то одухотворенным, взгляд его неприятных глаз вдруг стал мягким и теплым, каким-то ушедшим глубоко в себя, и он полушепотом сказал мне: «Мама... знае­те, это просто святая...»

Этот культ матери наложил на всю семью какой-то тяжелый отпечаток. И все друзья этой семьи, бывая у Ульяновых, невольно поддавались пафосу этого культа и проникались его влиянием. И, несмотря на все попытки Анны Ильиничны, этой жрицы этого культа, внести свет и уют в жизнь семьи, всеми, бывавшими у Ульяновых, владел не рассеивавшийся ни на одну минуту гнет ка­кого-то могильного чувства, которое всех давило. Все друзья, попадая к ним, старались в свою очередь отвле­кать и развлекать старушку, играя комедию и притворя­ясь. Я тоже не мог избегнуть этого влияния. Я часто бывал у Ульяновых. Это было давно. Я был еще молод, полон энергии и отличался живым общительным харак­тером, и я умел развлекать старушку разными «интерес­ными» рассказами, и, кроме того, мы с ней музицирова­ли: она аккомпанировала, а я пел...

Мария Александровна умерла вскоре после больше­вистского переворота (ошибка автора, она умерла до победы Октября, похоронена в Петербурге на Волковом кладбище.— Ред.), и, кажется, ей не пришлось увидеть полного торжества своего сына, и она ушла из жизни, ничего не зная о том ужасе, которым наводнил Россию Ленин.

 

* * *

 

Я перехожу к центральной фигуре этих записок. Но прежде чем говорить о самом Ленине, я приведу крат­кие характеристики остальных членов его семьи.

В дополнение к тому, что я уже сказал об Анне Ильиничне, не могу не привести любопытного мнения о ней самого Ленина. Это мнение было высказано им то­же в Брюсселе.

— Ну, это башкистая баба, — сказал он мне, — знаете, как в деревне говорят — «мужик-баба» или «ко­роль-баба»... Но она сделала непростительную глупость, выйдя замуж за этого «недотепу» Марка, который, ко­нечно, у нее под башмаком...

И действительно, Анна Ильинична — это не могло укрыться от посторонних — относилась к нему не про­сто свысока, а с каким-то нескрываемым презрением, как к какому-то недостойному придатку к их семье. Она точно стыдилась того, что он член их семьи и ее муж. И, обращаясь к нему, такому грузному и сильно­му мужчине, она, такая маленькая и изящная по всей своей фигуре, всегда как-то презрительно скашивала свои японские глаза и поджимала губы. И нередко она с досадой, почти с ненавистью останавливала свой какой-то русалочный взгляд на грузной и добродушной фигуре своего мужа. По-видимому, и он чувствовал себя дома «не у себя». Конечно, несмотря на нашу дружбу с ним, я никогда не касался этого вопроса, но мне больно было видеть, как этот добродушный великан не просто стеснялся, а боялся своей жены.

И вот мне вспоминается, как раз его, такого сдер­жанного и многотерпеливого, что называется, прорвало. В тот раз Анна Ильинична была особенно раздражи­тельна в обращении с ним, обрывая его на каждом его слове...

— Ах, Марк, — резко оборвала она его, когда он начал что-то рассказывать, — я не понимаю, к чему ты говоришь об этом, ведь, право же, это никому не инте­ресно... Ты забываешь хорошую поговорку, что слова серебро, а молчание золото... Ведь и Георгию Александ­ровичу скучно слушать...

Марк Тимофеевич остановился на полуслове.

Понят­но, и я был неприятно озадачен...

— Что же это, моя женушка, — добродушно и, ста­раясь владеть собой, спокойно ответил он, — ты что-то уж очень меня режешь...

— Я просто напомнила хорошую русскую поговор­ку,— заносчиво парировала Анна Ильинична.

— Ну, ладно, — поднимаясь с места, также спокой­но заметил Марк Тимофеевич, — я уж лучше пойду к себе...

— И хорошо сделаешь, — колко ответила Анна Ильинична.

А между тем чем больше я узнавал Марка Тимофе­евича, тем больше я находил, что это человек вполне почтенный, человек большого аналитического и творче­ского ума, с большими знаниями, очень искренний и прямой, чуждый фразы, не любивший никаких поз. Напомню, что после большевистского переворота он, по настоянию Анны Ильиничны и Ленина (См. мою книгу «Среди красных вождей». — Авт.), стал народным комиссаром путей сообщения и не скрывал от меня, что не разделяет ленинизма, и очень здраво, критически от­носился к самому Ленину. Он, между прочим, первый забросил в меня идею о ненормальности Ленина.

Чтобы покончить с характеристиками остальных чле­нов семьи Ульяновых, отмечу, что брат Ленина, Дмит­рий, был безо всякого давления со стороны его назначен на какой-то весьма высокий пост в Крыму. И по этому поводу, как мне передавал Красин, Ленин в разговоре с ним так отозвался о своем брате:

— Эти идиоты, по-видимому, хотели угодить мне, назначив Митю... они не заметили, что хотя мы с ним носим одну и ту же фамилию, но он просто обыкновен­ный дурак, которому впору только печатные пряники жевать...

Младшая сестра Ленина, Мария Ильинична Ульяно­ва, с давних пор состоящая на посту секретаря комму­нистической «Правды», всегда в своей собственной семье считалась «дурочкой», и мне вспоминается, как Анна Ильинична относилась к ней со снисходительным, но нежным презрением. Но сам Ленин отзывался о ней вполне определенно... Так, когда мы с ним встретились в Брюсселе — я подробно остановлюсь на наших встре­чах с ним ниже, — говоря о своей семье и упомянув имя Марии Ильиничны, он, лукаво сощурив глаза, ска­зал:

— Ну, что касается Мани, она пороху не выдумыва­ет, она... помните, в сказке «Конек-Горбунок» Ершов так характеризует второго и третьего братьев:

 

Средний был и так и сяк,

Третий просто был дурак...

 

И тем не менее М. И. Ульянова, по инициативе са­мого Ленина, еще в добольшевистские времена была на­значена секретарем «Правды». Впрочем, она является на этом посту лицом без речей, но, как сестра «самого», она все-таки окружена известным ореолом. Так, имеют­ся несколько приютов «имени М. И. Ульяновой».

 

 

ГЛАВА 5

 

Съезд в Лондоне в 1903 г. — Раскол в партии. — Большевики и меньшевики. — Ленин в 1905 г. в Рос­сии. — Мой арест и ссылка в Сибирь в 1905—1906 гг. — Из Сибири в Бельгию. — Брюс­сельская группа Российской социал—демократической партии. — Я — секретарь этой группы. — Большеви­ки и меньшевики в группе. — Мои революционные сношения с Лениным. — Приезд Ленина в Брюссель для доклада. —

В. Р. Менжинский. — Сцена в ресто­ране.

 

После ареста 1901 года я должен был покинуть Мос­кву и почти потерял из вида семейство Ульяновых.

В 1902 году в Лондоне состоялся известн