На город опускались сумерки, когда я снова вернулась в храм и села на своё излюбленное место в последнем ряду.
Зал понемногу наполнялся людьми. Слушатели рассаживались, что‑то активно между собой обсуждая. Музыканты готовились к выступлению. Изредка сновали туда‑сюда незнакомые мне духовные лица. Я то и дело озиралась по сторонам в поисках отца Тимофея, но его нигде не было видно.
Верхний свет постепенно притушили. Вот‑вот должен был начаться концерт, и я уже успела внутренне возмутиться предстоящей перспективе слушать его в гордом одиночестве. Но тут со стороны алтаря внезапно раздался голос, который невозможно было ни с чьим перепутать:
– Бог в помощь, – звучно произнёс пастор и наспех перекрестил присутствующих. Сейчас он был в своей обычной, чёрной сутане, но всё равно не остался незамеченным. Многие люди приветствовали его стоя, кто‑то из первого ряда обратился с коротким вопросом, сути которого я издалека не разобрала. Коротко кивнув в ответ, он торопливо прошёл через зал и сел рядом со мной.
– Спасибо, что пришли, – шепнула я. – А то без вас тут как‑то совсем уныло.
Он ещё раз кивнул и сохранял молчание, пока взгляды людей снова не вернулись к музыкантам. Когда прихожане, наконец, перестали сверлить его глазами, он вытащил из рукава два билета и протянул один из них мне:
– Это твой.
Я удивлённо взяла из его рук плотную карточку и пробежалась глазами по тексту. Помимо времени и названия концерта там была выбита цена.
– Но вы же сказали, что…
– Я тебя пригласил, – безапелляционно перебил он, всем своим видом давая понять, что споры и протесты неуместны.
Сначала я опешила. Потом, очнувшись, открыла было рот, чтобы выразить своё возмущение по поводу его вероломного обмана, но в это время за нашими спинами вдруг раздалось скрипучее:
– Чудны‑ы дела твои, Господи![2]
Вздрогнув и повернув голову, я уткнулась в рясу ещё одного священника. Седой тощий мужчина лет пятидесяти, глядя на нас сверху вниз, неодобрительно покачал своей тонкой козлиной бородкой и прицыкнул:
– Отец Тимофей, право слово, вы так необычно смотритесь рядом с нашей… новой прихожанкой?.. которая… хм… не постыдилась войти в Храм Божий в столь откровенном наряде.
Полуобернувшись через плечо, отец Тимофей спокойно парировал:
– Тот из вас, кто без греха, пусть первым бросит в неё камень.[3]
Обменявшись вырезками из авторитетного источника, коллеги утихомирились и без лишних слов расселись друг от друга подальше. Вернее, мы остались сидеть там, где сидели, а козлинобородый торопливо удалился в противоположный конец зала.
Вскоре верхний свет погас совсем, осталась только боковая подсветка стен, и музыканты, наконец, завели свои шарманки. Звучали орган, флейта, виолончель, пел церковный хор. Исполняли, судя по программке, Баха, Моцарта, Дебюсси, Генделя и треки других бессмертных гениев, имена которых мне совершенно ни о чём не говорили.
Отцу Тимофею же, в отличие от меня, творчество классиков, похоже, нравилось. Он полностью выключился из реального мира – внимал музыке с закрытыми глазами, откинувшись на спинку скамьи и приподняв голову. Исподтишка любуясь им, я и сама, незаметно для себя, начинала кайфовать.
Темнота расслабляла. Можно сказать, снимала с тормозов. Мне хотелось прикоснуться к нему. Придвинуться поближе и дотронуться пальцами до его руки, лежащей на скамье, недалеко от моей. Запустить под неё свою похолодевшую ладонь, чтобы ощутить тепло. Но я сдерживалась. Время от времени, когда совсем накрывало, поглубже вдыхала умиротворяющий аромат ладана, которым ощутимо пахли его волосы и сутана. И тут же нехотя возвращалась с небес на землю.
Лика, притормози! Очнись. Ты что, забыла, это священник! Священник, милая моя! Обет безбрачия, и всё тому подобное. Ишь, возомнила себе. Нафантазировала. Да нахрен ты ему сдалась со своими мокрыми трусиками! Подумаешь, на концерт позвал. Ему просто жалко тебя, такую размазню, стало. Меньше надо было ныть.
А ну‑ка убери руки от греха подальше! Слышишь?! Вот умница. А ещё лучше – засунь их в карманы своей кожанки… Молодец, хорошая девочка. Так держать. Теперь слушай этих своих Моцартов и Гайднов. Или Генделей. Неважно.
И, главное, дыши глубже. Вдох. Выдох…
* * *
Когда концерт закончился и мы вышли на улицу, в небе над городом уже вовсю разлилась ночь. Было прохладно и тихо. Ненадолго задержавшись у ступеней, я обернулась, чтобы полюбоваться тем, как красиво храм подсвечивается в темноте.
Отец Тимофей, постепенно возвращаясь из своей медитации в наш бренный мир, посмотрел на часы и аккуратно подметил:
– Уже поздно. Подвезти тебя до дома? – в его руках откуда ни возьмись появились ключи от машины.
Ничего себе, оказывается, он за рулём! Хотя, почему бы и нет. Священник – не человек что ли? Ему ведь тоже как‑то надо добираться до работы. Не подметать же рясой перроны в метро.
– Нет, спасибо. Я сама водитель, – уверенно ответила я и тут же об этом пожалела. Надо же было упустить такой шанс! Расставаться с ним, несмотря на поздний час и гудящую усталость во всём теле, совсем не хотелось, а тут он – сам! – нашёл предлог ещё немного пообщаться.
– Да, я помню. Купленные права.
Он говорил спокойно, как и всегда, но я опять слышала в его голосе какой‑то подвох. Будто он хладнокровно подшучивает надо мной. Ясное дело, мне ничего не осталось, кроме как за себя заступиться:
– Ну и что, что купленные? Я уже научилась хорошо ездить!.. – и в этот же самый момент, почти без паузы воскликнула. – Вот чёрт!!!
На месте, где ещё не так давно стояла моя красавица‑«бэха», сейчас было пусто. Подняв голову и посмотрев на знак эвакуации под кружком, запрещающим парковку, я ощутила себя полной, просто круглой дурой. Такой же круглой, как луна, освещающая сейчас пустой асфальт передо мной. Ведь видела же этот знак, честное слово! Ещё подумала, что если решусь всё же пойти в храм, то обязательно перепаркуюсь. Но пошла туда и забыла обо всём на свете.
Проследив за направлением моего взгляда, отец Тимофей на всякий случай уточнил:
– Ты оставила свою машину здесь?
Не дождавшись ответа, он закусил губу и опустил голову, коснувшись пальцами лба. Его широкие плечи и пресс заметно подрагивали. Окончательно сдавшись, я со стоном признала:
– Ладно, согласна. Тут я и правда ступила. Разрешаю вам поржать надо мной открыто.
В моей интонации сквозили слёзы, как у обиженного ребёнка.
Взяв себя в руки, пастор посмотрел на меня. Улыбка, ещё не успевшая исчезнуть с его лица, очаровывала до головокружения. Всё же ему очень идёт. Даже если предмет насмешки – я.
– Не расстраивайся, – доброжелательно воодушевил меня он, беря за руку. – Дело поправимое. Сейчас я позвоню и узнаю, где искать твою карету. Только, может, сначала сядем ко мне? Ты замёрзла. Рука ледяная.
Несколькими минутами позже я, немного успокоившись и согревшись в салоне его чёрного «патриота», уверенно проговорила:
– Отец Тимофей, я вам очень признательна за поддержку, но за машиной я съезжу сама. Завтра днём. Надо же мне когда‑то учиться самостоятельной жизни. Уже давно пора.
Он снова окинул меня взглядом, на этот раз одобрительно. И протянул бумажку, на которой только что записал адрес штраф‑стоянки:
– Хорошо, Анжелика. Как скажешь. Тебя подбросить к метро или…?
– Можете до дома, – великодушно разрешила я. – Тут недалеко, я на Арбатской живу. Вернее… жила. Скоро съезжаю.
Мне опять стало грустно. С одной стороны от того, как стремительно меняется, причём не в лучшую сторону, моя жизнь. С другой – потому что я снова не удержалась и начала ему об этом жаловаться. Как будто больше нам обсудить нечего.
В ответ он сдержанно вздохнул и сам пристегнул меня ремнём безопасности. Очень мило получилось с его стороны. Заботливо. По‑отечески. Пронаблюдав за осторожным движением его руки, я даже несмело задумалась, что, возможно, всю жизнь ошибалась в своём выборе мужчин. А сейчас будто бы прозрела – словила инсайт.
Я вдруг поняла, в чём разница между «папочкой» и «отцом»…
По дороге мы молчали, но стоило нам припарковаться у моего подъезда, как он снова вернулся к разговору, уточнив:
– Значит, ты возвращаешься в родительский дом?
– Да, к маме с бабушкой. Куда же ещё.
– Благодари за это Бога. Не жалуйся. У тебя есть семья и кров. Знала бы ты, скольким людям в мире некуда идти и некуда возвращаться.
– Да, – повторила я, – понимаю. Спасибо вам, что подвезли. И за концерт тоже. Орган, оказывается, такие прикольные звуки может издавать. А я и не знала…
– Анжелика… – он перебил меня и тут же прервался, подбирая слова.
Я посмотрела в его лицо, освещённое лунным светом, и переспросила тихонько, почти бездыханно:
– Что?..
– Когда у тебя будет немного времени… после всех этих срочных дел… или вместо них… Давай увидимся снова?
Его сверкающий взгляд охотился за моими глазами, то и дело норовившими убежать. Он был так непривычно близко и смотрел так пристально, что я стушевалась. А если я тушуюсь, то всегда начинаю нести какую‑нибудь ерунду, чтобы это скрыть. Вот и сейчас я зачем‑то ляпнула:
– Вы что, хотите завербовать меня в католики?
– Упаси Господь! – выдохнул он. – Религия – это личное дело каждого.
– Тогда зачем вы постоянно зовёте меня в храм?!
– Я ничего не говорил о храме!
И правда. Мои щёки загорелись румянцем, а губы пробормотали:
– Да ну вас! – и я поспешно выпрыгнула из машины.
Отец Тимофей выскочил следом, чудом не запутавшись в сутане:
– Анжелика, постой!
– Ну что ещё?
– Я… буду тосковать.
И кто только программировал наш, женский мозг! Почему он постоянно запрещает губам говорить то, что хотят сказать чувства, да ещё и меняет интонацию голоса так, что ни в жизнь не догадаться, что у нас на самом деле на душе?.. Вот, например, сейчас мне хотелось ответить нежное «Я тоже», но язык снисходительно брякнул:
– Может тогда позовёте меня в кафе?
Ну, не самый худший вариант. А то ведь могла бы, разнервничавшись, и вовсе его послать. Только грубовато слегка вышло.
Отец Тимофей стойко выдержал атаку и продолжал смотреть на меня вполне себе добродушно. Я бы даже сказала, благодатно. После недолгой тишины он улыбнулся и кивнул:
– Как раз это я и собирался предложить. Давай завтра сходим куда‑нибудь поужинать?
– Я подумаю.
Шикарный ответ, Лика! Особенно после того, как ты только что сама ему это предложила.
– Я заеду в девять.
После этих его слов внутри у меня всё затрепетало от радости. Я была готова ехать прямо сейчас, и куда угодно – хоть на край света. Но, сымитировав зевок, ответила максимально безразлично:
– Давайте лучше в полдесятого.
– Договорились, Лика. Светлых снов тебе!
Он сел обратно за руль, а я щёлкнула замком домофона и, стараясь держать осанку прямо, неспешно зашла в подъезд.
Маска, под которой скрывались мои реальные чувства, держалась добротно, как влитая. Она ещё оставалась на лице какое‑то время, пока я ехала на свой этаж и пыталась дрожащей рукой вставить в замочную скважину ключ. Только когда передо мной, наконец‑то, закрылась металлическая дверь квартиры, я радостно взвыла, сбрасывая её с себя. Прислонившись спиной к стене, сползла вниз, словно погружаясь в какую‑то жаркую вулканическую лаву. Мои щёки вспыхнули, глаза тоже. Я сначала смеялась, потом рыдала, потом снова смеялась. Потом танцевала в прихожей. Наконец, устав, взяла перерыв и пошла на кухню выпить воды.
Сев на подоконник со стаканом минералки, я взглянула вниз и тут же застыла на месте. Чёрный, блестящий в голубоватом лунном свете, «уазик» всё ещё стоял у моего подъезда. И хотя с такой высоты ни Тимофей, ни я не смогли бы разглядеть друг друга, я всё равно отпрянула назад и поспешно задёрнула занавески.
Глава 6. Надежда
Новая жизнь со среды, разумеется, не наступила. Мало ли что я там пообещала Дашке. Сегодня планы изменились, и мне вместо первой пары позарез нужно было вызволять свою серебристую «девочку» из плена штраф‑стоянки.
Закрыв глаза и прислонившись затылком к стеклу с надписью «Не прислоняться», я тряслась в поезде метро. Не смотря на ранний час и переполненный вагон, на моём лице сияла улыбка. Всё никак не исчезала со вчерашнего вечера. Кажется, я даже спала с ней.
Улыбка делала неважным всё вокруг. Меня ничуть не пугали ни толпы разгорячённых пропотевших мужчин, ни женщины, залитые дешёвыми духами. Час‑пик в московской подземке, которого я раньше боялась как огня, сейчас совсем меня не тревожил, ведь мыслями я была далеко отсюда.
Конечно, я могла бы вызвать себе такси и доехать без шума и давки, но мне вдруг захотелось немного прогуляться по старому Арбату, и так, незаметно для самой себя, я очутилась у стеклянных дверей метро.
Доехав до нужной станции, я зашла на длинный, практически бесконечный эскалатор и только сейчас включила телефон, выключенный вчера перед концертом. Тут же пришло несколько сообщений от Дашки и один неотвеченный вызов от неё же.
Даша Смирнова 9:08 Киска, ты ещё с нами, или мы тебя потеряли?:‑D
9:22 Попросила старосту не ставить тебе Н‑ку.
9:53 Ну вот!:‑(Неужели даже «спасибо» не дождусь?!
10:28 Ты неисправима! Лекции у тебя на почте))
Ещё шире улыбнувшись, я настрочила в ответ:
Я 10:45 Дашка, спасибо!:‑* Я сегодня не приду. Не могу. У меня вечером свидание!
Почти тут же она мне перезвонила и воскликнула громко, забыв поздороваться:
– С ке‑е‑ем это?!
– С ним! – выдохнула я, придержавшись за поручень. Моя голова снова слегка закружилась, как и вчера.
– Что, опять молиться пойдёшь?
– Нет. Он пригласил меня на ужин!
– Ого!!! Как? Куда? Зачем?!
Последний её вопрос оказался очень метким. Я ведь и сама до конца не понимала, зачем нам обоим эта встреча. Почему мне так сильно, до внутреннего писка, хотелось снова его увидеть – догадывалась. А вот зачем – нет.
– Дашуль, не знаю. Я тебе потом позвоню и всё расскажу! Сейчас еду за машиной. В метро.
– А что с ней?!
– Эвакуировали. Всё, до вечера. Не волнуйся за меня. Целую!
Убрав телефон, я запоздало покачала головой, удивляясь сама себе.
Ещё неделю назад я даже и не представляла, что буду до головокружения рада идти на свидание с каким‑то фриком в сутане. Пусть молодым и безумно красивым, но не особо обеспеченным, а соответственно – бесперспективным.
Какая же всё‑таки непредсказуемая штука – жизнь.
* * *
Получив обратно машину, я вернулась домой к четырём часам дня и всё оставшееся время провела в подготовке к свиданию. Готовиться пришлось не только психологически, но и физически – ванная с целой серией косметологических процедур, потом педикюр, маникюр, укладка, макияж и долгое зависание в гардеробной с извечным вопросом «Что надеть?».
Вечер обещал быть тёплым, поэтому в итоге я остановилась на своём любимом открытом платье ярко‑алого цвета. Короткое, эффектно облегающее: подчёркивает бёдра, попу, талию, а глубокий вырез оголяет грудь – в общем, подходящий вариант, чтобы свести с ума любого мужчину, даже закоренелого праведника. Prada. Та самая, которую носит дьявол. Дорогущее было, жуть! Но, к счастью, куплено (как почти всё в моём гардеробе) не мной.
Надев несколько самых ценных, благим матом кричащих о своей стоимости украшений, я окинула себя взглядом в зеркале. Образ был завершён и, казалось бы, придраться не к чему. Я всегда примерно так и одевалась на свидания с очередным потенциальным «папочкой». Как говорила Дашка: «Если хочешь сколоть с него побольше крутых подарков, надо всем своим видом сразу продемонстрировать, что ты ни в чём не нуждаешься». И это отлично работало, да. Но сейчас что‑то шло не так. Увешенная, будто ёлка, всеми этими бриллиантами, я не чувствовала себя уверенной. Скорее даже наоборот – ещё больше заволновалась и принялась ходить по огромной гостиной кругами, стараясь унять мандраж.
Время сначала неумолимо тянулось, как кисель, а потом вдруг поскакало куда‑то галопом. Полностью собравшись ещё за час до назначенного времени, я всё равно умудрилась опоздать. Знакомый «патриот» уже давно стоял под окнами у подъезда, а я, снова увидев своё отражение в зеркале, вдруг поддалась неконтролируемому импульсу и принялась срывать с себя все предметы роскоши. Кроме платья, разумеется. Его из соображений приличия пришлось всё же оставить. А вот цепочка, кольца, браслеты и серьги были безжалостно отправлены обратно в шкатулки.
С облегчением выдохнув, я кинула документы и ключи в клатч, влезла в туфли – такие же алые – и, наконец, покинула своё убежище.
Отца Тимофея я сначала не узнала. Наверное, я вообще прошла бы мимо этого парня в обычной, светской одежде, если бы он вдруг не поздоровался со мной, окликнув по имени.
Повернувшись друг к другу, мы оба на какое‑то время лишились дара речи и замерли как вкопанные. Загоревшимися глазами он скользнул по моей фигуре сначала сверху вниз, а потом снизу вверх. Чуть задержавшись в районе груди, его взгляд почти сразу вернулся к лицу. Вот это самоконтроль!
Я же, в отличие от него, не могла прийти в себя гораздо дольше. Ну никак не ожидала вместо привычной сутаны увидеть его в традиционном, земном обличии. Мне почему‑то казалось, что священники даже в магазин ходят, как на парад, в своей униформе, а, оказывается, нет. Он был одет в классические брюки и заправленную в них чёрную рубашку. На поясе – кожаный ремень. Туфли начисто отполированы. На пальце левой руки – печатка с чёрным камнем. Его профессию сейчас выдавала разве что полоска белой ткани у ворота рубашки. Если бы на её месте был галстук, то я бы предположила, что это офисный сотрудник. Руководитель. У которого, безусловно, нет отбоя от секретарш.
На этом мои удивления не закончились. Его строгой бородки больше не было. Совсем. Он её начисто сбрил! Когда я взглянула на ямочки рядом с уголками его губ, у меня перехватило дыхание от волнения. Кто бы мог подумать, что этот очаровательный молодой мужчина, который по‑доброму улыбается мне, склонив голову чуть набок, на самом деле… о боже мой, Лика, дыши! Иначе сейчас шлёпнешься в обморок!
– Привет, – повторил он, мельком взглянув на наручные часы. – Я уже подумал, что ты не придёшь. Рад тебя видеть!
– Привет. Простите, что опоздала. А где?.. – с трудом перебарывая удивление, мешавшее говорить, я попыталась жестами намекнуть сначала на сутану, потом на бороду.